С каждым часом все ниже и ниже
Опускаюсь, падаю я.
Вот стою я, как клоун рыжий,
Изнемогающий от битья.
Захвачу я платочек рваный,
Заверну в него сухари,
И пойду пробивать туманы
И бродить до зари.
Подойдет старичок белый,
Припаду к мозольной руке,
Буду маяться день целый,
Томиться в тоске.
Он скажет: есть способ,
Я избавлю от тяжких пут,
Вот достал бы мне папиросу,
Без нее горько во рту.
Папиросу ему достану,
Он затянется, станет курить.
Словами лечить мою рану,
Душу мою лечить.
Но теперь печальна дорога
И не тяжек мой удел,
Я не смею тревожить Бога —
У Него много дел.
1912
Я надену колпак дурацкий
И пойду колесить по Руси,
Вдыхая запах кабацкий…
Будет в поле дождь моросить.
Будут ночи сырые, как баржи,
Затерявшиеся в реке.
Так идти бы все дальше. Даже
Забыть про хлеб в узелке.
Не услышу я хохот звонкий.
Ах! Как сладок шум веток и трав,
Будут выть голодные волки,
Всю добычу свою сожрав.
И корявой и страшной дорогой
Буду дальше идти и идти…
Много радостей сладких, много
Можно в горьком блужданье найти.
1914
Душу измученную и перепачканную,
Отвратительную, но родную мою,
Господь, укрепи своею подачкою,
Видишь: я на краю.
Может быть, завтра забуду о раскаянии,
Паясничая, как клоун из последнего кабака…
Все возмутительнее и необычайнее
Моя крестящаяся рука.
1914Новгород
Не думай, друг, что лучшие плоды
Всегда сладки. Не так проста природа.
Прими же терпкий плод. Узнай, что есть сады,
Где хина иногда бывает лучше меда.
Не только сахарные груши хороши.
Возьми лимон, айву, кусты рябины.
Скажу по правде: горечь для души —
Немеркнущие краски для картины.
Пока есть в мире хоть один калека
И кто-то горько плачет в шалаше,
О, сможем ли назвать мы человеком
Того, кто горечи не чувствует в душе!
1915Царское Село
Я знаю, годы не проходят даром,
Моя душа к любви теперь скупа.
Последний луч тускнеющим пожаром
На листья желтые упал.
Уже мне чужды – нежность, умиленье,
И, точно воск, могу я совесть мять.
Как мне хотелось на одно мгновенье
Вечерний свет на листьях задержать!
Чтоб долго, долго видеть это небо
И эти листья в розовом огне
И ждать того, кто в этой жизни не был,
Кто никогда не явится ко мне.
Последний луч, как путник запоздалый,
Спешит к лучам. Угаснувшим уже,
И голос мой – мне больно, больно стало, —
Как тучный ветер, тяжелел.
1916
Опускаются веки, как шторы,
Одному остаться позволь.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.
И душа не трепещет, не бьется,
И глядит на себя, как на тень,
И по ней, будто конь, несется,
Ударяя копытами, день.
Будто самое страшное горе,
Как актер, отыграло роль.
Есть какой-то предел, за которым
Не страшна никакая боль.
1916
Как все пустынно. Пламенная медь.
Тугих колоколов язвительное жало.
Как мне хотелось бы внезапно умереть,
Как Анненский у Царскосельского вокзала.
И чтоб не видеть больше никогда
Ни этих язв на человечьей коже,
Ни эти мертвые пустынные года,
Что на шары замерзшие похожи.
Какая боль, какая тишина.
Где ж этот шум, когда-то теплокровный?
И льется час мой, как из кувшина,
На голову – холодный, мертвый, ровный.
Декабрь 1918
В моей душе не громоздятся горы,
Но в тишине ее равнин
Неистовства безумной Феодоры
И чернота чумных годин.
Она сильна, как радуги крутые
На дереве кладбищенских крестов.
Она страшна, как темная Россия,
Россия изуверов и хлыстов.
Зачем же я в своей тоске двуликой
Любуюсь на ее красу?
Зачем же я с такой любовью дикой
Так бережно ее несу?
Январь 1919Москва
Не надо солнца, не надо свободы,
Движенье мира останови.
Верни, верни мне черные годы
Моей позорной, жалкой любви.
Тяжелый лес, как черное платье,
Слепит мне кожу своею мглой,
Всем простить и все раздать —
Я не мечтал о жизни другой.
Я знаю, Боже, что значит время
И шум морей Твоих в крови.
Верни мне, верни мне ужасное бремя
Моей полоумной любви.
3 мая 1919Киев
Был тихий день и плыли мы в тумане.
Я отроду не видел этих мест.
В последний раз на крест взглянул в Рязани
И с этих пор я не гляжу на крест.
Тяжелый сон мне сдавливает горло
И на груди как будто море гор,
Я вижу: надо мною ночь простерла
Свой удручающий простор.
12 октября 1920Рязань