Владимиру Вагнеру
Наше свято место отныне пусто.
Чуть стоят столбы, висят провода.
С быстротой змеи при виде мангуста,
кто могли, разъехались кто куда.
По ночам на небе видна комета —
на восточном крае, в самом низу.
И стоит такое тихое лето, что расслышишь каждую
стрекозу.
Я живу один в деревянном доме. Я держу корову,
кота, коня.
Обо мне уже все позабыли, кроме
тех, кто никогда не помнил меня.
Что осталось в лавках, беру бесплатно.
Сею рожь и просо, давлю вино.
Я живу, и время течет обратно, потому что стоять ему
не дано.
Я уже не дивлюсь никакому диву.
На мою судьбу снизошел покой.
Иногда листаю желтую «Ниву»,
и страницы ломаются под рукой.
Приблудилась дурочка из деревни:
забредет, поест, споет на крыльце —
Все обрывки песенки, странной, древней,
o милом дружке да строгом отце.
Вдалеке заходят низкие тучи,
повисят в жаре, пройдут стороной.
Вечерами туман, и висит беззвучье
над полями и над рекой парной.
В полдень даль размыта волнами зноя,
лес молчит, травинкой не шелохнет,
И пространство его резное, сквозное
на поляне светло, как липовый мед.
Иногда заедет отец Паисий,
что живет при церковке, за версту, —
Невысокий, круглый, с усмешкой лисьей,
по привычке играющий в простоту.
Сам себе попеняет за страсть к винишку,
опрокинет рюмочку – «Лепота!» —
Посидит на веранде, попросит книжку,
подведет часы, почешет кота.
Иногда почтальон постучит в калитку —
все, что скажет, ведаю наперед.
Из потертой сумки вынет открытку —
непонятно, откуда он их берет.
Все не мне, неизвестным; еры да яти;
то пейзаж зимы, то портрет царя,
К Рождеству, дню ангела, дню Печати,
с Валентиновым днем, с Седьмым ноября.
Иногда на тропе, что давно забыта
и, не будь меня, уже заросла б,
Вижу след то ли лапы, то ли копыта,
а вглядеться – так, может, и птичьих лап,
И к опушке, к темной воде болота,
задевая листву, раздвинув траву,
По ночам из леса выходит кто-то
и недвижно смотрит, как я живу.