Дорогая княгиня,

сегодня я сделал визит вашей маменьке. Вчера она, едва успел я запечатать вам письмо, с моим же человеком передала приглашение сегодня приехать. Она писала, что в первой половине дня будет занята хозяйственными хлопотами, но ближе к вечеру готова меня принять. Весь строй ее письма дышал неприкрытым радушием.

Обед ее и впрямь оказался чем-то грандиозным. Пожалуй, со времен последнего завтрака у Тальон не припомню, чтобы ел что-либо настолько вкусное – однако в другом роде. В петербургских ресторациях еда скорее дразнит, но не насыщает. Однако в традициях нашего села закормить гостя настолько, чтобы он, чего гляди, прямо за столом от сытости захрапел. Нет, вашей маменьке я подобной радости не доставил – хоть она приложила к тому максимальные старания. Мастерство кухарки – творчество которой, как я понимаю, m-me Larina держит под постоянным контролем, – помноженное на радушие и усердие вашей maman, сделало для меня сей обед весьма запоминающимся. За ухой из стерляди с кулебякой последовали рябчики в сметане, затем бараний бок с кашей, бланманже и восемь видов различных наливок. Завершился обед семью сортами всевозможных варений.

Обедали мы вдвоем, и подавали нам на террасе. В вашем вишневом саду девицы тем временем собирали ягоды. Они, по принятому у вас в имении обычаю, услаждали наш слух песнями. Хотел я записать одну из них – да, на беду, я не поэт, и не нашлось под рукой ни стила, ни бумаги. Среди девиц, хочу заметить, встречались и прехорошенькие – на которых я, по своему обыкновению, не обращал ни малейшего внимания.

После ужина Прасковья Александровна решила показать мне имение и двор – похвастаться, как я понял, своими последними хозяйственными достижениями. Впрочем, я весьма мало понимаю во всех этих косилках, веялках и пр., потому слушал достопочтенную женщину вполуха, а смотрел вполглаза. Зато когда разговор коснулся предметов, мне интересных, я обратился в слух.

– Ах, как я скучаю без моей Оли! Без моей Тани! – воскликнула ваша маменька. – Как далеки они от меня! Впору позавидовать крестьянским семьям, что бабушки часто живут совместно с взрослыми своими детьми. Они помогают по хозяйству, нянчатся с младенцами. Я понимаю, конечно, бедные рабы живут подобным образом от безвыходности – однако само по себе заведение кажется мне весьма разумным. Его бы перевести на благородную почву! Вот я: совсем еще не старая женщина, немногим за сорок. С современными достижениями медицины разве это возраст?! Я могла бы принести много пользы людям – главным образом, моим дочерям: Оле, Тане. Но я, увы, живу далеко от них, и одна, совсем одна… Кому нужны теперь и интересны мои хлопоты? Для чего я занята хозяйством? Чтобы иметь возможность погордиться перед соседями, и только. Сомнительное удовольствие. Ах, как бы я хотела, чтобы у меня живали или хотя бы гостили внуки. Их лопотание и смех озарили бы мое одиночество! А у моей бедной Тани даже нет детей! Ее муж, этот генерал, верно, слишком стар для нее! Да ведь он же был к тому же ранен! Вероятно, он не способен попросту стать отцом. Грех, конечно, думать так, но я иной раз воображаю: если муж не в силах, моя бедная Таня могла бы понести и от любовника. Помню, батюшка, вы нравились ей?

Клянусь, княгиня! Я не придумал ни слова! Я лишь передаю вам, в самой буквальной точности, слова вашей маменьки. Можете не сомневаться, память моя весьма хороша. Уверяю вас, именно в тех выражениях она и говорила, отнюдь не стесняясь меня.

Впрочем, справедливости ради надо заметить, что маменька ваша не жаловала не только израненного генерала, но и второго своего зятя, Ольгиного улана. Пишу вам это не ради сплетен, боже упаси. И не для того, чтобы поссорить вас с вашим мужем (или вас с Ольгой, или тем более ее с собственным супругом, до которых мне вообще дела нет). Я коснулся этой темы единственно для фактографической точности и чтобы дать вам больше пищи для размышлений, моя прелесть.

Итак, ваша maman все время противопоставляла своего нынешнего зятя, уланского майора, – зятю несостоявшемуся, то бишь господину Ленскому:

– Ах, какой был жених Володя! Чудный, милый мальчик! Воспитанный, прямодушный. Богатый! И какой поэт! Какие мадригалы писал он Ольге! Баратынскому с Жуковским не снились!

Потом она сообразила, что чрезмерный восторг перед памятью юного гения выглядит словно косвенный упрек мне – его, как ни крути, убийце, – и осеклась. Однако я, конечно, не стал открывать ей свои подозрения, что, возможно, вовсе не ее нынешний собеседник застрелил бедного Ленского. Достаточно того, что о моих сомнениях доложит, без сомнения, всей округе Зарецкий.

Как продолжение разговора о тебе и Ольге, Прасковья Александровна повела меня любоваться вашими портретами. Не знаю, ведаешь ли ты, но в гостиной вашего дома теперь висят на стенах, друг против друга, две парных поясных парсуны: тебя с его превосходительством и Ольги с ее уланом. Ты не похожа нисколько. Художник весьма польстил тебе, добавив толщины во всем: руках, плечах, щеках и даже ушах. Еще менее сходен с оригиналом твой генерал, который выглядит столь молодым и бравым, что юный гусарский поручик: хоть сейчас шашку наголо и на коня!

Кто же писал сии изображения, осведомился я у вашей маменьки. И где вы позировали портретисту? Неужто специально заказывали у модного столичного художника? А кто изготовлял тогда картины улана и майорши?

Мне ответствовали, что живописец – местный помещик, некто Шилов, и пишет он – когда оригиналу нет возможности позировать – по памяти, а также по рассказам имеющихся родственников и знакомых изображаемого лица. После этого разительное несходство ваших изображений с действительностью меня уж больше не удивляло.

Слышали ль вы, кстати, что достижения науки и техники скоро оставят без работы живописцев, подобных г-ну Шилову? Есть надежда даже, что сие случится еще при нашей с вами жизни. Говорят, французам удаются уже опыты по закреплению изображения в камере-обскуре. Представьте: когда эта техника разовьется и станет повсеместной, воображение художника и его неискусная рука перестанут иметь значение – а со временем живопись, как род искусства, и вовсе отомрет.

Однако пока вашей маменьке (и мне) приходилось довольствоваться неверной кистью местного Рафаэля. Ольга, насколько я ее помню и вправе судить, также вышла на портрете нехороша. О супруге ее, улане, рядить не могу, ибо ни разу в жизни его не видывал – однако получился он на холсте едва ли не старше вашего генерала: в венгерке, важный, остекленевший, с завитыми русыми волосами и нафабренными усами.

Я спросил, отдавая долг вежливости, как поживает ваша кокетка сестра – бывшая молодая хозяйка дома и сада? Не обижает ли муж ее?

– Неплохо, – молвила ваша маменька со столь кислым видом, что я еще раз сделал вывод, что она к Ольгиному майору относится столь же скептически, как и к вашему генералу. – Двоих уж родила, третьим брюхата. А как их растить? У майора ведь – ни мнения, ни имения.

Тем не менее для надобности своего исследования я взял у нее адрес, по которому бывшая госпожа Ольга Ларина, ныне Ольга Аржаева, проживает. Оказалось, что полк, где служит г-н Аржаев, стоит, по меркам нашей обширной империи, недалеко отсюда – в трехстах без малого верстах, в губернском городе К***. Возможно, вы, княгиня, даже упоминали мне о том – но я выпустил сие сведение из головы, как и все, что касается не вас, а посторонних особ женскаго полу.

Спросил я также вашу maman, как поживает бывший мой слуга, мосье Гильо.

Оказалось, что он, хват, женился на вдове купеческого звания, с немалым состоянием. Живет он теперь в уезде, в собственном двухэтажном каменном доме, ходит в лаковых штиблетах и курит сигары по пятнадцати копеек пара.

Что ж! Думаю я завтра к нему наведаться – да вот сомневаюсь: признает ли меня мосье? Али ему воспоминания, когда он служил мне, теперь, после того, как он сам стал почти барином, будут весьма противны? Завтра посмотрим.

Да, чуть не забыл. Ваша любимая нянюшка здорова. Живет она при доме, работой ее не утруждают, однако она все хлопочет. Филипьевна помнит вас, низко кланяется и говорит, что каждый день за вас и вашего «енерала» богу молит. А теперь, добавила, будет и за меня просить. Что ж, числиться непосредственно следом за вами в чьих-то простосердечных молитвах мне никак не помешает.