6

Вечером того дня мы уединились с Уолтером и Чарлзом, чтобы рассказать им о наших наблюдениях. Чарлза обеспокоил наш рассказ о способе, с помощью которого пауки пересекали расщелину, но он все же не отказался от плана расчистки предохранительной зоны.

— Чтобы преодолевать препятствия таким образом, необходимо, чтобы ветер дул в нужном направлении, — подчеркнул он. — Поэтому такая зона послужит нам в качестве довольно надежной наземной обороны. Судя по всему, здесь преобладают западные ветры. А когда ветер переменит направление, можно нести усиленную вахту.

Камилла кивнула, но выразила сомнение: — Все зависит от их количества. Скорее всего, нам удастся справиться с несколькими бродячими стаями, особенно если смастерить какой-нибудь огнемет, но если нагрянут тысячами и выстроятся по всему периметру защитной полосы, уследить за каждым метром нам не удастся. Для этого нас просто слишком мало.

Чарлз кивнул.

— Тогда нам придется выкорчевывать деревья и кусты далеко в стороны от собственной защитной полосы, — предложил он. — Если паукам будет неоткуда пускать свою паутину, то им не удастся «навести переправу». Но, — продолжал он, — ваши слова об огнемете навели меня на мысль. Я подумал сегодня, что наилучшим способом избавится от пауков было бы выжечь землю по нашу сторону, где их еще нет, чтобы они не проникли дальше. Насколько эта мера окажется эффективной — трудно, конечно, сказать, но, думаю, на некоторое время сдержит их, а многих огонь уничтожит. Нам в этом поможет западный ветер. А если удастся пустить огонь достаточно широким фронтом, то не вижу, почему бы ему не распространиться дальше и не выжечь всю захваченную пауками территорию на острове. Ведь известно, что первые колонисты выжгли почти весь остров Мадейра по неосторожности и пожары продолжались там еще семь лет.

— На Мадейре, — сказала Камилла, — рос субтропический лес. Не думаю, чтобы здешние леса горели так же. Но все же стоит попытаться. Даже если пожар и не разгорится как следует, то выгоревшая полоса придется паукам не по вкусу.

В результате пришли к выводу, что назавтра мы с Камиллой пойдем намечать линию, с которой можно будет пустить пал. Задача состояла примерно в следующем: нам надо было пройти по расчищенной экспедицией тропе около мили и, если местность покажется подходящей и во всяком случае задолго до места нападения на экспедицию пауков, повернуть там налево и начать намечать тропу примерно параллельно береговой линии, а потом продолжить ее и вправо.

— Очень сожалею, что пока не могу дать никого вам в помощники, — сказал Чарлз. — Но сейчас дело первоочередной важности — достроить столовую. Когда все будут знать, что на крайний случай есть надежное убежище, то станут чувствовать себя гораздо спокойнее. А пока половина боится ложиться спать из-за опасений, что во сне на них нахлынут пауки. Но как только эта постройка будет завершена, можно будет вздохнуть спокойнее и выделить вам несколько человек. Кроме того, сейчас вроде бы установилась безветренная погода, а хороший пожар без ветра не разгорится — причем, нам ведь нужен ветер только определенного направления. А пока, если вы начнете свою наметку, по этой линии уже легче будет устраивать защитную полосу, когда придет время.

Камилла улыбнулась уголками губ.

— Этим Чарлз хочет сказать, что никто не испытывает малейшего желания приближаться к территории, захваченной пауками. — Она покачала головой и сказала как бы про себя: — Да, люди как боги. — Потом обернулась ко мне. — А как вы, Арнольд?

— Не скрою, что сегодня утром мне хватило бы пустякового повода, чтобы оправдать собственный отказ. Но день оказался весьма поучительным, в том отношении, что мы узнали немало о повадках нашего врага. Да, я согласен идти, — ответил я.

Рано утром мы отправились в путь, оснащенные, как и накануне. Пройдя около двухсот ярдов по берегу, мы свернули на тропу, по которой прошла погибшая экспедиция. Двигаться по ней оказалось нелегко. Вырублено было ровно столько, чтобы протиснуться одному человеку. Нас обступали кусты и деревья, названий которых я не знал, а видимость была ограничена со всех сторон каким-то футом-двумя. Очень неприятное место для человека, склонного к клаустрофобии. Местами попадались заросли высокой жесткой травы, настолько густые, что я впервые прочувствовал буквальное значение слова «застить». Из-за маленького радиуса обзора трудно было правильно определить расстояние. Казалось, что мы идем уже целую вечность, к тому же все время проходя вновь по местам, где уже побывали. Было еще ощущение движения по ровной плоскости, хотя мы знали, что местность здесь постепенно поднималась. Примерно через три четверти часа такой ходьбы я остановился. Никаких признаков близости пауков мы пока не заметили.

Еще через полчаса я стал замечать в кустах по сторонам тропы нити паутины. И уже хотел обратить на них внимание Камиллы, но тут в этом отпала необходимость. Камилла тогда шла впереди, и задела плечом за ветку, нависшую над тропой. С этой ветки на нее потоком ринулись пауки.

Одновременно целая гроздь пауков обрушилась с верхней ветки. На секунду не стало видно ни головы, ни плеч. Но тут же пауки поспешно посыпались на землю. Инсектицид им понравился ничуть не больше, чем их собратьям. Через несколько секунд они все схлынули и разбежались в разные стороны.

Камилла остановилась и огляделась. За буйной листвой нельзя было определить, кроются ли там новые стаи пауков или нет.

— Мы обнаружили их передовой рубеж. Мне бы не хотелось идти дальше, — сказала она.

Подумав о том, что лежало на тропе за несколькими поворотами, я согласился с ней.

Мы решили минут двадцать идти по тропе обратно по направлению к лагерю, и если к этому времени встретится менее непроходимый участок, начать оттуда наметку нашей «линии огня», двигаясь на север. Таким образом мы будем уверены, что между нами и пауками лежит достаточно широкая полоса, а главное, что их не останется в тылу.

К счастью, как это иногда бывает, как раз через двадцать минут мы дошли до места, поросшего хоть и колючим, но редким и поддающимся ударам наших мачете кустарникам.

— Хватит, — сказала Камилла, садясь на ствол поваленного дерева.

— Можем начать здесь, — осторожно предложил я. — Здесь нам все равно не удастся обойти заросли — обязательно наткнемся. Работа в любом случае вряд ли пойдет споро.

Она вынула пачку сигарет и предложила мне закурить. Я взял сигарету и присел рядом с ней на поваленный ствол.

— По вашему тону можно заключить, что от плана Чарлза вы не в восторге? — сказала она.

— Почему же, я считаю его неплохим. Но прежде я не видел всего этого, — я махнул рукой на обступившие нас заросли. — Мы вдвоем разве тут сможем что-нибудь сделать? Наши усилия канут без следа.

— Но мы можем попробовать. Не обязательно прокладывать прямую линию.

Мы можем придерживаться более легких участков, главное — сохранять общее направление.

Некоторое время мы сидели и молча курили. Потом она сказала: — Ночью я все думала обо всей этой истории с пауками. И знаете, тут дела могут оказаться намного серьезнее, чем мы предполагаем. Что-то произошло с этими пауками, что-то изменилось внутри. Снаружи они совершенно обычные пауки, но на самом деле — пауки плюс что-то еще, чего у остальных видов пауков нет…

— Примерно то же вы сказали сразу после того, как разглядели первого из них, — заметил я.

— Да, помню, но тогда я не знала, какой глубокий смысл мог скрываться за этими словами. А ночью меня поразила способность пауков к адаптации, изобретательность и находчивость в использовании средств, которыми они обладают.

Считается, что первоначально шелковые нити пауков использовались просто для защиты яиц, которые пауки заматывали в кокон. Но позже, когда насекомые научились летать, пауки нашли своему шелку новое применение. Они начали плести сети, чтобы ловить летающих насекомых. Найдя одно новое применение, они обнаружили еще массу других и стали производить особые разновидности паутинного шелка. Стали строить из него гнезда с захлопывающимися дверцами, плести прямоугольные сети, в которые попадали прибегающие и проползающие мимо насекомые, а более развитые виды пауков перешли к колесообразным сетям. Паутину использовали для связывания добычи, сшивания листьев для постройки гнезда, прикрепления к уже готовой сети листочков, за которыми можно укрыться в ожидании, пока в сеть не попадет добыча. Пауки даже строили из паутины мосты и поднимались с ее помощью в воздух, — как мы вчера видели.

И если учесть такое многообразие применений, найденных ими для своего паутинного шелка, то возникает вопрос — как они освоят новоприобретенную способность к совместной деятельности? Страшно подумать. Они уже вступили в противоборство с видами, с которыми прежде шли совершенно непересекающимися путями, и сила оказалась на стороне пауков — они практически уничтожили на острове остальные виды животных. Эта новая способность привела к конфликту между ими и нами, и первую кровь добыли они. И мне начинает казаться — уж не началу ли революции мы оказались свидетелями, не смене ли власти…

— Страшный сон, привидевшийся перед рассветом, — сдержанно сказал я.

— Захват маленького изолированного острова, где все благоприятствовало их распространению — одно. На материке с ними, вне всякого сомнения, радикально бы расправились.

— Как бы вы это сделали? Вам не удалось бы свалить все леса земного шара. Вид выживает благодаря тому, что скорость его размножения превышает урон, наносимый ему естественными врагами. Именно этот факт придает иллюзию достоверности мифу о «естественном балансе». А если естественных врагов не останется, то размножение может набрать устрашающие темпы.

Смотрите, что произошло всего за одно или два поколения с населением Земли, когда были побеждены некоторые болезни. Найдите способ победить естественного врага, и тогда сдерживать рост будет только ограниченность запасов пищи. А пауки при своей баснословной плодовитости такой способ нашли. Потребность в пище и способность добывать ее из все новых и новых источников гонят их вперед. Пока они могут найти пищу и продолжают размножаться, трудно найти способ остановить это движение.

— Но считать их серьезной угрозой просто нелепо, — запротестовал я. — Я могу принять ваш тезис, что с ними произошло нечто, переменившее их привычки — они стали действовать не по одиночке, как прежде, а сообща, — и признать, что условия здесь оказались для них весьма благоприятными. Но этого еще недостаточно, чтобы превратить их в некую серьезную угрозу.

— Не знаю. Превращение в общественных животных может иметь большее, чем мы можем предположить, значение. Муравьев и пчел оно совершенно изменило, выделив в животном царстве на особое место. Теперь это, так сказать, исходные пауки, плюс еще что-то, как я говорила. Теперь только остается выяснить, что же именно.

— Я все-таки не понимаю…

— Не понимаете? Тогда позвольте мне рассказать вам историю Золушки, — сказала Камилла. — Однажды жило-было мирное, похожее на лемура существо, которое подобно многим другим животным, скрывалось в лесах. Силой оно не обладало, не было у него ни когтей, ни страшных зубов. И жило оно только благодаря умению укрываться от опасностей. Но время шло, и что-то случилось, переменившее это существо. Оно оставалось млекопитающим, как и прежде, но добавилось еще некоторое неуловимое свойство… И именно это таинственное нечто превратило его в царя животного царства, повелителя мира…

Случившись однажды, такое может произойти и снова. После расцвета наступает упадок. Никто из нас не вечен. И если маленькое похожее на лемура существо могло возвыситься, то это не заказано и другим.

— Но не паукам же!

— А почему бы такое не могло случиться и с пауками? — с вызовом спросила она. — Сознание и развитый головной мозг отличает только наш господствующий вид. Все остальные творения обходятся без него. Но существуют силы иные, нежели разум. Снова напомню вам о термитах и пчелах, воздвигающих сложные конструкции и координирующие работу иерархических сообществ, не обладая разумом, а для защиты и нападения объединяющихся без руководства мозга. Кто знает, может быть появление сознания — это пусть интересная, но все же неудачная попытка природы, и даже необязательная.

Сегодня оно господствует, а завтра исчезнет…

— И тогда в мире опять воцарятся инстинкты? — спросил я.

— Инстинкт — как легко это слово вводит в заблуждение. Буквально оно означает только «запечатленный» — перстом Божиим?

Это признание в собственном бессилии понять, в чем причина явления, простая констатация происходящего. И ничего ровным счетом не объясняет.

Совсем не трудно сказать, что пчела строит совершенно правильные шестигранные соты, повинуясь «инстинкту», или что паук плетет безукоризненную, с математической точки зрения, круговую паутину, тоже повинуясь «инстинкту», — но такие утверждения вдребезги разбиваются нашими знаниями о наследовании приобретенных признаков.

Нет, тут есть что-то еще. Существует также и групповое восприятие: и то, что муравьиное войско знает, когда защищаться или нападать; что рабочая пчела знает как собственные обязанности, так и место в улье; даже что стая птиц знает, когда поворачивать и когда пикировать как единое целое. Это не проявление разума, а яркое свидетельство какого-то способа передачи информации.

Теперь вы понимаете, к чему я веду? По всей видимости, эти пауки обрели способ — вот в чем и состоит таинственный «плюс». Остается только выяснить, до какой степени они им овладели. Вполне возможно, что в степени превосходной по сравнению с другими видами… Те, кого мы встретили вчера на прогалине, выглядели на диво хорошо организованными.

— Послушайте, — сказал я, раздавив окурок, — мы пришли сюда работать, а не строить страшные домыслы. Не пора ли приступить к делу?

— Хорошо, приступим, — согласилась она, обнажая мачете.

Я сверился с компасом, и мы начали.

Вырубленная нами линия получалась извилистой, но зато расчистка шла немного легче. Когда мы натыкались на особенно густые заросли, то обходили их или по крайней мере находили менее непролазный участок и прорубались сквозь него. Таким же образом мы огибали островки деревьев и ощетинившиеся шипами кусты терновника, но при всем этом в целом придерживались избранного направления. Однако же продвигались мы медленно, а работа была очень утомительной. Не ускоряла дела и склонность Камиллы бросать работу, когда ее попутно привлекало что-нибудь из области ее профессиональных интересов. Продвинувшись за час только на полтораста ярдов, мы почувствовали, что пора подкрепиться, для чего расчистили место, где можно было поесть с относительными удобствами.

На этот раз Камилла уже не изъявляла желания делиться своими теориями. Она сидела и задумчиво жевала бутерброды, примеривая к фактам новые объяснения — так мне казалось. Когда мы устроились есть, я поразился полной тишине вокруг. Обычно в этих краях человека окружает многообразие звуков: птичий гомон, шелест, топоток и шуршание мелких зверушек, постоянное гудение насекомых, неясный фоновый шум, который пронизывают резкие крики, — но здесь тишину только иногда нарушало жужжание какого-нибудь случайно пролетевшего насекомого, да слышно было, как мы жуем. Через несколько минут это стало действовать угнетающе. И больше для того, чтобы нарушить молчание, чем из любопытства, я сказал: — Этой истории должен придти естественный конец. Когда они уничтожат всех животных до единого, то и сами вымрут.

— Пауки — каннибалы, — сказала Камилла.

— Пусть так, но, думаю, замкнутая система на основе каннибализма продержится недолго.

Может быть, но на некоторое время ее хватит, до тех пор, пока они — как я говорила уже — не научатся ловить рыбу. Тогда отпадет вопрос об источнике пищи и ничто уже не сможет их остановить.

— Но как, скажите на милость, они смогут научиться ловить рыбу?

Она пожала плечами.

— При совместной деятельности многое становится возможным. Общими усилиями они могут сплести прочную сеть. Скажем, начнут перегораживать ею узкий пролив, прикрепив сеть к камням. Во время прилива они могут поднимать ее и опускать, когда наступит отлив. Там запутаются креветки и мелкие рыбешки. Так, преуспев, пауки настроятся на большее. Станут охотиться на более крупных рыб и изобретут новые методы ловли.

— Вы говорите о них так, как если бы они были разумными существами.

— Это-то меня и тревожит. Вполне понятно, что мыслить, как мы — с помощью мозга и сознания, — они не могут. Но у них должно быть нечто сродни сознанию, о чем я уже говорила сегодня. Нечто, приведшее их к способу ловли насекомых с помощью паутины, а потом — сооружению сложных, выверенных с математической точки зрения ловчих сетей на земле, встречающихся у более высокоразвитых видов. Многим насекомым свойственно производить паутинный шелк. Но лишь пауки научились использовать его в качестве орудия, дающего пропитание. Ими двигал, конечно, не тот разум, который мы знаем, но некая управляющая сила должна быть.

Так было еще в пору индивидуализма. Теперь же они действуют совместно. Причем тут не просто механическое соединение усилий. Если бы каждый человек жил в одиночку — разве бы стали люди людьми?

И поэтому, если некая сила помогла паукам-индивидуалистам обрести средство ловли крылатых насекомых, она, вне сомнения, может привести группу совместно действующих пауков к созданию орудий для ловли рыбы, если в том возникнет необходимость. Меня тревожит — насколько могущественна эта сила и какие еще способности она может пробудить в них…

— Честно говоря, мне кажется, что вы сильно преувеличиваете значение того, что мы здесь видим. На мой взгляд, тут мутация, причем члены мутировавшей популяции получили неожиданно хорошие условия для развития и размножения. Исчерпав запасы пищи, они исчезнут. Известны, должно быть, сотни случаев в мировой истории, когда вид уничтожал сам себя, чрезмерно размножившись.

— Надеюсь, вы правы… — сказала она, однако без убежденности в голосе.

Мы снова принялись за работу. Следующие двадцать ярдов преодолевали не быстрее предыдущих. И вдруг совершенно неожиданно вышли на тропу и остановились, не веря своим глазам.

Тропа тянулась с востока на запад, пересекая нашу под прямым углом. К тому же этой тропой часто пользовались, и совсем недавно. Мы стояли и глядели на простирающийся перед нами отрезок, справа и слева исчезавший за поворотами.

— Робинзон Крузо и след человеческой ноги на песке, — пробормотала Камилла. — А ведь разве кто-то из детей не говорил, что…

Она не успела договорить, как кусты перед нами раздвинулись и оттуда показались два черных лица и два нацеленных на нас копья.

Секунду мы просто недоуменно глядели на них. Потом я крепко ухватил ручку мачете. Нацеленное на меня копье качнулось.

— Брось на Землю, — произнес голос.

Я помедлил и увидел, что копье качнулось снова.

И бросил мачете. Бросила и Камилла.

Сзади послышался шорох листьев под чьими-то ногами. К мачете протянулись темнокожие блестящие руки и убрали ножи с тропы. Эти руки легкими похлопываниями обыскали нас. Одна из них наткнулась на револьвер Чарлза в кармане Камиллы и забрала его себе. Наконечники копий оставались направленными на нас, но хватка на их древках несколько ослабела.

Обладатели копий вышли на тропу.

На обоих мужчинах были только набедренные повязки, на ногах — похожая на мокасины обувь, а на поясе — ремни, за которые были заткнуты мачете, кроме того на ремешках болтались еще два или три коротких копья. Больше всего бросался в глаза необычный блеск их кожи. От курчавой макушки до самых пяток они сияли, будто покрытые шеллаком. Средство, которым они натерлись, издавало сильный и резкий, хотя и не отталкивающий запах.

Один из них, не опуская копья, протянул вперед левую руку. Из-за наших спин сияющая коричневая рука подала ему револьвер. Мужчина отступил на шаг, вставил копье в ременную петлю и с удовлетворением стал разглядывать револьвер. Убедившись, что он полностью заряжен, мужчина снял его с предохранителя и, направив дуло на меня, качнул им вправо.

Возражать было бессмысленно. Мы повернули в указанную сторону и пошли по тропе, ведущей на восток.

За первым поворотом голос приказал нам остановиться, и мы повиновались. Рядом с тропой лежало четыре небольших тюка размером с мешок. Мне показалось, что они были изготовлены из сплетенных без зазоров пальмовых волокон.

Пока у нас за спиной о чем-то совещались, мы стояли и ждали. Вдруг я почувствовал, как Камилла, стоявшая слева и немного позади, толкнула меня локтем, а когда оглянулся, то увидел, что она уперлась взором в один из тюков. Я было удивился, но тут заметил, что тюк лежал не совсем неподвижно. Он как бы слегка пульсировал. Посмотрев на него еще немного, я уже почувствовал уверенность, что внутри тюка не прекращалось какое-то распиравшее его движение. Я бросил взгляд и на остальные тюки — было заметно, что внутри них что-то тоже слегка шевелится.

— Что?… — зашептал я, но тут спор позади нас закончился.

Нам быстро завели руки за спину и крепко, хотя и не до боли, связали в запястьях.

— Вперед, — скомандовал голос.

Когда мы двинулись, я оглянулся.

Один из островитян шел с револьвером в руке в паре шагов за нами. А остальные трое перекидывали тюки себе за спину; четвертый тюк оставался лежать на месте.

Я с горечью подумал, что наша встреча произошла абсолютно случайно, и нам просто не повезло, что островитяне проходили мимо, когда мы были поглощены работой. Они, вероятно, услышали треск ломающихся под ударами наших мачете ветвей и, сложив свой груз у тропы, решили выяснить в чем дело. Устроив несложную засаду и захватив нас, они теперь оставили одного для присмотра за пленниками и втроем продолжили свой путь на запад.

Неприятнее всего было то, что нас уводили в противоположном направлении, во владения пауков.

Примерно через четверть мили мы повстречали первую стаю. Наверно, она притаилась неподалеку от тропы, потому что выскочила из укрытия в нескольких ярдах впереди и устремилась к нам.

— Остановитесь, — приказал голос сзади.

Мы повиновались. Пауки ринулись вверх по нашим ногам. Как и прежде, не добежав до колен, они соскочили. Наш конвоир явно наблюдал за этой сценой, потому что я слышал, как он что-то буркнул про себя. Затем он сказал: «Вперед!» Но Камилла повернулась к нему.

— Сетка, — сказала она, мотнув головой в попытке скинуть ее с полей шляпы вниз.

Островитянин секунду непонимающе смотрел на нее, потом понял. Он подошел к ней и, по-прежнему держа пистолет в правой руке, левой освободил зацепившуюся за край сетку. Пока он это делал: я успел заметить, что пауки даже не пытались напасть на него. Они остановились в четырех-пяти дюймах от его ног и откатывались назад. Масло, которым он был натерт, явно действовало на пауков гораздо сильнее, чем наш инсектицид. Обернувшись ко мне, он опустил и мою сетку, свободно повисшую перед лицом. Потом мы пошли дальше.

Вскоре на нас кинулась новая стая, потом еще и еще. Затем они стали попадаться через каждые несколько ярдов. Два раза посыпались с нависших кустов. Будь мы без сеток, они уже обволокли бы нам лица своей массой; даже и теперь было несколько неприятных моментов, прежде чем они отцепились и спрыгнули.

Мы шли дальше, и я постепенно понял, что наша тропа, как и та, по которой мы пробивались с Камиллой, была старой и еще недавно заросшей. Я не мог воспользоваться компасом, чтобы сориентироваться, но решил, что она уклонялась примерно на несколько градусов севернее. Она была намного шире и просторнее, поэтому расчистить ее было проще.

Вскоре я начал замечать в кустах по обеим сторонам нити паутины.

Сначала они попадались нечасто, но очень скоро мы достигли местности, где они были уже сплетены в небольшие полотнища, похожие на гамаки неправильной формы, и перекидывались между ветвями одного куста или между соседними кустами. Эти гамаки встречались гроздьями; каждая гроздь, по-видимому, принадлежала группе пауков, которые сидели около своих ловушек, готовые в любой момент наброситься на попавшую туда добычу. В почти лишенной насекомых местности вероятность, что в их гамаках что-нибудь запутается, казалась ничтожной, да я и не видел, чтобы туда попалась хоть мошка. Однако пауки сидели, приготовившись терпеливо ждать.

Когда мы проходили поблизости и они замечали нас — видели или как-то по-другому реагировали на наши движения, то сразу же срывались с места и спешили к нам по веткам или по земле наперерез. Но чаще всего не успевали добежать.

Потом низко подвешенные паутинные гамаки стали попадаться реже. Их сменили более плотные и широкие, прикрепленные к ветвям деревьев в десяти-двенадцати футах над землей — здесь в гамачки поменьше и пониже и подавно ничего не могло попасть.

Наконец мы вступили в такие края, где эти большие гамаки уже не перекидывались больше между деревьями. Они свисали клочьями, которые слегка колыхались от движения воздуха. Казалось, весь лес обвесили шелковыми лохмотьями.

Камилла, шедшая впереди, остановилась и огляделась кругом.

— Жутко, — сказала она. — Лес, завешанный саванами.

В тишине леса ее голос прозвучал очень громко.

Мне пришло в голову, что призрачный вид окружающему отчасти придавал тусклый, рассеянный свет, и я посмотрел наверх. Неба видно не было.

Вершины деревьев исчезли в пропускающем свет беловатом тумане, и тут я понял, что мы, должно быть, находимся теперь под белой пеленой, которую наблюдали еще с берега.

Казалось, весь лес целиком покрыли тентом. Паутина непрерывным покрывалом соединяла вершины деревьев, и сами пауки тоже поднялись наверх.

На земле их не было, и довольно давно, как я теперь понял.

Кругом царила жутковатая тишина полностью покинутого места. Все существа, даже пауки, оставили здешние леса, где остались расти только травы, кусты и деревья. Никакого живого движения — лишь колыхание оборванных полотнищ паутины.

— Вперед, — снова подал голос сопровождающий.

Теперь местность начала подниматься, но еще примерно полмили вид леса вокруг не менялся.

Только однажды я уловил живое движение. Нашу тропу пересекла чья-то тень. Взглянув вверх, я увидел темное пятно, медленно скользящее по белому покрывалу — стая пауков промышляла добычу в своих горных владениях.

Неожиданно деревья кончились. Мы вышли на открытый холмистый склон, поросший густым стелющимся травянистым кустарником, доходившим нам до колен и похожим на вереск. На краю леса нам опять встретились стаи охотящихся пауков, а первые несколько футов кустарника густо обтягивала паутина, но дальше ее не было. Особенности ли почвы были тому причиной или какие-то свойства «вереска», или высота, или здесь паукам уже совсем ничего не попадалось — неизвестно, но как бы то ни было, вскоре они совсем перестали встречаться.

Мы продолжали взбираться по склону Мону, южной из двух вершин, пока не достигли края кратера. Там наш похититель позволил нам сесть и немного отдохнуть.

С этой точки был виден почти весь Танакуатуа, и нашему взору открылся самый захватывающий из виденных прежде и самый необычный вид. Все восточное побережье до той точки, где северная вершина заслоняла его от нас, было затянуто чуть сверкающим полотнищем паутины, которое простиралось на юг и языком выдавалось на север между горой и лагуной.

Создавалось впечатление, что паутина как бы вытекла с востока, обогнула гору, а теперь ее северный рукав покрыл уже около половины расстояния между горой и поселком. Там он обрывался. Полоса незатронутого пространства, отделяющего его от поселка, составляла примерно полторы мили в ширину, свободно от паутины было и все западное побережье. Как далеко она вдавалась с востока в северную часть мы не могли видеть, но было ясно, что покрывала она не меньше половины всего острова.

Похоже было, что паутинное покрывало натянули, а потом бросили на неровную поверхность, и оно вспучилось в тех местах, где с земли поднимались деревья, а складки его отблескивали на солнце. Покров не везде был сплошным. Местами, как оторванные от большого савана и разбросанные вокруг клочки материи, белели отдельные пятна, а за проливом, как бы желая показать, что вода — не преграда, на островке Хтнуати виднелось несколько небольших участков паутины.

Наш конвоир, сидевший рядом, заметил выражение наших изумленных глаз.

Он ухмыльнулся, но ничего не сказал.

В двух или трех местах, как и в предыдущие дни, к небу поднимались слаборазличимые парообразные колонны.

Камилла покачала головой и сказала: — Астрономическое число. Просто представить невозможно, сколько их тут.

Мы перевели взгляд на лежащий под нами кратер. Он оказался более широким и мелким, чем я предполагал; удивило и то, что трава и даже небольшие кусты росли на его внутренних склонах почти до самого дна. Там, окруженное кольцом голого камня, клокотало грязевое озерцо.

Вернее, я употребил привычное выражение, а это озерцо лениво вздувалось и спадало. Его поверхность неуверенно подрагивала, как на кадрах замедленной съемки, словно оно нехотя собиралось с силами для некоего действия. Порой оно начинало выдувать большой пузырь. На это время все остальное движение несколько затихало, как будто вся энергия уходила на выдувание пузыря. Куполообразный пузырь вызывал беспокойное ощущение.

Невозможно было следить за его ростом и не чувствовать, как внутри нарастает напряжение в ожидании взрыва. А когда пузырь лопался — это было очень невзрачно: негромкий усталый хлопок, и вокруг на несколько футов разлетающиеся брызги. После этого озерцо некоторое время колыхалось, а перед тем, как начать новый пузырь, оно для практики выдувало несколько мелких.

— Любопытно, — сказала Камилла. — Как и множество естественных процессов, это немного отталкивающее зрелище, но мне вдруг стало понятно, как такое явление может стать священным. Неискушенному уму оно вполне могло показаться живым или почти живым, хотя и иным по сравнению с другими живыми существами образом. Оно просто существует — можно себе представить, что оно вот так вздымается и опадает уже несколько столетий. Больше ничего не происходит, но все же внутри нарастает напряжение ожидания, как будто озерцо способно на большее и в любой момент может проявить себя по-иному.

Неудивительно, что люди испытывали склонность обожествлять их.

Мы посидели еще немного, наблюдая, как в грязи набухали пузыри, похожие на набиваемые едой животы каких-то мерзких существ, и хоть в нас вздымалось отвращение, все же завороженно ждали, пока они с хлюпаньем лопнут. Казалось, наш похититель тоже не может отвести глаз от пузырей. Но немного погодя он все-таки встал и движением руки с пистолетом велел подняться и нам.

Мы шли по кромке кратера до седловины, соединяющей его со второй вершиной. Тут мы повернули налево и пошли по гребню. По жесткой пружинящей траве идти было легко. В центре седловины из камней был сложен прямоугольный постамент примерно трех футов в высоту, по-видимому, намеренно расположенный под небольшим углом к гребню. Мы с интересом смотрели на него. Это было первое сооружение прежних обитателей острова, попавшееся нам на глаза со времени высадки, а вполне возможно, что оно было и единственным. Возведено оно было тщательно, а сверху накрыто двумя плоскими камнями.

— Уж не алтарь ли это? — предположила Камилла.

Когда мы поравнялись с постаментом, сомнения отпали. Сверху на нем была темная запекшаяся кровь.

Останавливаться и рассматривать его времени не было. Наш конвоир провел нас без задержки мимо.

В голову мне пришла малоприятная мысль. Я сначала не решался высказать ее, но потом обратился к Камилле: — Не кажется ли вам?…

Камилла оборвала меня. По-видимому, у нее раньше моего возникло такое предположение.

— Нет. Эта кровь тут уже неделю, не меньше. Кроме того, ее не так много. — И помолчав добавила: — Все же интересно, что они могли тут найти, чтобы принести в жертву?

Гребень кончился. Перед нами лежал склон, по которому надо было взбираться вверх около двух сотен ярдов. А там мы оказались на краю северного кратера.

Он явно бездействовал уже очень давно. На каменных осыпях, скатившихся со стен, осела почва. Сами стены подернулись растительным покровом, а дно густо поросло кустарником, над которым возвышалась рощица деревьев. Каменистая тропинка уступами вела к ней по стене кратера.

Мы дернулись от громкого крика охранника, гулко отозвавшегося от противоположной стены.

Скоро из-за деревьев показались два темнокожих человека и остановились у начала тропинки, глядя вверх.

Охранник прокричал что-то непонятное и получил не менее непонятный ответ. Заткнув за пояс пистолет, он достал оттуда мачете. Им он разрезал путы на наших руках, а потом подтолкнул нас к тропинке.

Это было великодушно с его стороны. Путь был крут, местами очень труден. Я вряд ли смог его преодолеть со связанными руками.

Спустившись, мы направились к тем двоим, что все еще ожидали нас.

Одного из них я узнал сразу. Он был самым старшим из набранных в Уияньи людей. По седине в курчавых волосах я его и отличил. Без этого в одной набедренной повязке, да еще с костяным украшением в носу теперь я не смог бы его узнать. На его груди желтой краской был нанесен узор, похожий на грубо выполненный геральдический герб. В центре располагалось грушевидное пятно. От него в разные стороны отходили восемь палочек с крючками на концах. Смысл рисунка был мне непонятен, пока я не заметил, что взгляд Камиллы застыл: устремленный на желтые линии. Потом она подняла глаза, в которых светился вопрос, на лицо мужчины. Тогда я снова присмотрелся к узору и вдруг сообразил, что это такое: передо мной было по-детски выполненное изображение паука…