Глава 5
Два плута
Хуберт и монах сидели в изрядно замызганной харчевне предместья Эльбинга, защищенном форбургом – передовой линией укреплений крепости с валами, рвом и подъемным мостом. Слепленную на скорую руку хижину снаружи поддерживали, чтобы она не рухнула, бревенчатые подпорки; ее камышовая крыша протекала и дождевая вода разбавляла скверное пиво в жбанах; мясо было или недожаренное или пережаренное, жесткое, как подметка военного башмака, а две девицы, обслуживавшие клиентов как в самой харчевне, так и за ее стенами, в близлежащем кустарнике, не отличались чистоплотностью и красотой. Тем не менее харчевня Мохнатого Тео пользовалась известностью, и людей в ней всегда было много.
Крепость находилась в устье Вислы и была основана на месте поселения викингов, которое именовалось Трусо. Отсюда начинался так называемый «Янтарный путь» в южные земли. Крепость Эльбинг была центром прусской области Помезания. После долгих и утомительных боев с пруссами и другими прибалтийскими племенами передовой отряд Тевтонского ордена вышел к Фришскому заливу, где и был построен главный орденский форпост – деревянная сторожевая застава, получившая название Эльбинг. Так у ордена появился выход через залив к Вендскому морю, потому что Фришская коса напротив Эльбинга имела пролив. Вскоре на месте заставы выросла крепость с высокими земляными валами и бревенчатым палисадом, и появилось предместье с небольшим рынком, лавками, харчевнями, хижинами ремесленников – кузнецов, шорников, оружейников, плотников, камнерезов и прочая – и примитивной портовой пристанью, где швартовались в основном небольшие рыбачьи посудины.
Нельзя сказать, что после утверждения Тевтонского ордена в Эльбинге жизнь орденских братьев стала безмятежной. Защитники крепости каждый год отбивали многочисленные атаки пруссов, все больше и больше укрепляя завоеванные территории. Обычно при нападениях часть предместья предавалась огню, но едва отряды пруссов скрывались в своих лесах несолоно хлебавши, как на пепелищах быстро вырастали новые строения, словно по мановению волшебной палочки. Конечно же они были неказистыми, в основном времянками, но свое предназначение выполняли исправно. Да и люд в Эльбинге был простой, непритязательный: есть крыша над головой, кусок хлеба и кружка пива – и ладно.
Монах был в превосходном настроении. Он оставил на время свое намерение нести свет истинной веры в темные логова язычников и увлекся идеей построения в окрестностях Эльбинга доминиканского монастыря.
– Монастырь будет смыслом моей жизни! – горячился святой отец, не забывая прикладываться к кружке с пивом. – Вечным памятником!
– Да вы, ваша святость, оказывается, не лишены тщеславия, – посмеивался Хуберт. – Но это ведь один из грехов.
– Должен тебе признаться, – доверительно ответил отец Руперт, – на каждом из нас грехов – как на собачьем хвосте плодов репейника. Даже мне иногда… кгм!.. случается согрешить… но в основном чревоугодием! Что поделаешь, человек слаб, ибо он, хоть и сделан по божьему подобию, несовершенен. Потому-то я и мечтаю построить монастырь, дабы замолить не только грехи человечества, но и свои личные.
– Что ж, по такому случаю не грех заказать еще по кружке пива. Эй, Гретхен, две кружки к нашему столу!
– Ерш тебе в глотку, трепач! – девушка раздраженно поставила на стол две объемистые глиняные кружки, в которых темным янтарем отсвечивало хмельное пойло. – Меня зовут не Гретхен, а Гризелда! Запомни это накрепко, дубина! Иначе в следующий раз получишь кружкой по башке!
– Ах, разве дело в имени? Когда видишь перед собой такую красотку, забываешь не только, как ее зовут, но и где ты находишься. При твоем появлении, фройляйн, мне почудилось, что эта гнусная лачуга осветилась неземным светом и превратилась в прекрасный дворец, а ты показалась принцессой в дорогом платье с кружевами, вся увешанная драгоценными украшениями.
Гризелда скептически глянула на свой изрядно замызганный передник и ответила:
– Да иди ты!.. Сам знаешь куда.
Но в ее голосе уже не было злости.
При первом же появлении Хуберта в харчевне Мохнатого Тео девушка обратила на него внимание. Ей сильно понравился симпатичный разбитной менестрель, который не лез за словом в сумку. Она даже готова была провести с ним ночь бесплатно, но Хуберт оказался в этом вопросе стоиком. Все ее неотразимые прелести, которая она старалась выставить напоказ, не произвели на него никакого впечатления, что потрясло бедняжку до глубины души. Что же это такое?! За нее готовы были вцепиться в глотку друг другу добрых полсотни кнехтов из гарнизона Эльбига, вполне себе видных мужчин, а тут какой-то петушок пренебрег ее ласками!
А Хуберт лишь веселился, наблюдая, как она злится. И иногда пускал в ход свое красноречие, и льстил ей, чтобы вовсе не довести девушку до белого каления. Он уже знал из собственного опыта, что страшнее разгневанной женщины могут быть лишь мифические фурии, поэтому сильно не искушал судьбу.
– Однако, святой отец, пора мне и поработать немного, – сказал менестрель, доставая из-под стола свою лютню. – Монастырь, где будет вдоволь еды и напитков, вы построите не скоро, а кушать хочется каждый день…
Как-то так получилось, что монах оказался на содержании менестреля. Почему-то никто из тевтонских вояк не горел желанием кормить его за душеспасительные беседы и проповеди. А уж харчевники оказались в этих диких краях такими прижимистыми, что у них даром нельзя было разжиться даже обглоданными мослами. И Хуберту пришлось кормить новоявленного товарища, который прилип к нему как банный лист с помощью своего богопротивного ремесла. Свой кошелек, набитый выигранными в кости деньгами, штукарь открывать не торопился; глядя на необъятное чрево святого отца, он не без оснований полагал, что при его аппетите их надолго не хватит. Поэтому он держал монаха впроголодь, пуская на еду лишь жалкие гроши, которые он зарабатывал в основном с помощью лютни и песенок фривольного содержания.
Нужно сказать, что Хуберт очень быстро стал в Эльбинге весьма известной личностью. Люди его профессии редко шли вместе с отрядами тевтонских рыцарей с их монашеским укладом жизни. Но за рыцарями тянулся обоз и пешие кнехты, народ простой и непритязательный, который развлечения ценил гораздо больше, чем молитвы. Поэтому почитателей у Хуберта хватало.
Менестрель настроил лютню и ударил по струнам:
Я скромной девушкой была,
Вирго дум флоребам,
Нежна, приветлива, мила,
Омнибус плацебам.
Пошла я как-то на лужок
Флорес адунаре,
Да захотел меня дружок
Иби дефлораре.
Он взял меня под локоток,
Сед нон индецентер,
И прямо в рощу уволок
Валде фраудулентер…
Народ в харчевне оживился, послышались смешки, скабрезные шутки, девицы – помощницы Мохнатого Тео – запорхали среди столов, как птички, выполняя заказы, и пиво полилось полноводной рекой. А Хуберт продолжал разжигать публику, распевая не баллады о героических подвигах рыцарей и платонической любви прекрасных дам, которые были в ходу среди странствующих музыкантов, а уж вовсе непотребные песенки, вводя монаха в смущение. Он негодовал, но втихомолку.
Однажды святой отец вспылил. В резкой форме он приказал Хуберту прекратить богохульствовать и был сильно удивлен его покорностью – менестрель отложил лютню и три дня к ней не прикасался. Все это время монах ходил голодный, как волк, в отличие от менестреля, который втихомолку подъедал на стороне, пользуясь своими денежными запасами. В конечном итоге отец Руперт не выдержал вынужденного воздержания от пищи (не назовешь же полноценной едой те огрызки, которые монах украдкой собирал со столов) и сдался, выгодно использовав известный постулат: «Такова воля твоя, Господи…», тем самым испросив себе и Хуберту отпущение грехов наперед.
Хуберт пел:
Без возлюбленной бутылки
Тяжесть чувствую в затылке.
Без любезного винца
Я тоскливей мертвеца.
Но когда я пьян мертвецки,
Веселюсь по-молодецки,
И, горланя во хмелю,
Бога истово хвалю!
Закончив петь, Хуберт взял свою изрядно помятую шляпу с фазаньим пером (она была чужой; свою он потерял, а эту умыкнул, когда улепетывал со всех ног из харчевни, где к нему очень невежливо отнеслись) и пошел среди столов собирать дань со своих почитателей. Народец в харчевне собрался небогатый, и ждать от него особых щедрот не приходилось, тем не менее в шляпу с тихим шорохом сыпались не только медные монетки, но иногда слышался и ясный звон серебра. Изрядно подпившие клиенты Мохнатого Тео, в большинстве своем кнехты, хлопали менестреля по спине от переизбытка чувств с такой силой, что, когда он вернулся к своему столу, у него в голове будто гудели шмели.
Когда Хуберт сел, к столу подошел сам Мохнатый Тео. Он был кряжист, кривоног и настолько сильно зарос жесткими курчавыми волосами, что напоминал лешего, особенно когда злился и сверкал белками своих огромных совиных глазищ. Сияя дружелюбной улыбкой, как начищенный серебряный пфенниг, Тео поставил перед менестрелем и монахом огромную деревянную миску с мясом и два жбана доброго пива, которое он держал только для друзей и приятелей. С некоторых пор харчевник смекнул, что благодаря менестрелю его доходы резко увеличились, поэтому относился к Хуберту весьма предупредительно – чтобы тот, случаем, не начал столоваться у его конкурентов.
А что же странствующий рыцарь Ханс фон Поленц? Ему было немного легче, нежели менестрелю и монаху. По прибытии в Эльбинг он отправился на прием к орденскому маршалу Дитриху фон Бернхайму, который тут же зачислил его в отряд под командованием весьма известного рыцаря-крестоносца Андреаса фон Штирланда и поставил на довольствие (по правде говоря, весьма скудное). Очутившись в крепости, фон Поленц с головой окунулся в бивачную жизнь: выездка боевого коня, упражнения с мечом, булавой и копьем, а также с луком, хотя рыцари не очень приветствовали этот вид оружия, и постоянные стычки с оруженосцем Эрихом, который был ленив до неприличия, да еще и вороват. Если Ханс фон Поленц происходил из небогатой семьи министериалов, то Эрих Шваб и вовсе был полной нищетой.
Его род имел древние корни, но с годами сильно обеднел, и у Эриха не было даже надежды стать рыцарем. Отец Ханса сжалился над беднягой и взял его на службу в качестве вассала, что, как выяснилось позже, было его большой ошибкой – Эрих оказался проходимцем в высшей степени. Спустя какое-то время, после очередной выходки новоявленного вассала, взбешенный старик фон Поленц поклялся, что тот будет оруженосцем до скончания века, и Эрих возлагал большие надежды на поход, в котором решил принять участие его молодой господин. Если уж ему не светят рыцарские шпоры, так хоть денежек нужно поднакопить побольше, чтобы купить себе надел земли и построить небольшой замок.
Конечно, много золота и серебра в этих диких краях вряд ли сыщешь, да и богатой одеждой пруссы не блещут, все больше домотканое рванье, но здесь много янтаря, который ценился на родине Эриха очень высоко. И он старательно рыскал среди пруссов, принявших христианство, выменивая у них на украденные в крепости безделушки (вплоть до наконечников стрел и точильных камней) куски необработанного «солнечного камня». Пруссы тоже были не дураки и знали истинную цену янтаря, но Эрих Шваб быстро смекнул, чем их можно улестить.
С некоторой поры Ханс фон Поленц начал замечать, что вино, которое полагалось ему в виде дополнительного пайка к довольствию, начало убывать из кувшина чересчур быстро. Оказывается, пруссам этот хмельной напиток пришелся больше по душе, чем их густое, похожее на похлебку пиво. И когда Эрих притаскивал на встречу фляжку вина, торговля шла гораздо бойче, а цена на янтарь падала до совсем мизерной.
Состав воинства, которое собрал под свое крыло орденский маршал Дитрих фон Бернхайм, был чрезвычайно пестрым. В нем кроме тевтонцев были рыцари доживавшего последние дни ордена меченосцев, разбитого вначале в 1234 году под Юрьевом-Польским новгородским князем Ярославом Всеволодовичем, а затем добитого в 1236 году литовский князем Миндовгом в битве при Сауле; несколько рыцарей Ливонского ордена – те же меченосцы, но уже под другим флагом, которых приютил Тевтонский орден; рыцари Добжинского ордена (или ордена Братьев рыцарской службы Христу в Пруссии), созданного епископом прусским Христианом и пригретого князем Конрадом Мазовецким; а также рыцари – искатели приключений, вроде Ханса фон Поленца, из разных германских княжеств, Польши и Венгрии.
Пока небольшая крепость (она продолжала строиться и расширяться) не могла вместить всех рыцарей с их оруженосцами, кнехтами и слугами, поэтому неподалеку от Эльбинга был разбит воинский лагерь со всеми атрибутами сооружений такого рода: высоким валом с канавой, тыном, воротами, шатрами, коновязью и стражей, как ночной, так и дневной. Дитрих фон Бернхайм не без оснований опасался нападения пруссов, поэтому старался держать воинскую дисциплину на должном уровне, что не всегда удавалось – больно уж разные люди собрались под его знамена со своими привычками, гонором и капризами.
Атмосфера начала накаляться, и хорошо бы отправиться в поход, но войско еще не было готово: не хватало провианта, стрел, дротиков и других необходимых во время войны вещей (кузнецы и оружейники работали сутками, а летучие отряды грабили близлежащие селения пруссов-язычников, забирая почти все съестное).
К тому же Дитрих фон Бернхайм со дня на день ждал водный транспорт, чтобы переправить конных рыцарей и пеших кнехтов к Хонеде – два больших грузовых корабля, обещанных ландмейстером Германом фон Балком. И тогда, посовещавшись со своими ближайшими помощниками – рыцарями Дитрихом фон Грюнингеном, Андреасом фон Вельфеном и Генрихом фон Геймбургом, – маршал дал указание готовиться к рыцарскому турниру.
Жизнь для заскучавших рыцарей сразу приобрела смысл и засияла яркими красками, и все с жаром начали готовиться к предстоящим поединкам, которые были для них праздником. И пусть среди зрителей на ристалище не будет прекрасных дам, ради которых рыцари были готовы на любой подвиг, зато вполне можно свести личные счеты с недругами, появившимися у рыцарей из-за тесноты и неустроенности военного быта, скверно сказывающегося на настроении всего воинства.
К сожалению, на турнире, устроенном Тевтонским орденом, нельзя было забрать у поверженного противника его коня, оружие и защитное снаряжение, стоившие кучу денег (Дитриху фон Бернхайму в предстоящем походе нужны были именно рыцари и обязательно с полным вооружением, а турнир, по общепринятым правилам, мог изрядно их проредить). Однако компенсация за победу все равно полагалась. Если у неудачника не будет денег, чтобы заплатить победителю, то все договорились считать платеж отложенным до окончания военных действий. Если рыцарь-должник погибнет, то сопернику достанется все его имущество, а в случае победы он расплатится награбленным добром.
Впрочем, оказаться среди участников турнира, как убедился Ханс фон Поленц, мог отнюдь не каждый. На королевских турнирах для этого нужно было выложить немалую сумму: граф должен был заплатить двадцать марок серебром, барон – десять марок, рыцарь, владевший землей, – четыре марки, а безземельному рыцарю, такому, как Ханс фон Поленц, полагалось внести в казну устроителя турнира две марки.
Но Тевтонский орден пошел навстречу пожеланиям рыцарей, многие из которых были бедны, как церковные мыши, и скостил плату ровно наполовину; на большее у орденского казначея не хватило ни духу, ни щедрости.
И все равно даже одну марку бедняга Ханс сыскать не мог. В его почти пустом кошельке звенело несколько ливонских пфеннигов и медь, а продать, кроме Эриха, было нечего. Вернее, не продать, а отдать в услужение к другому рыцарю. За это, конечно, можно получить кругленькую сумму, но как быть без оруженосца?! Свою безысходность он и высказал Эриху, когда тот в очередной раз попользовался его вином – рыцарь все-таки догадался, почему кувшин пустеет с потрясающей быстротой.
– Когда оруженосец – вор, как можно на него надеяться в сложной обстановке? – риторически спросил он у Эриха, доливая остатки вина в свой кубок. – Проще взять в услужение какого-нибудь простака – из тех, что болтаются без дела в обозе, нежели содержать нечистого на руку приближенного. По крайней мере вороватого простолюдина можно поколотить, как следует, отвести душу, чего я не могу позволить в отношении вашей милости. Но для того, чтобы принять участие в турнире (а я надеюсь на победу!), мне нужна всего одна марка, а где ее взять, уже не представляется сложной задачей. Я знаю, что оруженосцы здесь в цене, так что придется тебе, мил дружочек, послужить другому господину.
– Мессир! – возопил Эрих, падая на колени перед столом, за которым сидел Ханс фон Поленц. – Не делайте этого! Да, я виноват, бес попутал. Но ведь мы с вами столько прошли вместе…
– Ну да, ну да… Всего лишь путь от нашего замка до Эльбинга. А до этого ты занимался тем, что увиливал от занятий с оружием, щупал кухарок и пьянствовал с конюхами… – Ханс скептически ухмыльнулся, а затем грозно сдвинул брови. – Я проклял тот час, когда мой батюшка всучил мне такое «добро», как ты! Обжора, лентяй, грязнуля, да еще и жулик, оказывается. Хорошее мне досталось наследство, ничего не скажешь, – никудышный вороватый вассал, который не знает, с какой стороны у меча рукоять. То-то отец распинался, расхваливая твои «достоинства»…Похоже, чтобы избавиться от тебя, он готов был сплясать передо мной. Лучше бы отец дал мне в дорогу доброго жеребца и кошелек с серебром. Нет, все-таки я обойдусь без твоих услуг. Так будет надежней и дешевле.
– Я достану вам марку! Только не обрекайте меня на мучительную участь служить какому-нибудь барону, у которого ни дня не проходит без зуботычин.
– Да ты, оказывается, богат! И то верно – чай, наворовал уже немало.
– Нет, мессир, денег у меня всего ничего, и на четверть марки не наберется, и поверьте, у вас я ничего не брал, только вино… и немного еды. Но я знаю, где найти остальную сумму!
Рыцарь мигом сменил гнев на милость. О способностях Эриха добывать пропитание буквально из воздуха Ханс фон Поленц узнал по пути в Эльбинг. Оруженосец так ловко воровал гусей и кур у крестьян, что даже сторожевые псы не поднимали гвалт. Благодаря его способностям Ханс смог сберечь немного денег, что на первых порах пребывания в Эльбинге здорово пригодилось, так как орденские братья питались скудно и съестное приходилось докупать на местном рынке. А из-за того, что в Эльбинге народу стало в несколько раз больше, и рыцари со своими отрядами все прибывали и прибывали, цены на продукты выросли вдвое.
– Ладно, на этот раз я прощаю тебя. Но если к завтрашнему дню ты не найдешь мне марку!..
– Мессир, я готов продать душу дьяволу, лишь бы доставить вам радость!
– Что ж, беги. Я отпускаю тебя на сутки.
– Не извольте беспокоиться, мессир! Все будет в лучшем виде!
И Эриха словно корова языком слизала. При всей своей медлительности, которая происходила от лени, он иногда проявлял чудеса сообразительности и потрясающие скоростные качества.
«Похоже, мой “храбрый” оруженосец вместо упражнений с оружием тренировался быстро бегать, чтобы вовремя покинуть поле сражения, когда придется отступать…» – с сарказмом подумал Ханс фон Поленц.
– Экий плут… – буркнул он себе под нос и начал яростно сражаться с жестким куском мяса, который могли прожевать лишь его молодые крепкие зубы.
Обычно братья-монахи и служивые люди Тевтонского ордена обедали в самой крепости, но все остальные столовались отдельно. Им приносили из кухни еду (если можно считать кухней примитивный временный очаг посреди лагеря с тремя котлами, в которых варилась похлебка, и большим вертелом, на котором иногда, то есть редко, запекалась туша быка, если удавалось утащить животных у пруссов, которые прятали их по лесам), и они трапезничали в своих шатрах. Видимо, в этот раз провиантмейстер где-то нашел старого вола, который состоял лишь из одних мышц и сухожилий, и Ханс фон Поленц с невольной тоской вспомнил жирную аппетитную тушку косули, которую ему довелось отведать благодаря милостям менестреля Хуберта и монаха.
Именно к ним сейчас и направлялся Эрих. Где ночевали менестрель и святой отец, он не знал, но ему было известно, что большую часть времени Хуберт и отец Руперт обретаются в харчевне Мохнатого Тео. Его интерес к попутчикам, с которыми он и его хозяин добирались до Эльбинга, был вызван отнюдь не приятными воспоминаниями, связанными с менестрелем, всю дорогу услаждавшего их слух игрой на своем музыкальном инструменте и пением рыцарских баллад; Хуберт знал, чем потрафить юному Хансу фон Поленцу, жаждавшему подвигов во имя прекрасной дамы, которой у него, увы, пока не было. Бедняга Ханс был согласен даже на пастушку, но в замке отца не нашлось ни одной смазливой простолюдинки, которой он мог бы заинтересоваться.
Эрих, лентяй и лежебока, с виду медлительный и нерасторопный, обладал острым взором, способностью подмечать мельчайшие детали в облике и поведении человека, на которые другой на его месте не обратил бы никакого внимания, и, когда нужно, действовать стремительно и безжалостно. В отличие от монаха он быстро определил, что Хуберт прячет под одеждой увесистый кошелек и что в нем находится серебро. Эрих даже ухитрился среди ночи на очередном привале прощупать накопления менестреля, чтобы удостовериться в своих выводах, но Хуберт спал очень чутко, и срезать кошелек не удалось. Да и опасно это было, потому как вора тут же вычислили бы. Мало того, менестрель словно почувствовал интерес оруженосца к его кошельку – стал посматривать на него с подозрением и не подпускал близко.
И теперь у Эриха стояла задача или как-то выманить эти денежки у Хуберта или просто украсть. Но штукарь тоже был не лыком шит, и то, что проходило с каким-нибудь туповатым кнехтом, крестьянином или варваром-пруссом, с менестрелем вряд ли пройдет.
Конечно же менестрель и святой отец толклись в харчевне Тео. Обычно народ сюда приходил ближе к вечеру, поэтому людей было немного, и Хуберт не играл на публику, а просто меланхолично трогал струны своей лютни и тихонько напевал что-то душещипательное:
В утренней рани почудилось мне:
Сторож запел на зубчатой стене…
Слышишь, дружок?
Утро уже протрубило в рожок —
Та-ра-ра-ра!
Значит, пришла расставанья пора…
– Эй, кого я вижу! – фальшиво обрадовался Эрих. – Мои добрые товарищи!
– Попрошайка на паперти тебе товарищ… – тихо буркнул себе под нос Хуберт.
Но тут же изобразил лучезарную улыбку, когда услышал следующие слова оруженосца:
– Гризелда, милая девочка, принеси нам по кружке пива! – Эрих потряс кошельком перед носом недоверчивого менестреля, которому вовсе не хотелось поить плута за свой счет. – Я плачу!
– Никак кого-то зарезал в темном углу? – насмешливо поинтересовался менестрель.
– Как можно?! – делано возмутился Эрих. – Нам выдали денежное содержание, – соврал он, не моргнув глазом.
«Милая девочка» принесла пиво и со злостью грохнула кружками о стол. Она была сильно разозлена. Вчера вечером Гризелда впервые не потребовала за свои услуги платы наперед, и недавно прибывший в Эльбинг со своим господином смазливый кнехт, видимо, решил, что ее прелести идут в придачу к ужину. А возможно, он подумал, что девушка без ума от его внешности. Как бы там ни было, но кнехт исчез быстрее, чем пивная пена в кружке, не заплатив Гризелде ни гроша.
– Эх, хорошо! – воскликнул Эрих, поглаживая живот, когда кружка показала дно. – А жизнь-то налаживается!
– У кого как, – сдержанно ответил менестрель.
Он все еще не верил в щедроты оруженосца и ждал какого-то подвоха. Но Эрих заказал еще по кружке (а пиво у Мохнатого Тео было крепким, забористым) и сыпал шутками да прибаутками, как из рога изобилия. Постепенно Хуберт успокоился, изгнал прочь нехорошие мысли и даже спел свою любимую песенку:
…Собрались в харчевне гости.
Этот пьет, тот – жарит в кости.
Этот – глянь – продулся в пух,
У того – кошель разбух.
Все зависит от удачи!
Как же может быть иначе?!
Когда он закончил петь, Эрих сказал с невинным видом:
– А и впрямь, не сыграть ли нам в кости? Как-то ведь нужно убить день до вечера, благо сегодня моему господину не до меня – маршал собрал всех рыцарей на совет.
– Хорошая мысль! – с воодушевлением ответил менестрель.
Он был большим мастером игры в кости, и кошелек оруженосца, в котором явно звенело серебро, не давал ему покоя. Эрих не был ему ни другом, ни товарищем, он принадлежал к высшему обществу, несмотря на свое скромное звание оруженосца, поэтому его и обжульничать не грех, со спокойным сердцем решил Хуберт.
– Попросим кости у Тео, – сказал менестрель.
– Зачем? У меня есть свои… – Эрих достал из-за сумки, которая висела у пояса, бархатный мешочек и высыпал на стол два кубика слоновой кости.
Они были великолепны; их явно делал хороший мастер, а не какой-нибудь криворукий ремесленник.
– Что ж, начнем… – Хуберт решительно отодвинул пустые кружки в сторону, освобождая пространство для игры. – Святой отец, не желаете ли составить нам компанию? Готов ссудить вам монету-другую.
– Изыди, соблазнитель! – Монах истово перекрестился. – Ты разве забыл про эдикт императора Священной Римской империи короля Фридриха, выпущенный им в 1232 году, который запрещает эту богомерзкую игру? Ведь всем известно, что единица – это грех против единого Бога, двойка – против Бога и Богородицы, тройка – грех против Троицы…
– Ваша святость, мы находимся не в Германии, а в Пруссии, на которую власть германского императора не распространяется, – дерзко заявил менестрель. – А что касается грехов, так ведь есть такая великолепная штука, как покаяние, я уже не говорю об индульгенции. Вообще-то неплохо бы иметь кости, придуманные два столетия назад епископом Уибольдом Уэльским. Вместо количества очков на гранях костей изображались символы добродетелей, а выигравший должен был направить на путь истинный того человека, который потерпел поражение. Думаю, такие кости, святой отец, пришлись бы вам в самый раз. Сколько грешных душ могли бы прийти к истинно христианским ценностям под вашим чутким руководством… – В его голосе явственно слышался сарказм.
Отец Руперт лишь гневно фыркнул, но промолчал. Он догадывался, что менестрель безбожник (хотя этого хитреца трудно было вывести на чистую воду), но взять над ним верх в теологических спорах монах не мог. Хуберт был недоучившимся студентом и обладал такими познаниями о самых разных вещах (в том числе и касательно веры), которые не шибко грамотному святому отцу и не снились.
Словно в пику ему, менестрель, прежде чем начать игру, прочитал мигом сочиненные стихи:
Один жонглер несчастный жил,
В отрепьях жалких он ходил.
Не знаю, как жонглер тот звался,
А в кости лихо он сражался!
Игра началась и вскоре пошла не так, как хотелось Хуберту. Сначала он обрадованно потирал ладони, потому что удача явно была на его стороне – Эрих проигрывал с завидным постоянством. Оруженосец горячился, бросал костяные кубики неловко, суетливо, затем заказал еще по кружке пива, и выпил свою одним духом… – в общем, Хуберт наблюдал типичную картину действий слабого игрока, у которого мастерства ни на грош. Менестрель лишь посмеивался не без некоторого высокомерия, глядя на вспотевшего от волнения оруженосца.
И неожиданно в какой-то момент Фортуна отвернулась от Хуберта. Вроде все было, как прежде, – Эрих суетился, совершал какие-то нелепые движения, строил гримасы, вытирал пот со лба рукавом, ахал, охал, – но кости стали ему послушны, как домашние собачки. Как ни старался Хуберт, а оруженосец все равно набирал большее количество очков.
Менестрель насторожился – в везении Эриха было что-то неестественное. Сам он решил играть честно, пользуясь лишь некоторыми приемами из своего арсенала – броском с подкруткой, когда кости достаточно часто ложились так, как замыслил игрок. Этим умением обладали немногие, и оно не считалось слишком уж предосудительным – прежде чем сесть за стол, где играют в кости, научись этой игре. А Эрих бросал, как обычно, но перед этим долго «грел» кубики в руках.
Хуберт сделал то же самое перед очередным броском, и кости легли именно так, как он и предполагал. «Ах, стервец! – разозлился менестрель. – А кости-то твои с секретом! Ну, погоди…»
Он уже понял, что внутри кубиков есть желобок, куда налито «живое серебро» – так называли в Германии ртуть. Они назывались «переводными». Если кость перед броском подержать в руках в определенном положении, ртуть по тонким каналам сольется в нижнюю часть желобка, и она ляжет на стол так, как нужно игроку. Похоже, Эрих отдал мастеру кучу денег, чтобы изготовить такие «чудо-кости» – они стоили очень дорого, тем более, что были сделаны из слоновьего бивня, материала, продававшегося едва не по весу серебра.
Менестрель мигом отбросил свою вальяжность, слегка согнулся над столом, и стал похож на хищного кобчика (его физические кондиции оставляли желать лучшего; на сокола или орла он уж точно не тянул) – острый пронзительный взгляд, большой крючковатый нос и задорный хохолок на макушке. Хуберт начал применять «стратегму» – хитроумный план, мигом сложившийся в его голове. Он сильно разозлился из-за коварства нечаянного «приятеля» и решил полностью опустошить его кошелек. До этого, видя беспомощность Эриха в игре, Хуберт отбросил свои коварные планы и практически не жульничал; менестрель решил выиграть у него совсем немного и играл лишь для того, чтобы убить время.
Теперь игра пошла нешуточная. Кучка серебра на столе росла, и вместе с ней росло и напряжение игроков. Хуберт по-прежнему проигрывал, однако ни единым взглядом, ни единым движением не выдавал свое внутреннее состояние. Он лихорадочно подсчитывал количество проигранных денег и ждал момент, чтобы поставить на кон все. И наконец он наступил. Каким-то шестым чувством менестрель почуял, что Эрих готов пойти ва-банк, и поторопился опередить его.
– Хазард! – вскричал Хуберт, когда кости оказались у него. – Иду на все!
Этим арабским словом, позаимствованным крестоносцами у сарацин, объявлялся конец игры. А кости в руках менестреля значили, что в случае одинакового количества очков, набранных игроками, выигрывает тот, кто сказал «хазард».
На этот раз Хуберт не торопился; основательно «подогрев» кости в руках, он ловко бросил – и не сумел сдержать возглас разочарования. Одиннадцать! Всего одиннадцать очков! Это проигрыш, уж Эрих не упустит удачу… Оставалось лишь затеять с ним ссору и выяснение отношений, ведь «заколдованные» кости могли привести их владельца к позорному столбу, где ему отмерили бы полсотни ударов плетью; по крайней мере такое наказание для плутов и мошенников ввел гроссмейстер Тевтонского ордена на территории Пруссии. Он был человеком неглупым, и понимал, что кнехты все равно будут играть, и лучше их не озлоблять лишними запретами.
Но по здравом размышлении менестрель решил не придавать огласке факт мошенничества со стороны оруженосца. Во-первых, не факт, что возле позорного столба окажется Эрих; туда могли поставить и Хуберта, как нарушившего эдикт короля Фридриха о запрете игры в кости. А во-вторых, менестрель надеялся, что эта игра не последняя, и он обязательно отыграется.
Эрих почему-то сильно заволновался. Нужно было выбросить двенадцать очков, но как это сделать, когда руки трясутся? Он постарался взять себя в руки, примерился – и бросил.
– Одиннадцать… – тихо прошептал Хуберт, боясь поверить своим глазам.
– Одиннадцать… – трагическим шепотом повторил Эрих. – Одиннадцать! О, горе мне! Я погиб! – И он начал биться головой о стол. – Мне конец! Как я теперь появлюсь перед моим господином?!
– Э-э, успокойся! – схватил его за плечи менестрель. – Башку расшибешь! Стоит ли так убиваться из-за денег? Это дело наживное. Сегодня они есть, а завтра – тю-тю, денежки ветром унесло. И так всю жизнь. Тем более, что проиграл ты не очень много – всего полмарки. А за пиво не переживай – заказ твой я оплачу.
– Ты не понимаешь! – Эрих поднял лицо, залитое слезами. – Мой хозяин продаст меня другому рыцарю, если я не принесу ему деньги! Всего одну марку! Притом сегодня, сейчас!
– Зачем? Что за срочность?
– Она нужна ему, чтобы заплатить за участие в рыцарском турнире!
– Вон оно что… – Менестрель покачал головой. – Рыцарский турнир – это серьезно. И ты, значит, решил найти эту марку в моем кошельке?
– Ну, не совсем так…
– Мне все понятно… – Хуберт ненадолго задумался, затем решительно поднялся и сказал: – Пойдем к твоему господину! Безвыходных положений не бывает. Считай, что перед тобой не бедный менестрель, а святой, который поможет в твоем несчастье.
– Но как?!
– Очень просто. Я ссужу мессиру марку… под долговую расписку. Конечно, я рискую – вдруг твоего господина уже заждались на небесах, но он понравился мне, а значит, я просто обязан его выручить. Кстати, и тебя тоже. Ты теперь мой должник. Понял мысль?
– Понял! – В этот момент Эрих готов был согласиться на что угодно.
– Тогда что же ты стоишь столбом? Вперед!
Они выскочили из харчевни и быстро зашагали по пыльной улице, разбитой копытами коней и колесами повозок. Вслед за ними топал и монах с видом мученика, которого вели на экзекуцию. Он надеялся, что после столь знатного выигрыша последует богатое угощение, но Хуберт очень некстати проявил христианскую заботу о ближнем. И теперь в объемистом желудке святого отца, как в бочке, плескалось на самом донышке одно пиво (по правде говоря, скверное), настоятельно требовавшее кое-чего посущественней.
