– Не надо никакого врача… Я не дождусь врача. Жить мне осталось самую малость. Я это чувствую… И в дом меня не надо нести, я не хочу в дом – там душно и темно… Вот здесь, в тени, и положите меня, – с трудом, сквозь стиснутые от боли зубы произносит смотритель маяка. Из-под его задравшейся кверху рубахи выглядывает широкая окровавленная повязка из старой простыни – ее только что с помощью Эдвина наложила Мона.

Маячник полулежит в тени маяка, прислонившись спиной к его стене. Перед ним на корточках сидит Мона. Эдвин поддерживает его за плечи. Поль тем временем приносит большую охапку водорослей, которую не успел сжечь Рекс, и расстилает ее рядом с раненым. Затем выносит из домика старое байковое одеяло и покрывает им водоросли. После этого все трое поднимают смотрителя и бережно укладывают на эту неприхотливую постель.

– Вот и отлично… Так мне будет хорошо. Не знаю, как и благодарить вас, – устало усмехается смотритель. – А теперь садитесь поближе и внимательно слушайте. Мне многое надо вам рассказать…

Хотя Френк Трамп обращается ко всем троим, но смотрит только на Эдвина. Смотрит пристально и жадно, словно хочет его образ унести с собой в могилу. Эдвин, Мона и Поль усаживаются на сухой траве вокруг раненого, и тот, собравшись с силами и мыслями, начинает:

– Для начала у меня к вам просьба: не оставьте маяк без огня. Ночами тут часто ходят корабли, и, если не загорится маяк, сами знаете, что может статься. Инструкция по обслуживанию маяка – наверху. Вы видели ее. Керосин – внизу в канистрах. Ничего сложного – ребенок может управиться… И сегодня же сообщите в Управление навигационной службы, чтобы прислали нового смотрителя… В тумбочке спрятана небольшая рация. Подключите ее к аккумулятору и можете передавать. Рация настроена на волну управления…

Говорить маячнику трудно. Он делает частые паузы, как будто забыл некоторые слова и теперь мучительно их вспоминает. Отдохнув и поудобнее вытянувшись, он продолжает:

– Теперь о главном. Клад вы искали напрасно. Я давно нашел его. Однажды, после сильной бури, я увидел на берегу несколько выброшенных волной золотых монет и сразу догадался, что где-то неподалеку от берега находится подводный клад. Так оно и было – через неделю я отыскал его. А затем чуть ли не полгода таскал клад понемногу из воды и прятал в другом месте.

Шагах в десяти к востоку от домика у самого берега лежит круглый валун. Внизу напротив него есть небольшая пещера. Вход в нее виден только в отлив. Да и то едва-едва. В этой пещере на выступе вы увидите бочку и несколько канистр. В них находится золото и серебро. Я закончил переносить его только месяц тому назад. Пока думал, что с ним делать, тут и вы объявились… Теперь оно ваше. Да, да, ваше. Но все сразу не забирайте, чтобы не влипнуть еще в какую-нибудь неприятную историю… Сейчас возьмите ровно столько, сколько вам необходимо на первый раз. Остальное заберете потом. Здесь золото спрятано надежнее, чем в швейцарском банке…

– Но почему вы все это отдаете нам? – не может удержаться, чтобы не спросить, Мона.

– Действительно, почему? – вторит ей Эдвин.

– Не торопитесь, сейчас все узнаете, – переведя дыхание, говорит смотритель и, неопределенно поведя рукой, продолжает: – Прежде я должен рассказать кое-что о себе. Только вот… не знаю, с чего начать…

– Начните сначала, – советует Поль.

– Ты прав, – соглашается маячник. – Конечно, надо начать сначала. Так вот… Двадцать три года тому назад я, тогда еще двадцатидвухлетний паренек, женился на чудесной девушке Анне. Было это в Морионе. Через год у нас родился мальчик, которого мы назвали Эдвином, – заметив, как напрягся Эдвин, маячник легонько пожимает его руку. – Это не совпадение… Знай, Эдвин, я – твой отец. Ты ведь слышал уже, что меня зовут Френк Трамп. Я не оговорился, а вы не ослышались. Все верно, здесь нет обмана. Да и зачем мне вас обманывать. Ты, Эдвин, конечно, удивился, когда я вынудил тебя спустить шорты. Наверняка подумал: рехнулся мужик! Но я не рехнулся. Я всего лишь хотел увидеть родинку на твоем бедре. Я хотел удостовериться, что не ошибся, что ты мой сын. Я ведь приметил тебя еще тогда… когда ты был здесь с ныряльщиками. Очень уж ты похож на свою маму… И только теперь окончательно убедился, что вижу своего сына…

Волнение мешает маячнику спокойно говорить, и он, устало прикрыв глаза, затихает. Эдвин, весь напрягшись, нервно покусывает губы. Чувствуется, что его душевное смятение достигло предела. Мона пытается успокоить его продолжительным ласковым взглядом. Овладев собой и собрав остатки скудных сил, старший Трамп возобновляет свой рассказ:

– Дальше было так… В те времена в Морионе дела с работой обстояли неважно, и через год после твоего рождения я уехал на заработки в Донго. Там начиналось большое строительство. Поначалу все шло хорошо. Я неплохо зарабатывал и регулярно отсылал деньги домой. Но вскоре по своему мальчишескому недомыслию попал в плохую компанию. Точнее, в шайку проходимцев, главарем которой был отец этого самого Вилли Рекса, Говард Рекс – человек, у которого за душой не было ничего святого. Вилли тоже был лишен каких бы то ни было человеческих качеств, но он – всего лишь бледная тень отца. Я и оглянуться не успел, как стараниями Говарда Рекса и его сынка Вилли настолько был втянут и впутан в их грязные дела, что выкарабкаться оттуда уже не было никакой возможности. Рексы Рексами, но всему виной, конечно, была моя глупость, доверчивость и слабоволие, которые они умело использовали. Я бросил работу и перестал отсылать домой деньги. Теперь я всецело зависел от Рексов…

Со стороны пролива Гутан доносится протяжный сиплый пароходный гудок. Смотритель маяка, приподняв слегка голову, говорит, обращаясь скорее сам к себе:

– «Мальорка» идет в Морион. Я их по голосам давно всех знаю, – и тут же спохватывается: – Так о чем это я? Ага… А потом получилась такая вот история. Это убожество Вилли Рекс в пьяной драке пырнул ножом сына какой-то важной шишки. Рана оказалась смертельной. Вилли запахла если не петля, то большой срок. И что, вы думаете, они сделали? Они напоили меня до беспамятства, надели на меня окровавленные брюки и рубаху Вилли, сунули мне в карман его нож и вызвали полицию… Свидетельские показания против меня на суде давали оба Рекса, хозяин бара, где это случилось, и некоторые участники шайки Говарда Рекса. Так я вместо Вилли угодил на десять лет на каторгу…

С семьей я давно не поддерживал никаких связей, а как попал на каторгу, и вовсе стало не до родных. Нет, о семье я никогда не переставал вспоминать и думать, но мне было стыдно напоминать о себе. И, даже выйдя на волю, вернуться домой после стольких лет отлучки я не мог. Как бы я смог смотреть в глаза Анны или сына, которых я так по-свински оставил одних на произвол судьбы? Тем более что у меня не было никакого оправдания… Во всем был виноват я один. А потому решил, что будет лучше навсегда исчезнуть с их глаз и даже памяти…

С каждой минутой Трампу-старшему труднее говорить. Паузы между словами становятся все длиннее, а голос – все более тихим и хриплым. Снизу доносятся шум прибоя и ритмичные всплески набегающих на берег волн. Над головами беспрерывно на что-то жалуются постоянно голодные чайки, у которых всегда одна забота: где и как раздобыть пищу. Поскрипывает оставленное открытым наверху в маяке окно.

– И все же однажды, лет десять тому назад, я приезжал в Морион. Посмотрел издали на наш дом, увидел Анну. Но подойти и заговорить так и не посмел. Тогда же, чисто случайно, получил место маячника на Чаросе и очень этому обрадовался – жить среди людей мне было невмоготу. Маяк стал для меня спасением…

Да! Четвертую часть золота отдайте Анне. Пусть хоть на старости поживет по-людски. Остальное разделите между собой. И вот что, Эдвин. Непременно попроси от моего имени у мамы прощения. Скажи, что виноват я перед нею, но, если может, пусть простит меня и не поминает лихом. Обязательно попроси. Слышишь?

Разволновавшийся маячник успокаивается только после того, как Эдвин, положив свою руку на руку отца, говорит:

– Обещаю! Передам все слово в слово.

– Вот и хорошо… Значит, можно прощаться. Я уже чувствую… свой конец, – шепчет смотритель. Едва заметно улыбаясь, он слабеющей рукой касается Поля, Моны, Эдвина.

– Отец! – проникновенно произносит Эдвин. – Как тебя благодарить за все, что ты сделал для нас?

– Не надо благодарить. Это я должен благодарить тебя… За слово «отец». Для меня оно дороже золота. Спасибо, сынок! Наклонись ко мне…

Эдвин наклоняется к отцу, и тот прижимает щеку сына к своим губам.

– Прощай! – из последних сил шепотом выговаривает маячник. – Жаль, что мы так мало общались с тобой…

– Прощай, отец! – едва сдерживая слезы, дрожащим голосом отвечает Эдвин. Шмыгает носом Поль. Отвернувшись, вытирает глаза Мона.

– Заройте меня в маслиновой роще… Рядом с могилой моего предшественника… Вы увидите ее там… – помолчав, Френк Трамп едва слышно выдыхает: – Какой сегодня чудесный день…

Неожиданно лицо умирающего напрягается, будто ему вспомнилось вдруг что-то еще очень важное и невысказанное, по телу волной пробегает крупная дрожь, и он, тяжело всхлипнув, широко открывает устремленные вверх помутневшие глаза. Там, в бездонной синеве необъятного неба, распластав свои широкие крылья, плавно парит вольная морская птица альбатрос…