С тех пор, как нашу коммуналку на Пушкинской расселили, я нечасто бывал в центре. Намеренно. Потому что каждый раз, как приезжал – расстраивался. Москва изменялась, модифицировалась, трансформировалась – и теперь переродилась окончательно. Ничего общего с тем городом, где я жил и который хорошо помню, не осталось.

В магазине на углу Пушкинской и Столешникова, куда я бегал за пивом (порой в тапочках), расположился многотысячедолларовый бутик. В бывшем букинистическом – на пересечении Столешникова с Петровкой – поместился еще один. Между ними – целый строй других бути-, блин, – ков.

Простые смертные туда не ходят. Нет, ты, конечно, можешь зайти. Но продавцы и охранники встретят тебя такими кислыми рожами, что даже толстокожий парень вроде меня почувствует себя неуютно. В советских «Березках» чеки просили на входе предъявить. По-моему, так было честнее. «Господа, покажите свои платиновые карты, золотые не предлагать». Хотя даже если бы у меня имелась золотая или платиновая кредитка, легкий газовый шарфик ценой в три штуки долларов – на мой взгляд, полный бред. Равно как и вьетнамки за тысячу евро.

Поесть простому человеку тоже негде. В кафе «Зеленый огонек» теперь разместился банк с тщательно вымытыми ступенями. Вместо подвала, где я порой приникал жаждущими устами к «Жигулевскому» из щербатой кружки (а то и из литровой банки), появилось кафе, в котором пенный напиток стоит триста рублей. Куда-то провалилось кафе-автомат напротив ЦУМа с очаровательными глазированными сырками. Исчез помещавшийся на углу Кузнецкого ларек с жаренными в масле пирожками – десять копеек штука. Да и сами пирожки за гривенник тоже, конечно, сгинули. Наверное, эмигрировали.

Города моего детства не стало.

Публика тоже разительно переменилась. На месте сумасшедшего Вовы, который последовательно обходил все учреждения в центре (в каждом кабинете он жестами стрелял сигареты), – теперь разгуливает блонда с пакетами от Шанель и Луи Вьюитона. На том самом углу на Петровке, где одноногий инвалид Василич вечно чинил свой «Запорожец», – стоянка, где красуются «Порши», «Бентли», «Феррари».

Я не стану уверять, что очень уж любил ту, прошлую Первопрестольную. Но она, не очень чистая, не слишком трезвая, затрапезная, дурно одетая и порой подванивающая, была близка мне и понятна. И еще она была непритязательной, доброй и честной. И я, конечно, по ней временами скучаю – как скучают брошенные дети по непутевой, пьющей, гулящей матери. Какая-никакая, а она мать. А нынешнюю столицу мне никак не удается полюбить. Лощеная, надменная дамочка в фирменных шмотках и с вечно высокомерным и презрительным взглядом… Готовая в любой момент тебя, сына своего, предать и продать… Нет, такая особа даже на мачеху тянет с трудом.

На окраине, в тех же Вешняках, где у меня офис, или в близлежащих Выхине с Новогиреевом мало что, по счастью, видоизменилось. Москва осталась Москвой. Все так же, как двадцать лет назад, шевелят юными листами деревья в Кусковском и Терлецком парках. Люди, торопясь на работу, штурмуют автобусы и вагоны метро, пробегают по магазинам в поисках майонеза подешевле. Изредка, как пришелец, выглянет из-за панельной девятиэтажки рекламный плакат да проедет явно заблудившийся «Мерседес»… Иногда я ловлю себя на мысли, что в столице мне милее теперь не центровые переулочки, а панельные районы на старых окраинах.

Ладно, будет. Мне не идет философствовать. Оставим это мыслителям. Я человек действия. Мой язык – язык протокола. Существительное, глагол. Прилагательные – только в крайнем случае. «Я выхватил и выстрелил». Подобный стиль подходит мне больше.

Итак, я уселся в кафе на бывшей любимой Пушкинской, неподалеку от моего прежнего дома. Место выбрала клиентка, сроду бы я не пошел на нынешнюю Дмитровку. Не глядя в меню, сделал заказ: кофе и минералку. И сразу попросил счет, чтобы работодательница ни в коем случае за меня не платила. Как и я – за нее.

Всю прошлую нашу встречу Мишель рассказывала об истории своей семьи. Битлы, прадед Васнецов, хоккеист Монин, любера, путч… Я даже не задавался вопросом: вранье ли то, что мне втюхивают? Потому что слушать было интересно. К тому же девушка оказалась хороша. Стройная, холеная, прекрасно одетая. Умная, язвительная, неприступная. С такой красоткой и поболтать приятно.

Мишель меня зацепила. Нет, я в нее не влюбился. Но я хотел бы обладать ею – как ковбой мечтает взнуздать холеную, независимую лошадь.

Я сидел за столиком на улице и заметил Мишель издалека. Она явно чувствовала себя в новой Москве, словно рыба в воде. Плыла, возвышаясь над прохожими. Возвышалась она не физически, а мен-тально. Одета была в спортивный костюм. Видать, где-то неподалеку занималась фитнесом. Могу себе представить, сколько здесь стоит клубная карта. Однако спортзальный наряд девушку явно не смущал. Потому как майка наверняка была от какого-нибудь Хреначчи, брючки от Куккараччи, туфли от Моветона. Моя бывшая, Катя, конечно, легко назвала бы фирмы, в которые девушка была разодета. А я не силен.

Мишель подошла ко мне. Дежурно улыбнулась, поздоровалась. Уселась напротив. Черт, я понял, что даже рад ее видеть.

К ней тут же подскочил официант. Она бросила мне:

– Что вам?

– Ничего.

Тогда она заказала себе свежевыжатый морковный.

– Сливочек добавить? – спросил официант.

– Ну, разумеется.

Когда половой отбежал, я спросил:

– Вы пять часов рассказывали мне историю своей семьи, но никакого задания не последовало. Почему? Я не психотерапевт, не адвокат, не консультант. Я частный сыщик. Поэтому вопрос – что вам от меня надо?

Она ответила ни в склад, ни в лад:

– Слушай, Синичкин, давай перейдем на «ты». Ты не такой уж старый.

Я терпеть не могу, когда меня зовут по фамилии. Но усмехнулся и сказал:

– Давай, Монина.

Прав был Пушкин: когда с девушкой меняешь «вы» на «ты» – это сближает. Словно первое рукопожатие. И первый поцелуй.

– Мне от тебя нужно-о-о… – протянула клиентка. – А ты не догадываешься?

Я усмехнулся.

– У меня много достоинств. Но телепатия в их число не входит.

– Жаль.

– Ну, извини.

– Я хочу доказать, что я – внучка битла.

– Доказать – как? Провести ДНК-экспертизу?

– Ага, а ты достанешь мне образец слюны сэра Пола Маккартни. И волосок с груди мистера Ричарда Старки.

Я посмотрел на нее, подняв бровь. Она засмеялась.

– Ладно, Синичкин, не парься. На самом деле мне будет достаточно косвенных улик.

Тут Мишель принесли морковный сок.

– Еще что-нибудь желаете? – склонился над ней официант.

– Чтоб ты поскорее исчез.

– Пардон.

Половой отскочил от столика как ошпаренный.

– Только один вопрос, Мишель: а зачем тебе это надо?

– Это – что?

– Зачем доказывать, что ты – внучка битла?

– Ты что такое пиар знаешь?

– Слыхал чегой-то.

– Я – певица. Певица Мишель. Слышал?

– Пока нет. А ты – спой.

– Это тебе будет дорого стоить. Ну, ничего, скоро из всех утюгов страны меня услышишь. Мне дают деньги на раскрутку. И на съемку клипов, и на ротацию. Но одно дело, когда будут говорить: поет новая звезда и бла-бла-бла Мишель (кстати, имя для подмостков хорошее, мне даже псевдоним брать не надо). И совсем другое: Мишель, внучка битла!.. Да об этом все трещать будут, и не только в России! Международный, блин, скандал.

– На мировой уровень нацелилась? Хит-парад «Биллборда» и все такое?

– Почему нет?

– Тебе, наверное, телохранитель понадобится.

– Желаешь предложить свои услуги? – прищурилась она.

Я считаю: если уж чего-то хочется – надо артикулировать свои притязания. Одних только пламенных взглядов девушка может и не понять. В лоб, конечно, не стоит ей сразу заявлять: хочу, мол, с тобой возлечь. Что-нибудь поизысканнее. Поэты, к примеру, предлагают даме сердца стать, типа, росой на ее устах. У меня другие методы.

– Да, я мечтаю хранить твое тело.

Она помотала головой:

– Бизнес – отдельно, чувства – отдельно.

– Ради тебя я готов отказаться от твоего заказа. – Своим нахальным взглядом она распалила меня.

– Вот как? А может, ты, наоборот, поработаешь на мое тело бесплатно?

Последнее предложение меня отрезвило.

– Хочешь сэкономить? Расплатиться со мной любовью?

Она аж отпрянула. Покачала головой.

– А ты хам, Синичкин.

– Прости.

– Бог простит. – Наползшее было на наш столик облако неприкрытого кобеляжа вдруг рассеялось, как дым. – Ладно, к делу. Я тебя, Синичкин, хочу нанять, чтобы расследовать чисто конкретное преступление.

– То есть?

– Мою квартиру в Гусятниковом переулке обокрали.

– Когда?

– Две недели назад. Я как раз ездила к друзьям на дачу.

– Что взяли?

– Ценности. Золото-бриллианты. Пару шуб. Но самое главное – бумагу с записью той самой песни, которую сделала моя покойная бабушка, Наталья Петровна Васнецова.

– Ту, неизвестную битловскую?

– Ну да! Ту, что он написал тогда утром в военном городке. А там не просто слова и музыка. Еще – его автограф и посвящение.

– Во как! Супостаты взломали дверь?

– У них был ключ.

– Значит, кражу совершил кто-то из своих?

– Не факт. Понимаешь, Синичкин, – я опять передернулся оттого, что девушка называет меня по фамилии, – мы ведь с мамой и отчимом в той квартире с девяносто второго года не жили. Были за границей, а теперь, в две тыщи восьмом, вернулась только я. А до того в ней съемщики проживали. И замки я после них не поменяла.

– Неразумно, – заметил я.

– Слушай, железные двери, а я только что из Европы вернулась. А здесь ДЭЗы какие-то, слесари пьяные… Разбираться с ними… Ну, я рукой махнула, а потом завертелась и забыла.

– А что у вас за жильцы-то были?

– Приличные люди, иностранцы. Бизнюк один французский с семьей. Он был единственным нашим квартирантом, да в восьмом году, под кризис, его на родину отозвали.

– Значит, вряд ли он мог два года спустя вернуться в Москву и твою квартиру ограбить, – дедуктивно заметил я.

– Да, но кто-то мог с его ключей слепок сделать.

– Оставим как одну из версий, – кивнул я.

– Ты, Синичкин, выражаешься прям как комиссар полиции.

– Тебе это важно? Или тебя результат волнует?

Такие юные особы, как она, редко выдерживают прямой наезд и твердый взгляд. Вот и Монина отыграла назад.

– Конечно-конечно, Пашенька, меня интересует результат.

– Тогда комментарии свои оставь.

– Знаешь, я не сомневаюсь, что грабителями были русские. Не французы какие-нибудь. Не этническая мафия. Наши.

– Отчего?

– Да у меня несколько икон есть – ну, обычных, не писаных, художественной ценности не представляют. Так вот, воры аккуратно сложили их в пакет и засунули в тумбочку.

– Богобоязненный русский народ, – протянул я.

– Да уж! А еще я, знаешь, что думаю: воры выносили из квартиры шубы, ноут… Я не говорю про мелочовку… Почему никто их даже не заметил?

– А кто тебе сказал, что не заметил?

– Следователь. Он говорил, что участковый по квартирам ходил, опрашивал, искал свидетелей. И ничего.

– А следствие вообще хоть что-то нарыло?

– Они мне, конечно, не докладываются. Но, кажется, как всегда, буксует.

– А почему ты следаку денег не предложила, а предпочла ко мне обратиться?

– Потому и предпочла, что совсем пусто у них, понимаешь? Да и мутный он какой-то, этот следователь.

– Но, ты знаешь, по свидетельским показаниям квартирные кражи редко раскрываются (когда подготовленная, конечно, кража, а не наркоман сдуру полез). Что там свидетели расскажут? Мужик в красной майке, бейсболка надвинута на глаза. Вот и все. К тому же нынче лето. Мало кто сидит в городе. Да у вас, наверное, в Гусятниковом переулке и зимой-то мало кто живет. Ведь квартира в центре – не крыша над головой, а инвестиция капитала.

– Да уж! Мне неоднократно звонили, сумасшедшие деньги за нее предлагали.

– Мне тоже.

Я хотел установить с Мишель неформальные отношения. Чтобы нас связывало что-то личное. Общие интересы – прямой путь в койку.

– А где ты живешь? – заинтересовалась она.

– Жил, – поправил я. – Я-то, в отличие от тебя, на уговоры поддался. А проживал на Пушкинской, ныне Дмитровке, напротив генпрокуратуры.

Мишель посмотрела на меня с интересом.

– Жалеешь?

– Не без этого… Но вернемся к теме дня. А ты следователю про битловский автограф сказала?

– Нет.

– Почему?

– Догадайся с трех раз.

– А все-таки?

– Ну, слишком многое пришлось бы рассказывать, – скучающим тоном начала она. – Слишком похоже на сказку. И слишком мало шансов, что менты бумагу найдут.

– Ты сама кого-нибудь подозреваешь?

– Понимаешь… – Она размышляла, колебалась, потом все-таки решилась. – Не знаю, стоит ли говорить… В ментовке я не сказала… Короче, был у меня друг, довольно близкий…

– Любовник, – уточнил я.

– Бойфренд. Богатый. И даже очень. Он хотел быть моим продюсером. Точнее, моим – всем. Это он певицей мне стать предложил, и план моей раскрутки составил…

– Короче, он знал, что у тебя есть автограф битла.

– Да, знал.

– А потом ты с ним рассталась.

– Да.

– И теперь у тебя другой покровитель, еще круче первого?

– Тебе всю мою личную жизнь рассказать? – прищурилась она.

– Нет, только о тех людях, которые могли иметь отношение к преступлению. Или хотя бы к ключам.

– Слава богу, таких всего двое.

– Значит, ты думаешь, что тот, первый, решил тебя ограбить? Так сказать, в отместку за измену?

– Да.

– А что, есть какие-то улики? Именно против него? Или – только домыслы?

– Понимаешь, Синичкин, он, этот первый, Вано – религиозный человек. На самом деле Вано – просто ник, он никакой не грузин, а Иван Иваныч Иванов. Трижды Ванька. Я же говорила об иконках, которые положили в пакет и спрятали в тумбочку. Вот и суди сам. Все вещи в комнатах побросали, пошвыряли, а их – нет.

Я развел руками.

– Истинно религиозный человек вряд ли станет грабить квартиру. Даже своей бывшей. Да и для богатого человека – странное занятие: квартиры грабить. Насколько я знаю, они предпочитают грабить зрителей.

– Он мог нанять кого-нибудь.

– Ага, а искал он исполнителей в воскресной школе, да? – съязвил я.

Она закатила глаза.

– А ты, Синичкин, раньше в милиции служил, да?

– Намекаешь на мою тупость?

– Нет, на то, что ты версии с порога отметаешь. Как будто работать не хочешь.

– Вано твоего я проверю. Как и всех других перспективных фигурантов. А скажи, кто-то из твоих новых знакомых не мог позавидовать тебе и тому, как ты роскошно живешь?

– На моего нынешнего намекаешь?

– Боже упаси! Хотя и про него тоже расскажи. Ты, кстати, уверена, что он тот, за кого себя выдает?

– То есть?

– Да бывали в Москве случаи: весь такой из себя продюсер, в «бриони-армани», на «Мерседесе»-кабриолете рассекает, тысячами чаевые дает. А потом выясняется: «бриони» у друга одолжил, «мерс» напрокат взял, чтоб на богатых москвичек охотиться. Ты ведь – богатая?

– Мысль хорошая, – усмехнулась Мишель. – Что ж, прокачай его на всякий случай, будет даже забавно. Зовут моего нынешнего Егор Константинович Желдин.

– А кто еще, кроме обоих мужчин, под подозрением?

– Была домработница приходящая. Я ее, кстати, после ограбления уволила. Чисто на всякий случай. Звать ее Василиса Станиславовна. С Украины. Но она здесь, в Москоу, с мужичонком каким-то живет. И вот эта Василиса мне больше всего не нравится. Для нее мои шубы и драгоценности – реально большие деньги. Для нее, а не для Вано и Желдина.

– А ты ее когда-нибудь в неблаговидном уличала?

– Нет. Она даже моими духами не душилась. Но – как это говорят русские? – и на старуху бывает проруха. Копила свою злость и зависть – и вот, пожалуйста…

– Василиса эта, наверно, на Украину вернулась?

– Да нет, она здесь, в Москве осталась. У мэна своего.

– Телефон, адрес знаешь?

– Да. Пиши.

Она продиктовала, я записал, потом спросил:

– А кто еще мог знать о существовании автографа? И где он, кстати, хранился?

– Думаешь, грабители охотились за битловской песней? А все остальное похитили для отвода глаз?

– Драгоценности и шубы во многих других квартирах в Москве тоже имеются. В том числе, я думаю, и в вашем доме. А ограбили – тебя. Чем же ты лучше других ответственных квартиросъемщиков? – зададимся вопросом. А вот чем: у тебя редкий документ есть.

– Значит, для тебя эта версия – приоритетная?

– Не знаю пока. Будем посмотреть. Итак?

– Что?

– Кто знал о существовании автографа?

– Да никто.

– Как – никто?! Ты только что сказали о Вано и о Желдине.

– И все.

– А члены семьи?

– Ну, прадедушка, Петр Ильич, конечно, знает. Прабабушка скончалась три года назад. Еще, наверное, знают мама и мой отчим Евгений – но их нет в Москве, и не приезжали они в Россию уже лет пятнадцать. Вот и все.

– Минуточку! А твой родной отец, обрюхативший Джулию тогда на юге? Его, кажется, звали Мишель?

– А-а, Миша! – презрительно скривила губы девушка. – Никто и не знает, что с ним, и не видел – не слышал о нем ничего.

– Значит, твой прадед, тот самый Васнецов, жив?

– Еще как! Здоровый, крепкий, в речке купается, по десять километров в день проходит.

– Сколько ж ему годков?

– Не так уж много – восемьдесят четыре.

– Н-да, молодой еще человек.

– Вот именно! – вдруг ожесточенно воскликнула девушка. – Все молодится. Нашел время.

– Что ты имеешь в виду?

– Жена его, моя прабабушка Валентина Петровна, я уже говорила, три года назад скончалась. И не такой уж старой была, всего семьдесят семь, но – рак. Прадед годик погоревал – а потом вдруг завел себе молодуху! Прикинь?! Живет вместе с ней на даче, души в ней не чает. Прискакала дамочка откуда-то из провинции, мымра, охмурила старика! Подумать только! На наследство его нацелилась! А он – как будто она его опоила! – слушать нас не хочет, ей в рот заглядывает.

– Они поженились?

– Нет. Думаю – нет. Пока – нет. Кажется – нет… Пашенька, дорогой: а может, ты и ее заодно проверишь? Пробьешь, как у вас говорится, по своим каналам – вдруг она какая-нибудь мошенница на доверии?

– Конечно, – ухмыльнулся я, – коли выяснится, что сожительница прадеда воровка – ты будешь очень рада.

– Ну, разумеется.

– Минуточку. Давай все-таки уточним. Для чего ты меня нанимаешь? Искать автограф? Или – расследовать ограбление? Или проверить своего любовника Желдина? Или – приживалку прадеда? Не слишком ли много заданий?

– Что тебя не устраивает?

– Я просто хочу напомнить, что за любую работу надо платить.

– Ты же хотел стать моим личным телохранителем? Вот и храни меня. Все эти люди и коллизии могут угрожать моему благосостоянию и безопасности, не так ли? Пожалуйста, выставляй мне счета – хочешь, по каждому виду работ отдельно. За автограф, за раскрытие ограбления, за васнецовскую полюбовницу… Я счета оплачу. Моя мамочка и отчим любят меня. А бабла у них хватает.

– Какая тема из предложенных для тебя самая важная?

– Все важны. Все.

– Тогда подойдем к делу комплексно. Дай-ка мне для начала адрес своего прадеда – Петра Ильича. И координаты той особы, что вдовца вашего охмурила: фамилия-имя-отчество, примерный возраст, откуда родом.

– Сейчас, Пашенька. – Она вытащила из сумки коммуникатор. – Я, знаешь ли, к этой женщине в паспорт заглянула – береженого бог бережет.

– А что, от Васнецова большое наследство ожидается?

– По сравнению с капиталами моего отчима не очень уж огромное – да все равно ведь жалко терять. Квартира четырехкомнатная на Кутузовском как тебе нравится? С видом на парк Победы?

– Мне нравится.

– Еще бы! А дача в паре километров от МКАД? Дом, правда, старый и небольшой, зато участок – гектар.

– В общей сложности миллионов пять «зеленью», – заметил я.

– Если не семь-восемь. А то и десять. В общем, есть, за что этой Любе бороться. Вот тебе, кстати, на нее установочные данные (так ведь, кажется, у вас, в силовых структурах, говорят). – И она зачитала мне из коммуникатора, а я записал: – Любовь Ивановна Толмачева, родилась в Москве тридцатого ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят восьмого года… Значит, ей сорок два, – с сарказмом заметила девушка, – замечательно! Самое время старика охмурять, который в два раза ее старше!.. Была она замужем, теперь в разводе. Про мужа ее бывшего зачитывать?

– А как же.

– Замуж вышла в девяносто первом. Муж – Толмачев Эн Пэ. Зарегистрирован брак Дворцом бракосочетаний города Самары. А развелись они скромненько, пятнадцать лет спустя… По-моему, это все. Можешь, Синичкин, приступать. Вот тебе аванс и на расходы.

Она вытащила из рюкзачка (разумеется, тоже от какого-нибудь Чиполлини) кредитку и перебросила через стол мне.

– На ней две тысячи евро. Пин-код: один три три один. Учти: я пользуюсь мобильным банком.

– Я не буду оплачивать билет до Акапулько. И тайский массаж. Во всяком случае, прямо завтра.

Она оставила свой недопитый сок, бросила на стол пятисотрублевую купюру и без улыбки скомандовала:

– Расплатись за меня и приступай.

Она встала, натянуто улыбнулась мне и двинулась по улице: ледяная и недоступная.