Глава 13
Шоу в «Балчуге»
Мы припарковались на набережной неподалеку от гостиницы. Было воскресенье, и мест для парковки имелось преизрядно. На противоположной стороне Москвы-реки угрюмо серел утюг гостиницы «Россия». Рядом с ним лакомым мороженым, приманкой для иноземцев, возвышался разноцветный Василий Блаженный. Часы на Спасской башне показывали пять минут четвертого. Мы опаздывали больше чем на час.
Я выключил двигатель. Катя опустила солнечный козырек, надменно спросила:
– Где у вас тут зеркальце?
Я снисходительно усмехнулся:
– Вы – в русской машине, дорогая…
Катя достала из сумочки пудреницу и принялась рассматривать себя.
– Только что мы спешили, – сказал я в пространство.
Она со вздохом защелкнула пудреницу.
Я вышел из машины, распахнул перед ней дверцу. Не знаю, входила ли эта услуга в мои обязанности.
Катя царственно вышла. Чаевых я не ждал.
Я запер «восьмерочку». В холодноватом отдалении друг от друга отправились ко входу в «Балчуг» – обители богов, богатеев и бандитов.
Швейцар равнодушно распахнул перед нами дверь.
Мы вошли в пятизвездочный отель российской выделки. Под ногами расстилался паркет, достойный Эрмитажа. Пахло кофе, духами, сигарами и бриллиантами.
В многочисленных креслах лобби сидело не так много мужчин и парочка импортных бизнес-леди. Все они были дорогими и загорелыми. Суммарная стоимость их галстуков явно превосходила цену всей моей коммуналки. (Уж не говоря об их часах.) Заморские гости попивали диетическую колу, чай или что покрепче. Просматривали газеты, что-то выстукивали на переносных компьютерах, негромко (но явно по-иностранному) беседовали друг с другом. Меж них сновали ослепительные официантки.
Катя остановилась и, кажется, в такой обстановке чувствовала себя вполне уверенно. Она огляделась.
Увидела. Прошептала: «Вот он!» Взяла меня под руку.
Мы двинулись к одному из столиков.
Лицом к нам сидел седой, загорелый, очень западный мужик. Точный пробор – волосок к волоску. Сахарные зубы – зубок к зубку. Притом был он далеко не молод. По морщинам судя – за шестьдесят. На мужике как влитой сидел идеальный костюм, небрежно, по-воскресному, повязан галстук. Нога вольготно закинута на ногу. Русские, и даже европейцы, так высоко, чуть не за уши, закидывать ноги не умеют. Американец слегка покачивал вздернутым всем напоказ, зеркально начищенным ботинком.
Иностранец нас не замечал. Он о чем-то вполголоса разговаривал с человеком, сидящим к нему лицом.
К нам этот тип помещался затылком – но даже те немногие детали его экстерьера, что виднелись над спинкой его кресла, выдавали в нем человека советского: кургузые плечи мосшвеевского пиджачка, напряженная посадка головы. Его волосенки показались мне смутно знакомыми.
Мы подошли поближе. Иностранец (а им, как я понял, был именно мистер О'Гар) по-прежнему не реагировал на наше приближение. Продолжая что-то втолковывать человеку напротив, он взял со столика перед собой стакан сока и отхлебнул. Его собеседник пошевелился. Мы уже подошли поближе, и тут – по жесту, по повороту головы – я понял, кто сидел напротив американца.
Это был господин профессор Дьячков собственной персоной.
Мои рефлексы сработали быстрее, чем мысли. Из кармана куртки я выхватил газовый пистолет, направил ствол на О'Гара и закричал:
– Не пить!
Для верности повторил по-английски:
– Don't drink!
Иностранец послушно отставил сок и стал медленно привставать со своего кресла. Его лицо было скорее удивленным, чем испуганным.
Вскочил и его собеседник. В панике обернулся. Увидел меня и Катю.
Жена, я и пистолет – это зрелище, вместе взятое, потрясло Дьячкова. Челюсть его начала медленно отвисать.
Катя тоже обомлела, увидев мужа. Ее первым движением было – схватить меня за руку, в которой я держал пистолет.
Лицо Дьячкова на глазах меняло окраску. Оно становилось все краснее и краснее… О'Гар смотрел на нас троих с неким юмористическим удивлением. По выражению его глаз было видно, что он узнал Катю. Кажется, ему думалось, что перед ним разыгрывают представление в духе русских скоморохов (anсient russian artists!).
Сардонически скривив губы, иностранец спросил Екатерину Сергеевну, кивнув на меня:
– Рюсский мафья?
Немногочисленные обитатели лобби также с интересом следили за разворачивающейся мизансценой. Пара официанток остановилась. Я почувствовал, что мне на плечо вот-вот упадет лапа местного секьюрити.
Я сунул ствол в карман и грозно сказал, обращаясь к Дьячкову:
– Сядь! Руки на стол. Чтоб я видел.
– Что с вами, Павел? – хлестко спросила Катя.
Сказать, что она разъярена, – было мало.
Мне показалось, что через минуту меня уволят. Или отхлещут по щекам. Но отдавать инициативу было нельзя.
– Сядьте все, – скомандовал я.
Дьячков снисходительно проговорил:
– Ну и друзья у вас, Екатерина Сергеевна… – Тем не менее послушно опустился в кресло.
Лицо Дьячкова снова меняло тона: из багрового становясь все бледнее и бледнее…
– Господин О'Гар! – обратился я к американцу. – Могу я вам задать только один вопрос?.. Прошу вас ответить только: «да» или «нет». Если надо, Екатерина Сергеевна переведет…
– К вашим услугам, – О'Гар откинулся на спинку велюрового кресла. Он по-прежнему чувствовал себя хозяином положения.
– Скажите, господин О'Гар, – продолжил я. – Вы ведь богатый человек?..
– Это есть вопрос?..
– Нет. Вопрос в другом: упомянули ли вы в своем завещании кого-то из русских женщин? Женщин, связанных с парашютным спортом?
Думаю, даже лучший огайский адвокат с гонораром тысяча долларов в час не смог бы более хитро сформулировать этот вопрос. Ответив на него, О'Гар ответил бы на многое – и в то же время не выдал бы никаких секретов, ничего интимного, не предназначенного для посторонних ушей, не сказал.
О'Гар вопросительно посмотрел на Катю.
– Это мой друг, – проговорила она, дотрагиваясь до моей руки. – Он частный детектив.
Американец вопросительно глянул на господина Дьячкова, лицо которого успело превратиться из красного в интенсивно белое, – и останавливаться в процессе мимикрии он, похоже, не собирался.
Я внимательно следил за всеми телодвижениями паршивца и выражением его глаз.
Екатерина Сергеевна поняла смысл взгляда, брошенного О'Гаром на Дьячкова, и пояснила:
– Это мой муж, если ты не знаешь. – И тихо попросила: – Ответь же Павлу, Джейк! Мне это тоже надо знать…
Американец в упор посмотрел на меня, негромко сказал:
– Мой ответ на ваш вопрос есть «да!», – и скрестил на груди руки.
В этот момент сзади к иноземцу подошел некто шкафоподобный и зашептал ему на ухо что-то по-английски. Кажется, он спросил, не пора ли выкинуть отсюда этих мазерфакеров к факинг матери.
– Ньет-ньет! – громко и по-русски ответил О'Гар. – Это есть мой друзья.
Я оценил такт американца.
– Мистер О'Гар! – сказал я. – Могли бы мы остаться на несколько минут наедине с миссис Калашниковой и мистером Дьячковым?
– О, коньечно! – с преувеличенной любезностью воскликнул американец, взял со столика сложенную газету, легко встал и непринужденным шагом, чуть не посвистывая, направился к барной стойке.
Мы остались одни.
Дьячков продолжал сидеть, скрестив руки на груди. Мы с Катей по-прежнему стояли.
– Андрей, что ты здесь делаешь? – тихо спросила Екатерина Сергеевна.
– А что ты… что вы оба, интересно знать, здесь делаете? – с вызовом прокукарекал профессор.
– Отвечай! – по-прежнему вполголоса приказала Катя.
– Пожалуйста! – с прежним петушиным напором воскликнул Дьячков. – Пожалуйста!.. Я-то отвечу!.. У меня-то никаких проблем! Мы с господином О'Гаром вели переговоры о моей работе в Америке. В Кливленде! В его фирме!.. И, между прочим, почти договорились!.. И вдруг врываетесь вы… вы с этим… – он затруднился с поиском подходящего определения моей особе, – этим питекантропом!
Он искоса боязливо глянул на меня: не засвечу ли я ему в ухо.
– Что это значит? – продолжил наскакивать профессор. – Вы что, следили за мной? Следили, да?.. С какой, интересно, стати?..
Я переждал эти истерические выкрики и без приглашения уселся на место, освободившееся после ухода О'Гара.
– Садитесь, Екатерина Сергеевна, – пригласил я Катюшу. – Мне кое о чем надо спросить вашего супруга.
Катя послушно села на диванчик – причем рядом со мной, визави с мужем.
– Господин Дьячков, – я посмотрел прямо в переносицу профессору, – расскажите нам, пожалуйста, что вы делали в окрестностях дома господина Лессинга четвертого января?
– Я?.. Лессингов?.. Четвертого?.. – забормотал Дьячков.
Кровь опять бросилась ему в лицо. Я побоялся: не скончается ли он тут же, на месте, от апоплексического удара. По глазам его я понял, что попал в точку: он действительно бродил в окрестностях лессинговского особняка.
Катя, я заметил краем глаза, бросила удивленный взгляд на меня, а затем перевела глаза на мужа.
– Катерина! – возмутился профессор. – Почему он меня допрашивает? Ты что, наняла его – следить за мной?
– Скажи ему, Андрей, – тихо попросила Катя.
– Я… я… Да какое вы имеете право?! Почему, я требую ответа, вы допрашиваете меня?!
– Хорошо, – морщась, проговорил я. – Тогда еще один вопрос: что вы делали вчера в квартире Марии Маркеловой?
Дьячков задрожал лицом. Глаза его заметались.
– Да почему вы… все… спрашиваете? – жалобно выдохнул он.
– Это правда? – грозно спросила меня Катя.
– К сожалению, правда, – пояснил я. – А спрашиваю я об этом вашего мужа потому, что вчера же ночью Мария Маркелова была убита.
– Что?! – сдавленно выкрикнула Катя.
– Увы, да, – продолжил я. – В ее квартире был пожар. Я думаю, это даже не пожар, а – поджог… Она сгорела…
Профессор вскочил. Он был вне себя.
– Да, да, да! – выкрикнул он. – Я был вчера у Маши! Был! Был, был! Потому что мы с ней были… мы были… мы были… друзьями!.. Но я не убивал ее! Слышишь ты, мусор поганый, чертов легавый, – я ее не поджигал!.. И ты, – обратился он, вскочив, к Кате, – ты, ты поверила ему?!
Катя тоже встала.
Они с профессором стояли лицом к лицу.
Постояльцы «Балчуга», случившиеся в лобби в этот час, включая мистера О'Гара у стойки бара, с вежливым любопытством посматривали на разыгрывающуюся перед ними сцену.
– Ты с ней спал? – тихо и коротко спросила Катя у мужа.
– Я… – оцепенел он под ее взглядом, – я… Клянусь тебе, это была случайность!.. Роковая ошибка!.. Я люблю тебя! Только те…
Докончить он не успел.
Бац!
Екатерина Сергеевна залепила ему пощечину. Удар был таким мощным, что голова профессора дернулась в сторону. Катя ахнула и закрыла лицо руками.
– Убирайся! – проговорила она. – Убирайся немедленно!
– Катенька, – жалобно пролепетал Дьячков, – ну, Катенька, ну, прости меня… Я сам не знаю, что на меня нашло… Я ее терпеть не мог… Она меня соблазнила… Я люблю тебя, только тебя…
Екатерина Сергеевна без сил опустилась в кресло. Она продолжала закрывать лицо руками. Потом оторвала руки, посмотрела на мужа глазами, полными слез – и такой ненависти, от которой он опять отшатнулся, словно от удара.
– Вон! – тихо, но отчетливо проговорила она. – Чтобы духу твоего здесь не было!
Она снова закрыла лицо и, кажется, заплакала.
Профессор сгорбился, попытался еще что-то сказать, но только безнадежно махнул рукой. Взял пальто, лежавшее в его кресле, и поплелся к выходу.
Я жестом кликнул официанта и тоже встал.
– Этой девушке – воды, – приказал я вэйтеру и бросился вслед за профессором.
Я нагнал его у самых дверей. Взял за руку, развернул.
Он брезгливо вырвал свою руку.
– Что вам еще?!. – И прошипел: – Грязный тип…
– Успокойся, – не без сочувствия сказал я Дьячкову. – Я не следил за тобой, я расследовал убийство… и я не виноват, что так вышло… Один вопрос… Когда ты вчера уходил от Маши, кто-нибудь оставался в квартире?
Он непонимающе глядел на меня.
– Пойми: ее – убили… – добавил я.
Профессор смерил меня взглядом. Я был поражен, как за последние полчаса осунулось и постарело его лицо.
– Я не доносчик… – пробормотал он.
– Там оставался Фомич, так? – подсказал я.
– Да, – механически проговорил он и добавил: – И еще какая-то женщина… Я ее раньше никогда не видел…
– Так что ты все-таки делал в поселке у Лессингов? – осторожно, как больного, спросил я его.
Он не отвечал, глядя на меня бессмысленными глазами.
– Ты за кем-то следил, да? – сочувственно сказал я. – Вообразил себя детективом?
– Да, да, да! – выкрикнул он, развернулся и устремился к дверям: в одной руке пальто, в другой берет.
Мой вопрос: «За кем следил?!» – повис в воздухе. Профессор выскочил на улицу.
Дальше преследовать его я не стал.
Когда я возвращался, посетители лобби с интересом посматривали на меня. Думаю, чопорные стены «Балчуга» за всю свою историю не видывали такого латиноамериканского накала страстей.
Кати за столиком не оказалось. Стоял одинокий стакан минеральной воды за пять долларов. Похоже, Екатерина Сергеевна убежала в дамскую комнату – привести себя в порядок, поплакать, а после снова привести себя в порядок.
Я подошел к господину О'Гару – тот, улыбаясь, приветственно покивал мне. Американец попивал виски с колой. Я сел рядом с ним.
– Хотите что-то выпить? – спросил он. – Мой счет?
Мне сейчас тоже не помешала бы добрая двойная порция старого шотландского виски, но тогда мистер О'Гар стал бы еще долларов на сорок беднее – а мне к тому же предстояло вести машину. Хватит с меня на сегодня разборок с ментами.
– Кофе, – сказал я. – Покрепче.
– One black coffee, please! – негромко бросил О'Гар в пространство.
Он был услышан. Через минуту явился кофе.
– Я бы хотел, – очень раздельно проговорил я, – чтобы вы, мистер О'Гар, знали, что происходит. Вы меня понимаете?
– Да-да, – закивал он, – конечно. Я вполне понимаю, только говорите не очень быстро.
– Я частный детектив, – начал я. – Меня зовут Павел. Меня наняла Катя Калашникова. Я расследую убийство… Теперь уже два убийства…
О'Гар заинтересованно кивал. По его лицу я видел, что он вполне врубается в русский язык.
– За последние две недели было совершено несколько преступлений, – продолжал я. – Все они связаны с женщинами, которые в свое время занимались вместе с вами парашютным спортом на подмосковном аэродроме Колосово…
Я одним глотком осушил чашку кофе величиной с наперсток. О'Гар отхлебнул виски, звякнув льдом. Он чрезвычайно заинтересованно смотрел на меня и поощряюще улыбался.
– Первой, – проговорил я, – две недели назад, погибла Настя Полевая…
– О, Настья!.. – воскликнул американец. Дежурная штатовская улыбочка мигом слетела с его лица. Выражение стало страдающим. О'Гар полуприкрыл глаза и скорбно покачал головой.
– Настю отравили, – добавил я.
– O, my God!
– Затем, – продолжал я, – шестого января кто-то обстрелял машину Екатерины Калашниковой. Она, к счастью, осталась жива и невредима. После этого она наняла частного детектива – меня…
О'Гар теперь чрезвычайно внимательно и хмуро смотрел мне прямо в глаза.
– Но и это еще не все… – сказал я. – Через два дня в автомобильной катастрофе серьезно пострадала вторая женщина из парашютной четверки – Валентина Крюкова, в замужестве – Лессинг. Она жива, но находится в больнице в тяжелом состоянии… У меня есть все основания полагать, что это также было покушением: тормоза ее автомобиля оказались испорчены…
О'Гар прикрыл глаза ладонью.
– Вы слушаете меня?
– Да, да… – тихо ответил он.
– Но и на этом преступник – или преступники – не успокоились… Вчера ночью при пожаре погибла Мария Маркелова… Я не знаю, как это конкретно случилось, но у меня есть основания думать, что пожар в ее квартире тоже не был случайностью… Мне кажется, что это был поджог…
– Jessus! – выдохнул О'Гар и страстно добавил: – Fuck! Fuck! Fuck!
Кулаки его сжались так, что тщательно отполированные ногти впились в ладони.
– Поэтому я хотел бы, – продолжил я, – задать вам несколько вопросов, мистер О'Гар…
– Зовите меня Джейк… – автоматически, глядя куда-то в пространство, проговорил американец. – You are welcome, – добавил он и перевел: – Будьте любезны…
– Вопрос первый: что делал здесь Андрей Дьячков?
– Мы говорили с ним, – мгновенно ответил американец, – о его работе в моей фирме. Кливленд, Ю-Эс-Эй… Контракт на три года…
– Вы знали, что он – муж Кати?
– Да, я знал, что он ее husband… Он прислал свое си-ви к нам в фирму… Там он указывал, что имеет жену, и называл ее имя… Я нахожусь на пенсии, но я помогаю моей фирме с тем бизнес, который… который имеет отношение к России… Я видеть его си-ви… Я читал его… И я хотел помогать Катя… Поэтому я хотел брать ее husband работу в Америку… С хороший зарплат – но и мистер Диачкофф есть хороший специалист…
«В Америке, значит, – усмехнулся я про себя, – тоже принимают на работу по блату». А вслух произнес:
– А теперь, Джейк, главное. Вы сказали мне, что какую-то часть своего состояния вы завещали русским женщинам, связанным с парашютным спортом… Вы не могли бы уточнить детали этого завещания?
О'Гар молчал. Казалось, он колеблется.
Из туалетной комнаты вернулась Катя. Она не подошла к нам. Села за столик. Глаза ее были припухшими, но сухими. Она смотрела в одну точку. Мне стало остро, до боли, жаль ее.
– Джейк, – мягко поднажал я, – расскажите мне об условиях завещания. Вы же понимаете, как это сейчас важно…
– Да, – печально проговорил американец. – Да, как говорит русская пословица: в деньгах не есть счастье… О'кей, я расскажу вам… Я really завещал часть своих денег этим четверым русским женщинам… Как память и благодарность, что они спасли мою жизнь… Я разделил some money между них… Каждой из них в равной доле…
Катя ничего мне не рассказывала о спасении жизни Джейка – но я решил оставить этот разговор на потом. Сейчас не до этого. Меня более всего интересовало завещание.
– Получат ли, по условиям вашего завещания, свою долю – в случае смерти или гибели кого-то из девушек – родственники каждой из них? – спросил я и уставился на американца.
Это был очень важный вопрос.
– Нет, – покачал головой О'Гар. И еще раз проговорил: – Нет. Ни центс.
«Значит, – подумал я, – с господина Дьячкова можно снять все подозрения. Ну и слава богу. Значит, он все-таки просто коварный изменщик, а не хладнокровный убийца… Хотя неизвестно, судя по реакции Кати, что для нее было бы легче…
И герр Лессинг, супруг несчастной Валентины, в этих преступлениях тоже не замешан… У них просто не было стимула…»
– А кто же тогда, – спросил я, – получит деньги той женщины, которая умерла или погибла?
О'Гар раздумывал.
– Еще двойной виски, лед, кола! – выкрикнул он проходившей мимо официантке. Та уважительно поклонилась.
Наконец американец решился.
– Если какая-то девушка умирает раньше меня, то деньги делят между теми, кто остается… Соответственно, доля каждой живой девушки будет возрастать за счет тех, кто умер…
– Вот оно как! – пробормотал я. – Ну, а если они, не дай бог, погибнут все четверо?
– Тогда все деньги будет иметь аэроклуб в Колосове… А точней – чтобы было меньше бюрократизма и налогов – его начальник Иван Фомич Громико…
– О господи… – выдохнул я.
Иван Фомич Громыко. Воздушный ас. Отец родной для Насти, Кати, Вали, Маши…
– Джейк! – обратился я к американцу. Кажется, это был последний существенный вопрос. – Кто мог знать – здесь, в России, – об условиях вашего завещания?
– Я могу говорить точно, кто знает. Это Мэри Маркелова. Я уверен в этом. И ее сын Борис, наверно, знает…
Да, жаль, что я все ж таки не заказал виски. И плевать на всяких там гаишников.
Кажется, все становилось на свои места. Дело словно высветилось пронзительно-белым, безжалостным, меркантильнейшим светом.
Итак, по порядку.
Мария Маркелова каким-то образом – наверное, в то время, когда она была в Штатах, – прознала об условиях завещания Джейка. Бестолковая, много и сильно пьющая, она в последнее время дружила с Фомичом. Они везде бывали вместе, много совместно выпивали – может, и спали друг с другом, если Фомич еще на это способен… Наверное, когда-нибудь Маша по пьянке проболталась ему об условиях завещания О'Гары… И тогда Фомич решил обеспечить себе безбедную старость. И для того не побрезговал ничем…
Он принялся одну за другой устранять своих девочек-парашютисток… На вечеринке у Лессингов он подложил яд – а может быть, просто бледную поганку – в тарелку Насти Полевой.
В тот же вечер он, оставшись утешать плачущую хозяйку, Валентину, напоил ее – и, когда она заснула, спустился вниз, в гараж, и перерезал тормозные шланги на обеих машинах, принадлежащих Лессингам…
Ждать аварии пришлось долго – на следующее утро Валентина Лессинг не поехала на своей машине, взяла такси и уехала в аэропорт, а затем в Кельн, к мужу. Но в конце концов его ловушка сработала – Валентина по возвращении села за руль и едва не погибла… Да и сейчас находится между жизнью и смертью, и вполне возможно (дай ей бог здоровья, конечно), исход окажется таким, на который надеялся Фомич…
Для него, видимо, не составило никакого труда вычислить ежедневный маршрут Кати Калашниковой, и вечером шестого января он стрелял на людном перекрестке в Катю… К счастью, покушение не удалось – но ее жизни до сих пор, похоже, угрожает опасность…
И, наконец, вчера ночью Фомич Громыко, наверное, напоив свою собутыльницу (и, возможно, любовницу) Машку до бесчувствия, устроил пожар в ее квартире – мог даже не использовать бензин или там ГСМ – достаточно окурка или спички и вороха газет… Маша Маркелова погибла в огне…
Какая мерзость!
Интересно, ради какой суммы это делалось? Ради какой дозы баксов люди теряют в себе все человеческое и начинают убивать не просто себе подобных – а своих подопечных? Девушек, к которым Фомич когда-то, судя по рассказам Кати, относился с почти отцовской нежностью?
– И последний вопрос, Джейк… – проговорил я. – Какую сумму вы выделили по своему завещанию на всю эту четверку женщин-скайдайверов?
– Пятьдесят миллионов американских долларов, – печально проговорил О'Гар. – По двенадцать с половина миллиона на каждую.
Я вскочил с кресла.
Домашний адрес Фомича у меня был: город Чехов, улица Пионерская, дом пять, квартира три. Знал я и то, что зачастую он проводит время, в том числе ночи, на работе. Катя говорила, что у Фомича есть резиденция на аэродроме в Колосове. Что ж, надо ехать, тем паче, Колосово и Чехов расположены почти рядом.
Пора было брать гада и раскалывать его.
– Куда вы? – полюбопытствовал америкашка, когда я поднялся.
– К Фомичу.
– Я с вами, – не раздумывая, сказал он. – Хочу смотреть ему глаза.
Мне положительно нравился этот заморский гость.
Я подошел к Кате – она по-прежнему сидела, уставясь в пространство, в каком-то горестном оцепенении. Перед ней стоял нетронутый стакан воды.
Подсев к ней, я по-братски, утишающе, положил руку на плечо. В двух словах обрисовал ситуацию. Кажется, она понимала – и не понимала: слишком много свалилось на нее в последние дни.
В конце я сказал:
– Мы с Джейком едем за Фомичом. Я завезу тебя, – это «тебя» вырвалось непроизвольно: я очень жалел ее, – я завезу тебя домой.
– Нет! – почти испуганно вскрикнула она. – Нет!
– Дьячков здесь ни при чем…
– Нет! – проговорила она и по ее лицу пробежала гримаса отвращения. Она добавила твердо: – Я поеду с тобой! С тобой и Джейком!
Джейк махнул официантке, крикнул:
– Bill, please! – и сделал жест, обозначающий, что он платит за все выпитое нами четверыми, вместе с господином Дьячковым, включая нетронутый Катин стакан минеральной воды.
После ярко освещенной, праздничной, рождественской Москвы Симферопольское шоссе казалось провинциальным трактом. Коварный снег маскировал колдобины. «Восьмерка» то и дело с грохотом проваливалась в ямы, и Паша всякий раз шевелил губами, беззвучно ругаясь. В стылой январской темноте мелькали фары встречных грузовиков. Неуютно, тряско было в машине…
Джейк, который так и не привык к американским горкам русских дорог, сидел, вцепившись в пристяжной ремень. Катя сжалась на заднем сиденье. Она была довольна, что машина шла на большой скорости. Ветер громко бился в обшивку салона и избавлял от необходимости поддерживать разговор.
Да говорить было не о чем. Ей оставалось только признаться в поражении. В поражении «по жизни».
Признаться в том, что ценности, которыми она так дорожила, – и любимое парашютное братство, и любящий муж, – оказались пустышкой. В том, что Фомич, которого она всю жизнь считала настоящим другом и чуть ли не крестным отцом, променял ее доверие (и почти дочернюю любовь) на американские миллионы…
…Но Андрей был самой болезненной, незаживающей раной. Она могла ждать подвоха от кого угодно – но только не от спокойного, домашнего, влюбленного в нее и в науку мужа. Катя и выбрала-то его, в числе прочих его достоинств имея в виду, что такой – никогда не изменит. Будет предан и надежен всю жизнь.
И как безнадежно она, оказывается, ошибалась…
Перед глазами против воли мелькали яркие, праздничные картинки. Вот Андрей будит ее в холодной парижской мансарде. Прижимает к теплым со сна щекам букет хрупких фиалок. Ставит на кровать коробку – из целлофанового окошечка выглядывают ее любимые эклеры…
Вот они с Андреем вместе выбирают мебель для спальни. Для их собственной спальни в московской квартире. По вечерам листают каталоги, а все субботы проводят в магазинах. Азартно спорят о цвете и стиле спальных гарнитуров. В одном из дорогих салонов Андрей озабоченно шепчет ей на ухо: «Бог с ним, со стилем! Главное, чтобы кровать была крепкой… Ты ж понимаешь…»
Катя отгоняла воспоминания. Она пыталась разозлиться. Вспомнить те эпизоды, когда Андрей бывал несправедлив, груб, несносен. Но память ее не слушалась. В голове проносились иные картинки: его теплые объятия ледяными январскими ночами. Его изысканные салаты: из креветок с сырным кремом или мидий с зелеными яблоками. Как по-мальчишески гордо, желая обрадовать ее и удивить, подавал он их к столу… И как азартно разгадывал кроссворды – и был единственным человеком, который знал ответ на любой вопрос… И как он никогда не повторялся в своих изящных комплиментах…
И он! Он – ее!.. Да, он ее бросил. Променял на паскудную, размалеванную Машку. Предпочел Машкины ужимки, неоконченную среднюю школу и ее хрипловатое: «Аб-бажаю умных мужчин!»
Вот и возомнил, что он и правда умный. Купился на дешевку. Помчался на запах перегара и «Красной Москвы».
«Кому сейчас нужны умные женщины? – терзала себя Катя. – Кто из мужиков оценит скромную элегантность и диоровскую косметику, которой и на лице незаметно? Куда как эффектнее нацепить облегающий костюмчик из красно-орущей синтетики и размалевать морду килограммами польской косметики…»
Прав был Фомич, который сказал когда-то: «У женских команд век короток. Подружили, попрыгали вместе – потом раз, возник мужик на горизонте. И все, дружба побоку. Начинают бороться. Отбивать друг у дружки дичь».
Хорошенькая же у них получилась команда! В лучших традициях бабских склок. Еще тогда, в девяностом году, Настя увела у Вали ее драгоценного Гошу. А сейчас, десять лет спустя, Маша соблазнила ее, Катиного, мужа. И в тот же день погибла. Шведская семья прямо получается! С элементами мексиканского сериала…
Впрочем, чего ждать от команды, у которой был такой замечательный тренер. Который принялся методично истреблять «своих любимых девиц» – так он их когда-то называл… Ну что ж, оказалось, что любовь – любовью, а денежки-то врозь…
С доказательствами, которые привел Павел, спорить было трудно. Почти невозможно… Но Катя до сих пор не могла поверить в то, что Фомич – преступник. Может, все-таки не он? Но – Настя и Маша мертвы, Валя – в реанимации. Значит, остается только она… И он.
…И еще Кате было очень стыдно перед Джейком. Стыдно за их команду, за аэродром – и за свою страну, если уж говорить красиво. Русские пытаются дорваться до капиталов американского миллионера… В погоне за богатством годится все! «Эти русские» готовы пойти на любые жертвы! Одна, другая смерть! Выстрелы, покушения, пожары!.. Ах, право, что за мелочь в сравнении с чековой книжкой с семизначными долларовыми цифрами!
Бедный Джейк, дурачок… Он всегда был романтиком. Верил в любовь, дружбу, взаимовыручку. Он попытался остаться романтиком и в своем завещании… Что, Джейк, получил?!
У Кати аж щеки заалели – хорошо, что в темноте не видно. До чего же неудобно!.. Как неловко, как некрасиво!.. Стыдно перед милым, уютным, великодушным Джейком…
Катя вспоминала, как тогда, восемь лет назад, он кудахтал над их четверкой. Когда девушки репетировали на земле свои фигуры, Джейк бегал вокруг них с фотоаппаратом, снимал тренировки на диковинный тогда «Олимпус». Женская четверка первой на аэродроме смогла похвастаться цветными фотками – до того здесь только на черно-белый «Зенит» снимали… Эти карточки до сих пор хранятся в Катином лучшем альбоме и вызывают восторг далеких от спорта гостей-ученых.
Джейк угощал девушек швейцарским шоколадом, французским вином и настоящим американским «Мальборо» – эти маленькие радости тогда были доступны только самым избранным, внешторговцам да цэковцам. Парашютиста же, у которого случайно оказывалась пачка «Мальборо», купленная за семь рублей на толкучке, обзывали «богатым буржуем».
Девушки благосклонно принимали ухаживания Джейка. Стреляли у него сигареты, скромно благодарили за пиво «Гинесс» и даже изредка позволяли американскому старичку приложиться к щечке. Им льстило его внимание… И кто бы мог подумать, что внимание Джейка материализуется в его завещании!
Хотя, конечно, тогда они его спасли.
…Когда Джейк выпал из самолета и потерял сознание, никто из девушек не раздумывал. Не колебался ни секунды, ни полсекунды. Они были готовы разбиться сами, только бы спасти Джейка. Спасти капиталиста и врага – тогда американцев зачастую считали врагами, холодная война только-только закончилась… Но для них он в тот момент был самым близким на земле человеком. Которого через несколько секунд может не стать.
Они его тогда спасли… Но Катя никогда не считала этот поступок особой заслугой. Подобные истории парашютистам не в диковинку. Такое бывало не раз даже на их аэродроме. (Катя, слава богу, знала о подобных случаях только по рассказам.) Если кто-то из спортсменов замечал, что товарищ потерял сознание (стукнулся головой, выпрыгивая из самолета, или сердце прихватило…) – он всегда летел, в буквальном смысле этого слова, товарищу на помощь. Не думая о том, что высоты остается мало. И что, спасая друга, ты можешь погибнуть сам.
Такие отношения в парашютном мире были нормой. Вне зависимости от месторасположения летного поля и гражданства скайдайверов. И Джейк так же поступил бы на их месте. И Фомич.
…А Джейка тогда без сознания увезли в больницу. Он пришел в себя – рассказывал Фомич – только в Москве, по пути в Шереметьево, откуда его собирались отправлять на родину. Фомич, который ехал в санитарной машине вместе с Джейком, сказал, что первые слова американца были: «Сработал прибор?»
Никто в Колосове не знал, что парашютист Джейк О'Гар хорошо позаботился о своей безопасности. В его запасном парашюте прятался так называемый «Сайперс» – небольшая коробочка, которая автоматически открывала парашют, если высоты оставалась мало. В Америке «Сайперс» тогда только что появился и стоил астрономическую для рядового американца сумму – три тысячи долларов. В России о таких диковинках в ту пору даже не слыхали. Начинающим спортсменам на парашюты вешали советские приборы – огромную, уродливую и к тому же срабатывающую через раз коробку.
Прыгать, прицепив на парашют это чудище, считалось непрестижным. Свидетельствовало о неопытности. К тому же бывало, что прибор срабатывал на высоте двух километров вместо положенных шестисот метров. Поэтому опытные парашютисты прыгали на свой страх и риск, не связываясь с бестолковым агрегатом.
«Сайперс» же был незаметен и легок. И открывал парашют с гарантией. И именно тогда, когда уже ясно, что высоты остается минимум метров двести, а человек все еще находится в свободном падении.
Джейк никому не рассказывал, что он подстраховался и оборудовал свой парашют «Сайперсом». И когда он пришел в сознание и понял, что жив, – то был уверен, что его спасла американская научная мысль. Фомич же рассказал ему, что техника сработать не успела – девушки подсуетились раньше.
– Горжусь вами, девицы, – сказал тогда начальник аэроклуба. – Хотя Джейк и уверял меня, что его «Сайперс» все равно бы сработал…
Как им тогда было радостно! Сам – сам! – Фомич, легенда парашютного спорта, ими гордится! Девушки на несколько дней стали аэродромными героинями. Спортсмены и перворазники восторженно шептались за их спинами. А из чеховской районной газеты приехал корреспондент и отразил их подвиг в репортаже, полном возгласов и нелепых ошибок… Но приятней похвалы начальника аэроклуба не было ничего.
Никак не хотелось верить в то, что Фомич теперь – по другую сторону баррикад. Что теперь он – против них.
…Павел перекричал свист зимнего ветра:
– Я думаю, едем прямо на аэродром. Поворот скоро будет?
Катя всмотрелась в темную синь январской ночи:
– Ой, еле узнаю – все забыла… Да, километра через два.
Джейк опасливо выглянул из-под ремня безопасности:
– Вы меня извините… Вам видней, конечно… Но почему мы не обратимся в полицию?
Паша вцепился в руль так, что костяшки пальцев побелели. И ответил сквозь зубы:
– Вы же сами хотели взглянуть ему в глаза?
До аэродрома они добрались только в десятом часу вечера. Когда машина свернула на спрятанную в глухом лесу подъездную дорогу, Катя сказала:
– По этой тропинке мы с Валькой от автобуса ходили. Один раз по шагомеру засекли – два километра с хвостиком. Джейк, а ты помнишь, как однажды с нами на электричке ехал? А потом мы пешком шли…
– И вы меня пугали русским разбойником Дубровский, – охотно вспомнил О'Гар. Он нетерпеливо всматривался: когда же наконец покажется аэродром, с которым и у него столько всего связано в жизни…
Вместо ржавых ворот на КПП поставили шлагбаум. Шлагбаум был закрыт. Из будочки, расположенной рядом, доносились пьяные голоса.
Паша затормозил, нетерпеливо засигналил.
– Все как обычно, – поморщилась Катя. – Шлагбаум-то завели – только сторожа как пили, так и пьют.
Павел продолжал нажимать на сигнал. Наконец из будки, с трудом координируя движения, выполз затянутый в камуфляж охранник и рявкнул:
– Ну чего ты гудишь?
– Сиди здесь, я разберусь, – коротко сказала Катя и быстро вышла из машины.
У нее явно был опыт общения со здешней публикой.
– Добрый вечер, во-первых…
– Чего уж тут доброго, – пьяно вздохнул страж ворот.
– …А во-вторых, мы перворазники. Нам сказали, что на прыжки можно приезжать с вечера… И останавливаться в гостинице…
– Да не будет завтра прыжков, – охранник схватился за живот. Кажется, его тошнило.
Катя сказала строго:
– Мне сказали, что прыжки – будут.
Из машины выглянул Павел:
– Давай, братан, не тяни. Отпирай.
– Ка-акие теперь прыжки… Все закончилось, – с трудом проговорил охранник. Казалось, он готов разрыдаться. Но удержался. Достал ключ, с трудом попадая им в замок, отпер. Распахнул шлагбаум.
Катя села в машину. «Восьмерка» быстро миновала КПП.
– Странные они у вас тут, – пробурчал Паша.
– Не странные, а пьяные. Всегда такими и были.
– Парень вроде бы молодой…
– Паша, будем дискутировать о вреде пьянства? – мягко остановила его Катя. – Давай, сейчас направо… Вот тут, у гостиницы, останови.
Они вышли из машины. Катя огляделась.
Аэродром почти не изменился. Только стал поухоженней, пореспектабельней. Хотя кое до чего руки, видно, у Фомича не дошли. Вон выглядывает здание Желтой казармы – ее так и не снесли. А столовку перекрасили – раньше она была белой, а сейчас – зеленого цвета. Покосившиеся лавочки заменили на новые, чугунные. Подновленное здание гостиницы сияет всеми окнами. А на улице – ни души.
– Зимой здесь всегда пустынно – все по комнатам греются, – объяснила Катя. – Ну что, идем прямо к Фомичу? Он наверняка у себя.
С грохотом отворилась дверь, и из гостиницы вывалилась толпа молодых людей – явно изрядно поддавших. Один из мужчин – огромный красномордый красавец – заметил Катю. Подотстал от приятелей, обратился к ней:
– Д-девушка! П-перворазница, милая! Спасайся, беги отсюда!
– Эй, парень, проходи! – рассердился Павел.
Красномордый покорно пошел нагонять друзей. На ходу обернулся, крикнул в звонкий морозный воздух:
– Спасайся, подружка, голубка!
Катя пожала плечами. Обратилась к Джейку:
– Тебе не кажется, что в наше время здесь пили меньше?
Они продолжали стоять на пороге гостиницы. Паша вполголоса сказал:
– Странно здесь… как-то!
Катя согласилась:
– Сама удивляюсь. С чего это сегодня все – то есть вообще все! – так набрались?
Джейк зябко ссутулился, грел руки в карманах. Кате, наоборот, было жарко. Она распахнула пальто. В душу заползало нехорошее, тревожное предчувствие. Она вспомнила, что однажды такое уже было. Десять лет назад на аэродроме тоже все дружно напились – включая интеллигентного врача и вообще непьющего руководителя полетов…
От точки старта (оттуда парашютистам было положено идти по самолетам или вертолетам) – он находился метрах в пятидесяти от административных зданий – медленно тронулся «рафик».
– Ой, кажется, все тот же, на нем руководитель полетов ездил! – воскликнула Катя.
«Рафик» полз еле-еле. Когда машина подъехала ближе, Катя сказала:
– Нет, я ошиблась. Это не наш. Странная машина. Я таких раньше не видела.
– Видела, Катя, наверняка видела, – вздохнул Паша. – Просто внимания не обращала. Это труповозка. Похоже, у вас тут что-то произошло. Потому все и пьют…
Грязно-белый «рафик» притормозил у гостиницы. Из кабины вышел мужчина в синей летной куртке.
«Петр Иванович», – прошептала Катя. Тот не обратил на нее никакого внимания. Она бросилась к нему:
– Скажите, что случилось?
Мужчина неприязненно, видимо, не узнав, сказал:
– Слетелись уже… Как мухи на мед.
Он явно принял Катю за пронырливую журналистку.
– Петр Иванович, я – Калашникова. Из женской четверки, – спокойно представилась она.
Мужчина в летной куртке молча прижал ее к себе:
– Плохие новости, Катя… Фомич разбился.
