Джон Уиндем
Кракен пробуждается
Огромный айсберг, выброшенный на мель приливом, прочно стоял на дне. Холодные волны Атлантического океана разбивались о него, как о скалу, взметая в воздух тучи брызг.
Ослепительно белые утесы на фоне иссиня-черной воды: они были повсюду. Я невольно залюбовался. Мне показалось, что в то утро их было гораздо больше, чем обычно. Ледяные глыбы поменьше плавно раскачивались на волнах, ветер и течение медленно относили их к проливу.
— Думаю, — сказал я, — мне стоит написать… отчет.
— Ты хочешь сказать — книгу? — поправила Филлис, не отрывая взгляда от океана.
— Книгу?! Вряд ли из этого выйдет нечто в коленкоровом переплете, но, пожалуй, ты права, действительно — книгу, — согласился я.
— Книга — всегда книга, даже если никто кроме автора и его жены никогда ее не прочтет.
— И все-таки не исключено, что кто-нибудь когда-нибудь и прочтет. Я чувствую, мне следует взяться за перо, ведь мы с тобой знаем о случившемся больше, чем кто другой. Есть, конечно, специалисты в своей узкой области более компетентные, но в целом общую картину мы можем описать куда лучше.
— Без ссылок на документы?
— Если хоть кто-нибудь прочитает книгу и она его заинтересует, он без труда отыщет необходимую документацию, то есть все, что от нее осталось. Я лишь опишу события, как они представляются мне… нам, — поправился я.
— Если рассматривать что-то одновременно с двух точек зрения, ничего путного не получится, — резонно заметила Филлис и плотнее запахнулась в пальто.
Ее дыхание становилось белым облачком пара на холодном воздухе. Мы любовались айсбергами. Их было не счесть сколько, самые дальние угадывались только по белоснежной пене разбивающихся о них волн.
— Книга поможет нам скоротать зиму, — предположила Филлис, — а потом, когда настанет весна, может быть… С чего ты хочешь начать?
— Не знаю, еще не думал об этом, — признался я.
— Мне кажется, тебе стоит начать с той ночи на борту «Джиневры», когда мы увидели…
— Но, дорогая, — возразил я, — еще никто не доказал, что эти явления взаимосвязаны.
— Если ты собираешься подыскивать всему доказательства, то лучше не берись совсем.
— Я начну с первого погружения.
Филлис покачала головой.
— Если читатель опустит что-либо несущественное — это полбеды. Много хуже, если нечто важное опустишь ты сам.
Я насупился.
— Да, я никогда не был убежден, что те болиды… Но, черт возьми, слово «совпадение» и существует потому, что в самом деле существуют совпадения.
— Вот так и напиши. Только начни с «Джиневры».
— Ладно, — уступил я. — Глава первая — «Любопытный феномен».
— Милый, мы живем не в девятнадцатом веке! Я бы на твоем месте разделила книгу на три Фазы. Фаза первая…
— Дорогая, чья это будет книга?
— Конечно, твоя, милый.
— Значит ли это, что она будет принадлежать мне больше, чем моя жизнь с тех пор, как я встретил тебя?
— Да, милый. Итак, Фаза первая… Ой, посмотри скорей!
Громадная льдина, подточенная водой, откололась от айсберга и, тяжело описав в воздухе дугу, со всего размаху обрушилась в воду, взметнув к небу миллионы сверкающих брызг. Продолжая по инерции вращение, она на какое-то мгновение замерла почти горизонтально и качнулась назад, оставляя за собой искрящийся водяной шлейф. Мы, как зачарованные, смотрели на затухающие колебания этого гигантского маятника, пока льдина не успокоилась, выставив на обозрение миру другую свою грань.
Филлис вернулась к разговору.
— Первая Фаза, — начала она уверенно, но вдруг остановилась. — Нет, в начале нужен эпиграф — на целую страницу, отражающий самую суть.
— Пожалуй, — согласился я. — Думаю…
Филлис замотала головой.
— Подожди… сейчас… Вспомнила! — обрадовалась она. — Эмили Петифел! Ты о ней, вероятно, никогда и не слышал…
— Совершенно верно, — вставил я. — Мне хотелось бы…
— Это из «Розовой Книги Детства». Вот послушай. — И Филлис, вынув руку из кармана, продекламировала.
— Слишком длинно, дорогая и, прости, немного не по теме.
— Да, но последние две строчки, Майк, вот эти:
Но что это, мама, ответь мне скорее
Из моря украдкой выходит на берег?
— Жаль, дорогая, но я вынужден повторить: нет.
— Ты не найдешь ничего лучшего, — обиделась она. — Ну а что у тебя?
— Я имел в виду Теннисона.
— Теннисона?! — поморщилась Филлис.
— Слушай, — сказал я и, в свою очередь, прочитал небольшой отрывок. — Конечно, это не шедевр, но ведь и Теннисон был когда-то начинающим поэтом.
— Мои две последние строчки более точны.
— По букве, но не по духу. И, кто знает, может быть, слова Теннисона, в конце концов, окажутся истиной.
Мы еще немного поспорили, но я так считаю: книга моя, а Филлис, если захочет, может написать свою.
Под громоподобными волнами
Бездонного моря, на дне морском
Спит Кракен, не потревоженный снами,
Древним, как море, сном.
Тысячелетнего века и веса
Огромного водоросли глубин
Переплелись с лучами белесыми,
Солнечными над ним.
На нем многослойную тень рассеял
Коралловых древ неземной раскид.
Спит Кракен, день ото дня жирея,
На жирных червях морских,
Покуда последний огонь небесный
Не опалит Глубин, не всколыхнет вод, -
Тогда восстанет он с ревом из бездны
На зрелище ангелам… и умрет.
Альфред Теннисон
