Напрасно певчий на нее кричал.
Отталкивал иль мучил по ночам,
напрасно чуть не бил, хоть вроде не в чем
ее и упрекнуть, напрасно пел
чуть что, чтобы молчать с ней – он был певчим
и чтил свой дар – ее ученых дел
навязчиво чурался он, как праздных,
и пел: «О, ге-о-фи-зи-ка!», напрасно
он не хотел и слышать про детей
ее (их было двое: сын и дочка),
напрасно не звонил подолгу ей:
сама придет – стирать пора. И точно —
она являлась с грудою еды,
с той ровной радостью, к которой вряд ли ты
и впрямь причастен. Называла «милый».
Стирала. Как могла, пеклась о нем.
Не зря он нервничал. Она его любила
САМОСОСРЕДОТОЧЕННО – при чем
тут он? – хотя он был и вправду певчим
самососредоточенным… Но печень
болела вечерами… Желтизна
какая-то являлась из-под бритвы…
При чем тут он – акафисты? Молитвы?
обряда векового новизна?