Книга: Заговор небес
Назад: Глава 10 Большая стирка
Дальше: Глава 12 Охота на профессора

Глава 11
Большие поиски

За десять лет до описываемых событий
Джейк О'Гар, капитан американской четверки, одиноко сидел на лавочке возле столовой. Только что закончился обед, мимо проходили спортсмены. Судя по интонациям, они ругали скудную кормежку – впрочем, с таким же успехом они могли ругать погоду или аэродромное начальство – в слова Джейк не вслушивался. Хотя он давно научился понимать по-русски, ему до сих пор приходилось напрягаться, чтобы вникнуть в детали разговора. «Великий и могучий» казался Джейку сложным и слишком «быстрым» – эти русские частят похлеще итальянцев.
Джейк был не в духе. Его команда подло дезертировала в Москву, прельстившись экскурсией в Алмазный фонд и Оружейную палату. «Зачем вам эти шапки русских czars? Зачем вам эти бриллианты-изумруды?! Можно подумать, там, в Кремле, будут бесплатно раздавать золотые chervonces!» – горячился он.
Но команда восстала: «Мы в России уже второй раз, а ничего, кроме аэродрома, не видели. Хоть по Москве пройдемся. На девушек посмотрим».
Компаньоны клятвенно пообещали вернуться поздним вечером и на следующее же утро приступить к прыжкам. А Джейк остался в Колосове и мучительно пытался придумать, чем бы ему заняться. Пойти в номер и наконец отоспаться? Позаботиться об организме? Сегодня с утра он чувствовал себя неважно. В голове пошумливало. Или уж отложить сон до вечера, а пока погулять по аэродрому?
Джейк всем говорил, что ему сорок пять. На самом деле ему было пятьдесят восемь, а жене, оставшейся в Штатах, – наверно, все семьдесят. Во всяком случае, так она выглядела в сравнении со свеженькими российскими девочками. Джеральдина считала себя безраздельной хозяйкой их огромной виллы на окраине Кливленда, штат Огайо, и хозяйкой его, Джейка, судьбы и жизни. Однако сам О'Гар думал иначе: невзирая на непомерные требования миссис О'Гар, он занимался тем, чем хотелось ему. И на работе, и тем паче в свободное время.
Ездил по свету, катался на горных лыжах, в одиночку ходил на яхте. В последние годы его потянуло в небо. Джейк получил лицензию пилота. Водил собственную «Сессну» в американском небе. Потом увлекся парашютными прыжками. Нашел единомышленников. Создал команду по групповой акробатике. И именно он придумал ездить тренироваться в дикую Россию, где прыжки были в три раза дешевле, чем в Америке. Новые места, странные, но интересные люди, иные менталитет, пища, танцы, воздух, выпивка…
…Из столовой, ослепительно красивые в своих ярко-голубых комбинезонах, вышли девушки из женской четверки. Джейк тут же вскочил с лавочки, шагнул навстречу, заулыбался. Обратился к Кате с длинной английской фразой – ему нравилось, как изящно она переводит его слова.
– Что он говорит? – подозрительно спросила Настя.
– Богинями называет. Как это… богинями высоты, – перевела Катя.
– Ишь ты, прям поэт… А чего это он один?
– Щас, подожди, он как раз говорит… Его команда уехала в Москву на экскурсию, и он крайне одинок.
– Ну, пусть в казарму идет, водки выпьет, – посоветовала Маша.
На слове «водка» Джейк отрицательно завертел головой.
– Он приглашает нас к себе в комнату есть американские кексы, – сказала Катя.
– Ну вот еще, – отказалась Валентина. – Я прыгать хочу.
Катя перевела:
– С удовольствием придем, Джейк. Только после прыжков.
Тот что-то горячо зачастил в ответ. Катя заулыбалась.
– Ну хватит вам трепаться! – возмутилась Маша. – На прыжок опоздаем!
Катя сказала:
– Джейк испросил позволенья прыгнуть в одном подъеме с цветником. В смысле с нами. И я ему – разрешила!

 

«Цветник» горячим шепотом переругивался. Спор вышел из-за Джейка. Джейк просился прыгнуть вместе с ними. Не просто с одного борта – а одновременно с четверкой. Он жалобно смотрел на Катю:
– Я отделюсь сразу за вами. Мешать не стану. Буду держаться сверху – хоть посмотрю своими глазами, как вы работаете.
Маша горячо протестовала:
– На кой он нам сдался? Еще свалится на голову.
В принципе такие прыжки – когда вертолет покидала группа и сразу за ней наблюдатель – на аэродроме особо не поощрялись. Действительно опасно. Бывали случаи, когда тот, кто выпрыгивал сразу за «пирамидкой» или командой, не рассчитывал дистанцию и сваливался сверху на группу спортсменов. А это было чревато – стукнет кого-нибудь по голове, и все, пиши пропало.
Но Джейка на аэродроме считали опытным прыгуном. С чего бы ему сваливаться на четверку? Не одна сотня прыжков за плечами. К тому же он был американцем – а в начале девяностых к иностранцам в России относились с редчайшим пиететом. Поэтому Фомич, которого девушки выбрали третейским судьей, мягко сказал:
– Да ладно вам, девицы, не ломайтесь. Возьмите его. Вон он аж напыжился, так ему хочется.
Джейк стоял в стороне и обиженно смотрел на Машу. По ее тону он понимал, что именно Маркелова не хочет брать его на прыжок. Глаза Джейка, казалось, говорили: «За новичка, что ли, меня держите?»
Настя протянула:
– Ну, Иван Фомич, раз уж вы просите…
Фомич хмыкнул:
– У тебя это называется – «просите»… Давайте только технику безопасности ему объясните. Катерина, переводи.
Катюша облегченно вздохнула. В отличие от Маши ей очень хотелось, чтобы Джейк прыгнул с ними. Пусть своими глазами увидит, как работает женская четверка!
К тому же она давно чувствовала симпатию к этому не очень молодому, но обаятельному американцу. Джейк тоже явно выделял Катюшу. Во-первых, потому, что с ней он мог общаться на родном языке. А во-вторых – чего уж душой кривить! – нравились ему Катины голубые глаза. Но ухаживал гринго за всеми – трогательно, «по-стариковски», как презрительно говорила Валентина.
Однажды Катя, напрыгавшись по зиме в легких кроссовочках, принялась жаловаться на продрогшие ноги. Она чихала на всю столовку и предрекала себе как минимум воспаление легких. Джейк сочувственно наблюдал за ней, а вечером робко постучался в дверь ее комнаты.
– Я приносить свой пуховый одеял. Оборачивать ноги и греть.
И он протянул ей огромное красное стеганое одеяло, которым могли укрыться пятеро.
– Откуда оно? – поразилась Катя.
Неужели иноземцам гостиница выдает такое богатство?
Джейк гордо сказал:
– Это мамино. Я всегда вожу его с собой.
Катя представила, как Джейк проходит российскую таможню с массивным свертком под мышкой, – и засмеялась. Но буржуйское одеяло приняла. Весь вечер просидела, укутавшись в уютный пух – хотя Валентина упорно ее пугала:
– СПИДики так и бегают!
– СПИДики только через кровь передаются, – отбивалась Катя.
Ее тронула забота пожилого американца, а одеяло действительно оказалось таким теплым…
Простуды к утру – как не бывало.
…Когда Джейк понял, что прыгать ему разрешили, он ринулся в гущу женской четверки – целоваться. Настя подставила ему щеку, одновременно сделав страшное лицо, Валя шутливо шлепнула по руке, Катя ответила на поцелуй. Только Мария по-прежнему смотрела на Джейка сердито.
– Чего ты так злишься? – поинтересовалась Катя.
– Потому что глупость это! – горячо сказала Маша. – В Коломне был случай. Тоже прыгал деятель вслед за командой и упал на них сверху…
– Ну, и что?
– А ничего. Вышла свалка, у одного парня случайно парашют открылся – кольцо зацепили. А этот урод – ну, который сверху летел – влетел прямо в купол.
Катя широко открыла глаза:
– Ну, и?..
Маша жестко ответила:
– Два трупа.
Валя робко встряла:
– Но Фомич же разрешил…
Маша не ответила, только скептически плечами пожала. На ее лице читалось: «Фомич за бабки что угодно разрешит».

 

– Дядь Леш, горку! – Катя перекричала шум мотора.
Пилот Демкин помотал головой.
– Дядь Лешенька, пожалуйста!
Спортсмены любили «горку» – когда пассажиры попадали в краткосрочную невесомость, взлетая под самый потолок. Хохоту было! Парили под потолком, как Герман Титов на тренировке.
Когда невесомость заканчивалась, парашютисты сыпались сверху на пол, набивая синяки и шишки. Но удовольствие того стоило.
Алексей Демкин делал горку мастерски. Но только по большой просьбе. И если в самолете находились опытные спортсмены. Не дай бог «чайник» попадется – грохнется, а потом настучит начальнику.
Пилот на секунду отвлекся от штурвала:
– Катерина, умолкни! Нет, я сказал!
– Ну-у по-ожалуйста!
Набившиеся в самолет спортсмены уже поняли, о чем Катюша беседует с летчиком, и хором скандировали:
– Гор-ку! Гор-ку!
Дядя Леша начал поддаваться. Он неуверенно спросил:
– А этот, америкашка, – не того?..
– Да он опытный! – горячо сказала Катюша. – Семьсот прыжков! Пусть посмотрит, на что способны русские асы!
– Уговорила. Готовьтесь, – вздохнул дядя Леша.
Катя победно выскочила из кабины. Все поняли, что уговорила, грянули «ура!».
Спортсмены заулыбались. Джейк улыбался вместе со всеми. Он совершенно не понимал, что происходит. Что означает слово «горка», которое скандирует весь самолет?
Катя села, собралась. Сейчас они полетают!
Самолет резко клюнул носом. Взлетая под потолок, Катюша успела углядеть отчаяние в глазах Джейка.

 

– Уф, ну и горка! – отдувалась Валя.
Сегодня дядя Леша превзошел сам себя. Невесомость длилась не мгновение, как обычно, а секунд пять-шесть. Настя успела пройтись ногами по потолку, а Маша – в полете перевернулась и приземлилась на живот. Спортсмены хохотали и хлопали друг друга по плечам:
– Сдрейфил, небось?
Джейк пребольно ударился головой о потолок, а когда падал на пол – подвернул руку. Сейчас он улыбался вместе со всеми, отчаянно пытаясь справиться с головокружением. Перед глазами плыли красочные круги, в голове шумело. Ну и пилоты здесь! Такое только в России встретишь. В Америке такого крутого пилота выгнали бы в одночасье – с волчьим билетом.
Голова кружилась, не переставая. В висках продолжало стучать. Что с ним происходит? Наверно, давление подскочило. Как же он будет прыгать?
В этот момент противно взвыла сирена. Женская четверка проворно вскочила на ноги. Катюша быстро наклонилась к нему:
– Our turn! Good luck!
Джейк поднялся. Он хотел сказать, что очень извиняется… Но только не сейчас… В другой раз – обязательно…
Однако девушки на него больше не смотрели. Маша, Катя и Валя проворно, в две секунды, вылезли за борт. Настя скомандовала:
– Ready! Set! Go!
Девушки легко и слаженно выпрыгнули. Джейк смотрел им вслед, в открытую дверь.
Внезапно он почувствовал, что тоже летит в холодную синеву. Один из спортсменов решил, что американец растерялся и вытолкнул его из самолета, засмеявшись вслед. Джейк успел услышать: «Трус!»…

 

Девушки лежали в кольце. Они неслись к земле со скоростью пятьдесят метров в секунду. Катя не отрываясь смотрела на Настю – ждала ее команды к первому перестроению. Так же не сводили глаз с капитана Валя и Маша. Наконец Настя энергично тряхнула головой. Девушки расцепили руки – и вдруг Валя отчаянно замахала рукой куда-то в сторону.
Катя прочитала по Настиным губам: «Дура!» Валька постоянно на что-то отвлекалась. То у нее тапочки во время прыжка улетали, то она замечала летящую неподалеку ворону и хотела обратить на нее внимание девушек. А время-то идет! Прыжок задаром, без работы, проходит!
Настя бесцеремонно схватила непутевую Вальку за рукав, пытаясь заставить ее заняться делом. Но та продолжала отчаянно махать рукой. Катя наконец посмотрела, куда показывает подруга, – и сердце упало. В стороне – а совсем не сверху, как полагалось по плану, – летел в воздухе Джейк. Он лежал не лицом к земле, а на боку, руки бессильно болтались вдоль тела. Лица не видно, но его поза сомнений не вызывала – Джейк был без сознания.
Катя автоматически взглянула на высотомер. До земли оставалось две тысячи метров. Или сорок секунд. Помощи ждать было неоткуда.
Кольцо парашютисток мгновенно распалось. Настя успела показать рукой Вале – «обходи слева»!
Валентина кивнула.
Катя старалась подойти к Джейку с правой стороны. Все это происходило в воздухе, в свисте ветра, на скорости 220 километров в час. С каждой секундой они еще на пятьдесят метров приближались к земле – к огромной, твердой, гибельной земле. Спасти Джейка, похоже, могли только они.
Управляя телами в воздухе, девушки придвигались к нему все ближе. Десять метров по горизонтали, которые отделяли их от него, они преодолели секунд за пять. Или – за двести пятьдесят метров по вертикали.
Вот он – есть контакт!
Валя схватила американца за руку, стала перевертывать его на живот.
Катя помогала ей справа.
Подоспевшая Маша удерживала Джейка за ноги.
Но им никак не удавалось придать его телу правильное положение – на животе. Пока американец летел боком, открывать его парашют было бессмысленно. Запутается в куполе и разобьется.
Тысяча сто метров. Время «разбегаться». Время им самим дергать за кольца – или они погибнут все вместе. Маша первой выразительно показала глазами на высотомер.
Но Катя и Валя продолжали. У них еще есть время! Совсем немного времени! Но – есть!
Девятьсот метров. Американец продолжает лететь боком. Настя принимает решение. Она умудряется ухватиться за кольцо Джейкова парашюта. Полсекунды выжидает: надо, чтобы все девушки увидели, что парашют готов к открытию. Дергает. Теперь им стоит надеяться только на чудо.
Катя резко отворачивает в сторону. Бог мой, пятьсот метров! А ей еще нужно пару секунд, чтобы отлететь подальше от остальных – не дай бог они схлестнутся куполами!
На четырехстах метрах от земли она дергает кольцо своего основного парашюта. Случись что – открыть запаску Катя уже не успеет.
«Не подведи, милый!»
Парашют ее не подводит. Катя первым делом лихорадочно смотрит по сторонам. Она видит четыре раскрывшихся купола. Желтый Машин, серый Настин, голубой Валин.
И звездно-полосатый – Джейка.
Американцу повезло. Его купол наполнился-таки воздухом.
Катя чувствует, как лицо заливают слезы, спина мокра от пота, ноги трясутся. Господи, ведь она могла… Ее могло бы сейчас не быть! До земли оставалось несколько секунд…
Вместо изящного приземления на одну ногу Катя, тяжело плюхнувшись, падает на землю. Краем глаза она видит санитарную машину, которая срывается от места старта. Интересно, проберется «уазик» по колдобинам летного поля?
Отцепив парашют, Катя первой подбегает к Джейку. Он по-прежнему без сознания. Лежит, неловко вывернув ногу. Но – дышит. Дышит хрипло и тяжело.

 

На аэродромовском «уазике» Джейка отвезли в районную больницу. Фомич, который сопровождал О'Гара, был отчаянно бледен. Начальник приехал из больницы поздно вечером. Мрачно сказал девушкам, которые поджидали его у гостиницы:
– У него инсульт. И ногу на приземлении сломал.
Когда в Колосово вернулись из Москвы Джейковы друзья-американцы, Катя рассказала им о дневном происшествии. Конечно, она не упомянула о «горке», которую устроил в самолете пилот.
Через день Джейка, который так и не пришел в сознание, отправили в Штаты.
На аэродроме потом долго работала комиссия по расследованию – Фомич целыми днями поил строгих проверяльщиков дорогим коньяком. В итоге виноватым оказался аэродромный врач, который допустил к прыжкам нездорового человека.
Несколько недель после инцидента в Колосове закручивали гайки. Со всех спортсменов потребовали принести свежие медицинские справки. По утрам, перед прыжками, измеряли давление. Из буфета изъяли спиртные напитки. На закрытом совещании летчикам строжайше запретили развлекать спортсменов «горками».
Но вскоре гайки снова ослабли… Тонометр у аэродромного врача не вынес перегрузки и сломался. Справки требовать перестали.
История потихоньку забывалась. О Джейке – как и о его команде, которая тут же отбыла в Штаты, – ничего не было слышно.
А год спустя Иван Фомич со смехом затащил Катю в свою комнату. В углу стоял огромный ящик, облепленный пестрыми штемпелями. На картонке значилось: Miss Katya Kalashnikova.
В посылке находился огромных размеров плюшевый медведь. И краткая записка: «Thank you».
– Только тебе прислал, – удивленно сказал Фомич.
Катя с трудом подняла тяжеленного медведя и с Валиной помощью отнесла зверя в Настину комнату:
– Джейку рассказали, что ты ему кольцо выдернула. Вот тебе, подарок.
Настя щелкнула медведя по глянцевому носу и фыркнула:
– Лучше бы деньгами!

 

…С тех пор Катя ни разу не видела Джейка. И ничего о нем не слышала. Где он? Что он? Да и жив ли – она даже не знала, оправился ли он от инсульта, который случился в тот злосчастный день.
Ей вдруг безудержно захотелось, чтобы с ним оказалось все, как говорится, «файн». Может, позвонить ему на фирму или домой? Но, во-первых, сегодня – выходной; во-вторых, там у них, в Огайо, – сейчас шесть или семь утра. Да и что она скажет, если Джейка уже, допустим, – дай ему, конечно, бог здоровья! – нет в живых?
«Нет, – подумала Катя. – Мы же современные люди – вот и будем пользоваться достижениями современной цивилизации!»
Она села за стол мужа, включила компьютер. Доступ в Интернет был только с его «Пентиума» – Катин 386-й старичок, естественно, не тянул.
Соединение с провайдером установилось тут же – мало кто лазает по Интернету в праздник.
Катя вызвала поисковую программу. Задумалась, какое бы задать ключевое слово для поиска. ASC? А почему бы не сразу фамилию Джейка? Вполне он может быть в сети – если в Интернете даже на нее самое, Екатерину Калашникову, имеются ссылки. И на профессора Дьячкова – тоже.
Екатерина Сергеевна набрала в окошечке ключевое слово: «J. O'Ghar».
Поисковая система заработала. И компьютер, и модем у профессора были (по нынешним временам) довольно медленными, и Екатерина Сергеевна отправилась на кухню. Налила в две кастрюли воды, поставила на газ. Есть уже хотелось, а Андрей все не появлялся. Во сколько там у него урок? В пять? В шесть?.. Ну, и ладно, пусть себе занимается. Она и сама справится. Сварит сосиски с макаронами. Слава богу, Дьячков продуктов накупил. Как раз получится тот обед, что она хотела, – без всяких там мидий в сметане и креветок в коньяке.
Катя вернулась к компьютеру. Глянула на экран. Ого! Поисковая система отыскала аж сто двадцать две ссылки на фамилию О'Гар!
Однако последнее по времени упоминание Дж. О'Гара в сети датировалось аж девяносто пятым годом. Позже ничего не было. «Уж не некролог ли это, часом?» – подумалось Кате.
Катя открыла крайнюю страничку, на которую имелась ссылка.
После минутного раздумья компьютер вывел на экран фотографию и текст.
На фото явно был он, мистер Джейкоб Уильям О'Гар – улыбающийся во все тридцать два американских зуба, в белоснежной сорочке, смокинге и галстуке-бабочке.
Текст, помещенный рядом, являлся статьей ни много ни мало – из «Уолл-стрит джорнэл», номер от двадцать второго мая тысяча девятьсот девяносто пятого года.
Заголовок гласил:
Jacob William O'Ghar, ASC president, has claimed himself retired
«Ого, – подумалось Кате, – он уже – президент компании. И, оказывается, немаленькой, раз о нем пишут в «Уолл-стрит джорнэл»».
Она нетерпеливо стала читать текст.

 

«Господин Дж. О'Гар, – с листа переводила Екатерина Сергеевна, – заявил вчера в Кливленде на специально созванной пресс-конференции, что он подает в отставку с поста президента и исполнительного директора компании ASC. Этот неожиданный для наблюдателей шаг шестидесятидвухлетний предприниматель объяснил сугубо личными причинами. Он заявил, что считает, что он достиг в бизнесе своей вершины и теперь хочет посвятить себя частной жизни и благотворительности. Пост президента и исполнительного директора ASC теперь получит сорокадвухлетний Эдвард Сэлливан, занимавший в компании кресло первого вице-президента. Известие о переменах в руководстве компании практически не сказалось на курсе акций АSC, который на торгах на Нью-Йоркской фондовой бирже упал всего на 1/4 и достиг 38 долларов за акцию.
Г-н О'Гар впервые появился в руководящих эшелонах компании ASC в 1958 году – сразу после того, как он, блестящий выпускник Массачусетского технологического университета, женился на единственной дочери основателя этой компании г-на Джеральда Бейкера – Джеральдине Бейкер. С тех пор он неуклонно шел вверх по управленческой лестнице фирмы, достигнув к девяностым годам поста первого вице-президента и исполнительного директора компании – в то время, как президентом и председателем совета директоров ASC являлась (после смерти в 1965 году своего отца) его жена, Дж. Бейкер. После того, как г-жа Джеральдина Бейкер в 1993 году трагически погибла, ASC возглавил ее супруг и заместитель Дж. О'Гар. За те неполных два года, что г-н О'Гар руководил фирмой, рыночная стоимость ее акций поднялась на 12 процентов, с 34 долларов до 38.
Г-н О'Гар заявил на пресс-конференции, что намерен теперь поселиться на своей вилле близ озера Эри и посвятить время рыбалке, путешествиям, экстремальному спорту и написанию мемуаров. Вместе с тем аналитики отмечают, что влияние г-на О'Гара на политику ASC по-прежнему должно остаться весьма значительным, поскольку контрольный пакет акций компании (около 32 процентов) остается в его руках. Суммарная стоимость этого пакета составляет примерно сто миллионов долларов».

 

Екатерина Сергеевна еще раз вчиталась в последнюю строчку.
Нет, никакой ошибки: сто! миллионов!! долларов!!!

 

– Боже мой! – сказала она вслух. И еще раз: – Боже мой!
И этот американский дядька, который ходил в ношеных джинсах, на равных с ними прыгал из стареньких вертолетов и «аннушек», ел щи в общей столовке, пил водку в номерах и по-стариковски ухаживал за ними – он, оказывается, стоит как минимум сто миллионов долларов! Сто миллионов! Да, Америка – демократичная страна, но всему же должен быть предел!.. Да если б я знала, что он мультимиллионер, – разве я выпустила бы его из России без кольца на пальце!.. Да, полно, он ли это? Тот ли О'Гар?.. Однако фотография на мониторе не оставляла сомнений: тот, тот. Он самый – Джейк О'Гар собственной персоной!
Катя захотела посмотреть другие интернетовские материалы, посвященные мистеру О'Гару. Особенно ее заинтересовала трагическая гибель его супруги Джеральдины в девяносто третьем году: наверняка газеты тогда много писали об этом. Но тут она вспомнила об оставленной на плите воде. Вскочила, побежала на кухню.
Из обеих кастрюлек вода наполовину выкипела. Над плитой клубился пар. Катюша засыпала в одну кастрюльку макароны, в другую кинула пару сосисок. Уменьшила газ. Теперь не до Интернета. Надо следить, чтоб вода не залила конфорки.
Катя вернулась в кабинет. «Отвалилась», как ни жалко было, от сети. Все ж таки выкладывать провайдеру по шесть рублей за каждую минуту, покуда она будет варить, а потом есть обед, – нет, она не миссис О'Гар, не настолько богата. Ну, ничего: однажды нашла в сети Джейка – найдет и второй раз.
Сосиски были готовы. Она окатила их ледяной водой, чтоб лучше снималась шкурка, почистила. Заглянула в холодильник. Прекрасно: имеется все необходимое для «сосисочного» обеда – помидоры, зеленый горошек, кетчуп. Катя помыла помидорчик, порезала, выложила на тарелку, посолила. Тут и макароны подоспели. Слила их в дуршлаг. Открыла банку горошка. Наконец все вместе взятое – сосиски, макароны, горошек, помидоры, кетчуп – оказалось на одной тарелке. Выглядело красиво. Катя любила получать от еды удовольствие. Дьячков приучил. Не так много радостей в жизни, чтобы еду превращать в заправку: забрасывать калории в организм на бегу, без разбора и вкуса. А диеты пока побоку. Полнота ей пока не грозит. Талия по-прежнему шестьдесят два сантиметра, бедра – восемьдесят восемь. Почти евростандарт.
И только Катя, предвкушая, нацепила на вилку первый кусочек сосиски, как раздался телефонный звонок. Она не раз уже замечала за телефоном подобное подлое свойство.
Чертыхаясь, бросила вилку, сняла трубку. Голос в ней заставил забыть об обеде – звонил пограничник из Шереметьева.
– Катя? – спросил Бережковский.
– Да, да, это я, – нетерпеливо ответила она.
– Нашел я твою Маркелову.
– Ну и?..
– Секунду…
Бережковский крикнул кому-то – там, у себя, в Шереметьеве: «Начинайте без меня, я сейчас!» Потом сказал в трубку:
– Извини.
– Ничего.
– Так вот, твоя Маркелова М. А. вылетала из Шереметьева-два двадцать второго июня девяносто восьмого года. Если хочешь знать, тем же рейсом следовал некий Маркелов Б. Е. Билет был с открытой обратной датой.
– Куда они летели? – нетерпеливо воскликнула Катя.
– Маршрут: Москва – Нью-Йорк – Кливленд.
– Я так и знала… – прошептала Катя.
– Что? – не понял Бережковский.
– Нет-нет, ничего… Спасибо тебе большое… Ошибка исключена?
– Обижаешь. И вот еще что: обратно Маркелова вернулась одна. Маркелов Б. Е. границу России не пересекал.
Вот так-так!
– Володенька, с меня причитается. Заеду… Домашний телефон у тебя, наверное, сменился?
Секундное замешательство.
– Звони лучше сюда, – проговорил пограничник.
– Поняла, – произнесла Катя, а сама подумала: «Что ж у тебя за ревнючая жена, если ты даже невинного звонка боишься?.. Ну, ты попал, пограничник!..»
И добавила хрипловатым интимным голосом (пусть он, дурак, пожалеет, что меня не дождался!):
– Спасибо тебе большое, Володенька. Я – твоя должница.

 

Обед (или ужин?) Катя доедала уже безо всякого вкуса и удовольствия.
«Маша… – растерянно думала она. – Маша…» Мысли роились в голове, они были разрознены и никак не хотели укладываться в логическую цепочку.
«Маша… Единственная из нас, кто не пострадал… Она летала к О'Гару… – В том, что коль скоро Маркелова летала в Кливленд – значит, она летала к О'Гару, у Кати сомнений не было. – Она собиралась разбогатеть… О'Гар – мультимиллионер… Но у нее, кажется, ничего не вышло… Она вернулась из Америки ни с чем…»
«Ну, и что с того?.. При чем здесь все мы?.. Зачем нас-то убивать (если, конечно, допустить, что все это делала Машка)?.. Она, к примеру, собиралась за О'Гара замуж, а он сказал: «Нет, дорогая, я люблю Настю!..» Вот Маша из ревности Настю и убила… А зачем она тогда Вальку хотела убить?.. И меня?.. Значит, О'Гар должен был сказать: «Нет, дорогая, я люблю Настю, Валю и Катю – но только не тебя!..» Чушь какая-то!..»
Катя поставила грязную тарелку в раковину.
Прошлась по кухне, глянула в окно: «Пунто» стоял на месте. На улице совсем стемнело, зажглись фонари.
Катя вернулась в кабинет. Села в свое кресло, включила настольную лампу.
«А что, если Машка набралась наглости и попросила у О'Гара денег?.. А тот сказал: нет, мол, тебе лично ничего не дам… А вам, всей команде, всем четверым – дам… Или, скажем, отпишу вам по завещанию – миллиончиков этак десять… Ну, или хотя бы миллион… А что: он мог бы. Почему нет?..
Денег у него куры не клюют. А ведь мы когда-то, вчетвером, командой, ему жизнь спасли. Правда, сперва чуть не угробили этой горкой – но потом-то спасли! Если б не мы – так бы он и разбился тогда в Колосове. Соскребали бы с летного поля… Так что вполне он может нас за это отблагодарить, раз такой богатый… И вот, представим себе, он нам что-то отписал в завещании… Но пока мы никто ничего об этом не знаем. А Мэри – знает. И она решила нас, всех троих, замочить… Чтобы ей самой больше досталось… Точнее – досталось бы все…»
Катя встала и прошлась по комнате.
«Вот это уже больше похоже на правду… Но неужели Маша могла предать нашу четверку, нашу дружбу – неужели способна убивать нас?.. И ради чего? Ради денег… Ах, да что мы там знаем о женской дружбе!.. – досадливо перебила сама себя Катя. – И о Маше тоже!.. Она всегда была темной лошадкой… Что-то было в ней такое – что-то черное, запретное, куда она нас даже в те, прежние, времена не допускала. И разве я могу, например, сказать, что знаю Машу? Что понимаю ее? Вот Валентину – понимаю. Всю, до донышка… И Настю – понимаю… Точнее – понимала… А Мэри – нет. Никогда я ее – да и никто из нас! – не знал… А она к тому же в последнее время сильно пила… Кто ж там поймет, что с мозгами у алкоголиков делается… Алкаши ведь и родную мать за бутылку убивают… А тут не о бутылке речь – о миллионах. Миллионах долларов…»
«Да что же это я все фантазирую? – спохватилась Катя. – Почему не узнать все точно? Позвонить господину О'Гару – и напрямую спросить? А что?.. Домашний его телефон у меня есть… Вряд ли он куда-то из своего Огайо переехал. Американцы вообще-то люди мобильные – но, наверно, не тогда, когда им за шестьдесят… Вон он и в статье говорил: собираюсь, мол, жить в своем поместье на берегу озера Эри… Почему б не позвонить? Жена у него умерла…»
Катя глянула на часы. Было пять минут седьмого. Значит, там, в Огайо (она не помнила точно) – девять утра с копейками. Или даже начало одиннадцатого. Штатовцы в постелях не залеживаются. Наверняка Джейк уже встал.
Катя схватила визитку мистера О`Гара. Да, вот они, его домашние телефоны. Писаны его рукой.
«Что я теряю? – подумала она. – Всего-то пятнадцать рублей за минуту разговора… Павел в конечном итоге обходится мне дороже…»
«Восьмерка» была свободна, и Катя дозвонилась с первого же раза. А вот там, в Огайо, телефон не отвечал. Кате вдруг представилось: другой конец Земли, у нас вечер – у них утро, чужой лес, чужое озеро – все чужое! – огромный старый дом на берегу и там звонит-надрывается телефон… С седьмого гудка раздался писк факса.
Катя положила трубку. Ладно, в запасе есть еще один номер. Она отщелкала двенадцать цифр. Через пару секунд установилось соединение. И с первого же гудка трубку взяли.
Молодой свежий женский голос – его было слышно лучше, чем если бы звонила соседка по лестничной клетке – проговорил:
– Good morning, You've called mister O'Ghar's residence. I am his personal secretary, can I help you?
Катя в первую секунду растерялась, а затем довольно бодро сказала:
– Good morning, I'm calling from Moscow, Russia. My name is Katya Kalashnikova, I'm the old mister O'Ghar's friend. Could I talk to him?
– I'm so sorry, but he's out now, – искренне огорчился американский голос. – What should I tell him?
Времени на раздумья у Кати не было, и она тут же залепила американке бодягу:
– Я знаю, – продолжила она на лучезарном английском, – что господин О'Гар занимался экстремальными видами спорта – в том числе парашютным. И он какое-то время прыгал в России. Я представляю русский журнал «Адреналин», который посвящен экстремальной культуре. – Как-то Кате на глаза попадалось это издание: она отобрала его на семинаре у своего студентика с тремя сережками в ухе – потом вернула, конечно, но пролистать успела. – Я бы хотела взять у господина О'Гара интервью о его впечатлениях.
– О, это будет большая честь для него! – с энтузиазмом воскликнула американская секретарша. – И вам повезло: господин О'Гар сейчас как раз находится в поездке по Европе! Я непременно, сегодня же, доложу ему о вашем звонке! Вполне возможно, вы сможете встретиться с ним довольно скоро!.. Как я могу связаться с вами?
Катя не сомневалась: раз юная леди говорит, Гар в поездке по Европе и она свяжется с ним, а после перезвонит ей, – так оно и будет. Штатские секретарши, в отличие от наших, не лгут – без настоятельнейшей в том необходимости. Но Кате не очень-то хотелось, чтобы среди ночи их с профессором будил телефонный звонок с другого конца света. Объясняй потом Дьячкову, с каким таким мистером О'Гаром она хочет встретиться. Посему она мармеладно сказала:
– А не могла бы я сама перезвонить вам? Дело в том, что в Москве уже скоро ночь… Могла бы я, допустим, – она посмотрела на часы и прикинула разницу во времени, – позвонить вам около одиннадцати-двенадцати ночи – по-огайскому времени, разумеется?
«Как раз юная побрякушка свяжется с Джейком, – подумала она. – А в Москве будет уже завтрашнее утро».
– Конечно, – оговорилась Екатерина Сергеевна, – я прошу заранее простить меня за столь поздний звонок…
– Естественно! Конечно! – энтузиазм американки перехлестывал через край. – Всегда к вашим услугам!.. Не сочтете ли вы за труд проспеленговать ваше имя?
Катя сказала по буквам свою фамилию – длиннющую, варварскую, на взгляд америкашек, но в общем-то на Западе известную – по автоматам: Kalashnikova.
«Если Джейк на интервью для русского журнала не клюнет, может, хоть мою фамилию вспомнит», – подумала она.
– Спасибо! Спасибо большое! – прокричала американка. – Всегда рада помочь вам!
На мажорной, любезнейшей ноте они распрощались. Тот, кто послушал бы их диалог и не знал бы при этом американского делового этикета, наверняка подумал: вот беседуют две ближайшие, закадычнейшие подруги, которые наконец-то встретились после многовековой разлуки.
Катя положила трубку. Значит, Джейк в Европе! Правда, это может означать, что он в Лиссабоне, Хельсинки или Париже. Оттуда, из Штатов, Европа воспринимается такой, будто бы Москва – пригород Варшавы, а Прага – предместье Вены.
«Поехать мне к господину О'Гару – это вряд ли, – подумала Катя. – Но телефон-то Джейковой гостиницы я в следующий раз у сахарной секретарши выведаю. Уж завтра мы с ним лично поговорим.
И тогда, – улыбнулась Катя, – все станет ясно».
Павел. Следующее утро, девятое января
Телефоны ни Мэри, ни Фомича по-прежнему не отвечали.
Продрыхнув едва ли не двенадцать часов без просыпу, я чувствовал себя великолепно. Ночные сумерки за окном еще только-только разбавлялись светло-синим светом. На моей любимой Пушкинской улице было тихо-тихо, лишь дворник скреб лопатой нападавший за ночь снег. Бесконечные русские выходные продолжались.
В своей комнате я сделал ежеутреннюю зарядку, довел себя до седьмого пота, а затем с удовольствием смыл его под душем в нашей коммунальной ванной. В холодильнике обнаружились четыре яйца и невскрытый пакетик майонеза. В последний раз я нормально питался позавчера вечером: Любочка кормила меня судаком в соусе по-польски и оладушками с черешневым вареньем. Сегодня желудок прямо-таки орал: «Еды!.. Пищи!..» – и даже грубо: «Жратвы!..» Для того чтобы сварганить яичницу, у меня, увы, не нашлось масла: ни сливочного, ни подсолнечного, ни хотя бы даже маргарина. Тогда я сварил четыре яйца вкрутую. Очистил их, порубил на кусочки и залил майонезом. Съел подчистую, четырехдневным хлебом выскреб тарелку. Выпил добрую кружку кофе из любимой чашки с гравировкой «За отличную службу» – и сразу почувствовал, что готов к новым подвигам.
Я взял домашний телефон (сработанный еще, кажется, братьями Черепановыми) и набрал номер ЦАСа. Паролем для ЦАСа меня регулярно снабжал по дружбе (и не без бутылки) опер Вася Цыганков из ОВД Южного округа. Через пять минут я уже знал домашний адрес Марии Маркеловой (просто Мэри) и Ивана Фомича Громыко (просто Фомича).
Гражданка Маркелова, как я уже догадывался по телефонному номеру, проживала ни много ни мало – в Крылатском, на Осеннем бульваре. Я хорошо представлял себе это место. Кругом полно милиции, бизнесменов, гэбэшников и депутатов. В пределах непосредственной видимости – дом, где прописаны господа Ельцин, Задорнов, Гайдар, Грачев, Бурбулис… Блатное местечко отхватила себе Мэри, ничего не скажешь. Как она там, интересно, прижилась – с ее-то алкогольными привычками?
Пьяницы – насколько я мог судить из личного опыта и наблюдений за живой природой – обычно рано встают. Их поутру мучит жажда. Поэтому я не стал мешкать. Надел свои любимые джинсы и свитер, накинул куртку-«пилот» и по гулкому старорежимному подъезду сбежал вниз, к машине. На улице стало уже совсем светло, но по-прежнему оставалось по-воскресному тихо. «Восьмерочка», ночевавшая во дворе, завелась с пол-оборота. Я любовно очистил ее от выпавшего за ночь снега, протер тряпочкой «глазки» (боковые зеркала и фары).
Выехал со двора на Дмитровку, через минуту свернул налево на Страстной бульвар. Машин на улицах опять почти не было. Что за красота рулить по столице в выходные, да еще рано утром! Я без задержек проскочил перекресток с Тверской и понесся по Твербулю вниз к Никитским воротам.
Если бы я видел, что на красном светофоре на Тверской, перпендикулярно моему движению, стоит оранжевый «Пунто» госпожи Калашниковой, я бы непременно остановился. Но я обычно не верчу головой во время движения. Только когда паркуюсь.
Оставаясь в полном неведении о своей клиентке, спустя пять минут я уже доехал до Новоарбатского проспекта, свернул направо и по бессветофорному, правительственному Кутузовскому взял курс на Крылатское.
Скоростной режим не нарушал – гаишники здесь на каждом километре. Ехал себе ровно восемьдесят «кэмэ» в час и слушал песенки по «Радио Максимум»: «Гарбидж», «Мумми-тролль», Земфира, «Оффспрингз» и все такое. Хотя по возрасту и особенно по роду занятий мне полагалось вроде бы крутить Кучина и Розенбаума.
Настроение, признаюсь, было безоблачным. Но оно мгновенно испортилось, как только я подрулил к дому, где проживала Мэри.
Три окна на третьем этаже сине-голубой семнадцатиэтажки зияли черным. Подпалины поднимались метра на три выше выгоревшей квартиры, отчего у меня сразу появилось дурное предчувствие.
Железная дверь подъезда оказалась закрыта на кодовый замок. Я напряг все свои дедуктивные способности и обнаружил выведенный карандашом на двери код: «608». Набрал его, и дверь услужливо распахнулась.
Однако оказалось не все так просто. Подступ к лифтам прикрывала еще одна дверь, стальная, с вмонтированным в стену домофоном. Кроме того, за стеклом, забранным толстой металлической решеткой, помещалась будка консьержки.
Я полез за пазуху и на ощупь выключил от греха подальше мобильник. (Я, конечно, не стал бы этого делать, когда бы знал, что через пять минут мне станет звонить Катя Калашникова.) Я деликатно постучал в стекло консьержки.
– Вы к кому? – прокричала мне из полутьмы привратницкой дежурная.
– Я в семидесятую квартиру! – выкрикнул я в ответ. – К Маркеловой!
– К Маркеловой?
За темным стеклом воцарилась недоуменная пауза. Она длилась так долго, что я еще раз постучал костяшками пальцев в стекло и спросил: «Алло?» Наконец старушечий голос произнес: «Войдите».
Щелкнула и запищала открываемая дверь.
Я бодро направился к лифту, однако консьержка меня остановила.
– Подойдите сюда! – сказала она властным тоном.
Я послушно переменил маршрут и оказался рядом с ее окошечком. Далеко не молодая женщина, сидевшая в будке, выглядела отнюдь не «старухой». Нет, то была пожилая гранд-дама. Царственная осанка, блистающий взор, волосы тщательно выкрашены в черное и уложены.
– Кем вы ей приходитесь? – начала допрос дама.
О, эти консьержки! Сколько преступлений помогли вы раскрыть моему коллеге комиссару Мегрэ, от скольких напастей вы избавили парижан! Совсем недавно, уже на моей памяти, в Москве практически изничтожился замечательный социальный институт – бабушки на приподъездных лавочках. Но свято место пусто не бывает. На смену востроглазым соседкам быстро явилось иное, порой даже более информированное сословие – консьержки.
Привратница! Какой это неистощимый источник информации!
Особенно – в умелых руках.
– Я довожусь Маркеловой двоюродным братом, – начал я импровизировать на ходу, слегка припадая на букву «о». – Я с Волги, с Нижнего Новгорода. Только приехал…
Дама тщательно оглядела меня сначала снизу вверх, а затем сверху вниз.
Надеюсь, в моей одежде не было ничего, что выдавало закоренелого московита.
– А где ваши вещи? – проницательно спросила она.
– В машине. Мы оттуда, с автозавода-то, две «Газели» пригнали, на продажу, – продолжал я врать напропалую. – Напарник-то мой на рынок поехал, а я вот дай, думаю, заеду, проведаю сестренку…
– «Газели»? Что это такое? – надменно спросила консьержка.
– Это автомобили такие. Грузовички…
Гранд-дама еще раз осмотрела меня, потом спросила:
– Вы действительно ее брат?
– Ну конечно! Двоюродный!..
Привратница глубоко вздохнула, помолчала, затем еще раз вздохнула. Потом все-таки решилась.
– Молодой человек, я должна сообщить вам прискорбную весть. Чрезвычайно прискорбную. – Она сделала паузу. – Ваша сестра скончалась.
– Господи! – воскликнул я. И еще раз: – Господи!
«Кажется, дама – из театральных, – мимоходом подумалось мне. – Или во всяком случае – из «благородных». Из тех, кто воспитывался на Диккенсе и «Джейн Эйр». А они любят театральные эффекты».
Я прикрыл глаза, слегка обмяк и прислонился к стеночке.
– Молодой человек, что с вами? – крикнула из своей будки охранница.
Я не отвечал.
– Молодой человек!
Тут из лифта вышел мужик с огромным ротвейлером, приветливо поздоровался с привратницей и едва не испортил мне всю мизансцену. Впрочем, тетушка не обратила на него ни малейшего внимания. Теперь все ее мысли занимал, похоже, я, несчастный.
– Молодой человек! – в третий раз выкрикнула гранд-дама и, так как я не отвечал, выскочила из своей привратницкой, взяла меня под руку и препроводила к себе в закут. Я скорбно прикрывал глаза ладонью.
«Когда бы она была внимательней, – мелькнула у меня мысль, – она, поди, заметила, что пахнет от меня не бензином пополам с машинным маслом – как от подлинных шоферов, – а туалетной водой «Джангл» от «Кензо» и дезодорантом той же марки». Но даме было не до парфюмерной идентификации – всю ее поглотила забота о моем спасении.
Она усадила меня на свой привратницкий диван.
– Простите, – пробормотал я. И снова: – Простите…
Привратница накапала в стакан какой-то гадости, залила водой, протянула мне. Требовательно сказала: «Пейте!» Я выпил. Это была валерьянка.
Дама включила электрический чайник. Я незаметно осмотрелся. Здесь, в привратницкой, положительно было уютно. Без звука мелькали картинки на черно-белом переносном телевизоре. Горела настольная лампа. Обложкой вверх лежала раскрытая книга. Я присмотрелся: то были воспоминания Вертинского.
– Как это случилось? – слабым голосом проговорил я, по-прежнему слегка «окая». – Я только на этой неделе получил от Машеньки письмо… Она была здорова…
Кажется, я маленько переигрывал, потому что на ресницах консьержки вскипала слеза. Ну, ничего, в данных обстоятельствах лучше чуть-чуть пересолить, чем недосолить.
– Не волнуйтесь, не волнуйтесь, молодой человек, – приговаривала дама. – Здесь, для всех нас, ее смерть стала таким потрясением… Да мы и перепугались ужасно… Я живу тут, в этом же подъезде… И вдруг, представьте себе, вчера, среди ночи: запах гари, шум, бьются стекла…
– Она – сгорела?! – полным ужаса и скорби голосом произнес я.
Слеза выкатилась из ее глаза.
– Да, – прошептала она. – Да. – И схватила меня за руку: – Будьте мужественны!

 

Спустя полчаса я совершеннейшим образом «успокоился». Высокородная старуха напоила меня жидким чаем, и мы затеяли долгий, скорбный разговор о Мэри. Я рассказывал об аэродромном прошлом Машеньки, используя ту информацию, которой меня успела снабдить Екатерина, а также о ее детстве, беззастенчиво придумывая или же приписывая Мэри подвиги других девчонок-заводил, пацанок из своего младенчества.
– Она была так одинока, так одинока, – качала головой гранд-дама. – Родители ее – ну, вы, конечно, знаете – давно отошли в мир иной.
Я, конечно, ни о чем таком не ведал, но грустно покивал.
– Мужа или хотя бы даже постоянного спутника жизни у Марии не было… И еще это несчастное увлечение, эта страсть…
– Какая? – невинно полюбопытствовал я.
– Ах!.. – потрясенно воскликнула дама. – Вы должны были знать! Вы должны были вырвать ее из этой трясины!.. Неужели вы ничего не знали?!
Я покачал головой.
– Ах, хоть и говорят: «De mortuis aut bene, aut nihil», что по-латыни означает: «О мертвых – или хорошо или ничего», но вам – вам, брату! – я могу сказать… Открыть глаза…
– На что?
Она понизила голос:
– Вы знаете, все мы считали, что Мария несколько злоупотребляет алкоголем, – последнее слово она произнесла по-старорежимному (или по-медицински), с ударением на первом слоге. – Несчастная девушка… Боюсь, эта страсть ее и погубила… Вы действительно ничего не знали?
Гранд-дама строго посмотрела на меня.
Я скорбно покачал головой.
– Нет, я не хочу сказать, – продолжила консьержка, – что Машенькино поведение нарушало определенные нормы общежития или же слишком докучало нам, жильцам, – однако мне самой не раз доводилось видеть ее, как это говорится, подшофе… Отсюда, возможно, проистекала и некоторая, как бы это выразиться?.. М-м, некоторая неразборчивость ее связей – вы понимаете меня?.. Несколько чаще, чем полагалось бы (в моем, конечно, представлении), мне приходилось замечать несчастную Марию с разными женщинами… Не вполне презентабельными… С мужчинами… Вы понимаете меня?.. Ах, да что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – Вам, вероятно, больно это слышать!.. Какая же я!.. Верно же говорили древние мудрецы!
И она еще раз повторила, по-латыни, между прочим, присказку «о мертвых ничего, кроме хорошего».
Мне, признаюсь, отнюдь не больно было слышать о modus vivendi (я тоже довольно знаю по-латыни!) г-жи Маркеловой. Напротив, я бы охотно поддержал разговор о том, кто бывал в последнее время на квартире у Мэри. А пуще всего меня интересовало, кто конкретно находился там сегодняшней ночью. Кто вчера пришел к ней в гости, напоил хозяйку – а после устроил поджог. (А в том, что в квартире Маркеловой произошел поджог, я – ввиду всех предыдущих смертей и покушений – почему-то ничуть не сомневался.)
Однако консьержка опять свернула на путь благостных воспоминаний о покойнице.
– Она была очень милой… – продолжила гранд-дама. – Такой милой… И такой… – консьержка споткнулась, – ну, не очень счастливой, что ли…
– Я предполагал это!.. – театральным полушепотом проговорил я. – Я догадывался… Но, вы знаете, она мне ничего не писала… А побывать в Москве у меня оказий не было… Вы же знаете, как дорого теперь стоит дорога…
Мы по-прежнему сидели рядком на старом диване в привратницкой – прекрасная позиция для задушевных разговоров.
– Она была хорошей девушкой… – прошептала привратница.
Казалось, вот-вот, и она заплачет. Этого допускать было нельзя. Рыдающий свидетель – не свидетель. Приходится останавливать его слезоточенье – вместо того чтобы выдаивать из него информацию.
Чтобы остановить вскипающие в ее глазах слезы, я, стараясь быть деловитым, спросил у консьержки:
– А как это все случилось? Пожар и прочее? Когда?
– Вчера вечером, – вздохнула привратница. – Часов около десяти. Мы вызвали пожарников. Пожарная команда приехала, как ни странно, довольно-таки быстро. Они в считанные минуты справились с огнем. Но было уже поздно…
– Как жаль, что вы не дежурили здесь тогда… – вздохнул я. – Вы бы не допустили этого…
– Ах, мой милый, добрый мальчик!.. – умилилась привратница. – Конечно, конечно, я проследила бы за тем, что происходит!.. Я бы не дала свершиться трагедии!.. Но ведь тогда дежурила тетя Вера! – слова «тетя Вера» привратница произнесла с нескрываемым отвращением, словно говорила об Анатолии Чубайсе или Мадлен Олбрайт. Губы ее презрительно скривились.
– А тетя Вера, – продолжила тетушка, – очень халатно, антр ну, относится к своим обязанностям. Только и видишь у нее здесь, – она указала на стекло привратницкой, – таблички: «Ушла на обед». Или: «Ушла на ужин». Такое впечатление, что она только и делает, что обедает да ужинает!.. А на посту, – слово «пост» дежурная проговорила возвышенно, – на посту в это время – никого нет! Заходи, кто хочет!
– А где живет эта тетя Вера? – быстро и словно невзначай спросил я.
– О, она не из нашего подъезда! – с гордым пренебрежением произнесла привратница, и это прозвучало так, как если бы несчастная тетя Вера проживала на Хованской свалке.
– А как ее, теть Веры, фамилия? – задал я еще один вопрос, несколько нехарактерный для брата, тем более для двоюродного.
– Фамилия? – изумилась консьержка, будто бы злосчастная тетя Вера не достойна была даже такой малости, как фамилия. – Гм, фамилия… Какая-то у нее, кстати сказать, пожарная фамилия… Погорельская… Нет, что-то явно проще… Погорелова… Да нет – Горелова. Просто – Горелова…
Фамилию товарки дежурная выговорила с плохо скрытым высокомерием.
– А зачем вам ее фамилия? – вдруг подозрительно спросила она.
К этому вопросу я был готов.
– Я хотел бы повидаться с ней. Все-таки она, наверное, последняя, кто видел мою Машеньку в живых…
– Ах, бедный мальчик!.. – умилилась привратница и добавила с раздражением: – Да не видела эта Горелова, извините за грубое слово, ни черта! Я же вам говорю: у нее то обед, то ужин. Я еще удивляюсь, как нас тут всех, пока она дежурит, не сожгли и не обворовали!
Чтобы не вызвать дальнейших подозрений у гранд-дамы, я решил оставить тему тети Веры Гореловой. В крайнем случае, подумалось мне, найду ее по ЦАСу.
Раз она ходит отсюда обедать-ужинать – стало быть, и живет недалеко. Может, в этом же доме. Вряд ли консьержка может себе позволить питаться в пиццерии или хотя бы даже в «Макдоналдсе» – ходит есть, значит, к себе домой.
– А вы не знаете, – вдруг «вспомнил» я, – что с Машиным сыном? Моим племянником? С Борисом?
– Сыном? – в недоумении переспросила гранд-дама. – Борисом?.. Ах да, мне говорили… Конечно же! Конечно же, у Марии был сын! Но это было еще до меня! – высокомерно проговорила она.
Будто бы все, что происходило в этом доме (да и вообще на свете) в эпоху «до нее», не имело для человечества ровным счетом никакого значения.
– Да, что я говорю! – продолжила привратница. – У Марии, конечно же, есть сын!.. Говорят, ему лет семнадцать. Но я его ни разу не видела.
Она задумалась, а потом подтвердила:
– Нет, ни разу.
Разговор у нас явно перерастал в допрос, и, чтобы доверчивая женщина как можно дольше не замечала этого, я ласково дотронулся до ее руки. Мой жест не остался незамеченным. Консьержка шумно вздохнула.
– А вы давно здесь работаете? – ласково спросил я.
– Полтора года, – важно произнесла дама.
– И что же, Борис ни разу за это время не был у матери?
– Нет, – безапелляционно подтвердила привратница. – Нет. Никогда. Ни разу.
– А где же он?
– Он проживает где-то в другом месте. Мне кажется, даже не в Москве. Во всяком случае, я припоминаю, Мария раза два уезжала к нему… Да, уезжала… На несколько дней… Послушайте, а может, он служит в армии?.. Или, – она понизила голос до свистящего шепота, – или находится в местах, как это говорится, не столь отдаленных?..
Я сделал круглые глаза – должен же я был как-то реагировать на информацию, что сгружала мне собеседница.
– Ах, что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – Вам, наверно, неприятно это слышать!.. Простите, простите меня за эти неприличные домыслы!..
– А кто-нибудь может знать, где бедный Борис? – спросил я. – Может быть, соседи Марии?.. Сыну-то, как вы думаете, сообщили о трагедии?
– Ах, ну конечно! – воскликнула консьержка и взяла меня за руку.
Взаимопонимание между нами все росло, контакт становился все более тесным.
– Как же я раньше не подумала! – патетически продолжила она. – Ведь он же ближайший родственник бедной Марии! Ведь ему же надо сообщить в первую очередь!.. Ах, молодой человек! Я вас умоляю: поднимитесь в семьдесят первую квартиру! Поднимитесь! Я не могу оставить свой пост! Там проживает некая Алина, ее фамилия…
Гранд-дама оставила мою руку в покое, нацепила очки, взяла из ящика стола замусляканную тетрадочку.
– Так, ее фамилия…
Гранд-дама принялась листать тетрадку, где имелся список жильцов подъезда с пометками, сколь аккуратно те платят за услуги своих добровольных церберов. Наконец нашла нужную строчку:
– Так вот – ее, той соседки, фамилия Губернская… Спросите ее, спросите, я вас умоляю, – дали ли знать сыну? Пожалуйста, молодой человек!
Я не собирался идти на поводу у старухи, тут же бросать все и устремляться к этой Губернской, но главное – санкция охранницы на проникновение в подъезд – была получена. Конечно же, я собирался подниматься на этаж – но позже. А пока я спросил у консьержки, по-прежнему не забывая о приволжском акценте:
– А кому, как вы полагаете, мне еще следует сообщить о смерти Машеньки? Может быть, ее друзьям? Знакомым?
– Ах, молодой человек! – в очередной раз воскликнула консьержка.
И в очередной раз цапнула меня за руку. Мне это начинало не нравиться.
– Ах, молодой человек, – продолжила дама, не выпуская руку. – У бедной Машеньки было много знакомых! Даже слишком много! Но я не думаю – пусть это останется между нами, – что они сильно огорчатся, узнав о ее смерти!..
Ей взгрустнулось, и она отпустила меня.
– Я даже не думаю, что они придут к ней на похороны… Разве что – из-за того, что появится повод выпить, как это сейчас говорится, на халяву на ее поминках!..
Гранд-дама в очередной раз спохватилась:
– Я огорчила вас? Скажите: огорчила?.. Ах, мой несносный язык!..
– Ничего-ничего, – меланхолически пробормотал я. – Но мне Машенька писала, что у нее много друзей… Весьма достойных… Есть даже кандидаты наук… И руководители предприятий… Вот, она и фотографии мне присылала…
Я достал из кармана фотки, полученные мною позавчера от Катюши Калашниковой. Они были уже изрядно потрепаны и захватаны от многочисленных опознаний.
– Вот, – гордо показал я привратнице две фотографии, на которых были запечатлены основные фигуранты этого дела: Фомич, Мэри, Настя, Валя, Катя, Андрей Дьячков и один неизвестный.
Она жадно схватила фото. Нацепила очки и принялась пристальнейшим образом их рассматривать.
– Нет, здесь я никого не знаю, – отложила она первую, черно-белую, многолетней давности, – где были изображены на аэродромном снегу смеющиеся Катя, Фомич, Настя и Валентина Лессинг.
Консьержка взялась за вторую, цветную, на которой в домашних интерьерах улыбались Мэри, ее неизвестный спутник, Катя Калашникова и ее супруг Андрей Дьячков. Принялась дотошно рассматривать.
– Ах, несчастная Мария… – проговорила она как бы про себя, скорбно покачивая головой. – Какая она здесь хорошенькая…
– Вторая женщина на снимке – кандидат филологических наук, – проговорил я с провинциальной гордостью, не забывая о своей роли родственника с Волги.
– Кандидат наук? – живо откликнулась привратница. Всмотрелась в лицо и с сожалением молвила: – Нет, ее я не знаю… А вот этого… – она задумалась. – Нет, второго молодого человека я тоже не знаю… А вот этого – вот этого… знаю! – ликующе проговорила она. – Очень приятный, очень обходительный – я бы сказала, по-настоящему интеллигентный молодой человек…
Ее старчески-узловатый палец уперся в фото. Я ожидал, что она укажет на неизвестного Мэриного спутника, и уже приготовился выспрашивать о нем – однако ее перст упирался в лицо профессора Дьячкова.
– Этот? – ошеломленно спросил я. – Вы говорите – этого вы знаете?
– Да-да! – воскликнула консьержка. – А что вас так удивляет?
– Да нет… – смешался я. – Просто… Я не думал…
– У меня пока еще, слава богу, все в порядке с памятью, – строго проговорила консьержка. – Его я запомнила очень, очень хорошо. Такого приятного молодого человека невозможно не запомнить! Тем более что приходил он к Марии совсем недавно!
– Недавно?!
Я с трудом подавлял в себе желание бросить старуху и бежать – бежать, пока сам не зная куда.
– Ну да, – отвечала она. – Я видела его уже в этом году. Пожалуй, что два раза видела… В последний раз… Память мне по-прежнему не изменяет, молодой человек!.. Да-да, мое дежурство было как раз в сочельник… И он, этот товарищ, так мило поздоровался со мной… Поздравил с наступающим праздником… Спросил позволения пройти в семидесятую квартиру… Я сразу поняла, что он идет к Машеньке, и еще, как сейчас помню, порадовалась за нее: наконец-то у Марии появился благородный мужчина… Настоящий джентльмен…
Я сидел, как пыльным мешком ударенный. Профессор Дьячков был здесь, у Маши?! И когда? В сочельник – в тот самый день, когда с утра они вместе с Катей приезжали ко мне в офис! Когда они рассказывали мне об убийстве Насти и покушении на саму Катю… Значит, от меня Дьячков направился к Маше!.. Вот так номер!
– А в какое время он был – точно? – быстро спросил я.
– Вечером… – задумчиво произнесла консьержка. – Часов в семь вечера… – Она вдруг подозрительно спросила: – А почему вас это так интересует?
– Да нет… – пробормотал я. – Я просто не думал, что он… Словом, я немножко знаю этого человека…
– Вы хотите сказать, что Мария его недостойна? – воинственно спросила привратница. – Или он – ее?
– Да нет… – пробормотал я, потерявшись под ее напором.
– Или вы, – она погрозила мне пальцем, – как это порой бывает с братьями, ревнуете свою сестру к ее поклоннику?
Кажется, гранд-дама немного потерялась в реальности. Поэтому я внушительно и печально сказал:
– К кому уж теперь ревновать… Мария умерла.
– Ах! – воскликнула консьержка. – Простите меня! Простите, простите меня!..
Тут из глаз ее наконец полился настоящий поток слез.
Дама полезла за платком. Всхлипывая и утираясь, она жалобно причитала:
– Простите, простите меня… Я не знаю, что говорю…
Мне очень хотелось спросить ее: «А не было ли профессора Дьячкова здесь вчера? Перед тем, как несчастная Маша погибла в огне?» Однако поток слез исключал дальнейшие расспросы.
К тому же я помнил, что вчера в привратницкой дежурила не она, а ничтожная тетя Вера Горелова, которая вечно уходит то на обед, то на ужин – и которую мне теперь предстояло найти.
Назад: Глава 10 Большая стирка
Дальше: Глава 12 Охота на профессора