Белые ночи, синие дни
Я погибла в прошлую пятницу.
А все потому, что меня никто не ждал.
Впрочем, расскажу свою историю по порядку. Несмотря на посттравматический синдром, я сохранила способность излагать мысли последовательно. И прекрасно помню, с чего мое дикое приключение началось.
Итак, я возвращалась в Москву из командировки…
По большому счету, во всем виноваты командировки. Денис давно зудел, что ему надоели мои бесконечные мотания по стране. Что он безумно хочет, чтобы я сидела дома. Хотя бы вечерами. И чтобы в нашем доме пахло свежеприготовленной едой: «Ладно, пусть не пирогами, я уже устал просить тебя испечь пироги… Делай мне по вечерам хотя бы, я не знаю, яичницу!..» «Ну, яичницу ты и сам можешь себе приготовить», – возразила я ему тогда. И, наверно, зря, потому что тут он совсем взбеленился: «Вот именно! Именно, что сам!.. Я сам готовлю себе яичницу, сам глажу себе рубашки, потом один ложусь в холодную постель – где тоже обнимаю себя сам!.. Тогда позволь узнать, дорогая Ксения, – бог знает сколько яду вложил он в эти последние два слова, – зачем ты мне нужна?!»
В общем, после ссоры – а я как раз собирала сумку для той, последней, поездки – он ушел. А те слова, что он сказал напоследок, оказались самыми злыми и самыми для меня горькими: «Раз ты не хочешь быть рядом – всегда! – может, мне поискать на это место другую женщину? Чтобы не я ее вечно ждал, а – она меня?»
Он ушел и даже дверью не хлопнул. И это было ужасно. Денис ведь уже дважды пытался убегать от меня. И оба раза шарахал дверью так, что штукатурка сыпалась. А я понимала: раз злится, значит, вернется. И он действительно оба раза возвращался. И приносил охапку цветов, и падал на колени, и просил прощения… Теперь же тихо затворившаяся за ним дверь означала, что случившееся – всерьез. И на сей раз он, пожалуй, ушел навсегда.
Всю неделю, что я провела в городе К***, на душе у меня скребли кошки. Несмотря на роскошную погоду, я отвергала все предложения местного руководства, которое пыталось зазвать меня то в ресторан на свежем воздухе, то на барбекю на брегах водохранилища. Я возвращалась в свой номер, смотрела старые фильмы по спутниковому каналу, иногда плакала и рано ложилась спать.
Командировка наконец кончилась – в пятницу вечером.
До аэропорта меня проводил директор одного из местных магазинов, из числа принадлежащих нашей мегасети, – я для него все-таки большое начальство. Когда я распрощалась с ним и прошла предполетный контроль, тут же позвонила к нам на квартиру. Разумеется, номер не отвечал – как не отвечал все последние пять вечеров. И тогда я набрала мобильный Дениса – чего не делала ни разу за те пять дней, что провела в К***.
Голос Дениса, звучавший в телефоне, был холоден и отчужден – хотя он прекрасно видел, чей номер высветился на определителе. А в трубке слышался гомон, веселые женские голоса, переливчатый смех.
– Да! Говорите! – сухо, безлично бросил Денис, и тогда я повесила трубку. Он своего добился. Вот теперь уж точно – с ним у меня все кончено.
А может, мой номер не определился на его мобильнике? При междугородных звонках такое бывает… Может, позвонить ему еще раз?
«Ну уж нет, – сказала я себе. – Все! Хватит! Баста! Я не буду перед ним заискивать и его добиваться. Кончено – значит, кончено. Прощай, мой дорогой Денис, прощай навсегда!..»
И знаете что? Когда я приняла это решение, мне вдруг сразу стало легче. «Да кому ты нужен!.. – чуть не вслух сказала я, адресуясь к своему теперь уже экс-любовнику. – Бездарь, никчемный художник, мазила!.. Ты думаешь, на тебе свет сошелся клином?.. А не кажется ли тебе, что свет сошелся клином скорее на мне – двадцатипятилетней, ответственной, много зарабатывающей, а главное – такой красивой и сексапильной?!»
И я пошла по лестнице на второй этаж, в предпосадочный зал. Волнующая походка, небрежные взмахи сумкой от настоящего «Вюиттона» – меня провожали не один и не два мужских взгляда… А я еще, дура, переживала из-за того, что меня бросил этот неудачник!
В зале отлета аэропорта К*** имелся уютный барчик – я знала о его существовании по своим прошлым визитам, когда приезжала сюда школить персонал местных магазинов, входящих в нашу сеть. Сейчас мне просто необходимо было слегка выпить. И для того, чтобы отпраздновать свое внутреннее освобождение от Дениса, – а в тот момент я верила, что оно наконец наступило, и для того, чтобы потом не страшно было лететь. Из К*** в столицу фланировали столь жуткие тарантайки, они так тряслись (или, как выражались аборигены, трусились) при взлете, а также в воздухе, не говоря уж о посадке, что путешествовать на них следовало только под легким (а может быть, даже под тяжелым) наркозом.
Я заказала в баре порцию коньяку. Все столики были заняты – пассажиры не хуже меня знали о летных качествах воздушных судов и усердно старались впасть в анабиоз. Пришлось устроиться на высоком табурете у стойки. Я сделала первый глоток, и почти сразу меня охватила неслыханная легкость. Как хорошо, что с Денисом покончено! Я готова была прокричать, пропеть: «Свободна! Свободна! Свободна наконец!..»
Рядом со мной на барный стул плюхнулся парень с большой кожаной сумкой в руках. Он был вполне симпатичным: рослым, загорелым, брутальным и пил двойной виски со льдом.
– Ваше здоровье, – обратился он ко мне.
– И ваше, – я приветственно приподняла бокал.
Дурак Денис, не понимает, сколь легко я могу найти ему замену.
Парни просто рыщут вокруг, желая прийти ему на смену!
– Куда летим? – спросил меня сосед с вискарем.
– В Москву, – безыскусно сказала я.
– Счастливая… – с явной, ничем не прикрытой завистью протянул незнакомец. Словно я назвала в качестве пункта назначения не Москву, а Венецию, или Париж, или Мальдивы.
Я со смехом бросила:
– Можно подумать, вы отправляетесь куда-нибудь в Оймякон!
Чувствовала я себя великолепно. Коньяк и мысль о том, что я теперь свободна от Дениса, стали оказывать свое волшебное действие.
– Да нет, я лечу в Питер, – бросил парень.
При этом он весь сморщился.
– В Питер? И вы еще недовольны?!
– А что делать?
– Да вы были когда-нибудь в Питере?! Это же чудесный город!.. Лучший, наверно, город на Земле!.. Боже, как же я люблю Питер! Разве можно его сравнить с нашей Белокаменной!..
– Возможно. Но мне-то надо в Москву.
– Тогда зачем вы, простите меня, летите в город на Неве? Кто вас туда гонит?
– Местные авиалинии. На Москву у них, видите ли, нет билетов. Ни на сегодня, ни на завтра, ни на послезавтра. Поэтому буду добираться кружным путем. Бешеной собаке шестьсот верст не крюк… «Там, где Нева становится морем, вижу я Крымский мост!..» – приятным баритоном пропел он.
– Да, – глубокомысленно заметила я, – с современными средствами транспорта Северная столица становится пригородом Первопрестольной. Или наоборот.
– Вот именно!.. Так что прилечу и рвану сразу из Пулкова на Московский вокзал, а там уж найдется хоть один билет на паровоз до Белокаменной.
– Вы настоящий авантюрист, – глубокомысленно изрекла я. И уточнила: – В хорошем смысле этого слова.
– А что остается делать? Мне завтра утром обязательно надо быть в Москве.
– А вот мне не надо, – вздохнула я, вспоминая свою пустую квартиру.
– Да? Что ж, – философски заметил собутыльник, – складывается ситуация, которая может служить аллегорией жизни вообще, в самом широком смысле этого слова.
– Это как? – не поняла я.
Парень усмехнулся.
– Те, кому место в самолете (или другое благо) безразлично, фактически отнимают его у того, кому оно позарез необходимо.
– А вы философ, – вслух заметила я, а про себя подумала: «Хайдеггер, блин!.. Деррида!..»
– Нет, я психолог.
Коньяк был допит, виски незнакомца тоже. Однако посадку еще не объявляли.
– Еще один коньяк и одно виски, – бросил парень барменше и пояснил: – Позвольте мне угостить вас.
В его глазах блеснул азартный огонек.
А когда барменша поставила перед нами бокалы, он вдруг молвил:
– Давайте поменяемся!
– Поменяемся? Чем?
– Нашими рейсами. Я полечу в Москву, а вы, раз уж вам так нравится Северная Пальмира, отправитесь по моему билету в Питер.
– Что за ерунда! – воскликнула я, пригубив вторую порцию коньяка.
– Абсолютно не ерунда! – горячечно выдохнул незнакомец. И заторопился: – Понимаете, все документы – паспорт, билет – у нас с вами уже проверили. На руках у каждого – только посадочный талон. По нему и пускают в самолет. Вы мне дадите свой посадочный, а я вам – свой. И вы полетите в Питер, а я – в Москву.
– А багаж?
– А у вас есть багаж?
– У меня нет. Все свое ношу с собой.
И я кивнула на сумку от «Вьюиттона». Пусть она куплена с дикой скидкой на суперраспродаже – не хватало еще, чтобы ее швыряли аэропортовские грузчики. Поэтому всеми правдами и неправдами я стараюсь протащить ее в самолет под видом ручной клади.
– У меня тоже нет никакого багажа!.. Поэтому давайте махнемся, а?.. Ваш самолет – на Питер – кстати, вылетает даже раньше моего, на Москву.
– Ну, вы и жулик!.. – засмеялась я. – Ладно: вам-то надо в столицу. Но объясните, пожалуйста, зачем этот чейндж нужен мне?
– Как?! Вы же только что сказали, как любите Петербург. А там сейчас белые ночи. Красота неописуемая! Разводят мосты. Ночью светло, как днем…
– Не надо мне рассказывать. Я очень хорошо знаю Питер.
– Тем более! Соглашайтесь, милая девушка. А я вам оплачу обратную дорогу из Петербурга до Москвы. В вагоне «СВ». И еще, знаете, – у моего друга в Ленинграде совершенно пустая квартира. На канале Грибоедова. Я позвоню ему, и вы сможете поселиться там. С видом на канал и в двух шагах от Мариинки.
– Ну, это уж слишком. Как-нибудь я смогу оплатить себе гостиницу в Питере.
– Значит, в остальном вы согласны, – весело подытожил мой новый знакомый и шлепнул о стойку посадочный талон, а сверху – пятитысячную купюру. – Это вам на дорогу в Москву.
– Ну, вы наглец! – рассмеялась я, а рука уже сама потянулась в сумочку за посадочным талоном.
То, что я в итоге согласилась, вряд ли можно считать заслугой парня с его беззастенчивым напором. Скорее мое согласие было связано с тем, что в столице меня ждала моя пустая квартирка в Свиблове. А еще – мне ужасно захотелось сорваться. Внезапно, вдруг – уехать. Причем сорваться именно в Питер – как срывалась я туда на выходные и семь, и шесть, и пять лет назад. Неожиданно, стремительно, не предупредив никого – и даже Георгия – о своем приезде. Сесть в поезд и умчаться. И упасть ему как снег на голову. Обрушиться наглым звонком и рухнуть в его объятия прямо в коридоре…
Ужасно грустно, что в один прекрасный день срываться в Питер мне стало совершенно не нужно… И я подумала: вдруг еще можно что-то изменить?..
Меня захлестнула теплая волна ностальгии, и страшно захотелось, чтобы все стало как прежде: я – желторотая студентка, и он, петербуржец, взрослый, сильный, мужчина моей мечты, и мы идем с ним в обнимку по Мойке, а потом выходим на Дворцовую и садимся в «Ракету», и она мчит нас в Петродворец… И его объятия, и соленый ветер с моря…
Я даже не заметила, как мы с наглецом обменялись нашими посадочными талонами.
– Объявили посадку на рейс, – напомнил он мне. – На ваш рейс. В Петербург.
– Умеете вы уговаривать. – Я покачала головой.
– Работа такая. – Незнакомец не скрывал своей радости.
Мой посадочный исчез в кармане его летнего пиджака.
– Скажите хотя бы, почему вы так стремитесь в Москву?
– Меня там ждет невеста.
– Ах, вот оно что! – Я сползла со стульчика и подхватила свою сумку.
И против воли вспомнила, как Георгий однажды примчался ко мне из Питера – билетов не было – на трех перекладных электричках… В другой раз он гнал свой «Форд» по трассе Е-95 всю ночь, с вышедшей из строя печкой, а дело было ранней весной. И какой он приехал тогда ко мне замерзший, и как я отогревала его… Он тоже в пору нашей любви обожал срываться…
– Пожалуйста, дайте мне свой телефончик, – брякнул на прощание мой собеседник.
– Зачем? Вас же ждет не дождется в Белокаменной ваша невеста!..
– Ну, невеста невестой, а такие очаровательные девушки, как вы, исключительно редко встречаются.
– Летите уж к своей милой, Казанова. Так и быть. Помните мою доброту.
Я поспешила к выходу на посадку на питерский рейс.
А тут объявили и мой бывший, столичный: «Начинается посадка на рейс шесть два – два шесть «Южных авиалиний» до Москвы…»
…В следующий раз я услышала упоминание об этом рейсе уже в аэропорту Пулково. Я выходила из зала прилета. За окнами аэропорта, невзирая на десять вечера, шпарило солнце. И вдруг телевизор где-то на периферии моего сознания произнес: «…после взлета в аэропорту К*** потерпел аварию самолет «Южных авиалиний», следующий рейсом шестьдесят два – двадцать шесть до Москвы…»
Я остановилась как вкопанная. Сделала пять шагов по направлению к висящему под потолком телевизору. А дикторша оттуда невозмутимо вещала: «…По предварительным данным, все пассажиры и члены экипажа погибли. Как сообщили нашему корреспонденту в аэропорту города К***, самолет упал с высоты примерно трех тысяч метров на окраине станицы Т***ой. Из жителей станицы никто, к счастью, не пострадал. Число погибших и их имена сейчас уточняются. Мы следим за развитием событий и к следующему выпуску ждем подробности трагического инцидента от нашего корреспондента, который срочно выехал на место аварии…»
Ноги мои подкосились. Я без сил опустилась на пластиковый стульчик.
…Наверное, пулковский таксист еще никогда не возил столь странную пассажирку. Всю дорогу от аэропорта в центр я плакала. Плакала так горько, словно у меня погибла вся семья. В каком-то смысле так оно и было. Я оплакивала пассажиров рейса шесть два – два шесть и моего нового знакомого – я даже не успела узнать, как его зовут, – который своим дурацким обменом словно заслонил меня собой… Прикрыл, спас… И я оплакивала себя, оказавшуюся на волосок от смерти…
Но все-таки – я выжила. Чудом спаслась. Продолжала жить. И когда я наконец осознала это, я начала истерически хохотать и никак не могла остановиться. Таксист посматривал на меня в зеркало заднего вида, словно на сумасшедшую. Он с облегчением высадил чокнутую пассажирку у Московского вокзала.
Я вышла на площадь Восстания, и тут меня вдруг охватила такая эйфория!.. Невозможно даже передать словами всю глубину моей тогдашней радости. Я жива, жива!.. Народу на Невском полно, солнце только опустилось за крыши, но светло как днем – и я все это вижу, чувствую, наслаждаюсь!..
Я шла, сама не зная куда. Я прочесала пол-Невского, не понимая ничего, испытывая только бурлящую радость и небывалый подъем. Я не понимала, что мне сейчас надо делать и что будет дальше. Порой, в прогале Литейного или Фонтанки, меня освещало солнце, не упавшее еще за горизонт. Его мягкий свет ласкал мою кожу, Адмиралтейство горело путеводной звездой, а пение троллейбусов и шум моторов звучали как восхитительная музыка.
Наконец, где-то уже в районе Мойки, я вдруг ощутила дикую усталость и решила присесть в уличном кафе. В конце концов, помимо того, чтобы отдохнуть, надо было определиться. Понять: кто я, где я и что делать дальше.
Я заказала два вкуснющих питерских пирожных – какое значение имеют лишние калории по сравнению с тем необратимым, что могло со мной случиться всего пару часов назад!
В кафе оказалось полно народу. Много иностранцев. Все предвкушали белую ночь. Било двенадцать, а солнце только сваливалось за горизонт.
Прожевав восхитительные пирожные, запив их еще вчера запретным – диеты, диеты! – молочным коктейлем, я спросила себя: «Что же мне теперь делать?»
Первой мыслью было позвонить в Москву. Объявить, что я жива-здорова и со мной ничего страшного не случилось. Но потом я подумала: а кому, собственно, прикажете звонить? Денису? Но какое, спрашивается, теперь он имеет ко мне отношение?..
Вот интересно, что он станет делать, когда увидит мою фамилию в списке погибших? Ну, для начала всплакнет, конечно. Он ведь человек эмоциональный – художник… А вот что будет потом, когда пройдет первый шок и к нему вернется способность здраво мыслить? Наверное, вздохнет – как ни печально это осознавать, – причем с облегчением. И про себя подумает: «Теперь я смогу на законных основаниях, без угрызений совести, искать себе более подходящую пару… Девочку милую, послушную, домашнюю… Чтобы в моей квартире постоянно пахло пирогами…»
Мысль о сем была немножко горькой, однако, если быть честной перед самой собой, ведь и для меня Денис – не любовь всей моей жизни. Совсем не то, что мой давний питерский Георгий. Георгий – шквал, Денис – легкий ветерок. Я оказалась рядом с Диней почти случайно. Просто потому, что мы оба любили Кундеру, джаз и хороший кофе. Но этого разве достаточно, чтобы всю жизнь просидеть бок о бок и, как говорится, умереть в один день? И если б я остановилась на Денисе… Если б моя дальнейшая жизнь ограничилась только им… О, это было бы ужасно…
Бог с ним, с Диней, решила я. Умерла так умерла. Не буду я ему звонить – во всяком случае, пока.
Может, поставить в известность о моем чудесном воскрешении коллег, так сказать, товарищей (и товарок) по работе? Ну, во-первых, по всем правилам делового этикета сейчас уже явно поздно, за полночь. Во-вторых, скажем прямо, вряд ли известие о том, что я не скончалась, а жива-здорова, многим доставит радость. Уж точно не Машке. И не Серафиме – обе заклятые подруги, не скрываясь, метят на мое место. Воображаю, какая между ними грызня начнется, когда придет весть о моем безвременном отлете на небеса!.. Да и начальница отдела, Урсула, тоже вряд ли прольет много слез по неуживчивой и все оспаривающей подчиненной…
Остается мама… Но мама моя ох как далеко – аж в Сан-Франциско. После смерти отца она вышла замуж за патлатого миллионера и умотала с ним за океан. Ведет она там, судя по всему, совершенно рассеянный образ жизни. Две открытки, что она прислала мне за семь лет американской жизни, тому порукой. И это при всех тех возможностях общения, которые предоставляют нам нынче телефон, Интернет и IP-телефония…
Итак, подведем итоги. С грустью можно констатировать: никто в Москве по мне особо не заплачет… Если не считать, конечно, дежурные слезинки и фарисейские всхлипывания, положенные на похоронах…
Но ведь и я… Ведь и я тоже, если разобраться, не стану плакать-убиваться по моей прошлой жизни…
Какой-то важный вывод следовал из данной мысли – а вот какой именно, я не могла пока для себя сформулировать: сказывались напряжение и стрессы сегодняшнего дня.
Я расплатилась в кафе и опять побрела куда глаза глядят – на этот раз по Мойке.
Вот кто бы по-настоящему заплакал по мне… Как и я по нему… Разумеется, в те дни и годы, когда мы по-сумасшедшему были влюблены друг в друга… Георгий, моя питерская любовь…
Какие страсти тогда кипели на улочках Москвы, на проспектах града Петра, в акватории Финского залива, в поездах дальнего следования!.. Я была восторженная второкурсница, он – суровый двадцатисемилетний мореман, яхтсмен и яхтостроитель. В первый же день знакомства, когда я, наплевав на все принципы, позволила ему меня целовать на лавочке на Марсовом поле, он сказал, что любит, и предложил выйти за него замуж.
А потом началась жизнь на колесах, бешеные прыжки из Питера в Москву и обратно, раскаленные телефонные линии, безумие встреч и депрессуха расставаний. Мы не сомневались, что должны быть вместе, но никак не могли поделить столицы.
– Георгий, где мы с тобой будем жить?
– Ты же понимаешь, Ксенчик, я не смогу существовать в вашей Москве. Там нет моря – а значит, нет для меня работы. А следственно, нет и жизни. Для меня работа – это жизнь…
– А я?
– И ты, конечно. Но с одной тобой и без работы я буду скучен и неинтересен даже тебе.
– Ты мог бы строить яхты, например, на Пестовском водохранилище. Или на Клязьминском. Там полно яхт.
– На водохранилище?! Ты что, смеешься?! Ты еще скажи – на Яузе! На реке Пехорке! Нет уж!.. Во все времена жена следовала за мужем. Таков закон, таков порядок, и ни один двадцать первый век его не отменял! Поэтому переезжай-ка ты ко мне в Петербург.
– А институт? Ты даже не представляешь, с каким трудом я поступила! Сколько я занималась! Сколько денег мама потратила на репетиторов!
– Ты можешь перевестись. У нас в Питере полно хороших вузов.
– Да ты смеешься, что ли! Разве все они сравнятся с моим!..
После споров и ссор и даже швыряний друг в друга предметами обычно следовали жаркие объятия. А после жарких объятий мы опять искали консенсус. И вот однажды, в таком расслабленном состоянии, мы приняли стратегическое решение. Стратегически неверное, как впоследствии оказалось. Оно заключалось в следующем.
Во-первых, мы ждем, пока я не получу диплом. А потом я прошу распределения в Северную столицу, мы меняем на Питер мою квартирку и счастливо здесь живем-поживаем. Георгий по-прежнему строит свои яхты, а уж я-то, с дипломом престижнейшего вуза, как-нибудь найду работу и в Северной Пальмире.
А до тех счастливых времен мы решили оставить все как есть. И жить пока как жили – с регулярными наездами-налетами. То моими в Питер, то Георгия – в Москву.
План был хорош… Даже идеален… Да вот только, как все идеальные планы, в один прекрасный день он дал страшный сбой…
Однажды, когда я уже вышла на диплом и сорвалась к Георгию без предупреждения, в середине недели на «ЭР-200», и заявилась в его квартиру на Васильевском – дверь мне открыла другая женщина. В халате. И он, в одних трусах, яростно уписывал на кухне котлеты…
Тогда я была максималисткой. Я отвергла все извинения, покаяния и даже его стояние на коленях перед моей дверью – назавтра он примчался вслед за мной в Белокаменную…
Простила бы я его сейчас? Наверно, да. Я стала менее строгой и принципиальной? Нет, но теперь мне двадцать пять, а не двадцать один. А в двадцать один кажется: будут в дальнейшей жизни еще такие Георгии, и даже еще лучше будут. А вот в двадцать пять уже отчетливо понимаешь: он был лучшим, и никого, сравнимого с ним, у меня так и не появилось…
…Сама не замечая как, я добралась до Марсова поля. Мне хотелось найти ту лавочку под сиренью, где он, дурачок, впервые меня поцеловал, и признался в любви, и сделал предложение – все с промежутком в три минуты, в первый же день знакомства…
Но лавочек на Марсовом больше не было. Ни одной. Да и кусты сирени повырубили. Видимо, чтобы не создавать искушений влюбленным, выпивохам и бомжам…
В сумерках, в молочной пелене виднелись деревья Летнего сада и шпили Михайловского замка. И я вдруг ощутила такую дикую усталость – прямо хоть ложись у Вечного огня и засыпай. Сумка от «Вюиттона» тянула меня долу. Я даже не пожалела ее: поставила на пыльную землю.
Часики показывали половину второго ночи, и я поняла, что мне надо срочно подумать о крове, постели, ванной…
Отыскать частника в белую ночь не представило проблемы.
Гораздо труднее пришлось с гостиницей. Уже стемнело, а потом снова рассвело – а мы с водилой все гоняли по городу. Я, кстати, в очередной раз заметила, до чего же «наше все» – Пушкин был в своих стихах точен в мелочах. Писал два века назад товарищ про питерские ночи: «…Одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса…» – и вправду, ровно полчаса прошло между петербуржским закатом и новым рассветом…
А я за эту короткую питерскую ночь успела прочесать пяток гостиниц – от понтовых на Невском до семейной в районе Лиговки. Мест не оказалось нигде.
Я была почти готова сдаться и проситься ночевать в зал транзитников на Московском. А еще там, говорят, какие-то вагоны-гостиницы имеются… Однако у дверей отеля «Октябрьский» ко мне подошла мягкая старушка. Она мне сразу понравилась.
– Что, девонька, комната нужна?
– Ох, нужна.
– Так пойдем ко мне. Не бойся, миленькая, я тебя не обижу. И денег лишних не возьму. А белье у меня все чистенькое, и ванну только что помыла, и вода горячая есть…
…Словом, утро следующего дня я встретила на шестом этаже доходного дома близ Московского вокзала.
Солнце беззастенчиво – словно и не работало ночь напролет – билось в окна, и даже плотные портьеры не были ему помехой. Я вскочила с кровати, раздвинула их, и светило ворвалось в комнату, сопровождаемое звоном трамваев на Лиговке.
Я по-прежнему пребывала в эйфории. Настроение было – лучше некуда. И я наконец сделала тот вывод, который внутренне готова была сформулировать еще вчера, но из-за стресса и усталости не могла его выразить.
Итак, если уж судьба (или Всевышний) подарила мне новую жизнь, зачем возвращаться к старой? Я всю жизнь любила город на Неве – зачем мне тусклое Свиблово? Меня с детства тянуло к небу и морю, я мечтала стать капитаном дальнего плавания или стюардессой – и только взрослые во главе с мамой уверили меня, что это блажь, и засунули в правильный институт: престижный, обещавший в будущем денежную работу и карьеру, но ужасно, между нами, скучный…
В прошлой жизни я была обречена на офисные будни и неспешное продвижение по карьерной лестнице. Сперва, через пару лет, я стану начальником отдела контроля качества, затем – вице-президентом компании. Потом я буду первым вице-президентом, а когда-нибудь, к пенсии, превращусь в партнера… Но где, спрашивается, в этой жизни небо и море? Простор, путешествия, соленые брызги, новые города и страны? Небо и море – то, что я любила с детства и во что меня повторно влюбил Георгий?
Неужели мне, с моей внешностью, мозгами и дипломом, не найдется местечка, скажем, на круизном судне? Или хотя бы на пароме, курсирующем в Хельсинки, Таллин или Киль?.. Или, может быть, на той новой яхте, что строит сейчас для кого-то Георгий?
В мою дверь осторожно постучали.
– Да-да? – бодро откликнулась я.
– Проснулась, деточка? – раздался голос старушки. – Тогда умывайся и приходи завтракать.
– А что, будет завтрак?
– Конечно! В настоящих гостиницах в нынешние времена ведь кормят завтраком! А у меня чем хуже?
Брекфаст у моей хозяйки превзошел любой гостиничный: омлет с ветчиной, оладушки с вареньем, овсянка, сыр с колбасой. Я уплетала, не задумываясь о калориях: что значит лишний килограмм веса или лишний сантиметр талии в сравнении с тем, что ни эти килограммы, ни эта талия могли уже вовсе не существовать на свете?!
– Ну, как, детонька? – осторожно спросила меня старушка после того, как я горячо поблагодарила ее за завтрак. – Дальше куда поедешь или у меня останешься?
– Конечно, у вас!
И я с легким сердцем оставила у хозяйки своего «Вюиттона» и отправилась заново осваивать мой любимый город. Мой новый город.
Город, в котором я теперь буду жить.
И еще хотела я совершить одно дельце…
Город меня не разочаровал. Точнее, очаровал снова. И очаровал – со страшной силой. Только в Питере можно нынче услышать такие обрывки разговоров в толпе:
– Ты знаешь, ведь счастье, я полагаю, является некой вневременной категорией…
– Мне кажется, Льоса наконец написал свой лучший роман…
– Может, нашему равнинному городу как раз и не хватает какого-нибудь небоскреба?..
И все это – с промежутком в семь минут, в толпе на Невском!.. Какой разительный контраст с Москвой, где все разговоры – только о деньгах и о понтах, и все вокруг – деньги или понты!..
Только в Питере можно увидеть дядьку в пижаме (!), прогуливающего на Литейном болонку.
Только в Питере мужик может устроиться в одиночку на гранитных ступеньках набережной с воблой и пивом и блаженно вкушать свой неспешный обед, подставляя лицо июньскому солнцу…
Только в Питере болельщики, словно где-нибудь в Севилье, едут на стадион, высунувшись из окон машин со своими знаменами и непрерывно сигналя…
Да, я знала, что здесь бывает зима, и ледяной ветер, высекающий слезы, и солнца не видно в мглистом тумане, а светло лишь три часа в день – но это не мешало мне находиться в эйфории и с каждым шагом уверяться в мысли, что сей град – мой!..
Однако со вторым пунктом моей новой жизни дело обстояло сложнее.
По домашнему телефону Георгия мне ответили, что он давно здесь не живет и его нового номера никто не знает. Его мобильный четырехлетней давности оказался наглухо отключен.
Наступило время обеда. Наш с Георгием любимый «лягушатник» на Невском был превращен в магазин – и я уселась в кафе, тоже с видом на Казанский собор, но на втором этаже свежеотреставрированного Дома книги. Тут-то ко мне и подсел редкостный красавец.
– Вы извините, но все столики заняты…
Я исподволь разглядела его: да, красавец, но при этом совсем не прекрасный во всех отношениях метросексуал, а брутальный мужчина в духе Бандероса. От него пахло незнакомой мне, но обвораживающей туалетной водой. И еще почему-то – морем…
И сердце вдруг толкнулось: а что, если он, этот незнакомец, – достойная замена моему, кажется, утраченному навсегда Георгию?
Через десять минут мы болтали с ним как старые приятели. Его взгляд был обволакивающим, как и его одеколон. От него так и исходили флюиды мужественности. Казалось, их могло хватить на всех теток в книжном кафе – однако его корпускулы любви имели единственный адрес и атаковали одну меня.
Я не стала раскрывать перед незнакомцем карты: просто туристка, приехала на выходные развеяться в Северную столицу. Он сказал, что работает в автобизнесе, и это могло означать все, что угодно. Может, он впаривает в крутом салоне новые «Вольво». А может, чинит старые «Жигули». Впрочем, какое это имеет значение – когда руки у него сильные, а пальцы тонкие, с ухоженными ногтями. И говорил он тоже как обволакивал: тембр голоса как у Высоцкого, а слова – нежные. Я почувствовала, что у меня замирает под ложечкой и холодеет внизу живота.
Он сказал:
– Хотите, я покажу вам Питер, какой вы ни разу не видели?
– Такого Питера нет. Я здесь была тридцать восемь тысяч раз и видела все.
– Вы себе льстите. А памятник Носу? А дом, где жил Раскольников? А котельная, где работал Цой?
Да пусть хоть котельная, с такими-то руками и голосом!.. И через пять минут мы сидели в его машине, очень достойной «Ауди» с кожаным салоном, и он пришпорил своих лошадей вдоль да по Невскому…
А когда был осмотрен – каюсь, изнутри кондиционированной прохлады авто – дом Раскольникова и уже назревал первый поцелуй, у моего рыцаря зазвонил телефон. Он взял трубу и вдруг гаркнул:
– Че ты мне звонишь?! Сам ни черта решить не можешь?!
Превращение ласкового кавалера в вопящего смерда оказалось столь стремительным, что я даже вздрогнула.
А дальше – не стесняясь ни меня, ни канала Грибоедова – он вдруг обрушил на своего собеседника – по-видимому, подчиненного – такой поток злобного мата, что у меня аж дыхание перехватило. Мой принц брызгал в трубку слюной, и на его лбу от злобы вздулась жилка. Казалось, он готов от ярости выпрыгнуть и из кожаного сиденья, и из льняных штанов. Таких зверских ругательств я не слышала даже от грузчиков нашей магазинной сети на всех просторах СНГ.
А когда он закончил, то преспокойно бросил трубку на «хэндс-фри» и почти ласково обратился ко мне:
– Ну, что – погнали дальше?
Мы объездили с ним еще штук шесть неизвестных питерских памятников – но я отклонила его предложение поужинать. И никаких поцелуев в авто больше у нас не назрело. С моей стороны и не могло назреть, как он ни ерзал.
По отношению к своему новому знакомому я вдруг стала холодна как лед, а когда он однажды дотронулся до меня своими сильными длинными пальцами – даже вздрогнула. Нет, я вовсе не пай-девочка, могу и сама для придания речи сочности запулить ненормативной лексикой – но я терпеть не могу хамелеонов. Со мной он, значит, ластится, как котик, на подчиненного орет, как разгневанный буйвол, а с начальством или с крутыми, наверно, скулит, как поджавшая хвост собака?..
Может, я слишком требовательна и несправедлива, но мы расстались просто друзьями (и даже обменялись телефончиками), но ни отвечать на звонки моего нового знакомого, ни встречаться с ним мне больше не хотелось…
…А потом начались будни. Я по-прежнему проживала у милой старушки на Лиговке. И оказалось, что в Питере – как, наверно, в любой точке на Земле – жизнь далеко не столь безоблачна, как кажется в первый день, когда утреннее солнце ломится в окна.
Я наведалась в порт. Меня манили синие просторы. У пирса стоял белоснежный паром. В криках чаек мне чудилось: «Плыви! Плыви!..» Но когда я, с третьего захода, добилась аудиенции в кадрах, мне предложили место буфетчицы на сухогрузе, уходящем в Арктику. И преподнесли сие как величайшее одолжение, за которое я должна расплатиться – желательно натурой, не выходя из начальственного кабинета.
Я уже планировала совершить инкогнито налет на столицу – за дипломом и трудовой книжкой – и снизить уровень своих притязаний до дилера в плавучем казино, как однажды на выходе из порта все-таки столкнулась нос к носу с ним…
– Ты… – только и произнес Георгий.
Я подтвердила:
– Да, это я.
– Как ты здесь?
– Вот хочу попроситься юнгой на твою яхту.
– Яхту?! – поразился он.
– Ты что, не строишь больше яхт?
– Нет.
– Что же ты делаешь в порту?
– Собираюсь в Барселону. Представителем «Роскомфлота».
Он нетерпеливо глянул на часы.
– Что, летишь на всех парусах? – спросила я.
– Признаться, да. На послезавтра куплен билет, а жене до сих пор еще визу не дали.
– Ты давно женат?
– Года четыре. А ты?
– А я только собираюсь, – соврала я.
– За кого?
– За одного яхтсмена.
Врать, так по-крупному!
– Я его знаю? – нервно спросил он.
– Нет, – сказала я.
Он сразу успокоился. И, кажется, даже, сволочь, искренне порадовался.
– Поздравляю. На свадьбу пригласишь?
– Мы лучше вместе с ним придем к тебе в Барселону на своей яхте.
– О, давай! Жена будет очень рада. И старший сын – тоже. Они скучают без яхт.
– А ты – скучаешь?
В вопросе был двойной смысл. Я имела в виду: скучаешь – по мне. А он услышал: скучаешь – без яхт.
– Я?.. Я, признаться, нет. Наверно, в молодости парусами объелся. Ну, ты извини, мне пора бежать. Еще куча дел осталась.
И Георгий, не оглядываясь, умчался куда-то мимо пакгаузов.
«Вот и все, – сказала я себе. – А я-то, идиотка, думала, что прошлое можно вернуть…»
Выходит, то, ради чего (если положить руку на сердце) я приехала в Питер, не случилось. И что мне здесь теперь делать, на продуваемых всеми ветрами – морскими ветрами! – проспектах?
Ветер с моря выбивал из глаз слезы.
…Но я уже не могла просто вернуться в Белокаменную, и явиться к Денису и на работу, и заявить всем: «Здравствуйте, это я. Я не умирала, я воскресла!» Я не хотела старой жизни!
И кто сказал, что в новой жизни будет легко? Я не должна оставлять попыток. Я буду сражаться, биться и строить ее, мою новую жизнь, – с солнцем, небом и морем.
А пока… Пока… Что ж, я могу расслабиться… Деньги есть: я сняла со своих кредиток все наличные – бог его знает, что там, в банках, делают со счетами безвременно ушедших… Белые ночи не кончились, и у меня есть время подумать: каким путем я все-таки могу добраться до той синевы – неба ли, моря, – которая с детства манит меня… Ведь океан прекрасен, даже если рядом нет Георгия.
Назавтра, решила я, объявляется День Забвения и Избытия Горечи. А это значит – поход в салон красоты, и шопинг, и новые визиты в «Идеальные чашки» и «Сладкоежки». Я буду делать все, чтобы развеяться, забыть Георгия, теперь уже навсегда, и поднять себе настроение…
Однако у бабулиного подъезда на Лиговке я увидела нечто, от чего у меня в пятки ухнуло сердце.
Первой моей мыслью было бежать, но ноги приросли к асфальту.
А тут и он повернулся. И увидел меня.
И бросился ко мне. И заключил в объятия. И заплакал. А потом стал медленно сползать по мне, становясь на колени, но по-прежнему не отпуская меня из кольца своих рук.
– Боже мой… – простонал он.
Да, это был он. Денис.
– Боже мой, это ты. Это правда. Ты жива.
Мне оставалось только глупо улыбаться и плакать – от его слез и его верности.
– Я нашел тебя, – только и шептал он. – Боже! Ты жива.
– Да, это я, и я жива, – по-идиотски ответила я.
– Как хорошо! – продолжал бормотать он. – Я не верил, не верил, не верил!.. Господи, как же я тебя искал!.. Я бы умер, если б не нашел тебя… Тебя не опознали… Слава богу… А потом та самая барменша… В зале отлета в аэропорту… Она слышала краем уха ваш разговор с тем парнем и рассказала мне о вашем обмене… Ксюшечка моя, милая! Ты жива!..
Денис то смеялся, то плакал, стоя на коленях и уткнувшись лицом мне в лоно.
– Надо мной все смеялись, а я бросился в Питер… Все гостиницы обошел, все кафе… А потом мне подсказали про бабу Зину… Господи, зачем ты со мной это сделала? Почему ты хотя бы не позвонила? Ты совсем не любишь меня, да?..
– Встань, – сказала я сквозь слезы, но он ничего не слышал, и только бормотал:
– Я тебя нашел, и теперь неважно, любишь ли ты, я буду любить тебя так, что хватит на двоих, и я никуда не отпущу тебя, и даже рук никогда не разниму… Ты моя, моя, моя!.. Слышишь: теперь ты навсегда моя!..
А я не могла ничего ответить Денису, потому что тоже плакала – и молча пыталась поднять его с колен, потому что было ужасно неудобно: мы стояли ровно посреди питерского двора-колодца, и кое-где в окнах уже стали появляться первые любопытствующие лица.
– Динька, а ты стал совсем другой… – пробормотала я.
Он обнял меня еще крепче, а я выдавила:
– И, наверно, проголодался ужасно… – И сквозь слезы улыбнулась и запустила руки в его шевелюру: – Пойдем, я тебе что-нибудь приготовлю… Баба Зина разрешит… Для начала хотя бы яичницу…
