31. Путь на Гусиный остров

Итак, мы вчетвером — Чекрыгин, Белобрысов, Барсик и я, сопровождаемые чЕЛОВЕКОМ «Колей», держали путь к Гусиному острову. Под вечер мы остановились на ночлег в небольшом строении, из окон которого видны были четыре винтовых пассажирских аэроплана; они, накренившись, стояли среди зарослей, с фюзеляжей их свисали наросты мха.

Перед сном Белобрысов приготовил ужин. Иномирянину очень понравился молочно-вишнёвый концентрат, и он опять повёл речь о южанцах, которые «один только бог Глубин знает до чего успели додуматься!» Барсик не мог себе представить, что Ялмез могут посетить существа с иных планет, да и вообще его космогонические представления были крайне примитивны. Во время этой же вечерней беседы выяснилось, что на Гусином острове все поголовно неграмотны: последний старичок, умевший читать, умер лет восемь тому назад.

Тем же вечером Барсик рассказал нам кое-что о себе и о своих близких. Он — сборщик гусиных яиц. Кроме того, он помогает своему отцу заготовлять топливо для маячного костра. Жителям посёлка маяк не нужен, ведь все они живут за счёт диких гусей, собирая их яйца. Эта часть океана малорыбна, и очень опасны неожиданные штормы, регулярного рыболовства нет; в море островитяне выходят на своих лодках редко и всегда только днём, причём на недальние расстояния. Маяк воздвигнут в стародавние времена, когда его свет необходим был пароходам, державшим курс мимо полуострова; без ориентировки они могли погибнуть — разбиться о прибрежные рифы. Давно уже во всём океане нет ни единого корабля, но отец Барсика еженощно дежурит на вершине башни, подбрасывая в «световую чашу» сухие смолистые поленья. Ведь в молодости, при вступлении на должность смотрителя маяка, он принёс клятву, что, пока он жив, маяк будет давать свет. Должность эта — наследственна. Недавно он, Барсик, в присутствии отца и всех жителей посёлка, торжественно поклялся, что после смерти своего престарелого родителя продолжит его дело.

…Приняв все меры предосторожности, мы расположились на четырёх широких скамьях и вскоре уснули. Проснулся я на рассвете. Мне предстало странное зрелище. Возле скамьи Павла Белобрысова, который спал, оглашая своим храпом всё помещение, стоял Барсик. Сцепив пальцы рук на голове и ритмично покачиваясь, он что-то шептал; на лице иномирянина запечатлелось благоговейное восхищение. Позже выяснилось — он молился.

Заметив, что я и Чекрыгин, который тоже успел пробудиться, смотрим на него, Барсик прервал молитву и произнёс с укоризной:

— Южанцы, почему вы скрыли от меня, что среди вас есть святой?! Ведь только святые поют во сне!

— Ничего себе «пение»! Да он просто… — Чекрыгин хотел сказать «храпит» и осёкся: оказалось, в ялмезианском языке такого понятия нет. — Он просто… шумит, — закончил он, подобрав мало-мальски подходящее слово.

— Не кощунствуй! — строго возразил ему Барсик. — Ты просто завидуешь чужой святости!

В дальнейшем мы узнали, что среди ялмезиан не было храпунов. Вернее, были, но рождались они столь редко, что храп их воспринимался всеми как чудо, как священный дар бога Глубин. Зачастую их канонизировали при жизни.

Перед тем как покинуть место нашей ночёвки, мы дали очередную сводку на «Тётю Лиру». Поскольку Карамышев ещё не владел ялмезианским, мы разговаривали с ним по-русски. Барсик не был удивлён ни тем, что мы беседуем с невидимым собеседником, ни тем, что беседа шла на непонятном ему, Барсику, языке. Выяснилось, что он слышал от стариков, что когда-то, до нашествия воттактаков, ялмезиане умели «говорить далеко». Далее, хитро подмигнув, он объявил, что теперь-то ему ясно, что мы за чагобы (гуси): мы — познавшие тайну долголетия жрецы бога Глубин, причём высшего ранга, — ведь только у них есть свой условный язык, на котором они беседуют с богом и между собой.

Затем мы снова двинулись в путь.

Теперь он пролегал по извилистой просёлочной дороге, густо поросшей кустарником и травой. Идти с фургоном здесь было нелегко, и мы поручили чЕЛОВЕКУ толкать его. Прошёл час, другой. Внезапно «Коля» остановился, бросил на дорогу контейнер с пищеприпасами и, открыв дверь, вошёл в фургон.

— Вот паразит! — возмутился Павел. — Эй, брысь отсюда!

— Не гоните меня, тихо-тихо стоять буду я. Опасаюсь, сомневаюсь, озираюсь я.

— У него верный нюх! — прошептал Барсик. — Это они!.. Прячьтесь все в повозку! Места всем хватит! — Он буквально затолкал нас в фургон и, войдя последним, захлопнул за собой дверь.

Мы пока что ничего не видели и не ощущали. Сквозь решётку виден был поворот дороги. Кусты справа от нас слегка покачивались, но они могли покачиваться и от ветра.

— Вот они, проклятые! Чтоб им утонуть на сухом месте! — послышался хриплый шёпот иномирянина. Лицо его исказилось — страх, отвращение читались на нём. Он даже побледнел.

— И я вижу их! — пробормотал Белобрысов по-русски. — Мы, кажется, влипли.

Как ни странно, Барсик, услышав стишок на неведомом ему языке, заметно приободрился и благодарно улыбнулся Павлу. Наивный иномирянин воспринял эту белиберду как молитву святого к богу Глубин.

Меж тем из зарослей одно за другим выходили отвратительные двуногие чудовища. Повеяло смрадом. Мы включили симпатизаторы, но, как известно Уважаемому Читателю, симпатизации метаморфанты не поддаются. Они ринулись к нашему фургону, окружили его. Зловоние стало гуще. Оно было таким мерзким, что даже дядя Дух не нашёл бы ни формул, ни слов для его определения. Что касается внешнего вида монстров, то, поскольку в числе моих Уважаемых Читателей будут женщины и дети, я, щадя их нервные системы, воздержусь от описания. Да если бы даже я и возымел намерение дать словесные портреты этих страшилищ — я не смог бы сделать этого. Здесь нужен талант писателя, здесь нужен гений, здесь нужен Гоголь, я же только воист.

— Миловидные создания, отворотясь не насмотришься, — снова послышался голос моего друга. —

…Пора было ввести в действие плазменный меч. Но я колебался. Я уже понимал, что метаморфанты — это не разумные иномиряне и не животные, это — болезни. Но всё-таки — живые существа… Наконец я просунул остриё плазмомеча сквозь решётку и нажал кнопку. Чудища начали вспучиваться, лопаться, растекаться потоками гноя и сукровицы.

Вскоре всё было кончено. Мы двинулись дальше, причём я заметил, что Барсик старается идти подальше от меня; иномирянин, кажется, опасался, что я, если он меня чем-нибудь рассердит, применю оружие против него. Ведь он считал меня не вполне здоровым психически.

Через час мы дошли до канала, отделяющего остров от материка. Встав на берегу, Барсик закричал:

— Вартоу умрагш могд, тидроурмп! (Скорее перевезите нас, ребята!)

С противоположного берега послышался ответный крик. Через несколько минут оттуда отвалили две гребные лодки, соединённые деревянной платформой; на вёслах сидели четыре гребца. Когда этот паром причалил к бревенчатой пристаньке, первым делом на него вкатили фургон. Затем мы взошли на зыбкий помост, и Барсик представил обоих моих товарищей гребцам, причём с наибольшим почтением отозвался о Белобрысове. Обо мне же вслух ничего не сказал, но что-то прошептал каждому из иномирян на ухо, опасливо косясь в мою сторону.