Мне снова пришлось звонить подполковнику Перепелкину. В детали я углубляться не стал, сказал просто, что у меня есть основания думать, что в квартире у некой гражданки Украины по имени Василиса Кирпиченко, проживающей в Коломенском проезде, мы сможем найти улики, имеющие отношение к краже в Гусятниковом переулке.

А вскоре я получил новые доказательства того, что авторитет Сани в органах весьма высок.

Уже на следующее утро мне позвонил следователь, ведущий дело об ограблении квартиры гражданки Мониной, и сказал, что прокуратура выдала ордер на обыск по интересующему меня адресу. Следак даже любезно предложил мне подъехать, посмотреть.

Я ретранслировал данную информацию Мишель. Она милостиво обронила: «Ну, хорошо», – а потом бросила трубку, даже не попрощавшись, не говоря уже о спасибо.

Я подумал: будь она все время доброй и пушистой – насколько больше смогла бы поиметь и с меня, и (наверное) с прочих окружающих ее людей. Однако Мишель, видать, просто не в силах укротить собственную дурную натуру. Дерьмо перло из нее против собственной воли и желания.

Римка упросила меня, чтобы я взял ее с собой – под смехотворным предлогом показать мне дорогу. В итоге мы приехали вдвоем – и минут двадцать ждали у подъезда наших контрагентов. Вскоре подкатили следак с опером Ляминым на «Форде» и милицейский наряд на «козелке». Мы обменялись рукопожатиями. Поговорили под сенью деревьев – так, чтоб нас не было видно из окон «нехорошей» квартиры. Поспорили, можем ли мы с Римкой быть понятыми. Сошлись на том, что въедливый адвокат на суде, конечно, запросто докопается: мы – частные сыщики, а вдобавок работаем по тому же делу. Но откуда у гастарбайтерши с Украины, спрашивается, возьмется дотошный адвокат! И следак махнул рукой: хотите – идите!

Итак, мы поднялись на четвертый этаж. Получилась внушительная процессия. Мы с Римкой ее замыкали.

Оперативник позвонил. Из-за двери откликнулся женский голос: «Кто здесь?»

– Вам срочная телеграмма с Украины! – гаркнул опер.

Дверь отворилась, и тут вступил следователь:

– Вот постановление на обыск в данном помещении.

И мимо ошарашенной Василисы внутрь потекли менты.

Ее сожитель, жилистый мужичонка в сатиновых трусах, бросился было на защиту своего имущества и прекрасной дамы:

– Да вы кто такие? По какому праву?!

Но сержант с «калашниковым» на боку внушительно обронил:

– Будешь бузить, дядя, мы тебя на три года закатаем за нападение на сотрудников милиции.

Я давно заметил, что аргументы хорошо вооруженного человека имеют особенный вес – что бы тот ни говорил. А сержант к тому же был прав по сути – и «дядя» немедля заткнулся.

Давненько я не участвовал в обысках и уже успел забыть, какая это нудная процедура. Все упарились, включая сидевших без дела подозреваемых и нас, понятых.

Прошло не менее часа поисков, когда оперативник полез в вентиляционное отверстие на кухне и вдруг воскликнул:

– Понятые, пожалуйста, подойдите ближе!

Он вынул из вытяжки полиэтиленовый пакет. Высыпал его содержимое на кухонный стол. В глазах зарябили золото-бриллианты. А еще в пакете имелся файлик с рукописным листочком – пожелтевшим от времени, со строчками на английском языке.

– Это не мое! – вскинулась Василиса. – Да что ж вы делаете?! Я ни при чем! Это нам подбросили! – На глазах у нее появились слезы.

– Все говорят: подбросили, – добродушно пробурчал опер.

А Василиса зашлась:

– Вы звери! Вы специально нас подставляете! Не знаем мы, что это! Да что вы за люди?!

– Тише, тише, женщина, – спокойно ответствовал оперативник, – в ушах аж звенит. Не признаете, что вещички ваши – так и запишем в протокол, тихо, спокойно, без всяких воплей. Наше дело маленькое, коль нашли, зафиксируем. А ваше или нет – суд разберется.

Когда мы выходили из подъезда, случилось нечто, чего я в жизни еще не видывал на местах проведения следственных действий.

Первой на улице появилась в сопровождении милицейского наряда задержанная гражданка Украины Кирпиченко – и тут же на нее обрушился свет софитов, щелчки затворов фотокамер и крики:

– Зачем вы похитили автограф битла? Что вы хотели с ним делать? Почему вы ограбили свою хозяйку?

К чести наряда, растерянность ментов продолжалась недолго. Бегом-бегом они вырвали Василису из кучки журналистов, добежали до «козелка», подсадили ее, сами впрыгнули – и были таковы. Тогда микрофоны и объективы нацелились на нас. Я закричал: «Мы понятые», схватил Римку за руку и выбрался из толпы. Оставшиеся опер со следаком тоже оказались не лыком шиты – пробрались сквозь корреспондентов с непроницаемыми минами и криками: «Без комментариев!»

Укрывшись в моей машине, мы с рыжеволосой помощницей, однако, не спешили покидать место действия. Я оценил диспозицию: у подъезда стандартной шестнадцатиэтажки толпилось три телекамеры, штук пять объективов и человек десять с микрофонами и диктофонами наголо. Подружка моей юности суровой Татьяна Садовникова работала в рекламе, и от нее я знал, что нагнать такое количество корреспондентов нелегко. На визит Мадонны они, положим, соберутся. На находку автографа битла – по всей видимости, тоже. Но откуда журналлерам заранее знать, что мы с ментами найдем в квартире Василисы?

А тут перед ними откуда ни возьмись возникли продюсер Желдин и моя заказчица Мишель. Хищные звуковые и зрительные наросты нацелились на них. Я бросил Римке: «Сиди здесь», – а сам выбрался из авто и присоединился к толпе, атакующей деятелей шоу-бизнеса. Внимания на меня никто не обращал. А сладкая парочка принялась вещать.

– Самое главное, – экспансивно говорил продюсер, – что правоохранительным органам удалось в целости и сохранности вернуть автограф битла! Сейчас оригинал отправлен на экспертизу, однако вы можете посмотреть копию. – Он развернул перед собой бумагу. Щелчки фотоаппаратов стали особенно заливистыми. – А преступники арестованы и в ближайшее время, я думаю, предстанут перед судом.

Я вернулся в машину.

– Тебе не кажется, что тебя поимели? – спросила Римка.

«Во всех смыслах этого слова», – чуть не брякнул я, вспомнив, как меня употребила Мишель, но угрюмо поправился:

– Как и тебя.

– Вот уж не думала, что наше агентство станет заниматься раскруткой певиц.

– Н-да, мы обеспечили силовую поддержку пиар-акции.

– Слушай, Паша, а ты не считаешь, что все подстроено?

– На все сто.

– Никак не могу понять: зачем Мишель это надо? Если бы она просто рассказала людям историю про автограф – неужели было бы не так интересно?

– Не знаю. Наверное, с кражей больше шансов попасть на первые полосы. А Мишель на все готова, лишь бы ее заметили.

– Но тетку эту, Василису, жалко.

– Еще бы.

– Мне – жальче, чем тебе. Я с ней беседовала.

– Мне кажется, дело спустят на тормозах. В крайнем случае, оно развалится в суде. Ни у кого ведь нет интереса обязательно посадить Кирпиченко. Мишель со своим хахалем уже прокукарекали. Теперь для них хоть не рассветай. Менты разберутся, конечно. Следственный эксперимент, алиби и прочее. Не, реального срока Василисе, конечно, не дадут.

– Ага, а до суда она будет париться в СИЗО.

– Ну, может, ее выпустят под подписку, – вяло возразил я.

– Ты хоть представляешь, что такое следственный изолятор? Да еще летом? В жару?

– Бывать приходилось, – скривился я.

– Но эта женщина, Пашенька, будет страдать там в каком-то смысле из-за тебя.

– Что ты, Римма, предлагаешь?

– Предлагаю? Действительно раскрыть это дело.

– И посадить Мишель?

– А почему нет?

Я скривился.

– По-моему, в тебе говорит ревность.

– Размечтался! – налетела на меня рыжеволосая фурия. – Это ты постель мешаешь с работой!

– Какую постель? – вяло возразил я.

– А чего ты так о своей Мишке печешься?

– Не о ней, женщина, я забочусь, не о ней! Если ты не забыла – она наш клиент. Да кто к нам обращаться станет, если узнают, что мы своих клиентов сдаем?

– Послушай, Паша, ты ведь честный человек…

– Ну, положим.

И тут Римка произнесла целый монолог:

– Ты один из немногих честных людей, которых я знаю. И еще – ты любишь истину. Ты радуешься, когда докапываешься до нее. Ты идешь к ней, как танк, напролом. А вдобавок ты никогда не оставишь в беде женщину. Поэтому не надо, Паша, стараться казаться хуже, чем ты есть на самом деле.

– Какая тирада. Да я прям ангел.

– Не ангел. Просто нормальный мужик. Каких сейчас, увы, мало.

Все время, пока мы с моей медноволосой помощницей препирались в хорошо охлажденной машине, я краем глаза наблюдал за тем, что творится у подъезда. Мишель с Желдиным дали свою пресс-конференцию, сели в тот самый белый «Гелендваген» и отбыли восвояси. Довольно быстро смылись и корреспонденты. Тихий московский двор снова превратился в тихий московский двор.

– Ты права, – вздохнул я. – Я, конечно, не такой идеальный, как ты рисуешь, но мне действительно в этом деле кое-что непонятно. Поэтому продолжаем работать. Формально нас никто расследование прекращать не просил.

Опер Лямин был благодарен мне за то, что сумел поставить «палку» за раскрытое дело. Или просто любил поесть и выпить на халяву. Как бы то ни было, он охотно согласился встретиться со мной после работы в ресторане «Советское шампанское», расположенном в одном из многочисленных подвалов в районе Мясницкой. После московской жары в подвальчике царила приятная прохлада. Ресторан среди сотен прочих эксплуатировал ностальгическую тему. По стенам были развешаны плакаты по технике безопасности советских времен. Официантки рассекали в школьной форме и с пионерскими галстуками. Меню оказалось под стать. Мы заказали свекольник, ледяного пива, селедки под шубой и даже сальца. Ни водки, ни горячего в жару не хотелось. Когда мы отчасти насытили свои утробы, я спросил, что Лямин думает про наше дельце. Тот скривился.

– Тухлое оно какое-то. Я тоже не верю, что баба, уборщица, квартиру грабанула. Да и она все отрицает – и, похоже, не врет.

– А как тебе шумиха вокруг?

– Во она где. По десять раз на дню корреспонденты звонят. Задолбали.

– Тебе не кажется, что Василису просто подставили?

– Кто?

– Та же гражданка Мишель Монина.

– Твоя заказчица? Вот ты как с ней.

– Она моя не только заказчица, но и, между нами, любовница. Но сука редкостная.

– Бывает, – понимающе покивал Лямин. – И чаще, чем хотелось бы. – Потом он вернулся к теме дня: – Но тогда получается, Мишель и ее любовник сами себя грабили, что ли?

– Конечно.

– А не сходится. Я ведь алиби обоих на вечер ограбления проверял. Оно железное: гости, дача – шестнадцать свидетелей. Плюс детализация мобильных, с восемнадцати вечера до двух ночи оба находились в Рузском районе Московской области.

– Глубоко ты копаешь, опер.

– А то! – самодовольно воскликнул Лямин. Легкая лесть никогда не помешает в отношениях с друзьями.

– Может, они кого-то наняли?

– Очень громоздко получается, – поморщился мой новый приятель. – А потом: кража совсем не похожа на инсценировку. Злодеи в квартире Мониной шуровали дай-дай. Все разнесли. Явно не имели наводки, где что лежит, что брать, что нет. Искали.

– Тогда что у нас получается? – спросил я. – Кража – реальная. Раз. И ее совершила НЕ Василиса. Два.

– И я не хочу, чтобы дело развалилось в суде. Три, – добавил Лямин.

– А грабили НЕ Мишель со своим продюсером?

– Ага. Четыре.

– А потом кто-то подставил Василису?

– Пять.

– Тогда кто, черт возьми, грабил?

– Ищи, Павел. Тебе же за это деньги платят.

– Тебе тоже.

– Но не такие, как тебе.

– Ну, раз на раз не приходится.

– Да, случается, конечно, и на нашей улице праздник, – глубокомысленно заметил Лямин. – Но, похоже, не сегодня и не завтра. – И резюмировал: – Короче, фактов у меня маловато, но оперативное чутье подсказывает. Василиса – совсем ни при чем: ее подставили, и она типичная терпила. Мишель с Желдиным мутные и в чем-то замешаны, но не в краже. А брал квартиру в Гусятниковом кто-то совсем третий.

Кто мог быть этим третьим – думал я неотступно весь оставшийся вечер и все следующее утро. Да и ночью, даже во сне, как казалось мне, думал.

А днем вдруг решил поехать в Щербаковку. Никаких конкретных подозрений у меня не было. Можно называть это оперативным чутьем.

Памятуя о режиме дня, принятом в странной семье Васнецовых, я занял наблюдательный пост в половине третьего. Я знал, что Петр Ильич на прогулке и примарширует к трем, к обеду.

На сей раз я не стал устраивать маскарада с оранжевым жилетом и лопатой. Вдобавок – я глазам своим не поверил! – ту самую канаву, где я отдыхал, уже засыпали. Но я подумал: «Раз Толмачева со своим хахалем не маскируются и не таятся – мне сам бог велел». И припарковался в отдалении от васнецовской калитки – однако в пределах прямой видимости.

Наши разоблачения не изменили уклад в усадьбе Васнецовых. Ровно без четверти три к калитке подкатила «Микра». На борту, как и в прошлый раз, оказались двое. Дамочка (Любовь Толмачева) нежно поцеловала мужчину (того же самого, неустановленного), выпорхнула из авто и скрылась за забором.

Я не стал фотографировать – раз уж мои пикантные снимки особого эффекта не производят. Взамен я повел наружное наблюдение за неизвестным, находящимся за рулем машины. Мне повезло: на пустынных поселковых улицах меж нами вклинилась «Газель» и, надеюсь, я остался незамеченным. А там – началась трасса, многополосное движение, и в потоке машин за неспешным «ниссанчиком» наблюдать было одно удовольствие. В Москве мужик тоже не путал следов и спокойно довел меня до тихой улочки на южной окраине.

Авто припарковалось среди панельных девятиэтажек. Тополя здесь вымахали едва ли не выше домов. На детской площадке обреченно возились не отправленные на природу малыши. Мужик вошел в подъезд. Я последовал за ним.

Слава богу – парадное охранялось консьержкой. Она была одновременно бдительна и услужлива. Да здравствует институт привратников – незаменимый помощник детективов и филеров! Мне достаточно оказалось сунуть ей невнятное удостоверение и сообщить, что я сыщик, как она тут же выложила мне: данного мужчину звать Николай, фамилия Бачеев, отчества она не знает, он проживает в сто второй квартире, один. Его ли собственная квартира или он снимает, она не в курсе, потому как работает здесь недавно. Ведет себя гражданин Николай Бачеев скромно, не буянит, не пьет, женщин не водит (она, во всяком случае, не видела), а мужчины у него хоть и бывают – все равно не бузотерят.

Разумеется, в конце последовал страстный ее вопрос: «А что он натворил?» И – мой разочаровывающий ответ: «Он на одного алиментщика похож – но, увы-увы, того Смирнов фамилия».

Вторые по значимости лучшие друзья сыщиков – паспортистки. Но если консьержки любят нас, как правило, бескорыстно, то в паспортных столах предпочитают наличные. Так и на сей раз. Я протянул в окошечку купюру, спрятанную под листом бумаги с надписью: «БАЧЕЕВ НИКОЛАЙ?» – а через три минуты стал обладателем роскошной официальной фотографии и основных установочных данных: год, месяц, число рождения, адрес по прописке и так далее.

И оперативные сотрудники частных сыщиков тоже любят. Если имеешь к ним, конечно, правильный подход. Например, отвечаешь им взаимностью. К примеру, Лямин – классный парень. И мне доставило искреннее удовольствие попить с ним пивка. А сейчас я позвонил ему и попросил узнать, что хранится в милицейских базах на заинтересовавшего меня гражданина. Он через пару часов мне ответил.

Наконец, как я уже заявлял, самый лучший друг детектива – Интернет. А также всевозможные электронные базы данных, которые у нас, в нарушение всех законов, продаются на каждом шагу.

И всего-то к концу дня, пять часов спустя после того, как консьержка впервые произнесла при мне фамилию Бачеев, я уже знал о нем очень и очень многое.

Бачеев Николай Сергеевич, тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года рождения, холостой, неоднократно судимый, был авантюристом высшей марки. Он родился в Москве в обеспеченной внешторговской семье. Ходил в английскую спецшколу, в старших классах связался с фарцовкой. Даже попался однажды по-глупому – но в милиции все отрицал, выступал экспансивно, рыдал… Короче, отмазали его родители. И им он тоже обещал: нет, нет, меня бес попутал, больше никогда не повторится! Устные рассказы, равно как и другие гуманитарные предметы, давались Николаю легко, он мог заболтать любого учителя, даже если не знал темы. По естественным наукам ему наняли репетиторов. В итоге он окончил школу на «хорошо» и «отлично» и с помощью папы-мамы, напрягших свои связи, поступил в МГИМО на экономический факультет. В вузе фарцовку не бросил, однако стал осторожнее и в руки правоохранительных органов не попадал. Сигналы поступали, однако с поличным его поймать не могли. Кипучий, непоседливый, болтливый, он участвовал в художественной самодеятельности, сыпал анекдотами, очаровывал девчонок. Неусидчивый – в результате учился плохо, особенно не давались ему математика с экономикой. Характер сослужил ему плохую службу: на ответственной советской работе (особенно за границей) не жаловали весельчаков-болтунов. В цене были прямо противоположные качества: хмурость и немногословность. В итоге распределение Бачеев получил самое что ни на есть паршивое – в научно-исследовательский институт экономики социализма. Шел восьмидесятый год, Москва принимала Олимпиаду, после многодневной пьянки умер Высоцкий, а ненормальный Чапмен застрелил Леннона.

Заканчивалась брежневская эпоха. В ту пору не имело значения, сколько у тебя денег. Для интеллигентов и интеллектуалов было важно, сколько у тебя книг, мыслей, идей и острот. Для всех прочих граждан СССР играло роль: как много у тебя шмоток и какого они качества. У умненького Коли было и то, и другое, и третье. А еще – веселость, напор, цинизм и полное пренебрежение моральными устоями.

Он продолжал заниматься фарцовкой. Затем фарцовку сменила валюта (статья восемьдесят восьмая УК РСФСР, нарушение правил о валютных операциях, от трех до восьми). А затем общительный характер вывел его к людям, которых впоследствии назовут бандой.

Бандиты специализировались на кражах. Но то были не обычные, малообразованные типы, которые скрытно похищают из квартир в панельках телевизоры «Темп», электробритвы «Харькiв-2», а также шмат сала из холодильника. В банде Бачеева каждый имел высшее образование, а при кражах злодеи не гнушались, к примеру, альбомами по искусству. Однако царила в преступной группе (несмотря на, казалось, интеллигентскую мягкотелость) жесткая дисциплина. И роли были четко распределены.

У Бачеева была обязанность, которую он выполнял виртуозно. Он знакомился с дамочками из столичного высшего света. С одинокими. Проблем с мужьями избегал. Молодой, красивый, обаятельный, веселый – он имел феерический успех. Самой младшей его жертве было тридцать восемь, самой старшей – восемьдесят два. Он никогда не претендовал на секс, не добивался его. Впрочем, если настаивали «клиентки», не отказывался. Но, главное, он становился одиноким дамам другом. Входил с ними в доверительные отношения, как напишут потом в обвинительном заключении. Бегал в магазин и в аптеку, доставал дефицитное, читал вслух, отвозил авто в сервис, выкупал драгоценности из ломбарда, сопровождал на театральные премьеры и прочая, прочая. А попутно разузнавал: где что в квартире лежит, делал слепки ключей – словом, являлся классическим наводчиком. Порой его отношения с жертвой тянулись до трех месяцев, но иногда – всего пару дней. А потом – как правило, когда хозяйка квартиры уезжала на дачу, в командировку, на гастроли или в отпуск – ночью к ее подъезду подруливала «Волга», и трое людей очень быстро выносили из жилья деньги и ценности. Ничего крупнее тех же альбомов по искусству (для себя!) не брали, разве что приглянется для личного пользования импортный телевизор.

И именно через Бачеева оперативники МУРа вышли тогда на банду. Семь краж, все в центре Москвы, и в каждой фигурирует (если как следует расспросить хозяйку) приятный ухажер – высокий, образованный, с хорошими манерами. А когда его в первый раз пригласили на допрос (улик против него не было никаких), Бачеев тут же выложил все о своей роли и о деятельности банды в целом.

В итоге их судили в восемьдесят третьем году по статье восемьдесят девятой (кража, совершенная в крупных размерах). Процесс сделали закрытым. Очень уж элитными оказались жертвы. Вдова академика, балерина в отставке, художница, дочка маршала… Да и ущерб нанесли воры неслабый: на общую сумму один миллион двести тысяч рублей! При том, что в ходе следствия нашли и изъяли похищенного примерно на семьсот тысяч. Еще пятьсот «косых» испарились неизвестно куда. Подозревали тайники. Пытались расколоть преступников на допросах – где спрятано? Но уж тут члены банды держались стойко.

В итоге другу Бачеева по фамилии Рязанский, которого признали главарем банды, дали четырнадцать лет. Самому Бачееву, наводчику, – двенадцать. А двум их подельникам – восемь и шесть соответственно. (Тот, кто получил «шестерик», был просто шофером, даже в квартиры не поднимался.) И выпускник элитного вуза отправился валить лес.

Освободили Бачеева по условно-досрочному в девяносто втором. Он, по сути, оказался в совершенно другой стране. Вернулся в столицу. А еще через два года зэк Бачеев уже чудесным образом превратился в господина Бачеева. Он разъезжал на белом «Мерседесе», имел офис на бывшей улице Горького, ныне Тверской, и появлялся на дискотеке «У Лис’СА» в окружении белокурых моделей. Кто знал его, поговаривал, что своим лоском бывший бандит обязан похищенным и припрятанным сокровищам. Но знали его немногие. А остальные не интересовались, откуда капитал. Потому что тогда (как, впрочем, и сейчас) деньги стали значить все. И все – решать. И никому не было дела до того, откуда они взялись.

Но бывший товарищ, бывший гражданин, а ныне господин Бачеев не захотел просто проедать награбленное и припрятанное. Его кипучая натура требовала действия. И тогда он придумал аферу. Она была схожа, по сути, с пирамидами «МММ», «Властелины», «Чары» и прочими, но оказалась более изящной и залихватской. Итак, была учреждена фирма «Д. Т. М.», или, как утверждалось в рекламе, «Дом твоей мечты». Впоследствии, когда компания получила пробоину и стала тонуть, зубоскалы стали расшифровывать аббревиатуру как «Дай твои мани!». По сути, это было ближе к истине, нежели первая. Однако раскрылось сие много позже. Пока «Д. Т. М.» имела успех.

Ему способствовал исключительный дар убеждения, коим обладал глава компании. В начале своего нового бизнеса Бачеев уговорил пятерых – внимание! – женщин, причем одиноких, написать ему дарственные на свои квартиры. А взамен поселил их в коттеджах в дачном поселке, который строился неподалеку от Кольцевой. Плюс к новому дому каждая «беглянка из города» получила в дар по роскошной машине-иномарке. Историю расписали в прессе, раскрутили по телевидению (не бесплатно, разумеется). Очень эффектно смотрелось: дамочки в садиках, на фоне иномарок и двухэтажных особняков, а рядом – такой же ряд домов, только покуда без отделки. И – вдали другие, еще менее готовые, одна лишь коробка под крышей. И огромный щит: Дом твоей мечты. И чрезвычайно импозантный и убедительный директор фирмы, призывающий зажить, как западный средний класс: в пригороде, с собственной лужайкой и машиной. А еще в репортажах рассказывалось о школах, детсадах и прочей инфраструктуре в поселке, об удобной четырехполосной дороге, ведущей к столице. В результате следующая партия покупателей не заставила себя ждать. Согласно договору надо было внести сумму, примерно равную стоимости квартиры в Москве – и через пять месяцев вселяться в свой дом. Но новоселов второй волны осчастливили даже раньше. Новые пятнадцать счастливчиков въехали в собственные дома уже через месяц! Разумеется, слух об этом немедленно разнесся по столице. И заказчик пошел валом.

Когда компания находилась еще только на взлете, случилось странное. Бачеев вдруг исчез. Исчез – вместе со всеми деньгами, наличными и безналом. Счета фирмы оказались пусты. Причины данного побега остались покрыты мраком. Говорили, что на господина наехали влиятельные бандитские структуры, а тот либо просто испугался, либо не захотел с ними делиться. А может, и то и другое вместе. Другие соглашались, что да, наехали – но не бандиты, а власть предержащие, потому что не желали повторения историй с «МММ» и «Властелиной». Впрочем, те времена каждый день подкидывали столько примеров воровства и мошенничества, что о Бачееве с его масштабами (ну, подумаешь, каких-то сорок квартир!) особенно и не судачили. Ну, сбежал с деньгами – мерзавец, конечно, но и молодец, поймал рыбку в мутной воде.

Удивительно было не то, что сбежал, и не то, что с кучей долларов – а то, что его поймали! Представляете, схватили! Объявили в розыск по линии Интерпола, повязали где-то в Испании, а потом экстрадировали в Расею. Столь впечатляющий успех спецслужб злые языки объясняли тем, что в числе пострадавших неожиданно оказалась (дура!) мамаша одного из высокопоставленных чиновников. Но документальных доказательств данному факту нет, поэтому можно считать, что западные полицейские просто хорошо сработали.

Просто хорошо сработала и российская прокуратура с судом, совместными усилиями впаявшие Бачееву в девяносто седьмом году «семерик» за мошенничество в особо крупных. А в две тысяча первом товарищ уже вышел на свободу – и исчез из поля зрения и правоохранительных органов, и прессы, и широкой общественности. Вплоть до марта нынешнего года, когда он подал заявление о заграничном паспорте. В мае он его благополучно получил – судимость у гражданина оказалась уже погашена.

Сейчас гражданин Бачеев был не слишком обременен имуществом. Лишь квартирка – «однушка» на юге столицы и ни единого транспортного средства. А зачем ему, спрашивается, собственные транспортные средства – коль скоро можно разъезжать на «Ниссане-микра» гражданки Толмачевой, которая в придачу к машине оказывает ему услуги сексуального характера!

Я сам позвонил Мишель: «Надо увидеться». Она колебалась, но, слава богу, не стала говорить магических слов «посмотрю в свое расписание» и назначила на час дня.

– Приезжай ко мне в Гусятников. Дорогу, я думаю, ты еще не забыл.

Встретила меня в халатике на голое тело и босоножках с десятисантиметровыми каблуками. Типичная шалава-стриптизерша. Чему только за границей училась?

Что ж, достойная пара продюсеру Желдину. И украшение нашей эстрады. Только непонятно, при чем здесь битлы?

– Выпьешь чего-нибудь, Синичкин? – с придыханием спросила Мишель.

Не знаю, возможно, она ждала новой секс-атаки? Но я, бывает, и облажаюсь – однако на своих ошибках настаивать не люблю.

– Не выпью, Монина, – сказал я ей в тон.

– А зачем пришел?

– По делу.

Мы уселись в черно-белой лакированной гостиной.

– Давай, излагай, Синичкин.

Она выговаривала мою фамилию так, что та звучала, словно омерзительная кличка.

– Мне нужна твоя помощь в раскрытии ограбления твоей квартиры.

– А оно – раскрыто.

– Нет, Монина. Что ты скажешь, если и я, и оперативники, ведущие следствие, соберем свою пресс-конференцию? И расскажем, что Василиса Кирпиченко невиновна. И заявим, почему ее подставили. И кто это сделал. И ради чего.

Ее лицо помертвело.

– Ты этого не сделаешь, Синичкин.

– Почему же? – легким тоном ответствовал я.

– Да потому, что я – твоя заказчица! – прошипела она. – А ты работаешь на меня. И обязан выполнять мою волю! И если ты пойдешь против меня – я тебя засужу. Уничтожу!

– Ох, славная драка получится! – воскликнул я. – С одной стороны – твой папочка с его деньгами и продюсер Желдин. А противостоять тебе будет ГУВД Москвы, а также примкнувшие к нему силы ФСБ, следственного комитета и прокуратуры.

– Только не надо меня пугать своими ментовскими связями.

– А ты не пугай своими деньгами.

– Будь проклят тот день, когда я с тобой связалась!

– Ты еще будешь добрым словом поминать эту минуту. После того, как мы с тобой договоримся.

– Чего тебе надо, Синичкин? – сказала Мишель устало, и я понял, что она сдалась.

Видимо, просчитала в уме возможные варианты и поняла, что со мной бодаться ей не с руки.

– Чего ты хочешь?

– Давай заключим сделку.

– Какую еще сделку?

– Я никому и ни при каких обстоятельствах не расскажу, как вы подставили Василису. А ты взамен честно ответишь на мои вопросы.

– Честно? Хм. Честно. Ха! Ты веришь в честность?

– В твою? Нет. Но просто – есть ложь, есть истина. Есть вымысел, а есть факты. Вот и изложи их мне.

– Изложи, ложи… Все б тебе ложить, Синичкин… Давай, ложи тогда свой телефон на стол. И подойди сюда, ко мне, я тебя обыщу.

– Ты прям как босс наркокартеля, – сказал я, выкладывая сотовый на журнальный столик. – Боишься прослушки?

Она раскрыла мой телефон, вытащила батарейку.

– Подойди поближе. – Пробежалась своими сильными пальчиками по моим карманам и прочим укромным местам. Я заржал. – Ты чего?

– Боюсь щекотки.

– Юродивый, – брезгливо сказала она. – Одно слово – Синичкин.

– Да будет тебе, – увещевающе молвил я, – ведь мы – партнеры. Сейчас договоримся обо всем и доведем дело до конца, к всеобщему удовлетворению.

– На самом деле все из-за тебя! – озлобилась она. – Из-за твоей медлительности, Синичкин. Неповоротливости. Если б ты работал быстрее, ничего придумывать не пришлось бы.

– Давай по порядку. Кража была?

– Была.

– Настоящая?

– Хуже не бывает.

– И кто грабил, ты не знаешь?

– Представления не имею.

– А потом?..

– Потом Желдина вдруг осенило. Ведь мне, певице Мишель, пора раскручиваться. Он предложил: давай используем ситуацию с кражей для пиара. Но когда просто кража – какой там пиар! И от автографа битлов отдельно тоже не очень-то много рекламы. Потому что – неправдоподобно. А от двух этих событий вместе: «УКРАЛИ НЕИЗВЕСТНУЮ ПЕСНЮ БИТЛОВ!» – народ протащится. Конечно, хорошо было бы, чтобы его, допустим, у меня Пугачева скоммуниздила. Но как Примадонну-то под это подставишь! Хотя домработница, укравшая песню, тоже неплохо… Долгоиграющий пиар, понимаешь! Прикинь, сначала все говорят о том, что украли неизвестный песняк битлов. Потом – что нашли его. Затем – сделали экспертизу. После – исполнили, записали клип… И каждый раз обо мне пишут, пишут, пишут… Снимают, снимают…

– Ты мне лучше скажи: автограф – настоящий?

– А я откуда знаю! – окрысилась Мишель. – Он мне от матери достался, Джулии. Она верила, что настоящий. А маманя получила его от бабки моей, Натальи. Ну, ее я спросить не могу, она еще до моего рождения гробанулась.

– А поездка битлов в СССР?! – вскричал я. – Она-то была? Или это тоже мистификация?!

– Не знаю, Синичкин! Понимаешь, в точности – не знаю! Я документов архивных не читала. Все – по рассказам. Семейное предание. Да ты у деда Васнецова спроси, если тебе интересно. Мне он рассказывал, как дело было. И в мемуарах своих все подробно описал.

– Так он мемуары свои все-таки уже написал?

– Пишет. Точнее, диктует. Этой шлюхе, Толмачевой.

«Кто бы говорил о шлюхах», – подумалось мне, но я вернулся к разговору:

– Итак. Кража никак не раскрывалась. Ни милицией, ни мною. И Желдин решил – что?

– Он предложил прикинуться, что автограф тоже украли.

– А его – не украли?

– Нет.

– И как бумажка – и разные побрякушки – оказались в вентиляционной трубе у Василисы?

– Да проще простого. Мужичок с Коломенского проезда, с которым моя бывшая уборщица сожительствует, пьет. И вот дядя с деньгами (ну, деньгами в понимании мужичка, конечно) оказался рядом с ним в винном отделе. Тут же ему был готов в квартире на Коломенской и стол, и дом. Они вместе выпили, а потом хозяин благополучно заснул. И побрякушки можно было спрятать в его жилье где угодно.

– Неужели Желдин сам этим занимался?

– Он любит меня. И верит в наш проект.

– Давай вернемся к реальному ограблению. Тогда похитили только деньги? Или, – я вспомнил о том, как Бачеев в начале восьмидесятых выносил из квартир ограбленных женщин альбомы по искусству, – еще что-то?

Мишель небрежно махнула рукой:

– Стащили какие-то бумаги прадеда. Точнее, ксерокопии.

Я удивился:

– А почему Петр Ильич хранил их у вас?

– Не он хранил. Лет двадцать назад они попали в руки моей матери, случайно. Дед ей чемоданчик отдавал припрятать на время путча. А она их тайком отксерила. Ну, дедуля чемодан потом забрал, а копии – остались. Мамуля их хранила. И меня просила не выкидывать.

– И что в тех бумагах было?

– Банковские дела. Речь шла об иностранных банках. Швейцарских.

Тут уж я был не то что удивлен – поражен сверх всякой меры:

– И ЧТО?

– Ничего. Там номера банковских ячеек.

– Никогда не поверю, что ты не пыталась к ним подобраться.

– За дуру меня не держи, Синичкин! Конечно, пыталась. Желдин даже в Швейцарию специально ездил. Но ему сказали то же самое, что говорила мне мать: доступ закрыт. Нужен код. А его никто не знает. Разве что дед Васнецов. Но он никому не говорит.

– Для чего тогда хранить номера ячеек?

Она пожала плечами.

– А почему нет? Они есть не просят. Чемодан без ручки только носить тяжело. А когда он просто лежит – ничего страшного.

Я задумался. Очень похоже на почерк Бачеева. Сначала он крутит любовь с одинокой женщиной – Толмачевой. Она живет на даче, брать там нечего, однако есть квартира – пусть не ее, но другой одинокой дамочки. Происходит кража. Вот только… Неужели Бачеев нацеливался лишь на деньги и брюлики Мишель? Может, его целью были те самые бумаги? Старые ксерокопии? Номера ячеек в швейцарских банках?

А откуда он проведал про них? Может быть… Ведь дедуля Васнецов диктовал гражданке Толмачевой мемуары. Мемуары, мемуары… Н-да, запросто мог рассказать в них обо всем. Доверить свои тайны бумаге и, соответственно, Толмачевой. И рассказать потомству, как принес чемоданчик внучке. Но может, он доверил своей любовнице код? В восемьдесят лет люди способны на неожиданные поступки. Например, лишить наследства внучку и правнучку в пользу последней в жизни любви.

А, главное, в доме Васнецова были запасные ключи от квартиры Мишель Мониной, внучки битла. И Толмачева запросто могла их позаимствовать. Или сделать слепок.

– Знаешь, – молвил я, – мне надо поговорить с твоим прадедом. И с Толмачевой – тоже.

Девушка криво усмехнулась:

– После тех фоток, что мы им показали? Нет, без меня. Еще собаками потравят.

В качестве группы поддержки я взял с собой Римку. Надеюсь, ее обаяние поможет растопить сердце старичка Васнецова, оказавшегося столь падким на женскую молодость и красоту. А я возьму на себя Толмачеву – неужели не уболтаю дамочку средних лет, пусть изначально против меня настроенную?

Однако, когда мы вдвоем прибыли в Щербаковку, все пошло совсем не так, как я рассчитывал. Мы позвонили у калитки – нам ответил собачий лай. А потом – мужской голос: «Фу, Зара!» И калитку впервые отворил Сам – орденоносец, бывший секретарь ЦК и прочая, прочая. Он даже не спросил, кто там. При виде нас его лицо скривилось:

– А, это вы…

– Извините, Петр Ильич, – начал я, – нам с вами надо срочно поговорить. Речь идет о преступлении. Это моя помощница Римма.

– Заходите.

Старец был мрачнее тучи. Он даже никак не прореагировал на нечеловеческую красоту Римки.

Через заросли и валежник мы цугом проследовали к дому. Процессию возглавлял Васнецов, а замыкала Зара. От ее влажного дыхания за моей спиной мне казалось, что меня конвоируют.

Стол по-прежнему стоял на лужайке у дома – однако он был пуст. Да и вообще, мне показалось: в усадьбе что-то не в порядке. Словно здесь произошло нечто безмерно грустное. Может, виной тому был убитый вид Петра Ильича?

– Прошу, – старик показал нам с Римкой за стол.

– Где ваша помощница? – бодрым голосом спросил я.

– Ее нет. Она уехала.

– Куда?

– Молодой человек! Это не ваше дело! Вы сказали, что речь идет о преступлении. Каком? И при чем здесь мы?

– Помните, мы вам показывали фотографии Толмачевой вместе с мужчиной?

– И что?

– Знаете, я не хочу вас расстраивать, но этот человек на фото – опасный рецидивист, дважды судимый. Есть вероятность, что и ваша помощница Толмачева замешана.

С каждым моим словом лицо старца все более каменело. Но держался он хорошо. Конечно, для него это удар. Сначала узнать, что его последняя любовь изменяет ему с молодым (относительно него) мужчиной. Затем пережить ее отъезд. А потом услышать, что она не просто сбежала от него, но ушла к преступнику, рецидивисту. И, возможно, сама является соучастницей.

– Я не могу утверждать наверняка, – продолжил я, – но если Толмачева уехала вместе со своим любовником, очень вероятно, что ей угрожает опасность…

Я говорил скорее для острастки – но тут лицо старика дернулось. Он потер глаза ладонью, а потом закрыл их обеими руками.

– Поэтому прошу вас, – закончил я, – если вы имеете представление, где может находиться ваша помощница, пожалуйста, скажите нам.

И тут дед всхлипнул и проговорил:

– Она мне не помощница. Она – дочь.

– Дочь?! – воскликнули мы с Римкой хором.

– Вы правы, – подтвердил старец, – она сбежала с этим подонком. Мне кажется, они сегодня собрались уехать из страны.

Вот в такие моменты я чувствую себя как рыба в воде (а не когда мне приходится шевелить мозговой извилиной). Я вскочил. Наклонился к Васнецову, спросил:

– Когда она уехала?

– Ровно в десять. С чемоданом.

«Два часа назад, – промелькнуло у меня. – Это хорошо, еще есть время».

– Он заехал за ней? – наседал я на старца.

– Нет. На такси.

Я выпрямился, бросил Римке:

– Останешься здесь. – Она кивнула. – Я проверю квартиру Бачеева. – И я понесся к калитке.

Левой рукой я держал руль. Правой – набирал номер. Машина неслась по дачным улицам и колдобинам, стуча амортизаторами и вздымая пыль. Отчего-то мною владели мрачные предчувствия и почти навязчивая мысль, что надо торопиться. Я звонил своему другу подполковнику Перепелкину. Слава богу, он сразу ответил.

– Саня, прости, нет времени объяснять. Пожалуйста, срочно поставь в стоп-лист на границах двух человечков: один – рецидивист, неоднократно судимый, вторая – его сообщница. Оба подозреваются в совершении тяжкого преступления.

– Кем подозреваются?

– Мной, Саня, мной. Я тебя разве когда-нибудь подводил?

– Ладно, посмотрю, что могу сделать, – проворчал мой дружок. – Диктуй фамилии.

Тридцать километров от Щербаковки до квартиры Бачеева на юге я преодолел за полчаса. Неплохой результат по московским пробкам.

В подъезде сидела та же консьержка – вот повезло! Я заговорщицки наклонился к ней:

– Бачеев на месте?

– Да.

Еще одна удача!

– Он сегодня никуда не выходил?

– Нет, с вечера дома.

– У него там кто-нибудь есть?

Лицо профессиональной ябеды заблистало азартом. Она горячо зашептала:

– Да, женщина поднялась. С чемоданом. Такая, знаете ли, эффектная, молодящаяся. Я ее спросила, куда, а она мне и отвечает…

Я прервал тетку:

– Давно она вошла?

– Да уж, наверное, с час.

Я бросился к лифту. Что-то аж зудело внутри: скорей, скорей, скорей!

И мне, наверное, повезло. А может, нет. Но в тот момент, когда я выходил из подъемника на этаже Бачеева, я увидел на площадке его собственной персоной. Он катил за собой чемодан.

Подумать только! Ни минутой позже, ни минутой раньше! Чуть запоздай я – и он бы уехал. А приди раньше, и…

– Батюшки мои! – закричал я, раскрывая объятия. – Кого мы видим! Сколько лет, сколько зим! Колька! Колька Бачеев!

– Кто ты? – хмуро бросил он. – Я тебя не знаю.

– Как?! Это ж я! Пашка! Пашка Синичкин! Помнишь, в девяносто четвертом в «Ностальжи»? Я к тебе иду – а ты чего ж?.. Уходишь? Пошли, посидим, я пузырек принес!

Двери лифта благополучно закрылись за моей спиной. Я двумя руками стал с радостной и идиотской миной хлопать визави по плечам.

Он стряхнул мои руки.

– Пошел ты… Отойди. Я спешу.

– Да куда тебе спешить!

Я по-прежнему не давал ему прохода и был готов к тому, что он вот-вот взорвется. Он и взорвался.

Его правый кулак без дальнейших разговоров полетел мне в лицо. Я ушел от удара – разве что по скуле чиркнул его перстень. Левая его рука следом стукнула мне по печени – нет, стукнула бы, когда б я не прикрылся локтем.

И тут наступил мой черед. Я ударил его правой по незащищенному кадыку.

Гангстеры на зонах многому, конечно, учатся. Однако подготовка по боевым единоборствам в школе милиции, как показывает практика, поставлена качественнее.

Глаза Бачеева выкатились из орбит. Он захрипел, перестал дышать – и упал навзничь, опрокинув свой чемодан.

Я нагнулся над ним. Пульс был. Тогда я достал из кармана пластиковый наручник и приковал злодея к перилам. Затем проверил карманы его белой отпускной куртки. В одном обнаружился паспорт со швейцарской визой на его имя. В паспорт вложен самолетный билет, рейс в Цюрих, вылет сегодня, через четыре часа. В другом кармане – пара листков. На них – название банка в Цюрихе и ряд цифр. Я сунул бумаги себе в карман.

В брюках у гангстера лежали ключи от квартиры. Я вытащил их и бросился к двери. Открыл, вбежал…

И я сразу понял, что все-таки опоздал. В прихожей валялся нераспакованный чемодан, а рядом в неловкой позе, лицом вниз, лежала женщина. Затылок ее был весь в крови. Мне даже не требовалось заглядывать ей в лицо или лезть в сумочку за документами. Увы, то была Любовь Толмачева.

В то же самое время моя Римка нянчилась с Петром Ильичом. Он, всегда уверенный в себе и бодрый, за пару минут резко сдал. Ссутулился, растекся по креслу. Его огромные кустистые брови горестно опустились. Моей помощнице стало жалко старика до слез.

– Может, вам принять что-нибудь? – участливо спросила она. – Корвалол, валокордин, нитроглицерин?

– Нет-нет, девонька, все нормально.

– Тогда я сделаю чаю.

Римма Анатольевна может быть хозяйственной, когда захочет. Вмиг на столе под яблоней появился чайник, несколько сортов варенья, конфетки и даже вазочка с полевыми цветиками (иссыхавшими на жаркой веранде). Легкими штрихами создавать уют – стиль рыжекудрой красотки.

Она налила вымирающему динозавру чаю.

– Вы как любите: с сахаром, молоком, лимоном?

– Без всего. Просто чай. Теперь уже некрепкий.

– А я думаю, раньше любили все крепкое? – подлизалась Римка.

– Еще какое! – Дед даже улыбнулся.

– О, вы такой интересный человек! И с Брежневым работали, и с Горбачевым… А Сталина видели?

– Бог миловал… Да, теперь понятно… – вдруг омрачился он и замолк.

– Понятно – что?

– Почему она так торопилась с моими мемуарами. И она ведь их закончила буквально вчера! И – сбежала.

– А вы, – осторожно спросила Римма, – правду сказали, что она – ваша дочь, или просто фигурально выразились?

– Правду-правду, – проворчал дед. – Куда уж правдивее!

– Как интересно!

– Ну, конечно, – с усмешечкой заметил Васнецов, – девушек больше всего волнуют не Горбачев, не Брежнев, не политика и даже не битлы. Девушек больше всего волнуют внебрачные дети.

– Ну почему, – игриво отвечала Римка (старик был из тех, с кем до сих пор, несмотря на его ужасающий возраст, хотелось говорить игриво), – сильные мужчины нас тоже очень волнуют.

– Да, жаль, что я к красивым девушкам уже равнодушен, – и Петр Ильич потрепал ее обнаженное плечо. – А ведь когда-то не сдержался, несмотря на партийную дисциплину, хотя партийная дисциплина была, знаете ли, суровой штукой.

Маруся смотрела на него так откровенно, со столь очевидным вызовом загородив своим торсом выход из тесной ванной, что Петру Ильичу просто ничего не оставалось, кроме как обнять обеими руками ее за талию. Девушка чуть задрожала, но одновременно и обмякла в его объятиях. «Ох, я так волновалась из-за своих ошибок», – промолвила она и преклонила голову на грудь Васнецову. Снизу вверх глянула на него зовущим и все разрешающим взглядом – и он, разумеется, поцеловал ее.

– А что было дальше? – спросила Римма Петра Ильича.

– А что – дальше? Дальше я вернулся в Москву, и у меня начались серьезные неприятности на службе – во многом потому, что я взял на совсекретную операцию в Комсомольск-17 родную дочь плюс внучку члена Политбюро. И поэтому, дескать, операцию провалил. А вскоре меня убрали подальше от Брежнева и выяснилось, что Наташа (моя законная и родная дочь) беременна и надо устраивать ее жизнь… Словом, я постарался забыть про свое приключение, и сама судьба помогла мне в этом – завернула так, что стало не до воспоминаний. В общем, я жил, как будто ничего и не случилось тогда. И знать не знал, что у меня растет еще одна дочь… А оказывается, наша мимолетная встреча с Марусей (я, честно говоря, и имя-то ее быстро забыл) вон какие имела последствия! А Маруся, как узнала, что беременна, решила аборт не делать. Невзирая на будущую безотцовщину, порушенную карьеру и прочее. И меня искать не стала. И закладывать меня – тоже. А ведь могла. И тогда испортила бы мне жизнь окончательно. Но Маруська – молодец! Сильная женщина. Ох, сильная. Ее, конечно, по службе стали пинать (а она ведь в КГБ работала, старший лейтенант): как она могла, да кто отец ребенка, да покайся на партсобрании. А она сказала: с кем спала – мое личное дело, и не лезьте ко мне в душу своими сапогами. Молодец! Смелая оказалась девчонка.

– И она к вам не обращалась? За помощью, к примеру?

– Нет. Я же вам говорю: ни разу. В общем, в ноябре шестьдесят восьмого она родила – чуть недоношенная девочка оказалась, но ничего, выходили, у комитета хорошие больницы всегда были, роддома в том числе. А она еще хитростью в Москву в командировку напросилась – поэтому в роскошных условиях рожала, в столичном госпитале… Ну, а как родила, Марусю за штат вывели – конечно, с крошечным ребенком она для оперативной работы не годилась. Разумеется, пристроили ее на гражданке – тогда ведь декретный отпуск всего три месяца был. Пошла она на швейную фабрику, сначала «подснежником» в комитет комсомола – знаешь, что такое «подснежник»?

– Нет, – честно отвечала Римка.

– «Подснежниками» в советские времена называли людей, которые числились на службе в отделе кадров, к примеру, или по технике безопасности, но занимались общественной работой: в парткоме, или профкоме, или комитете комсомола… И вот Маруся пошла по общественной линии. К тому же комитетчик – он бывшим не бывает, ты ж меня понимаешь…

– В смысле? – слегка закосила под дурочку моя помощница.

– В смысле, – сердито пояснил бывший помощник Брежнева, – что докладывала она куда следует о настроениях, тенденциях, мнениях, царивших в рабочей среде… А потом ее в партком избрали, а вскоре освобожденным секретарем фабрики она стала – в тридцать пять лет, неплохая карьера, правда?.. Ну, и девочка Любочка росла – садик, потом школа…

– И вы так-таки ни о чем не знали?

– Я же говорю – не знал. Вплоть до девяностого года. А тогда меня вдруг Маруся нашла. В те времена я ведь на самом верху был. Можно сказать, третий человек в стране после Михаила Сергеича и Николая Иваныча. А то и второй. Хотя, может, четвертый или пятый. Но чего уж теперь считать! Однако я все равно намного доступней был, чем нынешние бонзы. Сейчас, говорят, миллион долларов стоит, чтобы к нашим руководителям на прием попасть. А в девяностом, при проклятых коммунистах, – всего-то одно письмо мне по самой обычной почте Маруся послала. Изложила ситуацию, конечно, не впрямую, а экивоками, эзоповым языком. Дескать, привет вам из Комсомольска-17, из шестьдесят восьмого года. Я вам тогда помогала туалетную бумагу для иностранного квартета доставать. В жизни у меня все хорошо, дом полная чаша, дочка растет, уже взрослая, двадцать два, и потому хотелось бы встретиться, повидаться… Помощники мои послание прочли, заинтересовались, мне доложили. А я все понял и Марусю к себе пригласил.

– Ой, как интересно! – воскликнула Римка. – Встреча через двадцать лет!

Старик покивал.

– Но я Марусю, признаться, не узнал. Не потому, что она сильно сдала – хотя, конечно, когда тебе под пятьдесят – выглядишь совсем иначе, чем в двадцать пять. Не в том дело. Мы знакомы-то всего один день были… Назавтра после нашей ночи в военном городке меня отозвали в Москву… Вот и забыл я ее лицо… А тогда, в девяностом, она за дочку, за Любу, приехала просить. Если б не девочка, сказала, я ее, Марусю, никогда б и не увидел. А нынче ребенок замуж выходит. Познакомились они с женихом на Волге, в речном круизе. Парень сам родом из Куйбышева (то есть теперешней Самары). Девочка там никого не знает. А из Владика на свадьбу к ней мало кто поедет. Билеты чрезвычайно дорогие. Только сама Маруся да наилучшая Любина подружка-свидетельница. Вот они меня и просят: у дочурки на свадьбе быть посаженым отцом. Не надо, сказала Маруся, расшифровываться и афишировать, что я ее родной отец. А просто – побывать. К венцу, что называется, подвести.

– И вы согласились? – полюбопытствовала Римка.

Все, что касалось свадеб, вызывало в ней, как во всякой незамужней девице, живейший интерес.

– Разумеется, я не поехал, – отрезал Васнецов. – Получилось бы крайне неудобно, да к тому же дела… Однако я, конечно, оказал Марусе и Любе посильную помощь. В результате обком свадьбу им в Самаре устроил по высшему разряду. А впоследствии я больше не терял их из виду. И мне Маруся порой позванивала. А потом, когда моя супруга, Валечка, скончалась, – старик сморгнул внезапно набежавшую слезу, – Маруся снова вышла на связь, выразила соболезнование, спросила, не нужна ли помощь, рассказала, что сама уже давно на пенсии, живет по-прежнему одна…

«Хотела к старику просвататься», – смекнула Римка, однако вслух ничего не сказала.

– И Маруся предложила, – продолжил он. – Знаешь, говорит, наша с тобой Любаша недавно развелась, тяжело переживает развод, мыкается от одиночества, хочет начать все сначала, резко сменить и место жительства, и образ жизни. Может, спрашивает, тебе нужна помощница по хозяйству? Люба, сказала она, девушка аккуратная, чрезвычайно порядочная, умная, хорошо готовит. А если ты мемуары пишешь – умеет стенографировать, печатать… Что ж, я поразмыслил – почему бы и не повидаться с родной дочерью для начала? – и пригласил Любу к себе. Она мне понравилась. Я оставил ее. А то, что она – моя внебрачная дочь, мы решили не раскрывать. Зачем травмировать и Мишель, и Юлию, и других членов семьи?

– Почему она вдруг уехала от вас так спешно? Сегодня?

– К сожалению, молодое поколение сейчас поклоняется одному богу, – издалека начал старик. – И это не Будда, Магомет или Христос. Или даже – коммунизм. Можете со мной спорить, но в наши времена люди были чище. Пускай богами тогда были социальное равенство, Ленин и вожди. А теперь объявили свободу совести. Хочешь – Иегове поклоняйся, а хочешь – Шиве. Но все молятся золотому тельцу. И ради НЕГО готовы на все. Моя дочурка, оказывается, тоже. Да, – скорбно покивал старик, – она, выходит, способна и на хитрость, и на подлость, и на предательство.

– Почему вы о ней так?

– Я ведь ей сказал третьего дня кодовые слова.

– Поздравляю тебя, Юлия, поздравляю, дорогая внученька.

– Спасибо, дедуля.

– И вас, молодой человек, также поздравляю.

– Петр Ильич, зовите меня, пожалуйста, по имени и на «ты». Просто Евгений.

– Я вам того же позволить не могу.

– Я и не претендую. Вы, Петр Ильич, великий человек. К тому же намного старше меня.

– Последнее, увы, бесспорно.

Свадьбу Джулия Монина и Евгений решили играть в усадьбе деда в Щербаковке. Время было такое. С ресторанами – полные непонятки: куда идти, какие цены, не отравят ли? «Прага» закрыта, «Славянский базар» тоже. А заведения из новых – там ведь одни толстосумы в малиновых пиджаках гуляют. И подстрелить могут ненароком. В дома приемов тоже при новой власти да после дедовой отставки не попадешь. Вот Петр Ильич и предложил, очень кстати, любимице внучке Юлии гулять на своей даче. Он же выписал бывших кремлевских поваров и официантов: умелые, вышколенные, бравые. Словом, стол и обслугу удалось организовать на высшем уровне.

А гостей оказалось немного. Приехали родители Евгения – провинциальные, испуганные. Они были подавлены высотой, на которую взлетел их сынок. Подумать только, цековская дача! Щербаковка! Дед невесты – тот самый знаменитый Васнецов!

Плюс пара друзей-свидетелей. Да маленькая, своенравная дочь Юлии, егоза Мишель. И, разумеется, величавая бабушка Валентина – она всем на даче заправляла.

Погода стояла теплая, и накрыли в саду. Посидели за столом на двенадцать кувертов, выпили за молодых, прокричали «горько». Встали размяться и покурить. Заиграл небольшой оркестрик: аккордеон, саксофон, ударник. Сначала по просьбе невесты грянули «Мишел». Жених протанцевал с Джулией первый танец. Потом заиграли «В парке Чаир распускаются розы…». И вот тут Юлия сама пригласила деда на вальс. Тот, разумеется, не смог отказать любимице.

Они кружились на небольшой вымощенной плиткой площадке. Прочие гости любовались ими. Платье, ослепительно-белое, невесте шили в бывшем ателье ЦК. Васнецов и костюм летний, и галстук приобрел еще в бытность свою в Нью-Йорке. Внучка была восхитительна красой невесты. Дед хорош как властный мужчина в своем позднем, шестидесяти-с-чем-то-летнем соку.

– Ох, дедуля, я так рада, – сокровенно выдохнула девушка.

– Ты любишь его?

– Сначала мне казалось – не очень, а теперь я понимаю, что да. Но ведь это не главное. Главное – он любит меня. И Мишель. И будет о нас заботиться всю жизнь.

– Хотелось бы верить.

– А ты, деда, не очень любишь Евгения, да?

– Какое это имеет значение! Мне с ним, слава богу, не жить.

– Тебя бы ни один мой жених не устроил.

– Я согласен даже на идиота Ельцина, лишь бы тебе было хорошо… Скажи лучше: вы где собираетесь жить? У тебя на Чистых?

– Нет, – покачала головой невеста, – мы уезжаем.

– Куда?

– За границу. Сначала в Германию, а там посмотрим.

– Вот как!.. И что вы будете там делать?

– Женя разворачивает свой бизнес. Покуда маленький.

– Что еще за бизнес?

– Пока рано говорить. Нам нужны инвестиции. Первоначальный капитал. Тогда и раскрутимся.

– Кто ж вам даст этот первоначальный капитал?

– Ты, дедуля.

– Я? А что у меня есть – кроме этой дачи?

– Ну, точнее, не ты, а твоя партия. Бывшая партия.

– Что ты имеешь в виду, Юля?

– Давай оставим гостей. Пойдем, поговорим. Втроем, с Евгением. Тем более мы завтра уезжаем, больше пообщаться времени не будет.

Юлия высвободилась из объятий старика, оркестр стих, а потом заиграл аранжировку «Странника в ночи». Юля сделала знак, и к ним подошел Евгений. Васнецова неприятно резануло то, что тот тоже будет присутствовать. Неужели он сам с внучкой больше никогда не сможет поговорить тет-а-тет? Неужто отныне всегда и всюду в их отношения будет совать свой нос ее противный муж?

Троица медленно прошла к дому и поднялась на крытую террасу. Евгений сам, словно был здесь хозяином, налил себе виски, достал из холодильника лед. И сей жест снова неприятно поразил Петра Ильича. Он не спешил заводить разговор. Давний принцип: тот, кто на совещании главный, должен высказываться в конце, после всех. А Васнецов до сих пор ощущал себя главным. Уж во всяком случае, среди домашних.

Юля переглянулась с новоиспеченным мужем, и начал Евгений:

– Петр Ильич, я не сторонник лезть без спросу в чужие дела. Но то, что мы с Юлией предлагаем, может принести всем нам весьма большие дивиденды.

Жених сделал паузу, но так как никаких вопросов или комментариев не последовало, продолжил:

– Помните, Петр Ильич, те непростые дни августа девяносто первого? Путч, танки на улицах? – Так как вопросы были риторическими, Васнецов опять промолчал. А Евгения не смущали паузы в диалоге. Он продолжил: – Однако я благодарен тем событиям хотя бы за то, что они помогли мне снова обрести Юлию. Мы неожиданно встретились, и она одарила меня своей любовью. А я всегда ее любил, и она знает это.

Юлия послала своему мужу благодарную улыбку. Тот поклонился ей с бокалом в руке. «Что-то есть в этом Евгении неприятное, фальшивое», – подумал дед, но от комментариев воздержался. А тот вырулил, наконец, на главную тему (как почувствовал Васнецов).

– В те самые дни, как рассказала мне Юлия, вы появились у нее на Чистых прудах. И отдали ей на хранение некий чемоданчик. Опасное, на мой взгляд, мероприятие. А если бы силы демократии не победили? Если б восторжествовала реакция? Джулия могла бы тогда пострадать из-за тех документов…

– Да, дедуля, – быстро вклинилась внучка, – я знала, что находится в том чемодане. Я открывала его. Больше того: я даже сделала ксерокопии некоторых документов, что там содержались.

Петр Ильич с трудом сдержал негодование. «Поистине, в наши дни никому нельзя доверять, – подумал он. – Даже собственной внучке».

– На первый взгляд в тех бумагах не было ничего интересного: наименования, цифры… – вела свою тему Юлия. – Но однажды я показала эти документы Евгению. И он, недаром, что международный экономист, просветил меня: это – номера ячеек в швейцарских банках. И я подозреваю, что именно там хранится так называемое золото партии – правда, деда?

Васнецов опять ничего не ответил, и тогда взял слово жених. Он выглядел очень деловитым – в смокинге, с бабочкой, с бокалом виски в руках.

– Я навел справки. Очень осторожно. Сейфы есть. И доступ к ним анонимен. То есть открыт не какому-то определенному лицу или лицам. А любому человеку. Правда, для этого надо знать кодовое слово. Или – слова. И мы с Юлей полагаем, что вы, Петр Ильич, их знаете.

Старик ждал: когда же этот молокосос выложит, наконец, чего он хочет. А тот не смущался и не тушевался.

– И мы с моей женой просим вас: откройте эти кодовые слова нам. Разумеется, не забесплатно. Все деньги, что вы добудете для нас, мы пустим в дело. До копейки, до шиллинга, до цента. Я сделаю все для того, чтобы обеспечить вашей внучке Юлии и правнучке Мишель достойную жизнь. – Евгений заслужил новый признательный взгляд от молодой жены. – Я ни доллара, ни марки, ни фунта не потрачу на себя или на развлечения. И я не сомневаюсь, что мой бизнес достигнет успеха, в какой бы стране я его ни вел. И я предлагаю вам, дорогой Петр Ильич, заниматься НЕ благотворительностью. Я сам, замечу в скобках, благотворительность ненавижу. Я делаю вам коммерческое предложение. А именно: в обмен на ваши вложения вы будете иметь долю двадцать пять процентов в наших с Юлей будущих предприятиях…

Васнецов отрицательно мотнул головой, а внучатый зять понял сей жест как начало торговли и быстро поправился:

– Тридцать процентов.

Петр Ильич обвел молодых взглядом. «Она, разумеется, целиком на стороне мужа, – горько подумал он. – Что ж, мы с Валечкой сами виноваты. Вырастили поколение, у которого нет ни порядочности, ни чести. Стали бы я или моя Валентина лазить в чужие бумаги – а тем паче копировать их? Стали бы мы просить деньги, которые нам не принадлежат? Вопросы риторические. Для людей нашего времени (за исключением, разумеется, всяких выродков) на них существует лишь один ответ».

И он произнес этот ответ вслух:

– Нет.

И хоть тон его звучал категорично, Евгений опять словно не понял и назвал новую сумму:

– Тридцать пять.

– Знаешь, Женя, я не торгуюсь, – Петр Ильич воспользовался любезно данным ему правом (по имени и на «ты»). Голос его звучал крайне строго. – Я тебе отказываю. Категорически. Могу объяснить почему. Это не принадлежит тебе. Или Юле. Или даже мне. Это – чужое, товарищи. А взять чужое – все равно что украсть.

– Но деда!.. – страдальчески воскликнула Юля. – Это принадлежало вашей партии. А партии больше нет. Она распалась, кончилась! Она – труп!

– Это не дает нам права быть шакалами.

– Никто не дает тебе права сидеть на этих деньгах, словно собака на сене! – раздраженно выкрикнула Юлия.

– Повторяю еще раз, – сухо проговорил Петр Ильич. – Нет.

– Господи! Правильно бабушка называет тебя непроходимым упрямцем!

– Петр Ильич, вы могли бы обеспечить свою любимую внучку и правнучку тоже…

– Нет, нет и нет. В других обстоятельствах я бы попросил вас немедленно убраться из моего дома, но сегодня как-никак у вас свадьба, и я в какой-то степени на ней являюсь гостем. Но никогда – слышите, больше никогда! – не заговаривайте со мной об этом жульничестве.

– Что ж, – ледяным тоном произнес Евгений. – Я все равно построю свою деловую империю. Только без вас, Петр Ильич, и ваших поганых денег. Но в ней уже не найдется для вас места. Пойдем, Джулия.

– И что же? – живо спросила Римка. – Создал Евгений свой бизнес? Обошелся без вас?

Старик усмехнулся.

– Бизнес – да, создал. Но, конечно, не империю. Есть у него своя компания. Неизвестная миру. Они торгуют лекарствами – с Россией и другими странами третьего мира. Обеспечены выше крыши. Все атрибуты мещанского благополучия: загородный дом, пара машин, яхта, отдых в экзотических краях. Увлечения Мишель, вон, финансируют. Певицей вознамерилась стать, подумать только! Любят девочку безумно. А общих детей у Джулии с Евгением так и не появилось. Говорят, они старались – но не вышло. А теперь уж, видимо, поздно: все-таки Юлии за сорок…

– Ну, сейчас сорок для роженицы не возраст, – утешила его Римка.

– Может быть, да только я вряд ли еще одну правнучку (или правнука) повидаю.

– Вы еще очень бодры, – моя помощница опять выступила в роли матери Терезы. – А Мишель скоро выскочит за кого-нибудь замуж.

– Я не о том, – скривился старик. – Ведь мы со дня их свадьбы, с того памятного разговора, ни с Евгением, ни с Юлией больше не виделись. Как отрезало. Они даже не звонят, не пишут. Я удивляюсь, почему они мне с Мишель-то не запрещают, слава богу, общаться. Но и Мишенька – холодна, суетна, высокомерна. Не иначе, сказалось влияние Евгения. Тот, надо отдать ему должное, очень сильный, волевой человек. Он и жену, и падчерицу под себя подмял…

– И поэтому, – напрямик заявила Римка, – вы сказали код от партийных сейфов не Юлии и не Мишель. Вы поведали его вашей незаконнорожденной дочери Любе.

– Ох, девушка, не будь вы столь милы, я бы давно выставил вас вон! А вам, только из уважения к вашим зеленым глазам и роскошным кудрям, я говорю просто: не ваше дело.

– Вы не доверились Джулии, а доверились Любови, – безжалостно констатировала Римка. – Но ведь Любовь тоже не одна. У нее есть ухажер, некто Бачеев. А он, насколько я понимаю, троих ваших Евгениев стоит.

– Повторяю еще раз: не суйте свой нос в чужие дела! Третьего предупреждения не будет. К тому же что такое кодовое слово?! Ну, сказал я ей!.. Вырвалось само, когда я диктовал мемуары. Хотел на доченьку впечатление произвести. Да ведь оно – ничто! Ничего оно не дает, если не знаешь названия банков, номера сейфов. А ни Люба, ни Бачеев их не знают.

– Знают, – кивнула Римма.

– Что?

– Они обокрали квартиру Мишель. Люба (или Бачеев, что одно и то же) украла ксерокопии с этой информацией. Поэтому теперь им ничто не помешает вскрыть ваши швейцарские сейфы.

Старик схватился за голову.

Они никогда не афишировали свои встречи. Зачем? Чтобы желтые газеты взвыли первополосными заголовками: «БИТЛЫ ОПЯТЬ ВСТРЕТИЛИСЬ!» Или даже: «РИНГО И ПОЛ СКОРО ВЫСТУПЯТ ВМЕСТЕ!»

Нет, свидания происходили втайне. Секретарь заранее заказывал самолет, в оговоренный день к крыльцу усадьбы подавали лимузин. Пол садился в него и мчался в аэропорт, где его уже ждал под парами частный лайнер. Затем – перелет в компании роскошных стюардесс, которым невероятно льстило обслуживать столь знаменитого пассажира. А потом – девятиметровый «Кадиллак», и вот уже Ринго встречает друга на пороге своего дома. Слава богу, папарацци и поклонники дежурили у домов обоих уже далеко не всегда. «Сик транзит глория мунди, – думал по этому поводу начитанный Пол и добавлял: – И слава богу». Ему меньше всего хотелось видеть толпы восторженных поклонников и поклонниц. Сыт по горло. И постоянная опаска: вдруг кто-нибудь выхватит пистолет, как Чапмен. А в ходе последнего гастрольного тура он поймал себя на мысли, что фанаты его уже ничуть не трогают и совсем не возбуждают.

Вот посидеть с другом за бокалом виски – дело другое. Они давно уже сговорились: ни слова о болячках. А о чем тогда беседовать семидесятилетним монстрам рока? О, тем, знаете ли, находилось великое множество! Музыка. Лошади. Спорт. Деньги. Бабы – вчерашние, нынешние и, будем надеяться, грядущие. Ну и конечно, их общее прошлое. Они неизменно поминали Джона, и Джорджа, и Брайана. Однажды прямодушный Ринго – до сих пор что на уме, то и на языке – с повлажневшими глазами спросил: «А вдруг мы, все вместе, снова соберемся – там?» – и ткнул пальцем в небеса. На что Пол ответил до чрезвычайности уверенным голосом: «Конечно, соберемся! Как может быть иначе?!»

В этот раз заговорили о том, как у них чертовски легко все получалось в молодости.

– Помнишь, – мечтательно сказал барабанщик, – Брайан говорил, что мы любой продукт жизнедеятельности можем превратить в бриллиант?

– Да, – подхватил сэр Маккартни, – так и было. Любую чепуху, которую мы написали на коленке, теперь выпустили миллионными тиражами.

– А сколько мы всего порастеряли.

– Да, и крали у нас эти черновики, и в каминах мы их сжигали…

– Ну, если б все сохранилось, был бы ты на пару сотен миллионов богаче. Подумаешь.

Пол расхохотался.

– А мне, знаешь, чего жаль? – задумчиво произнес Ринго. – Песни, которую я написал в России. Для русской девчонки. Не побоюсь этого слова, шедевр.

– Как «Осьминожий сад»?

– Лучше. Попытался вспомнить – не могу. Все ускользает: и мотив, и лирика. Только отдельные слова помню: «Сноу-тайм, сноу-вайт, сноу-вайф»… А как ты думаешь, тех русских девчонок посадили? За связь с нами? Я свою часто вспоминаю… Казалось: сколько их было, таких поклонниц! А вот поди ж ты! Россия! Редкое сочетание ума, чистоты и невинности… И любви… Нет, правда, ты думаешь: их действительно посадили, как нас стращали?

– Нет! Мы же никому не рассказали про наши русские приключения, как и обещали этим чекистам. К тому же, знаешь, я ведь тридцать пять лет спустя нашел свою Нину.

– Да ты что?! Ты не рассказывал!

– Представь себе! Когда ездил с туром в Москву в две тысячи третьем, попросил организаторов, чтобы они ее отыскали. Не знаю зачем. Никогда так не делал. Ни с кем. Нигде. А тут пробило (как молодые говорят) на ностальгию. В общем, нашли мне ее, Нину. Пятидесятилетняя матрона. Но выглядит очень неплохо. Я выделил полчаса для разговора. Подарил ей наш диск. Тот самый, «Сержант Пеппер», о котором мы с ней в ту ночь разговаривали. Спросил, может, помочь ей деньгами. Она рассмеялась: «Я, конечно, не так богата, как вы, сэр Пол, однако, поверьте мне, ни в чем не нуждаюсь». Обеспеченный муж и все такое. А знаешь, кем она тогда, в шестьдесят восьмом, была?

– Школьницей? – наивно поинтересовался Ринго.

– Не в этом дело! Из-за чего нас быстренько тогда из Советского Союза выставили?

– Ну?

– Внучкой члена Политбюро. А Политбюро – это у русских правительство тогда было такое. Ареопаг правителей. Человек восемь Самых Главных. А сейчас у них таких двое. Демократия.

Однако Ринго не интересовало политическое устройство России.

– А моя? – вскинулся он. – Как же ее звали-то? Ты у своей не спросил про нее?

– Конечно, спросил. Твоя Натали довольно рано вышла замуж за известного хоккеиста, у нее дочка родилась, Джулия, а теперь есть и внучка по имени Мишель… Только вот она сама, Наташа, погибла. В автомобильной катастрофе. Уж четверть века назад, наверное.

– Ох, как жалко!.. Я ее и правда часто вспоминал. И даже думал: та русская Натали – одна из немногих девчонок на всем белом свете, на которой я мог бы жениться не раздумывая. Давай, Макка, помянем ее.

То было наше первое совместное путешествие.

Мы бы уехали раньше, да только у меня, как оказалось, закончился загранпаспорт. Пока его оформляли, мы успели, что называется, как следует проверить свои чувства.

Но жениться пока не женились. Не скрою, виной тому был я. Римка готова бежать под венец хоть завтра. Но, во-первых, после тридцати старому холостяку (к каковым я себя отношу) решиться на перемену образа жизни особенно сложно. А потом – женщины меня все-таки предавали (одна Калашникова со своим итальяшкой чего стоит!). Поэтому я не готов безоглядно отдать всего себя даже хорошо знакомой девушке.

Однако мы с Риммой – вместе.

С того самого дня, как завершилось расследование, которое я назвал для себя «Дело о внучке битла». Слишком ярок и заметен (для меня) был афронт с Мишель Мониной. Поэтому я попытался его компенсировать любовью с более мирной особой. Мы с Римкой сначала выпили в офисе, потом зарулили в бар, затем на такси отправились к ней на «Академическую»… И проснулись утром в объятиях друг друга. И, что самое интересное – МНЕ ПОНРАВИЛОСЬ. Была суббота, Римма приготовила мне завтрак, и мы не расставались целый день: поехали на водохранилище, ночью сходили в кино… И с тех пор вместе, вот уже три месяца.

Разумеется, с Мишель я больше не вижусь – однако много слышу про нее. Ее мечта о пиаре сбылась. Она при соучастии своего любовника и продюсера Желдина активно делает музыкальную карьеру. Ее песня «Сноувайт», написанная якобы Ринго Старром (а может, и вправду Ринго Старром?), прогремела не только в России, но и за границей. Действительно, очень яркий и запоминающийся оказался у нее мотив.

Разумеется, представители обоих оставшихся в живых битлов выступили с опровержением. Однако эту историю все равно на разные лады склоняли в последние месяцы таблоиды и телевидение по обе стороны Атлантики: о якобы таинственной и секретной поездке «Битлз» в СССР в феврале шестьдесят восьмого. В ответ на обвинения в подлоге Мишель потребовала у бывшего ударника популярного ансамбля генетической экспертизы. Скандал вспыхнул с новой силой.

Человек, который мог бы пролить свет на эту историю, Петр Ильич Васнецов, интервью категорически не дает. Он по-прежнему живет в своем имении в Щербаковке. Переживания не слишком сказались на его здоровье – он разве что слегка похудел и осунулся. Но по-прежнему гуляет ежедневно по два часа.

Любовь Толмачева, получившая от руки своего любовника сотрясение мозга, полежала в больнице – и вернулась на дачу к Васнецову. Он простил ее.

Навещает Петра Ильича и его правнучка Мишель. Только отношения с внучкой Юлией (и Евгением) у деда так и не восстановились.

Все преступления, случившиеся в рамках «Дела о внучке битла», правоохранительным органам (не без моей подсказки) удалось списать на Бачеева. Он, оказывается, ограбил квартиру Мишель (что соответствует действительности). Похитил оттуда драгоценности и шубы (правда). И автограф с песней битла (вранье). Пальчиков своих ворюга в квартире на Чистых прудах не оставил – зато не поскупился на пару волосков с рук и шерстинки с куртки. Их сравнили с материалом, что нашелся в его квартире. Провели ДНК-экспертизу. Образцы идеально совпали.

Кроме того, на грабителя и мошенника повесили другие противоправные деяния. И это устроило всех (включая нас с Римкой). Итак, именно наш злодей, по выводам следствия (а не продюсер Желдин, как было на самом деле), проник обманным путем в квартиру Василисы Кирпиченко. С целью отвести от себя подозрения он якобы подбросил ей драгоценности и автограф с легендарной песней. Ну а затем анонимным звонком навел правоохранительные органы на Василису.

В итоге бедную женщину освободили из-под стражи и сняли с нее все обвинения. Ну а Мишель поступила благородно: выплатила мне за раскрытие дела гонорар. Несколько меньший, чем обещала, но все-таки.

Бачеева так и не нашли.

В тот день, когда мы с ним столь впечатляюще познакомились на лестничной площадке, он попытался пересечь границу в аэропорту Шереметьево. У него при себе был загранпаспорт и билет на Цюрих. Злодей благополучно зарегистрировался на рейс и прошел таможню.

Однако я ведь не зря звонил тогда своему корешу Перепелкину с просьбой поставить Бачеева в стоп-лист на границах. Подполковник выполнил мой заказ. В итоге: когда преступник протянул пограничнице паспорт, случилась очевидная заминка. Прапорщик принялась куда-то звонить. И тогда нервы Бачеева не выдержали, и он, оставив в руках девушки свой документ, сбежал.

Ему удалось выбраться из переполненного милицией аэропорта, и он исчез где-то на просторах России. Пока его не нашли.

– Как ты думаешь, – вдруг спросила Римка (она сидела рядом со мной в самолетном кресле), – а почему Бачеев ударил тогда по голове свою кралю Толмачеву?

– Как почему? – удивился я. – Чтоб не делиться.

– А как бы ты поступил на его месте?

– Что значит «как»? Точно так же.

– Да ты шутишь, Пашенька! Оговариваешь себя. Ты не такой. Ты до-о-обрый!

Я пожал плечами.

– Ты меня еще не знаешь. Легко быть добрым, когда речь идет о сотне до зарплаты. А когда в руках миллионы, еще неизвестно, как ты себя поведешь.

– Очень жаль, что Бачеев перед своим исчезновением так и не сказал никому кодового слова, – вздохнула Римка. – Я бы тебя проверила.

И тут я вспомнил день, когда настиг злодея близ его квартиры. Итак, в прихожей лежит бездыханная Толмачева. На лестничной клетке валяется столь же безжизненный Бачеев. Что делать? Главное – оказать помощь пострадавшему, и только потом заниматься преступником – это в меня крепко вбили еще в милицейской школе. Я и поступал по инструкции. Толмачева была жива, пульс – ровный, она дышала и постанывала. Скорее всего, ЧМТ, подумал я и вызвал «Скорую».

А потом вышел к лифту и занялся Бачеевым. С ним я не церемонился. Отвесил пару пощечин. Злодей открыл глаза. Увидел меня и прохрипел:

– Ты не мент.

– С чего ты взял?

– Отпусти меня. Я тебя знаю.

– Знаешь? Ну, и кто я?

– Ты частный сыщик. Мне Любка рассказывала. Слышь, отпусти.

– Правильно мыслишь. Я – сыщик частный. То есть работаю за деньги. Понял, о чем речь?

– Я тебя отблагодарю.

– Молодец. Понятливый. Как отблагодаришь? Тысячью евро, что ты припас на отпуск? Маловато будет.

– У меня есть номера счетов в швейцарском банке. Там миллионы. Золото партии.

– Ну, твои номера счетов теперь у меня. – Я похлопал себя по карману рубашки. – Но они ничего не стоят без кодового слова.

– Я знаю его.

– И…

– Отпусти. Я скажу его тебе. Развяжи.

– Откуда мне знать – может, ты соврешь?

– Матерью клянусь.

Я засмеялся.

– Клятвы вашего брата ничего не стоят.

– Рискни! Поверь! Не хочу я снова на зону идти!

– Ну, давай, говори.

– Расстегни наручник.

– Э, нет. Твое слово – первое. А я клясться не буду. Тебе сейчас придется рисковать.

– Черт с тобой. Записывай или запоминай. Код – по-английски.

– Ну?

– Snow-girl, snow-white, snow-wife.

– Что ж, полежи секундочку.

И я снова отправился в квартиру, и привел в чувство Толмачеву, и напрямик спросил у нее код. Я доходчиво разъяснил, что от этого зависит ее жизнь и свобода. И тогда она сказала мне ровно те же заветные слова: snow-girl, snow-white, snow-wife.

Я вернулся и отцепил наручник у супостата. Я из тех, кто выполняет свои обещания. Даже если я давал их преступнику.

Почему Бачеев не соврал? Наверное, потому что надеялся добраться до денег сегодня же.

Он не знал о том, что я успел вписать его имя в пограничный стоп-лист.

Бачеев скрылся за три минуты до приезда «Скорой».

В тот же день попытался пересечь границу – а потом исчез.

И кто знает: может, он сумел-таки покинуть страну нелегально? И уже добрался до золота? А может, код, который знали Толмачева и ее преступный любовник, неправилен?

– Об этом никогда не узнаешь, пока сам не попробуешь, – вслух проговорил я.

Римка по-кошачьи потянулась в своем кресле и промурлыкала:

– Ты о чем?

– О реквизитах и о кодовых словах.

– А-а, вот почему мы едем отдыхать не на курорт? А летим в Цюрих, да?

Жаркое до изнурительности столичное лето сменилось привычной московской тусклой погодой. Низкие тучки неслись над головой, то и дело срывался мелкий и злой дождик. Становилось отчетливо ясно, что лето и тепло уже не вернутся, что впереди неумолимо зима и холод.

И Васнецов ходил под стать погоде: грустный, раздраженный, нахохленный. Его кустистые брови печально обвисли. На традиционную дневную прогулку он тем не менее отправился. Надел плащ-накидку, в котором ездил еще с Леонидом Ильичом в Завидово, и потопал.

И вернулся точно к обеду – однако, против обыкновения, попросил Любу подать зубровку и две рюмки. Перед супом налил и себе, и незаконнорожденной дочери. Выпил с удовольствием, крякнул, занюхал хлебушком. И неожиданно размяк, подобрел, разговорился.

– Неужели ты, Люба, думала, что я могу вот так, за здорово живешь, отдать золото партии? За понюшку табаку? За словечко в мемуарах? Вместе с документами в портфельчике?

Люба немедленно заплакала. Они ни разу не обсуждали с отцом события, произошедшие тем днем: ее предательство, ее бегство, страдания. И предательство ее кавалера.

– Прости меня, папочка… – проговорила она сквозь рыдания.

Толмачева обычно называла его по имени-отчеству, очень-очень редко папой, а папочкой – и вовсе в первый раз.

– Этот Бачеев, – продолжала она исповедоваться и каяться, – он как будто опоил меня. Я сама не своя была. Себя не помнила. Что он мне говорил, то я и делала. Как загипнотизированная. Ерунду и мерзость творила… Папа, прости меня…

– Бог простит. А я простил. Очень золота хотелось, да? Денег, богатства? Как Джулии моей, а пуще ее Евгению?

– Да не нужно мне никакого богатства! Я ж говорю: Бачеев меня с ума свел. Я просто делала, что он меня просил.

– И напрасно – потому что никакого золота там, в цюрихских сейфах, и нет.

– Ну и слава богу.

– Что ж ты не спрашиваешь, что там есть?

– А мне это теперь не интересно.

– И напрасно. Потому что там есть замечательные, крайне увлекательные документы. Я думаю, что в свое время Виталик Коротич, главный редактор «Огонька», душу бы за них продал. Да и сейчас какой-нибудь «Таймс» с руками оторвет.

– Какие документы?

– Ну, например, описывающее операцию «Моряк», на которой мы с твоей мамой познакомились. И еще с десяток подобных.

– Каких?

Люба понимала, что отец на нее не сердится, и слезы на щеках сразу же высохли, а лицо озарила слабая улыбка.

– Ну, например, операция «Голконда» – как в сорок девятом году под Семипалатинском разбилась летающая тарелка с инопланетянином на борту. Или – основные донесения резидентуры в Америке по поводу убийства Кеннеди. И – настоящий доклад госкомиссии по поводу гибели Гагарина… В нашей советской жизни случалось много, очень много интересного…