Фамилия у Сереги была редкая – Баргузинов. Баргузинов Серега – спина прямая, ноги длинные и ровные, как у солиста балета Большого театра. Собственно, почему – как?

Именно балетные ноги, как и должно быть у человека, занимающегося бальными танцами. Балет был слабостью, и страстью, и страшной тайной Баргузинова Сереги, которую он изо всех сил должен был скрывать от жены Оксанки. Дело в том, что на самом деле Серега был маляром-штукатуром, причем классным. И Оксанка тоже маляр-штукатур. Они и познакомились в общежитии, когда оба на стройке работали. А потом Оксанка в декрет ушла, другую Оксанку рожать, а Серега подался на вольные заработки – по квартирам ремонт делать. Денег-то стало больше нужно – двоих Оксанок кормить-одевать.

А тайна у него была вот какая – он в свободное от поклейки обоев время ходил заниматься в школу бальных танцев при Доме культуры строителей. У него в сумке под рабочей одеждой в отдельном пакете всегда лежали балетные принадлежности. А большая Оксанка, жена то есть, страшно Серегу к балетному делу ревновала. И выговор ее звучал строго: «Я замуж выходила за маляра. Жизнь свою с ним связала. А не с танцором. Так что выбирай, Серега, – или мы с Оксанкой, или твои па-де-де».

А Серега выбирал и то, и другое. И, пряча под спецовкой балетную одежду, иногда исхитрялся все-таки фуэте покрутить.

Обои он клеил быстро и ровно-ровно. Элеонора наблюдала, как он работает, и размышляла о своем. Иногда они вместе пили чай – Серега и Элеонора. И тогда Баргузинов сыпал вопросами, и Элеонора просвещала его на разные темы. Она жила на несколько этажей выше Сереги. Не в смысле этажей в доме, а в смысле этажей жизни. От Сереги до нее еще было долго-долго добираться по крутой жизненной лестнице вверх, и Серега это понимал, называл Элеонору по отчеству – Александровна и даже пару раз за время ремонта приходил с коробочкой конфет. Одним словом, как-то за три недели работы Сереги в квартире Эли они подружились. Эля даже однажды прикрыла Баргузинова, когда он танцевать пошел, а Оксанка как раз позвонила. Что-то умело приврала, что, мол, попросила Сергея куда-то за чем-то съездить, и танцор был спасен.

Сама Элеонора была стоматологом. Притом потомственным. Уже третье поколение в ее семье лечило и обновляло пациентам зубы. Врачом Эля была хорошим, пациенты ходили к ней и за собой других приводили, так что в смысле денег все было нормально. И, вообще, во всех смыслах нормально – Саша, муж, работал в большой строительной компании, был человеком серьезным и никаких особенных хлопот Элеоноре не доставлял. Впрочем, как и радостей. Но это не страшно. А что детей нет – тоже не страшно. Как Эля всем говорила: «Мы с Сашей живем для себя». Все как у всех. Да и слава богу, что Саня вообще у Эли был. Замуж она вышла поздно, уже за тридцать, когда всех хороших женихов уже по хорошим разобрали. И Эле досталось то, что осталось. Короче, Саша – положительный человек.

А до Сани вообще была у Эли не жизнь, а катастрофа…

Эля вела дневник личной жизни. Вернее, список личной жизни. Сначала фамилия или имя, а рядом – плюс или минус. Иногда против имени стоял знак вопроса. Означало это вот что: плюсик – если с владельцем имени БЫЛО, а минусик – если НЕ БЫЛО. Собственно, минусик-то был всего один, а знаков вопроса – шесть. Это в том случае, если Эля или не помнила, или не поняла – было все-таки или не было.

Под всеми этими Эдиками и Олегами Николаевичами можно было провести итоговую черту, поставить две короткие параллельные черточки – равняется, и под чертой общий итог – БРОСИЛИ! Вот почему это так выходило – непонятно, но бросали Элю все – и военные, и продавец мясного отдела, и артист один из оперной массовки, и другие. Короче – все!!!

Вот, например, в списке красивое имя – Альберт. И сам он был ничего, имя ему шло. Когда количество свиданий перевалило за три, у Элеоноры появилась смутная надежда, что именно Альбертик и есть ее судьба. И решила она ему на это красиво намекнуть. На четвертый раз, после того, как было, в смысле плюсика в списке, Альберт пошел Элю до троллейбусной остановки проводить. Он не любил, чтобы женщины у него до утра оставались.

И вот стоят они на остановке, а троллейбуса нет, а дождь как раз есть. И замечает Эля, что Альбертик собирается оставить ее под дождем одну – мол, чего вдвоем-то мокнуть? Я пошел, ты жди, троллейбус скоро подойдет. Ну и Эля решила остановить его, огорошив красотой слов, которые она заранее подготовила. Взяла она Альбертика за руку, глаза опустила и говорит:

– Альберт, ты знаешь, – говорит, – что ты – моя настурция.

Альберт забеспокоился, руку отнять хотел – какая еще настурция? А Эля тихо так, но чтобы он все-таки речь ее пламенную слышал, продолжает:

– Понимаешь, милый, я так давно одна, что уже и чувствовать забыла. – Надо же так сказать, как будто она героиня какого-нибудь сентиментального романа из прошлых времен: чувствовать забыла! – Думала, что вот и август кончается.

Альбертик даже вздрогнул:

– Какой август, уже ноябрь проливной.

– Август мой, думала, кончается, в смысле времени жизни человеческой. А в августе уже все цветы отцвели, и кажется, что и не было никакого цветенья. И вдруг на клумбах вспыхивает оранжевая настурция, цветок запоздалый! Да, да, еще есть цветенье, надежда, радость. Вот ты, Альберт, и есть – моя новая радость, новое цветенье, настурция моя!!!

Во, наговорила! Альберт сначала опешил, а потом руку отдернул и говорит:

– Эля, слушайте, ваша задница уже давно не помещается за школьной партой, а вы все сочинения сочиняете! Август у вас какой-то кончается! Смотрите лучше, вон ваш троллейбус подходит. – И потопала настурция быстрым шагом, оставив Элю стоять под дождем. А Эля заплакала, и в троллейбус войти забыла, и следующего ждала минут двадцать.

Олег Николаевич тоже с плюсиком в списке значился. Он однажды у Эли заночевал. После, между прочим, ресторана. Там они танцевали под тихую музыку, потом он ломал шоколадку на мелкие кусочки и бросал в бокалы с шампанским. Шоколадинки кружились на веселых пузырьках, а Олег Николаевич смотрел в Элины глаза и грустно рассказывал, что хоть и женат, но с женой они давно спят в разных комнатах. Так что он почти свободен для женской ласки.

Ну и стал несвободен. Эля старалась как могла – жалела Олега Николаевича всю ночь напролет. А утром пошла на кухню – яички на завтрак сварить, а ее добровольный пленник вышел на балкон – поприседать и размяться. Он привык у себя дома каждый день зарядку делать на балконе. Присел он пару раз, а потом вдруг вылетел с балкона и влетел в кухню как ошпаренный. По яичку ложкой бьет, а разбить не может. Прямо Курочка Ряба какая-то. Эля забеспокоилась: Олежек, что с вами? А Олежек-то, оказывается, когда на балконе приседал, на другом балконе, ровно напротив стоящего дома, свою жену увидел. Она там тоже приседала – привычка, что поделаешь! И муженька своего, козла рогатого, конечно, заметила. Бывает же такое! Ведь он ей сказал, что уезжает со своей фирмой на какой-то семинар за город с ночевкой. А она и рада была, что ей ничего придумывать в очередной раз не надо, чтобы дома самой не ночевать.

Элеонора поняла, что никакого спанья в разных комнатах нет, Олег расстроен, по яйцу не попадает, молчит. И сам засветился, и, главное, понял, что давно уже носит рога.

Яйцо он все-таки победил, молча съел и ушел. А Эля плакала, расставаясь со своей очередной несбывшейся надеждой.

Рядом с именем полярника Мити стоял знак вопроса. Во время их первой встречи он засыпал Элю интереснейшими рассказами – про полюс и белых медведей. Причем что-то в его голосе давало Эле надежду, что он больше к медведям этим уезжать не собирается, потому что встретил такую очаровательную девушку. И вообще, он так замерз на своей льдине, что завтра же приглашает Элю поехать с ним в Сочи. Митя даже песенку про Сочи напел, что там темные ночи. И Эля уже представляла себе звездную ночь, пустынный пляж, и она с Митей вдвоем на остывающем песке. Ну и плюсик – само собой.

Да, впрочем, все может начаться гораздо раньше, если повезет и в купе они окажутся одни. Эля на дорогу курочку зажарила с румяной корочкой и тарелки одноразовые взяла – для уюта.

В их купе уже сидели два дядьки. Полярник Митя обрадовался, достал картишки, проделал с ними какие-то манипуляции, как фокусник в цирке, и предложил этим дядькам сгонять партийку. Ну они и согласились.

Курочку Эля ела одна и всю дорогу грустно смотрела в окно, забытая полярником напрочь. А он выигрывал и выигрывал деньги. Дядьки мрачнели, Митя ликовал. И так до утра. Эля лежала на верхней полке и думала: «Ну, что ж делать! Ничего, завтра на пляже…»

Полярник очень огорчился, когда поезд прибыл на станцию назначения. Он чувствовал, что у дядек деньги еще есть. Увидев Элю, он даже как будто удивился. Видно, забыл, что в Сочи двинулся не один, а с какой-то Элеонорой. Но потом опять к ней привык и по вокзалу вел Элю под руку.

Пока Эля разбирала чемодан, Митя прилег отдохнуть и храпел, не просыпаясь, до следующего утра. А утром он бодро вскочил и заторопился на пляж. Оказывается, он с дядьками купейными денежными там договорился встретиться и партийку продолжить.

– А вы, Эля (почему-то вы?), позагорайте в сторонке. Ведь женщины как на корабле, так и в карточной игре приносят одни неприятности. А загар вам так пойдет к лицу.

Из Сочи Элеонора и полярник возвращались в разных поездах. А знак вопроса завис в Элиной биографии.

Дальше в списке шел пианист Валентин. Эля спускалась в метро на эскалаторе, и каблучок ее сапога застрял между ребрышками ступеньки. Эля грохнулась бы и неизвестно, что бы себе сломала, если бы ее не подхватил под руки и не выдернул вместе с сапогом симпатичный мужчина в нерповой шапке с козырьком. Из-под шапки кудрявились вдоль щек густые бакенбарды. Ну прямо как у Пушкина на портрете, где он руки на груди скрестил и писал, что, мол, себя как в зеркале я вижу, но это зеркало мне льстит. Эля строки эти запомнила, когда давно еще в Третьяковке объяснение экскурсовода слушала.

Ну и залюбовалась она на эти бакенбарды. А Валентин вместе со своей спасенной жертвой еще долго шел рядом, проводил ее до самого дома, хоть с пересадкой, а потом еще минут пятнадцать на маршрутке. Спутник рассказал, что он пианист, аккомпаниатор известной оперной певицы, холост и к тому же ни в кого не влюблен. Прощание у подъезда было долгим – не могли наговориться. Он на чашечку кофе не попросился, а Эля сама предлагать не стала – сегодня новое знакомство не предполагалось, и в квартире у нее был небольшой беспорядок.

Договорились, что Валентин позвонит через три дня, так как завтра он уезжает со своей оперной певицей на гастроли.

За эти три дня Эля обегала и обзвонила всех своих подруг, рассказывала и про бакенбарды, и про то, что ни в кого не влюблен. Все подруги в один голос говорили: Элеонора, будь похитрей. Не давай ему с первого раза. Наоборот, хитрость какую-нибудь изобрази. Ну, в смысле: да, Валентин, вы мне очень нравитесь, но вот так сразу я не могу. Это, мол, не в моих правилах. И он, увидишь, как миленький будет стараться изо всех сил, чтобы ты правила свои забыла. А потом – пожалуйста, но в первый день – ни-ни!!! И лучше вообще сразу к нему домой идти не соглашайся. А то ведь не устоишь.

Элеонора слушала дурацкие советы подруг, а сама уже мысленно нежно гладила его пушистые бакенбарды, перебирала в пальцах густую шевелюру, и ей даже казалось, что она уже слышит звуки музыки, которые Валентин будет извлекать из клавиш, – страстные и грустные.

Валентин позвонил, как обещал, через три дня. Эля притворилась, что не сразу вспомнила: «Какой Валентин? Ах да, мой эскалаторный спаситель!» Спаситель сказал, что будет очень рад видеть Элеонору у себя в гостях. На что Эля, как и обещала подругам, ответила, что они еще так недолго знакомы и что не в ее правилах так просто прийти в дом к малознакомому мужчине и не лучше ли встретиться где-нибудь в кафе. Но пианист настаивал, говоря, что ждет какой-то важный звонок из Америки и не может выйти из дома, а об Эличке он думал все эти долгих три дня и все-таки ждет ее у себя.

Элеонора сдалась и уже через час нажимала на кнопку звонка квартиры своего нового знакомого.

Дверь открыл совершенно лысый мужчина в фартуке. Правда, бакенбарды были на месте и пушились точно так же, как в тот вечер. И еще была тоненькая полоска волос вокруг лысины, которая соединяла между собой эти бакенбарды. На мгновенье Эля замерла, разглядывая нового Валентина. А он тем временем уже снимал с нее шубку, нырнул, чтобы помочь стянуть сапоги. Потом нежно обнял за плечи и чмокнул куда-то в шею:

– Эличка, заходите в комнату. У меня все готово. Сейчас только еще пирог из духовки выну и начнем праздновать наше знакомство.

У Валентина было чисто и красиво – белые стены, кожаная мебель. Большой рояль с подсвечником. Смущали только фотографии, которые висели на стенах в большом количестве. И на всех были запечатлены голые красивые женщины. У Элеоноры даже появилось подозрение – а не затем ли он ее позвал, чтобы вот так же запечатлеть, увеличив на одну дуру свою коллекцию. Валентин перехватил Элин взгляд и улыбнулся: «Пусть вас эти фотографии не смущают. Я не имею к фотомоделям никакого отношения». Просто приятель Вадька – профессиональный фотограф, и любимая его тема – женщины ню. Но жена запрещает Вадьке развешивать эти снимки дома – у них растут два парня, и им эта красота ни к чему. Вот он и устроил свою фотовыставку у холостого Валентина.

Все было вкусно, Эля быстро захмелела, а когда Валентин сел к роялю и положил пальцы на клавиши, совсем растаяла. Уже не было никакой лысины. Вернее, была, но она его нисколько не портила, а, наоборот, только украшала. А глаза такие горячие, что Эля уже почти теряла терпенье. Валентин играл Грига, потом Шопена. Эля узнавала любимых композиторов, а Валентин был рад и удивлен ее музыкальной эрудицией. Покончив с классиками, как говорится, под занавес, Валентин хитро подмигнул Эле и спел очень смешно «Мурку» под собственный аккомпанемент.

Свеча, оплывая, накапала в вазочку с остатками салата, и Валентин заторопился убрать со стола – он был большим аккуратистом. И пока он относил на кухню рюмки-тарелки, растаявшая Элеонора решила все-таки отблагодарить пианиста за подаренный вечер своей лаской. А подруги – дуры! Сидят по сто лет со своими мужьями и все уже забыли, как выглядит любовь.

Эля вошла в спальню, быстро разделась и легла, ожидая возвращения с кухни своего нового возлюбленного.

– Эличка, вы где? – услышала она голос пианиста и откликнулась тихим ласковым шепотом:

– Я здесь. Иди ко мне…

Валентин вошел в спальню и остолбенел, увидев голое, зовущее тело Элеоноры. Поза, которая была призвана срочно с полоборота завести и сразить наповал мужчину, была подсмотрена Элей в одном из эротических фильмов.

Дальше произошло то, чего Эля никак не ожидала. Валентин подошел к кровати, натянул на ее голое тело одеяло и грустно промолвил:

– Эля, Эля! Зачем вы все испортили?! Я так надеялся, что на этот раз встретил достойную женщину! А вы… Не в моих, Эля, правилах спать с женщиной в первый же день знакомства. И я эти правила привык соблюдать. Так что, Элеонора, я сейчас выйду, а вы по-быстрому одевайтесь и уходите. Разговаривать нам больше не о чем.

Эля шла к метро, а в голове крутилась музыка. Нет, не Григ и не Шопен, а «Мурка» крутилась. Там слова такие есть: «Здравствуй, моя Мурка, и прощай…» Это она, выходит, и есть: здравствуй и прощай… Так и надо, сама дура, подруг не послушала. Какой мужик-то хороший попался…

А в списке появился очередной минус, означавший поражение без сражения.

Вот черт, уходить срочно надо, а кран в ванной сорвало, вода хлещет. Эля позвонила в ЖЭК, вызвала сантехника, и когда он вошел, с чемоданчиком инструментов, в синей рабочей спецовке, Эля застыла, пораженная. Юра, так звали сантехника, был не просто симпатичным парнем, а писаным красавцем. Чисто Голливуд. Вернее, нет, Голливуд просто отдыхает рядом с этим красавцем. И пахло от его спецовки каким-то недешевым парфюмом.

– Ну, показывай, хозяйка, где тут у тебя течет? – Зубы ровные, улыбка красивая невозможно. И в два счета все исправлено-починено, пол он сам вытер, тряпку по-хозяйски отжал. – Ну, вот и все, хозяйка, принимай работу.

Эля за кошельком в сумку полезла – надо же красавца этого отблагодарить, хоть стошку дать. Ну она и протянула эту стошку. А Юра взял ее вместе с рукой Элиной и держит, не отпускает:

– А что ж, хозяйка, одна-то живешь? Скучно, небось, одной-то?

И стены рухнули, и пол закачался, и потолок поплыл, и плюсики, плюсики, плюсики…

Целых одиннадцать дней Эля ходила как сомнамбула, от плюсика до плюсика – Юру ждала. Он забегал к ней между вызовами, чтобы плюсики эти ставить. А на двенадцатый день не пришел. И на тринадцатый, и на четырнадцатый. Тогда Эля на хитрость пошла – сама нарочно кран свернула, чтоб вода снова хлестать начала. И позвонила в ЖЭК, что, мол, видно, не до конца сантехник трубу починил и пусть срочно снова зайдет. И сантехник явился. Но не Юра, а какой-то хмурый дядька. Дядька этот ворчал-ворчал, чинил-чинил целый час, а потом получил свою стошку и, недовольный, пошел к двери.

Все это время, пока дядька с краном возился, Эля стояла как каменная. А когда он к двери пошел, не выдержала все-таки, спросила:

– А что ж Юра-то не пришел? Заболел или выходной сегодня?

– А, Юрка-то? Да он уволился. Где-то лучше шабашку нашел. А чегой-то, не пойму, куда ни приду, все бабы меня про Юрку спрашивают?!

Можно было бы еще долго перечислять все эти плюсики и минусики, вспоминая все Элькины беды и неудачи. В списке этом бесконечном даже иностранная фамилия была – то ли швед, то ли норвежец какой-то побыл недолгим миражем ее бедовой жизни. Но надо сказать, что при всем при этом Элька не была никакой ни ветреной девицей, ни, боже упаси, женщиной облегченного поведения. Нет-нет, она была очень нежной, беззащитной, бесшабашной и невезучей. Короче, как многие хорошие девушки, над которыми во вселенной счастливые звезды выстроиться не торопились.

Элька искренне плакала, узнавая о чьих-то печалях, радовалась чьим-то удачам, никогда никому не завидовала. Хорошим Элька была человеком, что говорить, но везет же в жизни часто как раз не хорошим, а плоховатым. И кто считает, что вообще есть справедливость?

А список? Ну что список, это она просто искала свою судьбу, бродила по трудным тропинкам жизни. Ну и в конце концов судьба все-таки нашлась – Саша. И все сложилось, как надо.

А вот сейчас что-то творится с настроением. Нет-нет, дома, с Сашей все хорошо. Просто через двадцать лет спокойного замужества вдруг взял и возник этот Гришка.

Гришка на самом деле возник не вдруг, а очень давно возник. Лет тридцать назад. И маячил в Элиной судьбе, вертелся вечно под ногами. Любил. Он один-единственный и любил, и жениться на Элеоноре хотел. Но именно его единственного-то она в упор не видела. Гриша был обычным человеком, без недостатков. Молодой инженер с небольшой зарплатой. Элька-то на зарплату особого внимания не обращала, просто была к Грише равнодушна, и все.

А Гришка-то, хитрец положительный, не войдя в дверь Элиной жизни, полез в окно – стал к маме ее подкатываться, чтобы она на дочку воздействовала. То с конфетами зайдет, то с цветочками явится. Мама и давай трындеть день и ночь дочке нотации:

– Эль, ты дура такая. Чем тебе Гриша нехорош? Положительный, одет всегда аккуратно. Вот подожди, пробросаешься, а потом будешь жалеть. Сама скажешь: эх, дура я, дура! Такого парня упустила! Поймешь когда-нибудь, что потеря Гриши – твоя ошибка молодости!

Расположить к себе несбывшуюся тещу получилось, а вот доченьку ее бестолковую – нет. Однажды Гришка даже в Геленджик прилетел – там Эля с подругой отдыхала. Надеялся, что в подлунном приморском пейзаже все-таки уломает любимую выйти за него замуж. А Эля, наоборот, рассердилась, когда Гришка этот нарисовался в гостинице. Правда, небольшой плюсик в списке рядом с его именем появился. Но и само имя, и плюсик были изображены очень мелким почерком.

Вот бывает же так в жизни – другие мучили, обижали, бросали, а Гришка этот готов был подстилать где нужно соломку и на руках носить. А Эле он был НЕ НУЖЕН!!! Почему? А потому. Не нужен, и все. Ну его.

Гришу можно было бы и вообще не вспоминать в этом повествовании, если бы оно не было вообще-то написано именно из-за него.

– Сашуль, пойдем в кино?

– Как скажешь, дорогая! – Саша редко возражал жене. А зачем возражать – она же у него умница. Все друзья говорили, что ему с женой очень повезло. Хоть живут они вместе уже больше двадцати лет, а любит Эльку, как в первые дни. И Эля забыла все свои катастрофические романы, жизнь сложилась замечательно. Эля+Саша = Любовь. Хоть на заборах пиши.

На улице жара, а в кинотеатре хорошо, прохладно. И народу мало – лето, суббота, все на даче. А Эля с Сашей в этот раз что-то ехать не захотели. И правильно сделали. Хоть в кино сходят, фильм хороший посмотрят. Надоело огурцы-то поливать.

Саша первым заметил, что на Элю внимательно смотрит какой-то солидного вида мужчина, седоватый и хорошо одетый. И женщина рядом с ним тоже смотрит. Не любит, видно, когда муж на других пялится.

Элеонора повернула голову:

– Ой, Гриш, ты? – И рада, и целоваться, и с женой знакомиться. – Как я рада! Сколько ж мы не виделись? Лет двадцать пять! Больше? Не изменилась? Да что ты, так не бывает. Да, пара размеров прибавилась. А ты тоже не изменился. Ну и что ж, что немножко полысел – тебе идет. Сашуль, это Гришка, друг мой, из далекой юности привет. Нина? Очень приятно познакомиться!

Поговорить подольше не было возможности, двери в зал закрывали, начинался сеанс. Эля, правда, успела сказать:

– Ребята, подождите после фильма. Поболтаем еще.

Фильм был неинтересным и тягучим. А может, это Эле так казалось. Да она, в общем, в содержание фильма и не вникала. Мысли ее вернулись в далекие дни юности, подробности выплыли откуда-то из лабиринтов памяти. В том числе и морской подлунный пейзаж, а в пейзаже этом молодой, аккуратный инженер, влюбленный в нее без памяти. Да, а жена его хорошо одета, дорого. Наверно, инженерам стали неплохо платить.

Эля завистливой никогда не была, да и натура у нее такая – много не надо. Хотеть меньше, чем можешь, – так они с Сашей эту свою жизнь формулировали. Да, в общем, могли они вдвоем уже немало. Все у них есть – машина хорошая, японская, квартира хоть и небольшая, но с высокими потолками и в центре. Дача с садом и огородом за сто километров тоже имеется, всегда гостей полно. А когда Эля продукты ходила покупать, на цены внимания не обращала. Что хотела, то и брала. Денег хватало на все. Жалко, что она пошла в кино одетая, как на дачу – в джинсах и майке. Все равно, думала, в машине. Не думала же, что вдруг Гришку там встретит с женой такой разодетой.

Фильм закончился. Гришка и Нина дождались, пока Элька с Сашей выйдут.

– Гриш, Нин, пойдемте к нам, посидим, чайку попьем, поболтаем. Мы тут недалеко живем. Я на машине. Хотите, потом домой отвезу. – Эля посмотрела на Сашу. – Правда, Сашуль?

– Давайте, ребята, не отказывайтесь. – Саша улыбался. – Пойдемте к нам!

Григорий не отрываясь смотрел на Элеонору, и как-то не просто смотрел. И Нина этот взгляд заметила.

– Спасибо за приглашение, но у нас завтра трудный день. У меня фитнес, а у Григория тайский массаж.

– Да ладно вам, трудный. Смеетесь, что ли? Давайте, залезайте в машину.

– Мы тоже на машине, – Гриша умоляюще смотрел на жену. – Нинуль, ну давай заедем на часок? Эля, поезжай впереди, дорогу показывай.

Эля немножко волновалась – сзади ехал огромный, очень крутой джип, и, наверно, Грише из-за него не видно, куда едет Эля.

Во дворе Элеонора припарковалась, а джип тоже притормозил, из него вышел Григорий, выпорхнула Нинуля, а сам джип поехал дальше.

– Ой, а кто это вас подвез?

– Наш водитель. Он сейчас припаркуется и будет нас ждать.

– Ничего себе! Гришка, ты что, начальником каким-нибудь стал? Машину служебную используешь в нерабочее время! – Эля суетилась на кухне – сырку-колбаски, тарелки, рюмочки…

Нинуля ходила по квартире босиком – она так любила. Эля заметила, что у нее ступни какие-то широкие, а пальчики на них – коротенькие и торчат в разные стороны, друг друга не касаясь. Как будто она только что педикюр сделала и топырит пальцы, чтобы лак не смазать. Сумку свою она в коридоре не оставила, а повесила на руку.

«Чего это она с сумкой-то не расстается? – думала Эля. – Денег, что ли, там много?»

– Нина, а вам сумочка-то не мешает?

– Нет. Не мешает. Разве может мешать сумочка, купленная в Милане за семь тысяч евро?

Эля думала, что Нинуля шутит, и подыграла ей.

– А зачем же человеку такая дорогая сумочка нужна?

А Нинуля вполне серьезно:

– А чтобы свои узнавали. Элеонора, я смотрю, у вас так чистенько, уютненько. Сколько раз в неделю домработница убирает?

– А мы вроде не пачкаем особенно. А пыль и пол я каждое утро сама протираю.

– Вы сами? Ты слышишь, Гришуля? Невероятно!

Дальше разговор понесся о разном, прыгали с темы на тему – и о том, что дочка Гришина в Лондоне учится, и что дом у них четырехэтажный, и соседи – всем известные олигархи, и что сам Гриша никакой не начальник, а владелец. И тем владеет, и тем, и тем… Короче, еще чуть-чуть – и олигарх. И поэтому Нинуля просто обязана выполнять всю олигархическую программу – и фитнес, и Куршавель, и сумочка из Милана. А платье на ней – первая линия известного итальянского дизайнера.

– А у вас, Эля, маечка тоже очень миленькая.

– Тоже, между прочим, первая линия. У нас на рынок как зайдешь, то первая линия направо.

Нинуля шутки не поняла, но, судя по всему, в неожиданных гостях ей нравилось.

– Эля, Элька, про себя расскажи. Как ты? Кто ты? – Гриша, казалось, забыл, что рядом и Саша, и Нинуля, смотрел влюбленными глазами на несостоявшуюся свою любовь.

– Да все классно. Жизнь как жизнь. У нас с Сашкой полный порядок. И мы всему рады и всем довольны.

– А мне все время хочется больше и больше, – Нинуля поддержала разговор, – и чтоб не меньше, чем у соседей. Но, в общем, и мы живем неплохо. Единственное, что забот слишком много – прислуги полон дом, за всеми следить надо. Чтоб не украли чего, чтоб туалетом и душем в доме вдруг не воспользовались. Да вообще, чтоб свое место холопское знали. Вот и нервничаю целыми днями.

– Ниночка, платье у вас классное. А что, вашего размерчика не было? Побольше, я имею в виду, – Эля тихонько наступила под столом на ногу Саше. – Неужели фитнес не помогает?

Нинуля пропустила эти слова мимо ушей, но на часы посмотрела.

– Пойдем, Гришуль?

– Пойдем, Нинуль.

В коридоре целовались по-дружески. Когда Нинуля нажимала на кнопку лифта, Гриша наклонился к Эле, шепнул: «Я позвоню?!!»

Все, кто приходил в дом к Эле и Саше, замечали, что ремонт у ребят замечательный. Классный ремонт! Сколько вкуса! Кто дизайнер?

– А, дизайнер? Да парень один, Баргузинов Серега. Между прочим, бальными танцами занимается. Кстати, надо ему позвонить – в одном месте плинтус чуть-чуть отошел. Пусть бы пришел подделать.

Сергей Баргузинов пришел с коробкой конфет – он был рад снова попить чаю с Элеонорой Александровной. Плинтус-то что! Пять минут, и готово.

– Сереж, как дела? Как твои Оксанки? Какие успехи на поприще балета?

– Знаете, Элеонора Александровна, я решил бросить танцы эти. Ведь Оксанка моя права – она же замуж выходила не за танцора, а за маляра. И зачем мне ее подводить? А танцы и без меня найдется кому танцевать.

Серега засобирался домой.

– А хотите, я покажу, что я своей младшей Оксанке купил? – Серега выложил из сумки рабочую одежду, а потом достал какой-то красивый пакетик. – Вот, смотрите, какая красота! – На огромной Серегиной ручище лежали малюсенькие розовые пуанты.