1. Не дрогнет бровь и губы стынут строго.
Круги черчу.
И все ясней в пространствах крышка гроба
большою птицей реет чуть.
2. Я ныне, в царствие антихристово,
в годы собачьей любви нег
вперяю слова на ветра волчий вой,
к Матери Божьей взываю: Машине.
3. И к Тебе, и к Тебе, Трояново отродье,
с гирями маковых кос,
к Тебе, поправшей, как окурки, годы
с лаптей сдунувшей их навоз;
к Тебе, не знающей бр. Альшванг скрижалей,
ни очереди у Вандрага:
гудками бури явись из дали,
явись, о явись, Кассандра.
В музыканье аэроплана,
в тяжкой походке орудий,
в смерти лейтенанта Глана,
в женской щекатуренной груди,
и в минаретах слов поэта
чую, Кассандра, чую Тебя:
руки переломленные заката
твой рдяный стяг;
и в этих рдяных кос зигзаг
каждый новый день кутает в сон,
а трава семафоров глаз
никогда не звенит “Благополучно”.
И Тебе мяукает рысьи,
с головою в листьях осенних,
мой любимый Иоанн Креститель
отрок Сережа Есенин.
Мать, ива мать,
где сын твой махровый?
Вижу у него на груди талисман —
крест дубовый.
И вы, жены, неверные жены,
где свежие сгнили тела мужей?
Только бархат ковра травы зеленой
покрыл трупье от червей и от вшей.
Всеми жизнями сжатыми
с сладкой земли полыни —
Кассандра гремела: “Братья,
в корявое верьте Имя”
– Никого теперь не жаль.
Пулеметами с Метрополя
Ты стучалась в каждые двери,
но могуча забвенья воля,
и вы, как всегда, ей не верили.
Осинным жужжаньем ставила к стенке,
крякала выстрела самоубийцы комнате,
напоминала тиком секундной стрелки,
молнией лязгала:
“Помните!
Помните!
Помните”. —
Но вижу, вижу и знаю:
как соколы, кружат слова —
их Кассандра картавым кварталом пускает,
и они бумерангом ковыляют к вам.
Не дрогнет бровь и губы стынут строго.
Слова черчу.
И все ясней в пространствах крышка гроба
большою птицей реет чуть.