Москва, декабрь 1983-го
Павел Савельевич Аристов,
инспектор уголовного розыска
Основано на реальных событиях

Меня вызвал начальник, полковник Борис Аркадьевич Любимов. Он же в просторечии и за глаза – «полкан», «Люба» или «Аркадьич». По тому, что к нашему начальнику пристало большое количество кличек, и все они, в общем, звучали беззлобно («полкан» – от полковника, а не от собачьего имени), вы можете заключить, что он пользовался среди подчиненных доверием и авторитетом – и, пожалуй, не ошибетесь.

Аркадьич попросил меня доложить по ограблению в Люберцах. Мне было что рассказать, и я даже с воодушевлением поведал ему о допросе потерпевших – мужа и жены Степанцовых. Я сделал акцент на том, что уже определены подозреваемые: юная парочка в джинсах на «Москвиче-2141» (рыжекудрую шалаву звать вроде бы Лера, ее подельника Виктор). Далее я заметил, что, возможно, есть связь этого дела с поджогом в Травяном: «Обе жертвы, и люберецкая Маргарита Сергеевна, и Полина Ивановна из Травяного еще недавно работали вместе в универмаге «Столица».

Доклад мой полковник до сих пор слушал не слишком внимательно, все листал свои бумаги, а тут вдруг оживился:

– Думаешь, взялись бомбить торгашей?

– Не исключено.

– Хотя на серию явно не тянет… Может, случайность… Но все равно надо поработать в кадрах – где там, говоришь, обе потерпевшие пересекались?

– В универмаге «Столица».

– Во-во. Может, там как раз трудится наводчик или наводчица. И обеих потерпевших надо еще раз опросить – на предмет наличия криминального элемента в их окружении.

Удивительной все-таки бывает способность командиров приказывать с важным видом именно то, что ты и сам безо всяких указивок наметил делать.

– Хорошо, Борис Аркадьич.

Но как-то чувствовалось с самого начала нашего разговора: не только, ох, не только люберецкое дело, да и травяное тоже, занимают сегодня полковника. И вызвал он меня не только за тем, чтоб выслушать мой отчет. В подтверждение Аркадьич вдруг, словно бы между прочим, спросил:

– Слушай, ты такого майора, Эдуарда Верного, из московского городского ОБХСС, знаешь?

– Знаю, – без энтузиазма ответствовал я.

Пару лет назад мы с этим Верным познакомились на отдыхе в «Москвиче», нашем ведомственном санатории. Сгоняли несколько партий на бильярде, даже в баньке попарились и коньячку выпили (по его инициативе). Однако майор мне не слишком понравился. Скользкий он был какой-то. Сильно себе на уме. И говорил все время с неким подвывертом – многозначительно, будто знает о событиях и людях гораздо больше, чем может сказать. Будто у него какие-то особые источники информации есть, чуть не из самых верхов.

Не слишком люблю я подобных типов. Поэтому, честно говоря, вздохнул свободней, когда через три дня нашей вынужденной (для меня) дружбы путевка у Верного закончилась и он отбыл.

– Верный тебя тоже знает, – с лукавинкой молвил полковник. – Больше того, сообщу по секрету: именно он просил, чтоб ты расследовал дело об ограблении в Люберцах. Аристов, сказал он мне, ваш лучший сыскарь, пусть он это дело себе возьмет.

– Довольно странно.

– Почему?

– Мы с ним не друзья.

В нашем деле, как совершенно справедливо замечал вождь мирового пролетариата, очень важно вовремя размежеваться.

– Может, Верный и впрямь считает, – с прежней лукавинкой-хитринкой заявил Аркадьич, – что ты лучший сыщик в нашем управлении.

– Мне тоже эта мысль часто приходит в голову, – кивнул я.

– От скромности ты, майор, явно не умрешь.

– А что за интерес у Верного в люберецком деле, если не секрет?

– Не знаю. Может, потерпевшая – его родственница. Сестра, например, – полковник неожиданно подмигнул, – двоюродная. А может, она, скажем, его агент.

– Или он сам эту Степанцову разрабатывает по своим делам?

– Возможно. Но я тебя, Павел Савельич, не про это вызвал. – Полковник замялся, он определенно чувствовал неловкость. Наш «полкан» – чуткий и совестливый человек.

– Раз уж к тебе сам майор Верный такое уважение и доверие питает… Тут дело, понимаешь, деликатное… Может, ерунда, а, может… Короче, ко мне жена Верного обратилась. И знаешь, почему?.. Муж – пропал. И она очень этим обеспокоена.

– Пропал? Давно?

– Сегодня утром.

– Пфф! Пропал! – усмехнулся я. – Да мало ли куда мог зарулить в течение дня мужчина в самом расцвете сил?! Бывает, и на года орлы от жен улетают!

– Тут не все так просто, Паша, – перешел на совсем уж доверительный тон Аркадьич. – Попахивает уголовщиной. А может, и чем похуже… Супруга Верного очень просила меня никакой бучи пока не поднимать, вдруг муж отыщется, живой-здоровый, тогда бы и ей, конечно, и тем более майору, лучше будет эту историю замять, для ясности… Но обстоятельства там такие… Я вкратце ее опросил…

Я чуть ли не впервые видел полковника: экающим, мекающим и почти смущенным.

– Знаешь, – продолжал он, – ситуация – очень даже не очень… Короче, Паша, у меня к тебе личная просьба: тихо и безо всякой огласки, без бумажной волокиты, займись ты этим делом. И побыстрее. А потом уж – мы с женой Верного решили: если за сутки майор не найдется, может, сам, а может, с твоей помощью – будем бить во все колокола.

Мне захотелось вопросить полковника: «Интересно узнать, почему вы, Борис Аркадьич, так нянькаетесь с майором Верным? Почему выполняете просьбы его лично и супружницы его? Поручаете своим сотрудникам конфиденциальные расследования? Что вас с ним связывает?»

Но, разумеется, я не спросил – субординация. Хотя, может, и осведомлюсь. В другое время или в другом месте.

У начальственных просьб, особенно неуставных, есть большой плюс: они чреваты встречными поблажками и ответными просьбами.

– Жена Верного, кстати, ждет тебя у себя дома. Здесь недалеко, – и генерал протянул мне записанный на листке адрес: Ленинградский проспект, дом ***, квартира ***. – Но ты все равно машину возьми.

Разъездная «Волга» живенько вырулила с нашей улицы Белинского на улицу Горького возле телеграфа и минут за пятнадцать домчала меня в район «Аэропорта».

Семья Верных проживала в доме сталинских времен. Величественная громада возвышалась среди медленного снегопада. Мы заехали во двор. Я вышел из машины и отпустил водителя – не барин, метро недалеко, все равно в управление больше не поеду, вернусь сразу домой.

Квартира у Верных оказалась мощной: высокие потолки, большая прихожая, грандиозная кухня. Из прихожей выходило три двери – значит, как минимум, у них три комнаты. Н-да-с, мы с Верным – оба майоры. Однако я проживаю в панельной двухкомнатной в Конькове, а у него – трехкомнатная на Ленинградском. Воистину – два мира, два образа жизни.

Впрочем, впоследствии, где-то уже в середине нашего разговора, хозяйка, как бы невзначай, объяснила это жилищное великолепие: «Квартира моего папы, он генералом был…» Заодно и вторая тайна приоткрылась – отчего Аркадьич хлопочет за ее супруга-майора: «Кстати, ваш полковник Любимов, когда был совсем юным, в отдел моего отца после университета на службу пришел…» Впрочем, любая информация, даже из надежных источников, нуждается в проверке, поэтому я, тоже мимоходом, поинтересовался: «А вашего батюшки как фамилия?» – и услышал имя, в милицейских кругах столь известное, что дальнейшие расспросы сами собою отпали. Аркадьич и правда любил рассказывать, как в начале шестидесятых постигал азы оперативно-разыскной работы под чутким руководством, как оказалось, тестя Верного. Вот оно, значит, как. Моими руками наш полковник отдавал долг памяти своему умершему учителю – решая проблемы его зятя. Благородно, ничего не скажешь.

Но я забежал вперед. Итак, жена Верного, по имени Ирина Сергеевна, представляла собой деловую дамочку в брючном костюме. И в туфлях. То ли она всегда так по собственной квартире расхаживала, то ли к моему приходу принарядилась.

– Раздевайтесь, – бросила дама, – ботинки ни в коем случае не снимайте и проходите за мной. И потише, дочка спит после всего, что случилось…

Она убежала на кухню, молвила в телефон: «Я не могу больше говорить, позвоню тебе, как только он уйдет», – и нажала на «отбой».

Мы оказались с Ириной Сергеевной лицом к лицу.

– Вы курите? Нет? Извините, я буду курить. Нервничаю очень… Присядьте.

Она открыла форточку, откуда дохнуло влажным морозцем. Зажгла сигарету. Курила она «Кент», остатки олимпийской роскоши, после подорожания – рупь пятьдесят за пачку. Распахнула пасть мусоропровода, куда стала стряхивать пепел.

– Тараканы, наверно, замучили? – кивнул я в сторону мусоросборника. Жена Верного мне – как, впрочем, и он сам – не слишком понравилась.

– Что?

– Не очень удобна, по-моему, такая планировка. – Я подошел ближе и похлопал по трубе, где выл ледяной ветер.

– Мы не страдаем, – холодно отвечала дама.

– Ладно. Расскажите, что у вас стряслось.

Она нервно загасила едва начатую сигарету, захлопнула крышку мусоропровода, простучала каблуками к плите, запалила конфорку, поставила чайник: собиралась с мыслями.

– Я должна начать со вчерашнего дня… Вообще, это ужасно… Наша дочка, Олюшка, учится в третьем классе. Здесь, недалеко, школа. Забирает ее обычно тетя Настя. Ну, никакая она нам не тетя, а просто помогает мне по хозяйству. Приготовить, постирать, на рынок сходить… Ну, заодно и Олюшку из школы забрать… Вот и вчера… Пришла она за ней, ждет возле раздевалки. Учительница выводит класс – а Олюшки-то и нет. Где она, что случилось? «А за ней, – учительница говорит, – какой-то мальчик минут за пятнадцать до конца уроков зашел, сказал, что ее к медсестре вызывают – я Олю и отпустила». Тетя Настя бросилась к медсестре – та говорит: никого я не вызывала, и никакой Оли Верной не видела.

Чайник закипел, и дама отвлеклась на накрывание стола, не переставая рассказывать:

– И только тут эта дурища Настя забила в колокола, побежала к директору, бросилась звонить мне на работу. Я, разумеется, сразу же звоню Эдуарду на службу: приезжай! Он поначалу отнесся к происшествию довольно-таки благодушно: «Да она, наверное, у кого-нибудь из подружек или с горки катается, пусть Настька в районе поищет, а ты одноклассниц обзвони… Да что ты выдумываешь, – говорит, – киднеппинг только на Западе бывает…» Я, разумеется, сразу же отпросилась (я во «Внешбумзагранпоставке» работаю) и помчалась домой. Мы вместе с Настей и учительницей (она тоже чувствовала свою ответственность) обежали все дворы, обошли все детские площадки, подъезды, подруг Олюшки… И только часам к пяти Эдуард понял, что положение серьезное, приехал со службы и подключился к поискам. Ему удалось разузнать, свидетели сказали, что нашу девочку после уроков видели – как она удаляется от школы за ручку с «какой-то тетей», представляете?..

– Что за тетя, как выглядела?

– Понимаете, никто из взрослых ее не заметил, а дети… Ну, что – дети! Будут они запоминать каких-то тетенек!

– А в милицию, в местное отделение, вы не обращались?

– Связывались, и их к розыскам подключили, и участковых местных тоже… Эдик вообще много куда звонил по своей линии, но куда конкретно и что спрашивал, я не знаю…

Женщина налила мне чаю. Он оказался спитой. Я вообще заметил: чем зажиточней живет семья, тем жиже у нее заварка. Может, действительно права наша пропаганда: чтобы экономика была экономной, надо начинать с себя? Сегодня ты на заварке сберегаешь – а завтра дачу в Серебряном Бору купишь?

– Угощайтесь, – дама придвинула мне вазочку, где вперемешку валялись вафли и печенье «Юбилейное».

А сама снова вскочила и распахнула отработанным движением форточку, а потом мусоропровод. Опять закурила, опять подул могильный сквозняк. А верная супруга Верного (простите за каламбур) продолжила свое повествование:

– Наконец – времени было уже около восьми, и я вся извелась – у нас раздался звонок. Трубку взял Эдуард, я слышала только его реплики. Из контекста беседы я поняла: ему как раз звонит похититель, и он просит за Олюшку выкуп, представляете?

– Сколько? – быстро переспросил я.

Женщина будто споткнулась.

– Не знаю… – Потом поправилась: – Точнее, тогда я еще не знала, сколько… Потом выяснилось: три тысячи рублей.

– А у вас эти деньги были?

– Были, – кивнула Верная. – Мы на новую машину копили.

– А кто знал, что у вас имеются сбережения?

– Да как сказать… – снова чуть замешкалась Ирина Сергеевна. – Мы особо не шифровались – но и не акцентировали… Ну, человек, может, десять знали: родные и близкие друзья… Да нет! – Она сделала отметающий жест. – Я понимаю, конечно, вы – профессионал и должны все версии отрабатывать, но тут вы попали пальцем в небо… – Спохватилась: – Вы уж не обижайтесь.

– О чем ваш супруг с преступником разговаривал, слышали?

– Ну, я ж говорила: только его реплики.

– Воспроизведите.

– Муж пытался с ним договориться, увещевал: верните девочку по-хорошему, вам ничего не будет… Но похититель, как я поняла, разговор оборвал. Только дал Эдику послушать Олюшкин голосок, а потом, через два слова, отобрал у девочки телефон и сказал мужу: готовьте деньги, мы позвоним вам завтра утром.

По поводу этого звонка у меня возникло сразу множество вопросов. И главный: неужели это не хохма, не прикол? Не инсценировка? Неужто и правда похитили? Ох, как странно! У нас ведь не Чикаго! Я тринадцать лет в милиции и ни разу даже не слыхивал ни о каком киднеппинге среди наших родных осин! А тут – вообще ни в какие ворота не лезет: украли дочку сотрудника милиции! Или преступники совсем уж без царя в голове и не ведали, что творят, или у них были серьезнейшие основания похищать именно девочку Верных. Но какими могут быть эти основания? Деньги? Никогда сотрудники милиции в средствах не купались, и любой злоумышленник о данном факте прекрасно информирован. Да и три тысячи, что заломили в качестве выкупа похитители, не бог весть какой куш… Может, выкуп лишь ширма, дымовая завеса? А реальный мотив похищения: допустим, месть со стороны одного из преступников, осуждению которого способствовал Верный? Или, напротив, предупреждение, которое сделал ему кто-то из фигурантов одного из его нынешних расследований? Чем, интересно, занимался майор? Участвовал ли он в разработке громких дел последнего времени: директора «Елисеевского», фирмы «Океан», краснодарско-сочинской мафии?

Или мотивы похищения девочки (а теперь и исчезновения Верного) кроются в его личных делах? Например, патологическая ревность его гипотетической любовницы? Эдик был (и остается, я надеюсь) мужиком видным, и по каким-то трудноуловимым, но определенным признакам я еще тогда, когда мы вместе в «Москвиче» отдыхали, понял, что он, в отличие от меня, вряд ли хранит своей супружнице верность. А может, – если продолжать прокачивать версии, связанные с его личной жизнью, – ему через дочку мстит какой-нибудь обманутый муж? Или же просто психически неуравновешенный человек?

Словом, в моем мозгу стали роиться, без преувеличения, десятки версий. Я только на секунду представил, сколько, по-хорошему, надобно человеко-часов, человеко-дней или даже лет, чтобы все это полноценно отработать, однако… Однако я был один. И впервые в своей жизни столкнулся с тем, что расследование тяжкого преступления ведет не бригада, не оперативно-следственная группа – а я в единственном числе, словно какой-нибудь герой современного американского детектива.

И потому я вздохнул, постарался умерить свою фантазию, подбрасывающую мне все новые версии – и полностью сконцентрировался на рассказе жены Верного.

– …После того звонка мы с мужем посовещались, что делать. Я ратовала за то, чтобы Эдуард известил в управлении, что происходит, и подключил к поискам Олюшки оперативных сотрудников МУРа. Однако муж был категорически против. Категорически! Он сказал, что не позволит мне поднимать, как он выразился, волну. Что огласка может Олюшке только повредить. А большое количество работников, привлеченных к операции, нанесет непоправимый урон нашей дочери. Он сказал, что, по разговору судя, похитители, похоже, дилетанты, и он сам с ними справится.

Очередная сигарета полетела в мусоросборник, левая рука Ирины отработанным движением захлопнула его пасть, правая – форточку.

– Утром сегодня, – продолжила она, – я сбегала в сберкассу, взяла эти злосчастные три тысячи, и мы с мужем стали ждать звонка. Похититель позвонил, как обещал, ровно в одиннадцать. С ним опять говорил Эдик. Бандит сказал ему, чтобы он как можно быстрее – дал ему всего полчаса – приехал с деньгами и обязательно в одиночку на «Белорусскую», на улицу Лесная. Он велел: придешь в салон-парикмахерскую рядом с Домом культуры имени Зуева и будешь ждать.

– Именно в парикмахерскую? – Я не смог сдержать удивления.

– Ну да… Он сказал: там муж получит дальнейшие инструкции. Надо было спешить, чтобы в тридцать минут уложиться, поэтому Эдик очень быстро собрался, сунул в карман деньги и уехал. И больше… Больше я его не видела…

– А дочка?

– Нам снова позвонили домой… Где-то часов в двенадцать – нет, минут в двадцать первого… Я, пока ожидала, вся извелась… Я думала, что это муж, но, оказалось, незнакомый голос, мужской… Наверно, звонил тот же самый бандит… Разговор десять секунд продолжался… Похититель всего несколько слов произнес. Он назвал адрес, по которому находится Олюшка. Сказал, что ее можно забрать, и повесил трубку.

– И какой же был адрес?

– Вот. – Ирина протянула мне клочок бумаги, на котором в спешке, вкривь-вкось было записано: «2-й Лесной пер., дом ***, квартира ***».

– Неподалеку от Лесной улицы, – заметил я.

– Ну, да… Я сразу схватилась и бросилась туда. Даже не думала, что там может быть ловушка. Или что похититель меня обманул. Я не знала, что произошло, и почему-то решила, что и Эдик тоже ждет меня по указанному адресу…

Она разволновалась, сделала паузу, вытащила новую сигарету из пачки, но потом, вероятно, подумала, что и без того смолит одну за одной, и сунула ее обратно.

– Ну, что делать?.. Я взяла такси, помчалась. Ума хватило не отпускать машину. Я, наоборот, дала водителю десятку, попросила, чтобы он подождал меня. А если, сказала, я не выйду через полчаса, пусть едет в милицию и сообщит, что по тому адресу, куда я направлялась, находится бандитское логово и там содержатся похищенные люди…

– Весьма умно с вашей стороны, – заметил я. – И шофер послушался?

– Да он, по-моему, – усмехнулась дамочка, – был в восторге от того, что участвует в детективной истории. Ну, и червонцу, конечно, порадовался… Короче, ждал… А я поднялась на пятый этаж, лифта там нет, нашла квартиру. Входная дверь – закрыта. Я подергала ручку – заперто. Прислушалась – внутри тихо. Страшно было, конечно, но я с собой совладала и позвонила. И вдруг за дверью слышу голос: «Это ты, мамочка?»

На глаза женщины навернулись слезы.

– Я ей: «Да, Олюшка, это я, открывай!» – она и отворила, живая и невредимая…

Верная захлюпала носом, достала платочек, и я, довольно отвлеченно от ситуации, вдруг подумал: как бы ни была несимпатична женщина, в своей материнской любви она все равно становится прекрасной. Эта любовь возвышает, возносит любую…

– И что же, – спросил я, когда дама отплакалась, – девочка оказалась в квартире одна?

– Представьте себе! Я осмотрела все: пусто. Я одела Олюшку, мы вышли, захлопнули дверь (там был английский замок) и поскорее умчались оттуда… Уже потом дочка мне рассказала: похитители держали ее именно там. Туда они привезли ее сразу после похищения и выходили только однажды, вчера вечером, позвонить из автомата папе…

– Похитители, вы сказали? Сколько же их было?

– Двое. Дядя и тетя. Обращались они с ней нормально, кормили, уложили вечером спать, «тетя» ей даже какую-то сказку рассказала… А утром, по словам Олюшки, дядя из квартиры ушел. А потом ушла и тетя… Они оставили ее совсем одну! А тетя, когда уходила, велела: сиди жди, скоро за тобой приедет мама.

– Именно – мама, она сказала? – уточнил я. – Не – папа? Не – родители?

– Нет, я переспросила Олюшку, и она подтвердила: да, именно мама.

– А в той квартире, где была она, не появлялся ли Эдуард? Не звонил туда?

– Нет. Олюшка про отца ничего не знает. Я долго ее расспрашивала. Она говорит, папы там не было, и он не звонил. А она девочка смышленая, врать и придумывать – тем более в таком вопросе – не будет.

– И вам от вашего супруга тоже никаких вестей не поступало?

– Нет, ничего.

Я подумал, что вероятна еще одна версия: инсценировка похищения девочки и последующее собственное исчезновение майора Верного. Не было у меня к нему (простите за дешевый каламбур) ни доверия, ни веры.

Инсценировка – но ради чего? Неужто ради трех тысяч, что лежали на сберкнижке на имя жены? Очень сомнительно…

Словом, версий, повторюсь, включая самые маловероятные, наличествовало множество, и в одиночку отработать все не представлялось возможным. К тому же похищение сотрудника милиции – преступление нешуточное, можно предположить все, что угодно, вплоть до готовящегося диверсионного акта или провокации западных спецслужб, потому я сказал:

– Знаете, Ирина, м-м… – я запамятовал ее отчество.

– Можно просто Ирина.

– По-моему, дело нешуточное. И если вы хотите увидеть мужа живым и здоровым, я бы на вашем месте как можно скорее рассказал на Петровке эту историю. И пусть они начинают широкомасштабный розыск Эдуарда. Тем более что обратиться вам в МУРе есть к кому. Ваш муж, шутка ли, майор милиции. Тут весь личный состав на уши поставят! Вся Москва его искать будет. Что я могу сделать один?

– И все-таки… – Лицо Верной стало страдальческим. – Супруг очень не хотел огласки… Знаете, начнутся расспросы: а почему именно вашего ребенка похитили?

«Естественно, начнутся, – подумал я, – раз этот вопрос и в моей голове первым делом возник. Неужели уж особый отдел и партком не спросят?»

– Ну, и тому подобные разговоры… – продолжила она. – Почему Эдуард, когда пошел выручать Олюшку, действовал один? Почему не обратился к коллегам? Нет, Павел Савельич, – она впервые назвала меня по имени-отчеству, – давайте еще подождем… Хотя бы до завтрашнего утра… Или, может, вам, – она с надеждой заглянула мне в лицо, – самому удастся что-то сделать?

– По-моему, затевая доморощенное следствие, мы просто теряем время. Впрочем, смотрите сами… И все-таки – раз уж вы и так понимаете, что подобный вопрос неизбежен, – как вы считаете: почему в качестве жертв преступники выбрали именно вашу семью?

– Это месть, – убежденно (а может, хорошо подготовленно) отвечала дама. – У моего мужа наверняка множество недоброжелателей. Служба у него такая, сами понимаете… Наверное, кто-то таким образом сводит с ним счеты.

Тут где-то в глубине квартиры вдруг заработал телевизор. Донеслись позывные передачи «Спокойной ночи, малыши!» Лицо Верной озарилось:

– Олюшка проснулась!

– Очень хорошо. Я должен с ней побеседовать.

– Вы уверены, что это необходимо? – нахмурилась майорша.

– Да. – Я был тверд. – Она единственная, кто видел преступников в лицо.

– Ладно. Только в моем присутствии. И не прямо сейчас. Подождите, я сперва с ней поговорю, посмотрю, в каком она настроении.

Мамаша устучала на своих каблучищах, а я, оставшись в одиночестве, спокойно допил чай и съел пару печеньиц. По-хорошему, пора б уж и повечерять, но ужина мне здесь никто не предложил и, похоже, не предложит. Буду терпеть до дома.

Наконец в телевизоре затухли скрипучие голоса кукол и воспитательное бубуканье тети Вали, раздалась духоподъемная мелодия, сопровождающая титры программы «Время». Донеслись бодрые голоса дикторов Шатиловой и Кочергина: «Здравствуйте!.. Здравствуйте, товарищи!» Щелчок выключателя заткнул их вместе с теликом.

Ко мне вернулась хозяйка. Кивнула: «Пойдемте».

Спасибо, родная: я уж думал, что меня в этом доме никуда дальше кухни не пустят.

Обстановка в гостиной выглядела обычной: гэдээровская полированная стенка, диван и два кресла.

Олюшка оказалась прозрачным созданием с белыми волосиками и голубыми глазищами. Она сидела на диване в пижамке и болтала ногами в шерстяных носочках. Глянула на меня без страха и с нескрываемым любопытством.

– Вот, Олюшка, это дядя Павел, – назидательно молвила мамаша. – Он, как и наш папа, милиционер и ловит бандитов и других плохих людей. Дядя Павел хочет с тобой поговорить.

– Привет, третьеклассница, – сказал я, и сердце у меня сжалось. Мне вспомнилось, что совсем вроде недавно моя родная дщерь была таким же невинным, широко распахнутым созданием, а теперь таскает мамины туфли, ворует ее помаду и клянчит джинсы, а недавно я застукал ее с сильнейшим запахом курева. Всего шесть-семь лет меж нашими дочками разницы… Н-да-с, совсем недавно и моя была ласковым, милым котенком… А теперь что из нее выросло? Драная кошка?

– Приве-ет! – радушно ответила Олюшка, и я понял, что мне удастся настроиться с ней на одну волну.

Я уселся рядом с ней на диван, а мамаша расположилась напротив нас, в кресле, строго скрестив ноги в туфлях.

– Скажи мне, Олюшка, – начал я без разминки, – женщина, которая тебя вчера забирала из школы, – она была молодая?

– Не очень.

– Моложе мамы или старше?

– Моложе.

– А она говорила по-русски?

– А как же еще? – переспросила девочка с улыбкой – она, видно, решила, что я пошутил.

– С акцентом?

– Как с акцентом? Как шпионы, что ли? – ответила шуткой девчушка.

– Ну да, как шпионы или как продавцы на рынке, – передразнил я южный говор: – «Маладой парэнь, гваздика нада?»

Девочка засмеялась, а потом сказала:

– Не, без акцента.

– А дядя? Ведь был же еще дядя? Он тоже совсем русский был?

– Да. Не лаврушник.

– Оля! – строго сказала Верная.

– А что? Папа так говорит.

– Тот дядя, он какого был возраста? Моложе папы? Или меня, например?

– Моложе.

– А роста? Выше меня?

– Выше. Намного.

Во мне метр семьдесят шесть, однако известный факт: жертвам, особенно детям, преступники всегда кажутся крупнее, чем есть на самом деле. Раз девочке видится, что парень выше меня «намного», будем считать, что в нем – метр восемьдесят – метр восемьдесят пять.

– Какие-нибудь особые приметы у этой парочки были?

– А что такое особые приметы?

– Ну, шрамы, или хромота, или большие родинки…

– Или бородавки… – хихикнула девочка.

– Ну, да.

– У тети была родинка на щеке, вот здесь, маленькая, – девочка коснулась своей левой скулы.

– А волосы у нее какого цвета?

– Рыжие. Крашеные, наверно.

– А как они были одеты?

– Вы имеете в виду верхнюю одежду или нижнюю?

– И ту, и другую.

Олюшка стала подробно перечислять: они, девочки, уже с младых ногтей женщины, я-то и сейчас не замечаю, кто во что одет, если этого не требуется в интересах дела. А уж когда мне было десять – тем более!

– Тетенька была без шапки, в сапогах и в черном полушубке. А под низом у нее были джинсы и коричневый свитер. А дядя носил джинсы и дубленку.

– Скажи, а как они друг друга называли? Как друг к другу обращались?

– Она ему говорила «Володя», а он ей «Вера»… Только однажды… – Девочка лукаво глянула на меня. – Дядька оговорился и назвал ее другим именем, она ему сделала замечание, и он поправился.

– И каким же он ее именем назвал?

Девчушка торжествующе, с превосходством посмотрела:

– Лера.

Да здравствуют свидетельницы-девочки! Все видят, все слышат, все подмечают!

– Павел Савельич, – предостерегающе наклонилась ко мне мадам Верная, – пора заканчивать, Олюшка устала.

– И последний вопрос. – Я повернулся к девочке и заглянул в ее бездонные голубые глаза. – Когда тебя эта тетенька встретила после школы, вы сразу поехали в ту квартиру?

– Да.

– А на чем вы поехали? На метро?

– Нет, на машине.

– На машине какой? Грузовой, легковой, пожарной?

Олюшка хихикнула:

– На легковой.

– И за рулем сидел тот самый дядя?

– Угу.

– А машина какого была цвета?

– Серая. Или зеленая. Или голубая. Я не знаю, она грязная была.

«Вряд ли, конечно, она помнит марку, тут свидетели-девочки все-таки уступают мальчикам, но попробовать все-таки стоит».

– А какая была машина? «Жигули», «Москвич», «Волга»?

– Не как у папы.

– А какая у папы?

– С багажником сзади.

– У нас «Жигули», тринадцатая модель, – подсказала Верная.

– А эта была без багажника?

– Угу.

– Значит, «Москвич»?

– Наверное.

Кого-то мне напоминала эта парочка похитителей. Да не «кого-то», а вполне определенных граждан. К примеру, тех двоих, что ограбили квартиру Степанцовых. Ох, многое совпадало: и двое молодых людей, и оба в джинсах. И автомобиль «Москвич», и девушка, которую на самом деле зовут Лерой. Вот только преступная специализация – опять! – совсем другая. Там – «марьяжный» разбой, а здесь – похищение человека с целью последующего выкупа. А если… Если, допустим, вспомнить Порядину, которая работала вместе со Степанцовой? И добавить к числу преступлений парочки еще и поджог?! Да, странная разбросанность…

И еще вдруг пришло мне в голову совсем уж несуразное: все три дела – и разбой на Калараш, и поджог в Травяном, и похищение в семье Верного – подсунул мне наш полковник Любимов.

Тут вдруг заворочался ключ в замке, и распахнулась входная дверь в квартиру.

Верная-старшая немедленно вскочила и бросилась в прихожую. Следом за ней как ветром сдуло Олюшку. «Папочка! Папа!» – донеслись восхищенные вопли девочки.

Я тоже выглянул в прихожую. На пороге стоял майор Верный в дубленке. Майорша припала к его груди. За ноги его обнимала Оленька.

Вид у хозяина был одновременно и довольный, и больной. Казалось, он еле стоит на ногах. На волосах, повыше уха, запеклась кровь. Он вгляделся в меня, отдаленного от него длинным коридором, не узнал и тихо спросил у жены: «Кто это?»

– Аристов. Его прислал Любимов.

– А-а. Привет, Паша, – слабо кивнул мне «обэхаэсэсник». Казалось, Верный немного не в себе. Он был смертельно бледен.

– Что с тобой, милый? – с нескрываемой озабоченностью спросила его жена.

– Пойдем в ванную. Меня стукнули по голове. Надо промыть рану.

– Я вызову «Скорую»!

– Никаких врачей! Черепушка моя оказалась крепкой. Наверно, просто сотрясение. Пустяки, отлежусь.

Обе женщины, крошечная и взрослая, отпустили своего мужчину. Он скинул дубленку. Я увидел, что весь овчинный воротник в крови, кровь же растеклась по шее, пиджаку и водолазке майора.

– Господи! – ахнула Верная и повела супруга в ванную.

Девочка потянулась было за ними, но мамаша цыкнула на нее: «Оля! Иди в свою комнату!»

Я на правах чуть ли не члена семьи взял малышку за ручку и отвел в детскую.

Детская тоже ничем, кроме громадных размеров (метров двадцать пять) и высоких потолков, не выделялась из миллионов советских комнат, предназначенных для подрастающего поколения: кровать, стол, книжные полки. Я усадил девочку на разобранную постель и сунул ей в руки «Малыша и Карлсона»:

– Почитай, я скоро приду.

«Подслушивать нехорошо», – в детские и юношеские годы пытались научить меня семья, школа, пионерская и комсомольская организации. Однако оперативно-разыскная работа волей-неволей сделала мои моральные принципы гораздо более гибкими. И я усвоил другой постулат: мне можно все, что идет на пользу делу и не запрещено законом.

Ванная комната у Верных, как обычно, располагалась по пути на кухню. Очень удобно – если меня застигнут врасплох, можно сделать вид, что шел налить себе еще чаю.

Мне подумалось, что я поспел вовремя, потому что услышал, сквозь шум воды, как майор, спросил:

– Кто еще знает?

– Только полковник, – отвечала Верная.

– Что ты им рассказала? – «Им», надо полагать, – мне и Любимову.

– Как договаривались.

– Сколько денег, сказала?

– Сказала: три. Давай йодом смажу.

– Мажь.

– Надо сделать рентген.

– Может быть. Позже.

В любом оперативном мероприятии, как и в жизни, один из важнейших постулатов – не переусердствовать, тем паче что мне показалось, главное я расслышал. Я покинул свой пост, пошел на кухню. Взял со стола тарелку с вафлями и печеньем и, как паинька, вернулся в детскую к Олюшке.

– Пора побаловаться плюшками, – сказал ей.

– Как Карлсон, – расплылась она в улыбке.

– Читала эту книжку?

– Мне папа читает, вслух.

– Почитать тебе? Где вы остановились?

– Почитай. Вот отсюда.

Я начал декламацию, а девочка стала баловаться плюшками: надкусила печенье, потом вафлю. Заговорщицки сообщила:

– А у нас и конфеты шоколадные есть. «Мишки» и «Белочки».

Я допускал, что можно по-разному относиться к старшим Верным. Вполне вероятно, кто-то мог сводить с ними счеты, но пытаться причинить зло этой ни в чем не повинной девчушке – уже преступление. И если я поймаю ту самую парочку на «Москвиче» – а я ее поймаю! – пощады от меня пусть не ждут.

Шум воды стих. Хлопнула дверь ванной, раздалось шарканье двух пар ног.

Шаги скрылись в третьей комнате – по всей видимости, супружеской спальне. Вскоре оттуда раздалась команда майора: «Пойди поставь мне лед». А спустя минуту в детскую заглянула хозяйка. Мгновенно, ревнивым глазом оценила обстановку: дочка чувствует себя прекрасно, чтение «Карлсона», тарелка со сластями – и тихо попросила меня:

– Павел, пожалуйста, подойдите к Эдуарду.

Я не заставил себя ждать.

Спальня освещалась лишь поставленным на пол ночником. На широченной кровати навзничь лежал майор, уже переодетый в тренировочный костюм. Под голову ему супруга подстелила полотенце: чтоб не пачкать подушку кровью и йодом.

Спальня из карельской березы оказалась, насколько я смог разглядеть в полутьме, едва ли не самым роскошным местом в квартире. Видать, сюда нечасто пускали посторонних: очень уж интимно все было обустроено.

В изголовье кровати висело зеркало. Напротив супружеского ложа располагался телевизор с видеомагнитофоном. Второй увиденный мной видюшник за истекшие три дня – если считать украденный у Степанцовых. Видик в спальне, надо же. Зачем он им здесь? Уж не просматривают ли майор с женой на ночь глядя порнуху? Ах, забавники!

– Павел, – полуоткрыл глаза лежащий Эдик. По нему было видно: парню худо. – Спасибо, что помогаешь.

– Полковнику спасибо скажешь. Он меня просил.

Не знаю, понял ли майор, что я на самом деле имел в виду. А я хотел сказать следующее: «Ты мне, Эдик, никто – не друг и не родственник. И помогать тебе я не нанимался». Пожалуй, Верный понял мой намек – в чем-чем, а в сообразительности ему не откажешь.

– Садись, – он указал слабой рукой на пуф и продолжил: – Хочу тебя попросить. Не надо никому ничего рассказывать. Ни о чем. Все кончилось. Все обошлось. Только ты и полковник знаете. И слава богу. Сделай одолжение, не трепись.

– Как скажешь.

– Я умею благодарить. Уж поверь.

– Мне ничего не надо. – «От тебя не надо». – Повторяюсь, я сюда приехал ради полковника. – «Аркадьич меня и отблагодарит, если сочтет нужным»

– А если не я – если Любимов тебя попросит найти этих сволочей?

Я промолчал. Вопрос был гипотетическим.

– Он тебя точно попросит, – продолжал Верный. – И прошу – я. Конечно, я понимаю, что одной моей просьбы тебе недостаточно, но, я думаю, полковник меня поддержит. Пожалуйста, Паша: втихаря и не поднимая пыли – найди их! Найди этих гадов. Я тоже повторюсь: я умею быть благодарным.

«Видать, мне этого дела не избежать. Причем придется действовать и дальше в одиночку. Н-да, тогда тебе, Эдуард, – да и полковнику – действительно придется меня отблагодарить».

– Ты знаешь, кто они, похитители? – спросил я, тем самым начиная свое частное расследование, от которого, похоже, мне не отбояриться.

– Нет.

– Догадываешься?

– Тоже пока нет. Правда, бродят кое-какие мыслишки по этому поводу. Если сложатся, сообщу. Одно могу сказать: голос похитителя, который мне звонил, я раньше никогда не слышал.

«Я также не буду говорить тебе, майор, про большое мое подозрение, что ограбление в Люберцах и похищение твоей дочки – дело рук одних и тех же преступников. А может, и поджог дачи Порядиной – тоже».

– Скажи: а зачем ты, Эдик, попросил, чтобы люберецким делом занялся именно я?

– Потому что ты в Московской области – лучший сыщик.

– Спасибо, конечно, за комплимент, но… Кем тебе приходятся Степанцовы? – напрямик спросил я.

– Он – никем, а она… Мы с ней встречаемся, – едва слышно прошелестел он.

Прозвучало это достаточно определенно, но я тоже понизил голос до едва слышного шелеста – чтобы не сдать своего коллегу супруге, мужская солидарность:

– По работе встречаетесь или в смысле личной жизни?

– В смысле личной, – еще тише отвечал Эдик.

«Замечательно, – подумал я самоиронично, – лучшего сыщика подняли среди ночи, чтобы раскрыть дело о разбойном нападении на мужа любовницы майора Верного».

– Ограбление твоей Риты Степанцовой и похищение Олюшки – связаны, как ты думаешь?

– Представления не имею.

– Может, тебе мстит другая твоя девушка? Обиженная? Ревнивая?

Лицо Верного застыло. Казалось, он не обиделся, а всерьез взвешивает варианты. Потом сделал вялый отрицательный жест:

– Нет. Не может быть.

– Ладно, расскажи про похищение. Кого ты видел?

– Практически никого.

Майор отвечал мне, по-прежнему лежа на спине. Он в изнеможении закрыл глаза, черты лица его заострились. Здорово его шандарахнули по затылку.

– Про то, что было вчера, жена тебе уже, наверно, доложила…

– Да, рассказала. Но только ты – не она! – разговаривал с похитителем по телефону. Какое у тебя впечатление?

– Молодой. Русский. Скорей всего, москвич. Не урка. Образованный.

– Хорошо. А что случилось сегодня утром? Итак, в вашей квартире раздался звонок…

Я давал возможность Верному изложить свою версию событий.

– Похититель позвонил ровно в одиннадцать. Говорил он быстро, сказал, чтоб через полчаса я был с деньгами в парикмахерской на Лесной, что возле ДК имени Зуева. Там, мол, я получу дальнейшие инструкции. Я взял деньги – утром жена сняла их с книжки, они просили три тысячи рублей – и поехал…

«Значит, три тысячи. Эту цифру назвала мне Верная и успела в ванной предупредить его. Н-да, если разобраться, как-то несерьезно звучит сумма. Наверняка денег было больше…»

– Я подумал тогда, – продолжал майор, – что откуплюсь от него. А скорее напугаю или просто отобью дочку силой…

– Почему не позвонил на службу? Тебе помогли бы…

– А ты? – Верный приоткрыл глаза: – Ты позвонил бы? У тебя, кажется, ведь тоже дочь… Ты стал бы рисковать? И поднимать шум?

– Стал бы, – твердо сказал я, хотя в душе не был уверен на все сто процентов.

– Ну а вот я не смог заставить себя рискнуть.

– А в чем риск?

– Ты что, не понимаешь? Какие-то чужие дяди будут вызволять мою девочку… Кто она им? Ты что, Олимпиаду в Мюнхене не помнишь? Дело Альдо Моро?

– Мы не в ФРГ и не в Италии.

– Может быть, но я все равно боялся за свою дочь.

«А еще ты наверняка боялся вопроса, который неминуемо прозвучал бы (и он, наверное, все-таки прозвучит, вряд ли нам удастся сохранить дело в тайне): почему похитили именно твою дочь? И, наверное, именно ради того, чтоб его не задали, ты готов был рискнуть – и собой, и даже здоровьем своей Олюшки».

– Ладно, давай лучше по фактам. Как дело дальше было?

– Я приехал в ту самую парикмахерскую на Лесной. Зашел, сел среди посетителей. Очередь небольшая, человека три. Вдруг из зала выглядывает администраторша: «Здесь есть майор Верный? Вас срочно просят со службы». Я пошел, взял трубку – услышал тот же самый мужской голос: «Перейдешь через улицу, дом номер такой-то, подъезд, этаж…» Номер квартиры парень не назвал. Сказал, чтоб я поторопился, у меня есть только пять минут. Что мне оставалось делать? Я решил выполнить инструкции похитителей. Отправился, куда они сказали. Поднялся на нужный этаж на лифте. Смотрю: двери всех квартир закрыты – а одна наполовину открыта. И тут я, знаешь ли, Павел, лопухнулся… Я вытащил пистолет и пошел туда, в ту самую квартиру…

– Ты был с личным оружием? – удивился я.

– В том-то и дело.

– Оно, что, у тебя – в постоянном ношении?

– Да, я договорился.

– Зачем?

– Сейчас речь не об этом, – отмахнулся он, и прозвучало сие, как: «Не твоего ума дело». А потом вздохнул и слабым голосом продолжил: – Короче, я не ждал ловушки… Вошел… Только и успел увидеть чей-то силуэт на фоне окна, кажется, женский – а потом вдруг: сильнейший удар по затылку… И – все… Тьма… Очнулся, когда уже стемнело. Лежу в чужой квартире, на полу в прихожей, голова в кровищи… Никого больше нет. Ни Олюшки, ни похитителей. Пистолета тоже нет. И денег.

– А удостоверение?

– Слава богу, оно на месте… Я еще почему тебя прошу найти их – как я утрату личного оружия объясню?..

– Н-да, история, – вздохнул я.

– Преступники не рецидивисты, – горячо зашептал он, – я это чувствую. Думаю, они дилетанты, которые решили денег на мне заработать, наверное, на них легко будет выйти, через адрес квартиры, куда я пришел хотя бы…

– Надо ж там, на месте, следственные действия производить. Обыск, экспертизы… Как я один буду этим заниматься?

– А как Шерлок Холмс работал? – хмыкнул майор. – Я ведь и дверь в ту квартиру не захлопнул. Прикрыл только, собачку отжал. И бумажку из блокнота вырвал, на двери печаткой своей опечатал. Никто туда не сунется. Я, хоть и по голове стукнутый, но хитрый.

Майор снова хохотнул. В какие-то моменты он производил впечатление пьяного, хотя спиртным от него не пахло. Наверно, просто сказывались последствия удара по затылку: сильная черепно-мозговая травма, шок.

– Стало быть, дверь той квартиры отперта. Никто туда больше не сунется, печати с буквами МВД испугаются, ну а ты войдешь. Записывай адрес: Лесная улица, дом… Вряд ли квартира их. Наверняка съемная. Тоже неплохо, узнаешь, кому хозяева жилье сдавали, и дело в шляпе… Да что там!.. Ученого учить, только портить… Ты найдешь супостатов, я знаю… Я бы и сам взялся, но, мне, похоже, надо отлежаться… Давай уж, майор Аристов, родина тебя не забудет… А я, если чего еще вспомню, позвоню тебе… И привет вашему полковнику Любимову передавай. Ему я сам расскажу, что случилось. Наверно, навестит он меня, и, я надеюсь, с апельсинчиками. А ты больше никому ни слова, лады?

– Думаешь, – спросил я в лоб, – преступники, когда я их поймаю, тоже будут язык за зубами держать?

– А ты их не лови. Ты их грохни при задержании.

– Как бы они сами кого-нибудь не грохнули. Из твоего же «макарова».

– Ладно, Аристов, не нагнетай. Все будет хорошо, я в тебя верю – ты уж найди их, а?.. Давай, девочки тебя проводят.

«Девочки», мама с дочкой, провожали меня куда радушней, чем встречали.

– До свидания, дядя Паша! – лучилась Олюшка, произведшая меня по-свойски в «дяди». – Приходите к нам еще!

Майорша подала руку лодочкой, возможно, ожидая поцелуя (которого не последовало), и долго не выпускала мою ладонь.

– Я вам очень, очень благодарна, Павел Савельич… За то, что вы приехали… И за то, что взялись за наше дело… Большой привет супруге, надеюсь, мы с ней познакомимся, и учтите, – голос она многозначительно понизила до самого интимного, – у нашей семьи большие связи, очень большие, и мы никогда не забываем тех, кто делает нам добро.

В итоге вышел я из квартиры Верных лишь без двадцати одиннадцать и с не очень приятным чувством, словно съел чего-то несвежего. Однако прогулка к станции «Аэропорт» по свежевыпавшему снежку слегка затушевала моральную тошнотину, а поездка домой в полупустом вагоне метро (я наконец-то смог почитать последнюю «Литературку») и вовсе настроила на философский лад.

А то, что жена моя Аля хоть и легла, но все-таки не спала, ждала меня, и ее ревность по поводу позднего моего появления была не всамделишной, скорее некой разновидностью супружеской игры, и вовсе примирило меня с нашим несовершенным миром…