Часть первая
Пристанище кораблей
Венеция ныне самый прекрасный и приятнейший город во всем свете…
Мартино да Канале, XIII в.
Глава первая
Пригоршня островов рассыпана по лагуне. У самой воды тесно стоят деревянные дома на сваях и каменные церкви с высокими кампанилами. Десятки каналов перегорожены на ночь цепями. Нависли горбатыми арками мосты, их византийское изящество не в гармонии с соломенными крышами и затхлой вонью каналов.
Иной раз на отдаленной улочке мелькает тусклое пятно фонаря, движутся неясные силуэты, слышатся голоса. Внезапно глухую ночь вспарывает истошный вопль, беспорядочный топот, и опять опускается тишина, зыбкая и недобрая. Пляшут на отсыревших стенах отсветы факелов, – гулко шагая по выщербленным плитам, стражники с алебардами спешат к месту происшествия, натыкаются на неподвижное тело и, зацепив крючьями, волокут его к мосту Риальто для утреннего опознания.
Так случается, но сегодня в Венеции спокойно. Патруль последний раз обошел свои кварталы. У Санта-Кроче двое неизвестных, проворные и бесшумные, как летучие мыши, без плеска опустили под воду укутанный мешковиной труп, и некто удачливый и отважный благополучно выбрался из опочивальни солидного купеческого дома.
В темной воде меркнет отражение звезд. Дымятся каналы. Венеция еще дремлет в сером полумраке рассвета, ее набережные пустынны. Сонно плещет волна, скрипит ржавая цепь, подает голос дневная птица…
Между тем невидимая кисть провела по восточному краю неба розовую полоску. С моря налетел прохладный, солоноватый ветер – сотни гондол закивали изогнутыми носами у причальных столбов, на мачтах галер и фелук щелкнули стяги, тихо звякнули колокола старинной церкви Сан-Джакомо ди Риальто.
Галки и воробьи, бойко гомоня, слетелись на грязную, заплеванную Пьяцетту.
По улицам бродили длиннорылые свиньи из монастыря святого Антония Падуанского: рылись в кучах мусора, чесали бока об углы домов, карабкались по крутым мостам. В их утробном хрюканье слышалось предостережение каждому, вздумавшему их потревожить. Хранимые незримым заступничеством святого, эти свиньи пользовались боязливым уважением горожан.
Показался край солнца, легкие облака вспыхнули и рассеялись, открыв голубоватые линии гор. Небо над Адриатикой распахнулось – стало ярко-синим, радостным и бездонным.
Звонко ударили на колокольне святого Марка – спугнули пеструю стаю голубей, взлетевших над собором, над Дворцом дожей, над соломенными и черепичными крышами.
Подплывали крутобокие лодки, накренив выцветшие, заплатанные паруса. Рыбаки выгружали корзины со свежим уловом и покрикивали на мальчишек-помощников просоленными голосами: «Эй, Ванни! Эй, Спинелоццо! Живей поворачивайтесь!» Благодатное изобилие осени пестроцветным потоком затопило венецианские рынки. Барки огородников тяжело оседали под грудами тыкв, арбузов, огурцов, редьки, салата, спаржи, капусты. Белокурые толстухи с Оливоло и Луприо расставляли под полотняными навесами корзины с персиками, гранатами, яблоками, лимонами. Веронцы привезли на тележках запечатанные смолой остродонные амфоры с вином, падуанцы – мед, равеннцы – оливковое масло, тревизцы – деревянные клетки с откормленными каплунами и индейками.
По гладкой поверхности каналов, по живописной мешанине торговых рядов, по скользким ступеням, белесым от налета соли, хлестнули, отдаваясь раскатистым эхом, веселые возгласы и гортанный смех.
Бородатые горцы в войлочных шапочках пригнали баранов, переполнивших тесные улочки ревом, блеяньем, душным запахом пыльной шерсти. Постукивали копытами вереницы смирных ослов, несущих плетенки с козьим сыром и кувшины с молоком. Угольщики тащили мешки древесного угля, харчевники разжигали жаровни, торговцы открывали лавки. Ремесленники стояли у порога мастерских и, переговариваясь, ждали боя цеховых медных бил – до этого нельзя было приступать к работе. Опухшие от пьянства нищие, злобно ругаясь между собой, обнажали гнойные язвы, выставляли увечья и брели к церквам клянчить у первых прихожан.
Старый дом на узенькой набережной в приходе Сан-Джованни Кризостомо издавна принадлежал купеческой семье Поло, происходившей из далматинских славян. Дом походил на отслуживший корабль, навечно пришвартованный близ монастыря Сан-Лоренцо. Деревянные стены, крытая дранкой кровля и покосившаяся дверь – все почернело от времени и зимних туманов.
Седобородые говорили, что дом построен еще до крестовых походов. Выходцы из Далмации старались не отставать от предприимчивых сынов лагуны, а как раз тогда венецианцы торопливо забивали сваи новых построек и оснащали галеры, будто предвидя наступление рыцарства на Византию и сарацин.
Старый дом знавал времена торжеств и веселья, теперь он мрачно ветшал, будто не надеясь больше на удачу своих хозяев.
Солнечные лучи проникли в сырую, темную комнату и осветили лицо спящего юноши, пятнадцатилетнего Марко. Рядом заворочались маленькие братья, стянули с него шерстяное одеяло. Он открыл глаза и, взглянув на окна, улыбнулся: за окнами сияло солнце и бирюзовое небо.
Марко потянулся, изогнув смуглое тело. Потом быстро надел короткие штаны, рубашку с широкими сборчатыми рукавами и красный жилет. Сунув ноги в грубые башмаки, выбежал во двор, тесный и гулкий, как колодец. От стен, покрытых холодными каплями росы, и от сточной канавы воняло нечистотами.
Особой опрятностью венецианцы не отличались. Она казалась излишней, подозрительной, даже враждебной христианскому обычаю. Утренний туалет ограничивался пригоршней воды и причесываньем давно не мытых волос.
Дом Поло проснулся: стучали двери, гремела оловянная посуда на кухне, по сумрачным переходам разносились звонкие голоса сыновей и дочерей донны Флоры – тетки Марко по отцовской линии.
Марко никогда не видел ни отца, ни матери. Никколо Поло с братом Маффео пятнадцать лет назад уехали торговать в Константинополь, а оттуда еще дальше – через Крым в татарские степи. Никколо уехал, оставив дома беременную жену. Она умерла при родах, и мальчик вырос в семье донны Флоры, среди ее законных и побочных детей.
Донна Флора вздыхала и молилась о возвращении братьев. Торговые дела семьи совсем расстроились. Донна Флора вела домашнее хозяйство благодаря помощи состоятельных родичей. Овдовев, она произвела на свет еще троих детей, что, впрочем, никого не смутило. Такие случаи не были редкостью: многие имели побочных детей и в завещании не забывали указать причитающуюся им долю наследства.
Донну Флору считали благочестивой христианкой и доброй матерью. Она не утомляла детей назиданиями и предоставляла им полную свободу.
Когда Марко подрос и освоился в жизни венецианских улиц, он уже не мог подолгу находиться дома. С приходом весны в него словно вселялся непоседливый бес: начинались бесконечные путешествия по островам, набережным и верфям.
Марко любовался и восхищался красотой Венеции.
Где еще можно увидеть собор величественней Собора Святого Марка и дворец прекраснее Дворца дожей? Куда приплывают ежедневно корабли со всех стран света? Какой город богаче и многолюднее Царицы Адриатики? На эти вопросы Марко Поло, как и все его соотечественники, не искал ответов. Он твердо знал, что лучше Венеции нет города на земле.
Гондольеры смеялись и пели, выплывая из тесноты каналов на простор лагуны. Перед ними, будто со дна морского, вставала церковь Сан-Джордже Маджоре – среди ослепительного сияния неба и воды.
Марко пел вместе с веселыми лодочниками под мерные взмахи весла. Он бегал глядеть на спуск новых галер со стапелей знаменитого Арсенала, на соревнования кулачных бойцов и стрелков из арбалета. Он участвовал в лодочных гонках по Большому каналу, в карнавалах и торжественных шествиях.
Целыми днями он играл и забавлялся. Когда же звучал колокол, возвещавший о тушении огней, он с неохотой возвращался в старый сумрачный дом и с восходом солнца вновь летел на шумные площади и сверкающие каналы, к кудрявым волнам, ласкавшим песчаную косу Лидо.
Глава вторая
У пылающего очага суетилась толстая кухарка Катаруцца. Ей помогала молоденькая Занина.
– Эй! – крикнул Марко с порога. – Эй, Занина! Дай-ка мне быстрее поесть!
– Опять бежишь к своим беспутным друзьям? Господи, помилуй! Ну, ничего, скоро уж тебя женят. Вот и придется в лавке тестя с утра до вечера взвешивать да отмерять…
Занина постоянно шутила и посмеивалась над ним. Марко волновали ее лукавые взгляды. Он невольно краснел и следил исподтишка за каждым движением стройной девушки.
Занина поставила перед ним тарелку с жареной рыбой, мелко нарезанным луком и солеными оливками. Положила рядом хлебец. Придвинула локтем глиняный кувшичник с вином и вызывающе подбоченилась.
Оглянувшись на Катаруццу, Марко неожиданно решился и хотел обнять девушку, но она только фыркнула:
– Вот еще! Не очень-то распускай руки!
– Ты обижена на меня, Занина?
– Я обижена?! Да за кого ты меня принимаешь! Не так-то легко меня обидеть.
– Сегодня я буду ждать тебя у монастыря…
– Скорее я провалюсь ко всем чертям, чем приду! Святая Инесса, спаси меня от греха!
– Клянусь моим патроном, монсиньором святым Марком…
– Господи, да что мне до твоих клятв! Я ведь не рабыня, а дочь венецианского гражданина, ты не забыл? Вот станешь купцом, купишь себе покорных рабынь, не умеющих и слова молвить на христианском наречии, ими и помыкай.
Они говорили сквозь зубы, неразборчивым быстрым шепотом, но кухарка все расслышала опытным ухом сплетницы и ехидно захихикала.
– Погоди, Занина…
– Но, Марко…
– Я все равно приду…
– И напрасно!
Отворилась дверь, шелестя камчатым платьем, вошла донна Флора – сохранившая свежесть, дородная сорокалетняя матрона.
Марко и служанки поклонились смиренно. Донна Флора испробовала стряпню, поморщилась и принялась сердито выговаривать Катаруцце – ясно, что хозяйка встала не с той ноги! Обиженно сопя, Катаруцца с грохотом передвигала кастрюли.
Марко торопливо налил в стакан вина, запил рыбу, а руки вытер о штаны. Занина норовисто постукивала каблучком, с трудом удерживаясь от смеха.
Донна Флора разбушевалась.
– Трепаная мочалка! Собака паршивая! Лентяйка! – поносила она кухарку. Дальше следовали выражения, застревавшие в горле у ханжей, а в судебных разбирательствах объявлявшиеся богохульствами, но венецианцы, венецианки – и в том числе донна Флора – употребляли их каждую минуту с большой энергией.
Наконец, оставив Катаруццу в покое, донна Флора искоса посмотрела на племянника и Занину.
Ничего не поделаешь, Марко становится мужчиной. Хватит ему гулять, пора уже заняться делом при каком-нибудь родственнике, сдающем корабль под извоз и берущем три процента от стоимости груза.
Донна Флора сказала укоризненно:
– Когда ты научишься себя вести, как воспитанный молодой синьор?
Марко давно выучил, что добропорядочный гражданин, допускаемый к общественным собраниям и пирам, чашу с вином должен брать только обеими руками и что нельзя заглядывать в чужую тарелку, ковырять пальцем в зубах и сидеть на скамье, скрестив ноги.
«Ох, уж эти простодушные тайны чуть оперившихся петушков и курочек!» – Скрывая усмешку, донна Флора мерила юношу сердитым взглядом.
Племянник пригож: лицом в покойную мать, силой в брата Никколо. А у девчонки тугой лиф, каштановая коса, вишневые губы – и ведь не постоит спокойно: вертится, кокетничает, стучит каблучком, как ретивая кобылка копытом.
– Гляди у меня, Занина…
– А что? В чем я провинилась? Клянусь святой Инессой…
Окончив завтрак, Марко на мгновение поднял глаза вверх, пошевелил губами и перекрестился.
Донна Флора взяла из рук Катаруццы корзину с едой и бутылью вина.
– Отнеси фра Протасио, – сказала она племяннику.
Марко схватил корзину, побежал из кухни по коридору, выскочил за дверь и зажмурился – после сумрака комнат солнце ослепило его.
Пахло плесенью, гнилой рыбой и солью. Множество гондол уже сновало по зеленой воде каналов. В глазах рябило от пестро одетой, спешащей во всех направлениях толпы.
* * *
Доминиканец Протасио слыл ученым и праведным монахом. Многие годы он был духовником семьи Поло, исповедуя, утешая в тяжелые минуты, приходя на помощь житейским или юридическим советом. Он жил неподалеку, на Рио-дель-Греки.
Марко любил наблюдать, как старик переписывает молитвы на выскобленные желтоватые листы пергамента, и, стоя за его спиной, пробовал разбирать латинские строки. Получалось плохо, но Марко не огорчался. Он понимал немного по-французски, это казалось ему гораздо важнее латыни: французский становился языком королевских дворов, и при заключении торговых сделок на нем объяснялись купцы всех стран Европы.
Фра Протасио рассказывал юноше об отважных мореплавателях и славных рыцарях, сражавшихся в Палестине «за гроб Господень». Описания их подвигов и путешествий сопровождались явственно бьющим в уши, соблазнительным звоном золота. Пряности, яркие камни, оружие, рабы, пестротканые одеяния… Это занимало всех на набережной – толстосумов и нищих. И, как всякий венецианец, Марко тоже мечтал разбогатеть, плавая под осеняющим наживу лазоревым флагом республики. Снискать уважение сограждан, жениться на красавице из знатной семьи, иметь под рукой верных телохранителей и слуг, к почтенному возрасту надеть пурпурную мантию сенатора, а может быть, и шапочку дожа – все было возможно в процветающей и веселой Венеции. Богатство поможет увидеть порты туманной Англии, куда плавают за оловом и сельдью, побывать в огромном, многоязыком Константинополе, у русов и буртасов, населяющих северные леса, скупать драгоценные меха и речной жемчуг, проплыть от диких татарских степей до Аккры и Александрии и, если благосклонна будет судьба, дойти по неведомым путям до сказочной страны индов, полной несметных сокровищ и чудес…
Поверхность каналов рябила от дождя, над лагуной стлался сивый туман. Марко разжигал очаг, садился напротив мудрого старика и продолжал внимательно слушать его неторопливое повествование.
Много лет назад фра Протасио, в числе других бродячих монахов, прошел пешком от Калабрии до отрогов Альп. В воспоминаниях старика бурлила многоцветная яростная жизнь: горели разграбленные селения, звенели клинки враждующих патрицианских семей, растревоженными ульями гудели восставшие против феодалов города, корчились на кострах обугленные тела еретиков и колдуний, а в придорожных тавернах пьянствовали, орали песни, тискали девок папские шпионы, бандиты, пастухи с Абруццких гор, сбежавшие из наемных армий солдаты и бормочущая молитвы, лукавая странствующая братия. Но среди дыма и разора, вопреки тревогам и смутам пели в садах соловьи, цвели мирты и розы, и происходили поразительные любовные истории с тайными свиданиями, дерзкими похищениями и бешеными скачками в ночном мраке.
* * *
Монахи-переписчики обитали в низеньком деревянном доме, разделенном на отдельные кельи. Войдя к своему духовнику, Марко неожиданно увидел незнакомца в черной засаленной одежде, с четками в руках. Незнакомец дремал: клевал красноватым носом, выставив давно не бритую, щетинистую тонзуру. Заметив Марко, он живо поднялся и подошел.
– Молодому синьору нужен Протасио, наш мудрый брат? – гнусаво заговорил носатый и хитро сощурил круглые глаза. – О, святой Бенедикт! Какой завтрак принесли праведному Протасио для подкрепления его немощных сил! – Он потирал волосатые руки, далеко вылезшие из коротких обтрепанных рукавов. – Господь не сочтет эту трапезу и за малый грех, ибо нет здесь отступления от поста, да и не найти человека более воздержанного и усердного в молитве…
Марко сразу понял, что имеет дело с одним из тех монахов, которые сотнями толкутся по улицам, навязывая горожанам ладанки с мощами и бутылки со святой водой, готовые состряпать за плату прошение или донос, присутствовать при торговом договоре, лжесвидетельствовать на суде и даже украсть, если представится возможность. Недаром старинная венецианская пословица предостерегает от них наравне с портовыми путанами и скользкими каменными ступенями.
– Ах, какое вино! – восклицал носатый, причмокивая губами. – Слава Создателю, какие крупные, ароматные плоды! Слава Троице Единосущной…
– Где же падре? – перебил его Марко.
– Праведный Протасио понес к лучшим переплетчикам в Венеции новый молитвенник святого отца епископа. – Носатый благоговейно закатил круглые глаза.
Марко насупился: откуда дьявол принес этого выжигу? И почему фра Протасио доверяет ему? Впрочем, проходимец нередко втирается в доверие к честному человеку. Как быть? Марко не хотелось оставлять корзину с провизией на попечение разговорчивого гостя фра Протасио, но его манил бодрый шум пристаней и хохот венецианских мальчишек.
– Моя тетя, донна Флора, обещала сама проведать фра Протасио после обедни, – сказал Марко многозначительно. – С нею придут двое слуг – Джузеппино и Паулиццо, парни здоровенные, хоть кого проучат. Так что, я надеюсь…
– Конечно, конечно, – торопливо заверил его монах, прижимая ладони к груди. – Я сохраню трапезу почтенного брата так заботливо, что ни одна муха не посмеет сесть, можешь на меня положиться. Иди спокойно по своим делам. Молодого синьора зовут… Марко? О, имя нашего патрона, монсиньора евангелиста! Да будет благословение его над тобой! Во имя Отца, Сына и Святого Духа…
Гнусавое завывание осталось за дверью, но вот опять из-за двери высунулся большой красноватый нос с настороженно шевелящимися ноздрями, и владелец его спросил:
– Может быть, молодой синьор купит волос святого Сикста? Стоит совсем недорого…
Монах спрашивал нерешительно и вкрадчиво – ведь он видел перед собой не иностранца, не набожную узколобую кумушку, не деревенского простака, а истинного сына Венеции. Монах предлагал заведомо жульническую сделку, но, видимо, сомневался в успехе – и не зря.
Марко рассмеялся и пошел прочь. Разумеется, он верил, что мощи святых исцеляют недуги, приносят удачу и ограждают от козней дьявола. Но то – настоящие мощи, а у этого проходимца наверняка что-нибудь подозрительное и, скорее всего, подделка. Нет уж, пусть надувает других! Марко Поло ему не провести!
* * *
Кругом торговали чем придется, обманывали, уговаривали, расхваливали товар, рвали друг друга за грудки, хватали ускользавшего покупателя за полу, били ладонью о ладонь… И так же бойко, как и всем остальным, на улицах Царицы Адриатики торговали волосами, костями, лоскутьями одежд святых праведников. Такого добра хватало с избытком!
Отойдя немного от Рио-дель-Греки, Марко услышал среди уличного гомона яростный всплеск брани и поспешил разузнать, в чем дело. Тут же, на углу, он столкнулся со стайкой стремительно разбегавшихся и пронзительно визжащих мальчишек. Они, видимо, и были зачинщиками скандала. Напротив, в распахнутой двери одного из домов, показался тучный седовласый горожанин. Он яростно сжимал кулаки, пыхтел и обливался потом. За ним, с воздетыми к небу руками, выскочила растрепанная служанка. Позади четверо слуг горланили вразнобой и бестолково махали палками.
Прохожие останавливались поглазеть на преследование отчаянных сорванцов.
Венецианские мальчишки, целыми днями играющие на пристанях, постоянно искали забав и приключений. Иногда их буйное веселье заходило так далеко, что становилось тяжким для окружающих. Приходилось вмешиваться властям: родственников вызывали в суд, где им предлагали укротить своих отпрысков и возместить нанесенные ими убытки.
Причину нынешнего скандала Марко так и не узнал достоверно. В толпе толковали, что озорники кого-то чем-то облили, что-то перевернули… Словом, это было одно из тех бесчисленных происшествий, когда потерпевшие чувствуют себя нестерпимо обиженными, а посторонним вся история кажется вовремя подвернувшейся потехой.
Только что начавшаяся погоня внезапно закончилась. К удовольствию уличных зевак, бежавший впереди тучный старик запутался в полах своего длинного тафтяного балахона и грузно повалился под ноги служанке. Она с разбегу упала через него, слуги остановились в растерянности.
Мальчишки уже находились по другую сторону канала, торжествующе вопили, приплясывали и кривлялись. Марко хохотал, откинув голову и взявшись за бока. И кругом хохотала, сверкая зубами, смуглая, горластая, бессовестная венецианская толпа.
Зеваки окружили пострадавших, но даже не думали им сочувствовать. Они радовались, как дети, неожиданному развлечению и наперебой острили, всплескивая руками и изгибаясь от смеха.
– Послушай, красавица, чего ты дожидаешься с задранным подолом?
– Почтенные синьоры, кто еще хочет покататься верхом на борове, пожалуйте сюда!
– Эй, дядя, хватит возить девку на спине! Тут и кроме нее много желающих…
– Мерзавцы! – завизжала служанка, поднимаясь. – Чтоб у вас лопнула утроба, безбожники! Чтоб околели ваши отцы и матери! Чтоб выкинули ваши жены!
– Негодяи! – присоединился к служанке хозяин. – Вы потворствуете сатанинским ублюдкам и смеете издеваться над заслуженным гражданином! Эй, Пьетро, Уго, Губошлеп, Мордастый! Что вы стоите, глупые бараны? А ну, гоните прочь этих висельников!
Пришедшие в себя слуги бросились разгонять насмешников. Замелькали кулаки, и вновь загремела изощренная ругань, на которую венецианцы такие мастера.
Глава третья
Всего два-три года назад Марко был таким же вертлявым сорванцом, как и затеявшие скандал мальчишки. Пожалуй, он мог бы припомнить немало подобных случаев. Вот, например, какая забавная история приключилась с ним однажды, во время праздника святого Розария.
Торжественно двигался крестный ход. Впереди несли большие свечи в золотых трехгнездных подсвечниках и ковчег с мощами. Епископ в полном облачении вздымал усыпанный алмазами крест. Хор благостно пел литании и псалмы. Теснившиеся толпой богомольны усердно подпевали. Знатные венецианки в бархатных и парчовых платьях опускались на колени, прямо в жидкую грязь. Больные и калеки ползли за чудотворным ковчегом, царапая себе лицо скрюченными пальцами, – молили святого об исцелении, и многие в толпе плакали от умиления так обильно, что одежда их промокла от слез.
Во главе процессии шли мальчики и девочки в белом с оливковыми ветвями в руках. Каждый мальчик и каждая девочка представляли какого-нибудь святого и носили его имя. Такова была эта костюмированная мистерия, не более смешная и напыщенная, чем всякая другая игра, придуманная людьми.
Марко не попал в число «святых», он плясал в группе перемазанных сажей бойких шалунов, изображавших дьяволят. Они визжали, гримасничали, выкидывали всякие замысловатые шутки, стараясь смутить или рассмешить «святых». А те изо всех сил сохраняли невозмутимость, что и символизировало героическую стойкость Божьих угодников перед искушениями Сатаны.
Марко с одним из «дьяволят» избрал своей жертвой красивую девочку лет двенадцати, у которой сквозь белый холст уже проступали зреющие формы. Вначале они ограничивались тем, что корчили смешные гримасы и говорили ей пошлости, усвоенные у портовых сквернословов. Но девочка продолжала шествовать, достойно сохраняя благолепие и покой. Тогда оба «дьяволенка», совсем обнаглев, принялись наперебой щекотать и щипать ее.
Краснея от стыда и злости, бедная «святая» не выдержала. Она стукнула Марко крепким кулачком по носу и, плача с досады, стала хлестать оливковой веткой его товарища.
Богомольные венецианцы остолбенели, но через мгновение разразились дружным смехом и рукоплесканиями. Они хватались за животы и тыкали пальцами друг друга, не в состоянии выразить свой восторг, неистовую жизнерадостность и христианское торжество. Марко и его приятель позорно бежали, сопровождаемые улюлюканьем и подзатыльниками.
От таких воспоминаний разгоралась кровь, а на губах невольно появлялась озорная улыбка. Губы растягивались прямо-таки к ушам, в беззвучном неудержимом хохоте сверкали зубы этого веселого, живого и быстрого, как ласточка, молодца, этого ясноглазого непоседливого отпрыска семьи Поло: «Вот уж было дело-то, братцы, клянусь моим патроном монсиньором евангели… ха-ха-ха!»
В том возрасте, когда дети севера еще холодны и наивны, Марко, выросшего под солнцем Адриатики, среди легких и открытых нравов Венеции, давно влекло к ее смешливым и снисходительным дочерям. Он окидывал зорким взглядом и замечал каждую.
Размахивали руками и пронзительно зазывали покупателей широкобедрые, загорелые торговки. Деловито пробегали молоденькие служанки, вызывающе посматривая на встречных мужчин. У дверей таверны обнимались с матросами пьяные портовые девки. В сопровождении слуг горделиво проходила роскошно одетая патрицианка с тонкими пальцами и надменным изгибом бровей. Таинственно улыбалась не менее нарядная синьора из «особого» квартала Кастелетто. Тихо ступали пухлые, сладкоглазые порочные монахини.
Марко шел, глубоко вдыхая знакомый соленый запах, – запах этот пропитывал жилища и церкви, волосы красавиц и лохмотья нищих. Он спешил к самому центру, к главной святыне всей этой россыпи бестолково застроенных островков, воняющих рыбьими внутренностями, усыпанных мусором и сотнями мостов связанных в одно целое.
У собора Святого Марка грелись на солнышке старики и шумно играли дети. Орава нищих гнусавила и хныкала, выпрашивая милостыню. Поговаривали, что среди венецианских попрошаек немало состоятельных людей: мелкие монеты, а иногда и серебро сыпались в их грязные ухватистые ладони. Подаяние «во имя Господне» было неоспоримой христианской добродетелью, и многочисленные паломники спешили таким способом обеспечить себе спасение души.
Напротив собора, в тени лип и платанов, жевали хлеб крестьяне из окрестных деревень, пришедшие поклониться мощам евангелиста. В темных одеждах, с ханжески постными, будто заспанными, лицами двигались к собору нескончаемой вереницей богомольцы из дальних селений и городов. Среди них проталкивались, оживленно спорили и смеялись разодетые в атлас и меха коммерсанты, профессиональные игроки в кости и просто богатые бездельники, начинающие свой день со сплетен и гуляний по Пьяцетте.
У самого берега возвышались две колонны из красного гранита. На одной стояла статуя Святого Феодора – первоначального византийского покровителя Венеции, а другая колонна пока была без завершия. Крылатого льва святого Марка – достославный герб купеческой республики – тогда еще не успели водрузить, он появился значительно позже. Небольшое расстояние между колоннами провозгласили местом вольностей: здесь разрешались игры в кости, карты и латрумкулорум. Целыми днями вокруг дощатых столов толпились зеваки, любопытные иностранцы и обезумевшие от губительной страсти несчастные, оставлявшие на игорных столах последнее сольдо.
Марко заметил, что сегодня столы убраны, разочарованные шулера расходятся, а плотники торопливо сколачивают деревянный помост: готовилась чья-то казнь. Это было не слишком редкое, но все-таки привлекающее общее внимание событие. Словно в насмешку пороли, вешали, рубили головы и жгли на кострах тоже здесь, на месте официальной свободы, у сверкающей голубой воды.
Вверху, над кишащей народом площадью, блистала на солнце четверка отлитых из великолепной бронзы коней – произведение гениального скульптора Эллады. Кони украшали когда-то триумфальную арку в Риме, затем византийский императорский ипподром и, наконец, после разграбления крестоносцами Константинополя, в качестве трофея были доставлены на галерею главного собора Царицы Адриатики.
Марко вошел в один из проемов входа, мимо барельефов с орлами, драконами, охотниками, крестьянами, женщинами и детьми, изображенными в жанровых и фантастических сценах. Воссозданный искусством мастера, щедрый, красочный мир действительности и легенд зачаровывал Марко, давал толчок его юному воображению, заставлял задумываться и грезить.
Под могучими сводами, в полумраке и дымке ладана мерцали мраморные колонны, привезенные венецианскими корабельщиками из древних храмов Греции, Сирии и Кипра. На капителях колонн расправлялись раскидистые опахала – вайи, повисали виноградные гроздья, пересекались и множились линии в изощренном сплетении орнамента. За колоннами, в глубокой нише, парчовая завеса скрывала запрестольный образ Пала д’Оро. По большим праздникам образ открывали, и толпа при свете огромных свечей могла созерцать, цветные эмали с эпизодами из жизни святых, Мадонны и Иисуса в резных золотых рамах, украшенных драгоценными камнями.
На амвоне собора стоял седой патер и громко рассказывал притихшим богомольцам о том, как тело святого Марка, убитого неверными, сумели спрятать и привезти в Венецию.
– Истинно, что в ту пору один венецианский корабль находился в Александрии. А на венецианском корабле было три достойных мужа, один по имени мессер Рустико Торчеллезе, а другой доблестный муж, бывший вместе с мессером Рустико, прозывался мессер Буоно даль Маламокко, а третий – по имени Стаурачо. Эти три доблестных мужа горели таким желанием увезти тело монсиньора святого Марка в Венецию, что…
Много раз юноша слышал этот рассказ из уст разных проповедников, замечая новые подробности или досадные упущения. Он распознавал их как настоящий ценитель, он знал все перипетии назубок, и все же занимательная история о похищении мертвого евангелиста у сарацин никогда ему не надоедала.
Богомольцы, задрав головы и осторожно дыша, с благоговением слушали.
– С помощью доблестного мужа, а звали его мессер Теодоро, они взяли тело монсиньора святого Марка и перенесли его на свой корабль в корзине, о которой я уже говорил… А из страха перед язычниками они поместили священное тело между двумя кусками свиной туши и повесили ее (корзину) на мачту. И что я скажу вам? Язычники явились на корабль и весь его обыскали: они были твердо уверены, что тело монсиньора святого Марка находится тут, у венецианцев. Но, завидев свиное мясо, висевшее на мачте, они стали кричать: «Ханзир, ханзир», что значит «свинья, свинья», и покинули корабль. Ветер был благоприятный, дул в нужную сторону, доблестные мужи подняли паруса и вышли в открытое море. Что вам сказать еще?.. Корабль плыл и плыл, и вот священное тело монсиньора святого Марка привезли в Венецию. Его встретили с такой радостью…
Юноша пошел к выходу, протискиваясь в толпе, остро пахнущей потом и чесноком. Он присел под портиком на ступенях и стал ожидать друзей.
Первым явился Андзолетто Боноччо, сын небогатого торговца шерстью. Марко познакомился с ним у фра Протасио, под чьим руководством Андзолетто, пыхтя, одолевал молитвенник. Марко сразу понравился застенчивый, добрый мальчик, они подружились и стали встречаться ежедневно. Но последнее время старший Боноччо все чаще забирал сына в поездки по торговым делам. Возвращаясь, Андзолетто бежал к друзьям, чтобы узнать о новостях, происходящих в Венеции без него.
– Эй, Марко! Вот и я! Слушай, для кого это сколачивают помост? А где Джованни?
– Где ты пропадаешь, Дзотто? Долго же тебя таскал за собой дядюшка Боноччо!
Подошел и третий приятель, белокурый Джованни. Нынешний год и он стал реже видеться с друзьями. Его отец, командир военной галеры, записал Джованни в отряд арбалетчиков, постоянно упражняющихся на Лидо.
Шестнадцатилетний Джованни носил красный камзол и шапочку с пером, за словом в карман не лез и лихо подбоченивался, если мимо проходила пригожая девица.
– Бог в помощь, грамотеи! Небось заждались старика Джованни? Ничего не поделаешь! Воинские потехи отнимают все время…
– А, мессер капитан! Сколько раз попал из арбалета в небо? И скольким девчонкам в Венеции заморочил голову? – Марко, посмеиваясь, шутливо раскланялся.
– Завидуешь, купеческий сынок? То-то… Как я рад, что мы опять вместе! Сегодня я свободен, и мы не расстанемся целый день!
– Эй, Марко, Джованни, глядите-ка!
Из-за собора показалась медленная процессия.
Впереди на коне, покрытом широкой попоной с золотыми кистями, сидел глашатай. По обе стороны от него ехали трубачи, прижимая к бедрам начищенные медные трубы. За ними два молодых рыцаря вели под уздцы высокого вороного жеребца, на котором величественно восседал представитель Совета сорока в бархатном одеянии вишневого цвета. Он торжественно держал золотой судейский жезл.
Четверо палачей в черных масках и глубоко надвинутых капюшонах, с обнаженными до плеч мускулистыми руками зловеще выступали перед скрипучей повозкой. Запрокинув бледные лица, в повозке сидели осужденные. Рядом ковыляли доминиканцы в пыльных рясах, невнятно напутствовали и бормотали молитвы. Замыкал шествие отряд стражников с наточенными до блеска алебардами, а дальше валил народ.
Пока трубили трубы и глашатай громогласно объявлял решение Совета сорока, трое друзей пробивались сквозь толпу, стараясь оказаться поближе к месту казни.
Первым на помост вытолкали изможденного человека с седой бородкой и выбритой головой. На нем болтался парусиновый балахон, измазанный грязью и навозом, на голове косо торчал шутовской колпак с колокольчиками и намалеванными рожами чертей. На груди висела доска с перечислением всех его преступлений.
Лишенный сана патер Антонио, долгое время скрывавший под личиной благочестия и учености свои мерзкие мысли, ныне изобличенный в богохульстве и осуждении действий отцов церкви, приговаривался к сидению в клетке под крышей кампанилы Святого Марка, а по истечении назначенного срока ссылался навечно в дальний монастырь.
Площадь ревела, гоготала и улюлюкала, когда вольнодумствующего священника волокли к кампаниле собора. Со всех сторон в него летели плевки, рыбьи головы, гнилые яблоки, комки мусора. Богомольцы, нищие, воры, приказчики и подмастерья – все старались дотянуться до него кулаком или палкой.
Стражники волоком дотащили Антонио до кампанилы: он уже не мог держаться на ногах. Шутовской колпак сбили, бритая голова и лицо были покрыты кровоточащими ссадинами. Его втолкнули в клетку под самой крышей и на дверце повесили замок.
Следующим осужденным оказался мастер-красильщик Уголино Банко из квартала Сан-Эустачо. Его обвиняли в разглашении производственной цеховой тайны. После изгнания из славного цеха венецианских красильщиков и конфискации имущества суд приговорил мастера Уголино к пятидесяти ударам кнута и пожизненному заключению в крепости острова Сетуль. Решение суда показалось всем необычно милостивым, потому что подобное преступление подрывало основы богатства Венеции, а это каралось смертью.
Палачи сорвали с мастера одежду и привязали его к столбу посреди помоста. При каждом ударе истязаемый запрокидывал искаженное от боли лицо и громко стонал. Сорванные со спины клочья кожи висели лохмотьями. Наконец голова несчастного мертвенно откинулась, глаза закатились, темные маслянистые струйки стекали по скорченным окоченевшим ногам. Окровавленное тело отнесли в повозку и накрыли рогожей.
Никто не расходился: все знали, что будет продолжение зрелища. И вот издали послышался долгий дрожащий крик, полный нестерпимой муки.
От Санта-Кроче по Большому каналу медленно плыла лодка. На середине ее был привязан цепью к столбу обнаженный рослый мужчина. Перед ним на листе железа дымилась жаровня. Один из палачей, находившихся в лодке, время от времени вынимал из жаровни огромные раскаленные щипцы и терзал ими привязанного преступника. Несчастный издавал пронзительные вопли, скрежетал зубами и бился головой о столб. Его атлетическое тело, изуродованное ожогами, корчилось и трепетало от невыносимых страданий.
Капитан военной галеры Никколо Тариго обвинялся в измене республике и святой христианской вере. Он хотел – говорилось в обвинительном акте Совета сорока – переправить галеру венецианского военного флота в Мавританию, предаться власти султана и принять богопротивную языческую веру.
Лодка причалила к Пьяцетте. Истерзанного преступника отвязали и повели к помосту.
Оказавшись над головами тысяч людей, перед лицом лазурно-золотой прекрасной Венеции, капитан Тариго глубоко вздохнул и в последний раз поглядел на собор Святого Марка и переполненную народом площадь. Потом он вскинул голову, повернулся к судье и плюнул в него тягучей, красной слюной. Не обращая внимания на гневные крики бушующей толпы, он оттолкнул монаха с распятием.
Палачи схватили преступника, навалились и распластали на досках. Сразу смолкли сверлящие свистки и глумливые возгласы. Пьяцетта замерла. Слышен был только тихий плеск волн и поскрипыванье гондол у причала. Главный палач поднял широкий топор и отсек преступнику правую руку. Через несколько мгновений отлетела левая рука. Тариго еще пытался сопротивляться…
В луже крови вытянули и отрубили дрыгающиеся ноги. Умирающий хрипло выругался. Обрубок тела поволокли на плаху. Главный палач в последний раз поднял топор и, красуясь своей сноровкой, с маху отсек голову, ловко схватил ее за волосы и показал толпе.
Трубачи протрубили, возвещая об окончании зрелища, и процессия двинулась в обратный путь прежним порядком: глашатай с трубачами, рыцари, представитель Совета сорока, палачи, повозка, запряженная ослами, монахи и стражники. В повозке под рогожами стонал мастер Уголино. А под крышей кампанилы Святого Марка сидел в клетке измазанный навозом старик и скорбно глядел вниз немигающими глазами.
Правосудие республики совершилось. Венецианцы стали расходиться, обсуждая поведение каждого преступника. Впрочем, скоро вновь послышались беспечный смех и веселая болтовня, как будто тысячи добрых христиан не наблюдали только что пыток и казни.
Марко и друзья тоже недолго находились под впечатлением тяжелого зрелища. Некоторое время они наблюдали, как разбирают деревянный помост, и слушали возбужденные пересуды, потом зевнули, отвернулись и поспешили на площадь Риальто – самое оживленное место в Венеции.
Проходя мимо Дворца дожей, трое юношей остановились. Им припомнилось прошлогоднее торжество в честь избрания нового правителя Венеции.
Дзотто Боноччо в те дни не мог видеть это грандиозное празднество, более великолепное и торжественное, чем ежегодный праздник «Ла Сенса» – обручение дожа с Адриатикой.
Будто снова восторженно созерцая многолюдное шествие, Марко начал рассказывать:
– Вон там, в середине большого окна, стоял монсиньор Лоренцо Тьеполо с госпожой и святым отцом епископом Гастелло…
В середине большого окна стоял дож в пурпурном одеянии и златотканом плаще. Он милостиво кивал головой в дожеской шапочке и махал белым шелковым платком. По левую руку от него улыбалась догаресса с букетом алых роз, по правую – благословлял проходивших венецианцев епископ в парчовой ризе с алмазным крестом на груди.
Позади дома и в соседних окнах находились сенаторы, военачальники, адмиралы и богатейшие купцы в праздничных одеждах, украшенных драгоценностями, мехами, золотым шитьем.
Вначале мимо дворца проплыл флот Венеции. На передней галере, под огромными полотнищами с изображением Христа и Богоматери, сняв шляпу, стоял командующий флотом мессер Пьеро Микеле. Музыканты играли на трубах, рогах и свирелях. Матросы выстроились вдоль бортов и, увидев дожа, запели:
Христос завоевывает, Христос царствует,
Христос правит!
Благодарение нашему синьору Лоренцо Тьеполо!
Тебе, о прославленный дож Венеции,
Далмации и Кроации,
Да поможет святой Марк!
Галеры плыли парадным строем, развевая яркие стяги, гремели возгласы матросов, звучали трубы.
После галерного флота появились барки с представителями островов Венеции. На каждом судне все было по-разному: трепетали на мачтах цветные ленты и флаги, кричали и кудахтали петухи, привязанные к палубе, мычали коровы с золочеными рогами, акробаты выстраивали живые пирамиды, мужчины и женщины пели и возглашали приветствия.
За барками устремились сотни убранных цветами гондол, в которых сидели гости из городов Италии и Германии.
Наконец под окнами дворца открылось торжественное шествие ремесленников.
Шли кузнецы со старинными знаменами своего цеха, возглавляемые седовласыми старшинами, увенчанными розами и листьями винограда. За кузнецами двигались меховщики в мантиях, отороченных горностаевыми, собольими, куньими, бобровыми, лисьими мехами.
Плыли цеховые знамена многочисленной процессии ткачей. Тут были мастера по шерстяным тканям с венками из листьев оливы на головах; мастера-хлопчатобумажники в пестрых камзолах; мастера-одеяльщики в белых плащах, расшитых цветами лилии, златоткачи в златотканых одеждах и их ученики в пурпурных камзолах, расшитых звездами.
Старшины менял встряхивали на блюдах россыпи золотых и серебряных монет: полновесных венецианских дукатов, талеров из германских городов, флоринов из Франции, Бургундии и Брабанта, монет с изображением английских королей и греческих императоров, руссийских продолговатых гривен и златников, арабских динаров и всевозможных других монет с надписями на неизвестных языках и непонятными символами, но отлитых без сомнений и фальши, имеющих чистый вес благородного металла.
Стеклодувы несли сверкающие на солнце фляги, бокалы и кубки из знаменитого цветного стекла с острова Мурано. За ними с шутками и песнями шествовали мастера-фонарщики. Они несли фонари с закрытыми в них живыми голубями, жаворонками, дроздами, воробьями, другими птицами полей и лесов. Под окном дожа все разом открыли створки фонарей, и птицы тучей взлетели в небо. Раздались восторженные крики и рукоплескания зрителей, стоявших густой толпой за цепью копейщиков и усеявших крыши ближних строений.
Торговцы шелком и бархатом поднимали на высоких шестах прекрасные образцы своего товара: горел, будто пламя, и переливался морской синевой флорентийский бархат, сиял искристой лазурью и струился нежной зеленью неаполитанский шелк, вился белыми лентами, колыхался опаловыми фестонами, пестрел сложными геометрическими узорами шелк из Сирии и Египта, вспыхивала золотыми нитями багдадская парча и парча из итальянского города Лукки.
Дальше двигались сапожники, портные, торговцы мясом, рыбой, сыром… потом медники, цирюльники, оружейники… Казалось, конца не будет изобилию, ликованию и торжеству. И проходило это великолепное шествие на том же месте, где часто слышались стоны страдания и предсмертный хрип.
Такова была Венеция в блеске своего богатства, веселья и могущества. Мог ли предполагать пятнадцатилетний Марко, что пройдет несколько лет и на другом конце Земли он увидит еще более многолюдные, еще более красочные и завораживающие странные праздники?
Глава четвертая
Солнце высоко катилось над соломенными и черепичными крышами, над стройными кампанилами соборов. Волны бежали из морской дали, раскачивая стаи красных и оранжевых парусов, мирно плескаясь у причалов.
Трое юношей беспечно блуждали среди толкотни, смеха, ругани, возгласов, пения и споров. Их широко раскрытые глаза сияли, языки неутомимо и весело стрекотали, лица покрывались смугло-золотой солнечной пылью.
Чтобы сократить путь, они свернули с шумной набережной и пошли вдоль заросшего плесенью узкого канала, над которым сушились на протянутой веревке разноцветные штаны и рубахи. Здесь, в тихом безлюдном месте, они увидели привычную картину: двое молодых мужчин с излишней настойчивостью ухаживали за двумя девушками, по виду – дочерьми зажиточных ремесленников. Мужчины были богато одеты, и девушки не очень сердились. Казалось, они были даже польщены вниманием патрициев.
У берега покачивалась гондола. Краснорожий гондольер, опершись на весло, с ухмылкой смотрел на проделки господ, явно разогретых вином и желавших приятно развлечься.
– Ах, вы, птички мои! Ах, вы, красотки! – Рыжеволосый щеголь лет тридцати развязно подступал к девушкам, шурша голубым византийским шелком. – Поехали с нами… Никто вас не обидит, да соглашайтесь же!
Его приятель приглашал с не меньшей назойливостью:
– Окажите нам честь, поедем на Оливоло. Мы вам покажем чудесный сад…
– Накормим вас студнем из куропаток, орехами и заморскими сластями…
– Напоим вас лучшим вином…
Стараясь ускользнуть от жадно растопыренных рук, одна из девушек возразила:
– Нам ничего не нужно от чужих, правда, Джульетта? А вам, синьоры, лучше бы выпить холодной водицы и опомниться.
– Я бы с удовольствием съел тебя и не запивая, жирненькая курочка!
Любезничая и препираясь с девушками, мужчины постепенно оттеснили их к самой воде. Вдруг один из них, смуглый, в красном бархатном камзоле, подхватил на руки пронзительно завизжавшую Джульетту и спрыгнул в гондолу.
Хохоча во все горло, гондольер сильно оттолкнулся. Похититель с трудом удерживал отчаянно бьющуюся девушку и кричал что-то приятелю, оставшемуся на берегу. Через минуту гондола скрылась за поворотом.
Возбужденный удачей своего напарника, рыжеволосый грубо обнял подружку Джульетты.
– Пусти меня, бессовестный! – завопила девушка, царапаясь и стараясь его оттолкнуть. – Помогите! Ради Господа помогите, люди добрые!
Марко и его друзья растерянно наблюдали за нелепой возней: тяжелое дыхание мужчины, мольбы и рыдания слабеющей девушки приковали внимание юношей. Кровь стучала у них в висках, они не знали, на что решиться.
Наконец Джованни тряхнул головой и подошел.
– Эй, мессер Жеребец, отпустите-ка девчонку и поищите себе кого-нибудь посговорчивей!
Рыжеволосый не сразу сообразил, что ему помешали.
– Убирайся к дьяволу! – пробормотал он, оборачиваясь и отпуская девушку. Она сейчас же убежала, придерживая разодранный подол и продолжая рыдать.
Патриций с досады заскрипел зубами. Бешенство, опьянение и обманутая похоть превратили его в опасного зверя. Он все еще стоял на месте, пытаясь оценить происшедшее затуманенными мозгами.
– Благодарите Господа Бога, что мы не позвали стражников… – начал сердито Марко.
– Что? Вы меня пугаете?! Паршивые ублюдки! Кто вас просил соваться в мои дела? – свирепо заорал патриций. Размахивая кулаками, он обрушил на юношу лавину грубых ругательств.
– Пьяная рожа! Думаешь, мы позволим себя оскорблять? – возмутился Марко. – Джованни, Дзотто! Что вы смотрите! Позовем-ка сюда патрульного, синьора Градениго!
Неожиданно рыжеволосый вытянул из-нод плаща узкий клинок.
– Таких наглых сопляков надо убивать, пока они еще не достигли зрелого возраста… – прохрипел он, расставив ноги и явно приготовившись к нападению.
– Тебя будет судить Совет сорока, насильник! – сказал Джованни и положил руку за пазуху. Марко знал, что Джованни, как и большинство венецианцев, несмотря на запрет городских властей, носит с собой кинжал.
Побледневший Джованни, держа руку на груди, медленно двинулся навстречу патрицию.
Еще миг – и кровавая развязка неминуема. Или рыжеволосый заколет смельчака Джованни, или тот нанесет патрицию удар кинжалом. О, это тоже ужасно! Это тяжкое преступление! Марко готов был броситься на помощь другу.
Резко и ярко вся картина развернулась перед его глазами. Испуганная фигурка Дзотто и два противника: пьяный патриций, растопыривший атласный плащ на всю ширину узенькой набережной, а напротив – алый камзол и золотые кудри Джованни… Поглядев вокруг, Марко схватил обломок весла и, размахнувшись, с силой бросил в перекошенное бешенством лицо пьяного.
Патриций отпрянул, закачался, нелепо задрал ногу и, не удержавшись, со злобным воем рухнул в канал.
– Молодец, Марко! – облегченно рассмеялся Джованни. – Пусть поплавает, а мы, пожалуй, пойдем отсюда своей дорогой.
В это время из-за угла выскочило шестеро ремесленников с молотками и палками в руках.
– Вот они! – закричали ремесленники, увидев юношей. – Хватай их!
– Говорите, мерзавцы, где Джульетта, или я разможжу вам головы! – взревел бородатый здоровяк, потрясая молотом.
– Ну, сейчас нас изобьют до полусмерти… – сказал Марко. – Ночевать мы будем в тюрьме, а завтра судья начнет разбираться – кто прав, кто виноват.
– Бежим, пока не поздно! Нечего корчить из себя святых мучеников.
И трое друзей помчались со всей прытью, на какую только были способны. Они покружили в путанице кривых переулков, без остановки миновали несколько узких и широких каналов и, выскочив на многолюдную торговую площадь, затерялись в толпе.
Вытирая рукавами потные лица и тяжело дыша, друзья повалились в тень горбатого мостика.
Рядом слышалось шарканье сотен ног, бесконечные разговоры, пронзительные голоса торговок и гнусавое пение нищих. Рои мух и слепней носились над головами людей, над прилавками, заваленными снедью, над кучами гниющего мусора. Терпко пахло луком, чесноком, жареной и копченой рыбой.
От канала веяло гниловатой сыростью. В грязной воде плавали щепки, рыбьи головы и арбузные корки. Друзья молча отдыхали, довольные, что избавились от продолжения неприятной истории с девушками, пьяным патрицием и разъяренными ремесленниками.
Переведя дух, юноши успокоились и снова стали глядеть по сторонам. Как и большинство южан, они обычно ели немного, но сейчас голод напомнил им, что прошло уже полдня.
Марко сплюнул и сказал сердито:
– Эй, вы, отцовы сыновья, поищите-ка у себя сольдо. Моя-то тетка скупа, сами знаете.
– Ну, мой старик тоже не особенно щедр, – вздохнул Дзотто.
Джованни с надменным видом достал несколько монет и важно произнес:
– Благодарите Господа, малыши, я угощаю.
Марко толкнул локтем Дзотто и затрясся от смеха.
Веселая торговка с шутками и подмигиванием продала им жареных кефалей. Рядом они купили три хлебца с тмином, пригоршню слив и выпили по стакану кислого вина. Сели на перевернутую корзину и принялись за еду, разглядывая снующую перед ними толпу.
На площади суматошно толклись крестьяне, горожане, моряки, пастухи с гор, венецианцы и приезжие, хозяева, слуги, служанки, иноязычные рабы, женщины, мужчины, старики, дети. Все они кричали, покупали, продавали и торговались до хрипоты.
– Как головешка черен, – произнес Марко, указывая на высокого негра, который смиренно следовал за своим хозяином. В Венеции встречались и темнокожие африканцы, и узкоглазые степняки, однако рассмотреть негра было все-таки любопытно. – Эти эфиопы, говорят, живут на самом краю Земли, где солнце не заходит ни днем, ни ночью…
– Глядите-ка! – Джованни даже привстал. – Да не туда. Вон, в красном платье, с кольцами в ушах… (У Джованни одно на уме.) Видать, из-за моря привезли – с греческих островов или из Святой Земли. Вот уж хороша так хороша! Эх, жаль, с ней двое каких-то оборванцев…
Марко усмехнулся и спросил застенчивого, молчаливого Дзотто:
– Куда ты нынче ездил с отцом, в Альтино?
– Нет, в Падую.
– Ну, скажи-ка, Адзолетто, как тебе понравились тамошние красотки? Лучше они, чем наши?
– Да я не обращал особого внимания, – смутился Дзотто, – и не сравнивал их с венецианками.
– Эх ты, разиня! – шутливо возмутился Джованни. – Пора уж хоть немного разбираться в женщинах. Ну да ладно, мы еще молоды. У нас еще столько будет всяких приключений, что и со счета собьешься. Хватит сидеть! Пошли на Риальто!
На площади, около нарядно украшенного резьбой моста, высилась старейшая церковь Венеции – Сан-Джакомо ди Риальто.
На ее фронтоне под изображением креста было торжественно начертано: «Да будет у этого храма купеческий закон справедлив, вес – без обмана, а слово договора – верно».
У входа толпились вербовщики матросов, маклеры, путешественники, авантюристы и куртизанки, спешившие соблазнить какого-нибудь сластолюбивого толстосума. Кругом слышались разговоры о купле и продаже, о заемах и процентах, об отправлении и прибытии судов, о войнах и политических интригах.
Марко и его друзья, открыв рты, слушали вести о важных событиях, происходящих в Каффе, Константинополе, Генуе, Аккре, Кандии (Крите), Египетском султанате и других местах Средиземноморья.
Сопровождаемый телохранителями и слугами, важно шествовал венецианский богатый купец – «читтадинца» – в мантии багряного атласа с собольей опушью. Купцы из Франции и Брабанта спесиво вскидывали головы, стараясь не выдать зависти к преуспевающим коммерсантам республики.
Их дорогие одежды задевал плечом тевтонский рыцарь в камзоле грубого сукна и белом плаще крестоносца. Он пожирал глазами волка дворцы и соборы, рынки и набережные, заваленные грудами заморских товаров, тесный от галер порт и звенящих золотыми дукатами менял на скамьях «Банко дель Джиро». Искали вербовщика матросов рослые далматинские славяне в шерстяных чулках и безрукавках из козьих шкур. Славян здесь высоко ценили за качества, необходимые морякам: физическую силу и выносливость. Одна из набережных Венеции так и называлась – «Скьявони» («Славянская»).
В толпе теснились римляне, флорентийцы, пизанцы, лукавые византийские греки, приказчики из немецкого подворья «Фондако дей Тедески», бледнолицые английские купцы, суетливые венецианские евреи с острова Спиналунга в черных долгополых балахонах и их гордые, изысканно одетые собратья из Александрии – посредники между мусульманским миром и торговыми домами Европы.
Неожиданно гул от говора и восклицаний сотен людей, увлеченных жаждой наживы, прорезал одинокий горестный вопль. Кое-кто обернулся, побуждаемый любопытством, остальные, будто оглохнув, продолжали предаваться своей меркантильной страсти. Друзья бросились к берегу канала, чтобы увидеть причины скорби и плача.
По краю площади двигалась похоронная процессия. Впереди шел священник в сопровождении служки и двух монахов. Они монотонно распевали мисерере. За ними несли носилки с покойником, завернутым в полотно и покрытым черным бархатным покрывалом. Двое мужчин вели под руки громко рыдавшую молодую женщину с распущенными волосами, в разорванном на груди платье. Рядом неистово вопила, царапая лицо ногтями, желтолицая старуха, взлохмаченная и уродливая, как ведьма.
За старухой шестеро пожилых женщин в черных платьях заламывали руки, били себя в плоские груди и, слезливо причитая, расхваливали добродетели покойного. Этих плакальщиц приглашали за небольшую плату, чтобы они помогли семье выразить скорбь. Подобный обряд напоминал похоронные обычаи древнего Востока, считался достойным памяти и приятным душе умершего. Замыкала процессию группа усердно плачущих родственников.
Носилки с покойником опустили на дно барки. Вокруг расположились сопровождающие, причем женщины продолжали жалобно выть. Гребцы взялись за весла, и барка тронулась.
– Кого это повезли на кладбище?
– Джованни Фанченни, торговца пряжей из прихода Сан-Прокуло.
– Фанченни был почтенный человек… Отчего он скончался?
– Жизнь наша в руках Господних… Однако говорят разное, синьоры, и я слышал, будто хирурги склоняются к тому, что Фанченни умер от эрберии – умопомешательства.
– Подумать только!
– И будто бы эрберия произошла у него от медленного отравления.
– Будь я проклят!
– И говорят еще вот что…
Синие, алые, золотистые шелковые плащи взметнулись и образовали тесный круг, в середине которого стоял любезно улыбающийся рассказчик.
– Так вот, уважаемые синьоры, я слышал, будто жена покойного Фанченни, донна София, спуталась с носатым дылдой Томазо…
– Его жена? Та, что рыдала и рвала на себе волосы?
– Да, да! Но обратили ли вы внимание, как она молода и пригожа? Покойник же был намного старше ее, брюхатый, седой, с отечным лицом…
– А кто эта старуха, визжащая сучьим голосом? Сестра покойного?
– Да вы что! Это же мать донны Софии! Она-то и способствовала Томазо в его подлом деле. Он, говорят, подкупил старуху. А потом они все вместе и погубили бедного Джованни…
– Не может быть! Это клевета!
– О, мессер Теобальдо, я ведь не утверждаю! Я рассказываю только то, что слышал: продаю вам товар за столько же, за сколько и купил. Фанченни по простоте душевной завещал имущество и деньги жене. Оттого-то и произошла – если верить молве – вся эта история.
– Пути Господни неисповедимы. Однако скоро должны подойти галеры из Каффы и Солдайи…
– Мессир Теобальдо, мы едем с вами.
– Прошу в мою гондолу, синьоры…
Услышав о прибытии галер из Крыма, юноши тоже решили потолкаться среди моряков, посмотреть на погрузку и разгрузку товаров, на привезенных из далеких стран рабов и рабынь.
Но вначале им захотелось побывать в Арсенале. Может быть, удастся увидеть спуск только что оснащенной галеры…
Десятки мастерских, в которых изготовляли разные части кораблей, раскинулись на двух островах. Грохот, треск, лязг и скрежет обрушились на уши друзей, но они с наслаждением стояли в клубах смоляного дыма и сажи. Они гордились своим Арсеналом. В кузницах ковали гвозди, скобы, наконечники абордажных крючьев, копий и алебард, в литейном цехе отливали корабельные колокола, якорные цепи и ядра для катапульт.
Муравьиным скопом плотники волокли длинные лесины на верстаки – пилили, рубили, сверлили и строгали. Летела щепа, визжало зазубренное железо, метелью опилок слепило глаза. Мачты, кили, рули, кабестаны торопливо растаскивали к верфям, где на стапелях высились голые, будто обглоданные, остовы судов.
Могучие мастера-арсеналотти в кожаных рукавицах и фартуках грозно покрикивали на снующих подле них подмастерьев, и проворные молодцы, кряхтя от усердия, скручивали пеньковые канаты, отмеряли огромные куски парусины, раздували огонь в горнах и смолили корпус галеры, уже скрывшей ребра-шпангоуты под свежей обшивкой…
В мастерских готовили весла и оружие. Юноши знали, что пройдет немного времени, и галера, полностью оснащенная, с опытным капитаном, гребцами и матросами выйдет в море. Марко часто проводил здесь долгие часы, наблюдая, как беспрерывно кипит работа и прямо на глазах возникают корабль за кораблем. Это было еще одно чудо Венеции, не сравнимое ни с чем в мире.
Побывав в Арсенале и полюбовавшись на новую галеру, друзья направились в порт.
Повсюду вдоль набережных, словно деревья в лесу, высились мачты фелук, галер, галиотов, барок и множества мелких судов. На пристанях лежали товары из всех стран Европы, заготовленные на вывоз в Константинополь, Аккру, Александрию и другие порты Востока.
Сгружались тюки дорогих шелковых тканей из Дамаска и Багдада. Рядом громоздились кули с имбирем, перцем, корицей, шафраном, мускатным орехом; лежали штабеля эбенового, пахучего сандалового и красного камедного дерева.
С Кипра и мавританского побережья привозили пшеницу, медь, хлопок, сахарный тростник, воск и ароматы. Из Малой Азии шли железо, шерсть, кожи. С гор Далмации доставляли строительный и корабельный лес.
Работали грузчики, слонялись матросы и всякий портовый сброд. Хлопотали писари, приказчики, кладовщики. Озабоченно расхаживали капитаны и владельцы товаров.
Кипело, двигалось, шумело деловито и весело знаменитое пристанище кораблей.
В тени сложенных у причала мраморных колонн и архитрав расположилась группа загорелых людей. Четверо играли в кости, столько же глазело, дожидаясь своей очереди. Еще трое лежали, поочередно прикладываясь к глиняной бутыли.
– Пойдем, – предложил Марко, – послушаем, о чем рассказывают бывалые морские бродяги.
Юноши подошли и поздоровались с почтением. Их встретили добродушными усмешками, продолжая беседовать и метать кости. Довольные, что их не прогнали, друзья сели рядом.
– Я тоже слышал про пирата Альзура. Но, клянусь святой Девой, не могу поверить, что корабль его может нырять под воду, как утка, и снова выплывать через пару миль! – говорил широкоплечий человек в грязной рубахе, раскрытой на волосатой груди.
Молодой моряк в красном колпаке и куртке, надетой прямо на мускулистое тело, принял из его рук бутыль, глотнул и протянул ее солдату со шрамом на лице.
– Не знаю, как насчет ныряния под воду, – произнес солдат, пожимая плечами, – а то, что догнать его просто невозможно, уж поверь мне, это точно.
– Да, он ловкач! – засмеялся молодой моряк. – За короткий срок ограбить и потопить не меньше двадцати торговых судов! Слушай, Франческо, а сам-то он кто – христианин или язычник?
– Среди его команды есть и сицилийцы, и сарацины, и греки… да кого там только нет! Альзур же, говорят, кандиец. Но кто бы он ни был, а корабль его – чудо из чудес!
– Ты сам видел корабль Альзура?
– Видел, клянусь телом Христовым! Два года назад я служил на военной галере «Сан-Пьетро» под начальством мессера Чезаре Цено. Наш сопракомит прославился как самый смелый и опытный капитан во флоте республики. К тому времени мы разгромили всех пиратов от Сицилии до Святой Земли: одних повесили на мачтах, других продали на невольничьих рынках. Уцелевшие попрятались в дальних гаванях… Только Альзур не унимался!
– Где ж ты его видел-то?
– У южного побережья Кипра. Тамошние рыбаки сказали мессеру Чезаре, мол, за ближним мысом бросило якорь какое-то подозрительное судно. Гребцы налегли на весла, и три галеры – прекрасные галеры! – будто стрелы вылетели из-за мыса. Тут мы и увидели, что это был за чудной корабль. Клянусь спасением души, вам такого никогда не видать! Длинный, узкий, с острым носом и высокими мачтами. На палубе стоял Альзур в красном плаще, а вокруг него – негры с арбалетами и вся пиратская команда. Сопракомит Цено закричал весело: «Клянусь Троицей, я захвачу эту языческую посудину и притащу ее в Венецию, к площади Сан-Марко!» Мы приготовили топоры и крючья… Гребцы старались изо всех сил! На пиратском судне подняли якорь и тоже принялись грести. Но куда им было тягаться с нашими молодцами, будто родившимися с веслом в руках. И вот, когда галеры уже брали Альзура в обхват, подул проклятый северный ветер. Потом только мы сообразили, что началось колдовство коварного кандийца. Бросились мы поднимать паруса… Однако тут пираты оказались сноровистее: в мгновение ока развернули свои – невиданно огромные, квадратные, белые. Ну и гонка началась! Ветер-то все усиливался. И вот тогда – о, дьявольское наваждение! – корабль Альзура, как от стоячих, стал уходить от трех лучших галер венецианского флота. Что мы ни делали – ничего не помогало! Галеры мчались, едва касаясь поверхности моря, и все же расстояние между нами и пиратами увеличивалось. Мессер Чезаре зарычал от бессильной ярости, разорвал на себе платье и швырнул на палубу свой золоченый шлем. Мы стояли, прикусив пальцы от изумления. А корабль Альзура уже с трудом можно было различить за гребнями волн, и скоро он совсем скрылся вдали. Началась такая страшная буря, что нельзя было различить, где море – где небо… Галеры едва не потонули, многих людей смыло за борт. Даже вспоминать невозможно без страха, это был сущий ад! Только на другой день ветер стих. Еще немного – и нас пригнало бы в Египет, к султану! Когда буря кончилась, мы взяли восточное направление и еле дотащились до христианского берега, растерзанные и измотанные вконец.
Марко придвинулся ближе, взволнованно дыша и стараясь не упустить ни слова из рассказа о неуловимом пирате. Джованни и Дзотто тоже слушали, округлив глаза в немом отроческом восхищении.
Внезапно среди игравших в кости раздалась злобная ругань.
– Не будь я Людольф Баварец, – хрипло кричал, искажая венецианскую речь, рослый матрос, – если не проучу этот мерсафец Андреа и мерсафец Риччо, который нарочно толкать мне рука!
– Ах ты краснорожий тедеско! Риччо, ты слышишь? А ну, разойдитесь! Я убью этого пьяницу, как собаку!
– Нет, я буду тебя убить!
Продолжая бешено ругаться, матросы вытащили ножи.
– Порка донна! – вмешался широкоплечий атлет в раскрытой рубахе. – Сейчас же заткните глотки и прекратите вашу дурацкую ссору! Хотите, чтобы явилась стража, увидела игральные кости и ножи? Из-за вас мы еще до «Фелуцисанте» окажемся в тюрьме…
Противники нехотя разошлись, ворча и бросая друг на друга свирепые взгляды.
Глава пятая
– Приперлись богачи с Риальто! Глядите-ка, сколько на их камзолах золотого шитья!
– Четыре гондолы подплывают…
– А вон еще…
– Глядите, тот, в голубом, надменный, будто дьявол! Это Джуниниани, один из самых знатных патрициев Венеции.
– Ну, адмирал Дандоло не менее знатен…
– А вон и толстопузые читтадини со своими прихлебателями.
– Слетается воронье…
– Видно, чуют хорошую поживу.
– Еще бы! Сегодня должны прийти суда с рабами. Вот они и собрались, чтобы приглядеть красоток для перепродажи во Флоренцию…
Подметая грязную набережную полами роскошных одежд, патриции важно расхаживали и степенно беседовали между собой.
Тем временем на набережной появился отряд копейщиков. За ними валил возбужденно гудевший портовый люд.
– Эге! Кажется, подходят галеры из Крыма. Снимемся с якоря, молодцы! – воскликнул игравший в кости старик с выбитыми зубами.
Все поднялись и направились туда, где над причалом развевались лазоревые флаги с золотым львом святого Марка.
Стражники оттеснили толпу и, выстроившись двумя рядами, приставили копья к правой ноге. В оставленный ими проход вошли хозяева галер и богачи, приехавшие с Риальто. Позади копейщиков толкались мелкие торговцы, приказчики, маклеры, матросы и прочие любопытные и подвыпившие зеваки.
На галерах убирали весла. Прикрутили к причальным столбам канат, положили сходни.
Первыми на берег сошли доверенные венецианских работорговцев. Они раскланялись с хозяевами, развернули длинные свитки и приготовились к отчету.
Надсмотрщики открыли трюмы. Неуверенно передвигая ослабевшими ногами, мужчины и женщины в странных одеждах медленно двинулись по скрипучим сходням.
Среди невольников, привезенных в Венецию, мужчин было немного. Феодалы и жители европейских городов не нуждались в рабском труде. Мужчин изредка покупали некоторые знатные семьи, где их использовали в качестве телохранителей. Мальчиков и мужчин в огромном количестве покупал египетский султан для своей армии рабов-мамелюков.
Марко с любопытством разглядывал проходивших мимо невольников.
Бросая по сторонам мрачные взгляды, звенели цепями коренастые, широкоскулые потомки Арпада. Шрамы на их лицах и покрытые бурыми пятнами, изодранные кафтаны говорили о том, что мадьярские воины стали пленниками после яростной и кровавой битвы. Высокие, белокурые русы шли, опустив головы. Они были одеты в полотняные рубахи и обуты в плетеные лапти и постолы. Топча копытами ослабевших, свирепые татарские нукеры тысячами пригоняли их на рынки Крыма – исхлестанный плетьми, стонущий ясак золотоордынских ханов. Нежный товар везли в телегах – подметали девичьими косами степные дороги. Позади венгров и русов переваливались на кривых ногах несколько узкоглазых степняков в косматых овчинах. Всех мужчин посадили в барки и под усиленной охраной повезли в отведенные для них помещения.
Женщины, свободные от цепей, печально глядели на незнакомый город, и лазурно-золотая Венеция вовсе не казалась им привлекательной и великолепной.
Толпа зевак возбужденно обсуждала достоинства невольниц.
– Клянусь потрохами, я же говорил, что женщины русов прекраснейшие во всем свете!
– Еще бы! На их родине постоянно стоит зима, потому и кожа у них бела, как снег!
– А сколько денег-то требуется, чтобы их купить?
– Это я вам могу сообщить, синьор. Самая дорогая девушка семнадцати лет месяц назад прошла на Флоренцию почти за три тысячи сольдо венецианскими гроссами. Цена крайне высокая!
– Эй, Франческо, ты ведь плавал к берегам Готского моря, посмотри-ка на смуглянок с повязками на лбу! Кто они?
– Думаю, это дочери аланов, прославленных искусством ковать стальные доспехи. Рассказывают, что когда-то аланы владели обширными землями у подножия Колхидских гор. Теперь они стали данниками татар или скрываются от них в неприступных горных ущельях.
– Стройностью и осанкой эти девушки затмят знатных синьор. Их вид способен привлечь сердца и пробудить глубокую страсть.
– Будь я проклят, несчастный! Что мне остается, кроме зависти к тем, у кого есть богатство и для кого жизнь полна удовольствий!
– А какого племени те пугливые козочки?
– Кто знает! Там, в бескрайних степях, кочевали большие и малые племена. Пришли татары из неведомых стран, одних истребили, других сделали своими пастухами, третьи платят им дань конями и девушками…
Под жадными взглядами зевак шли длиннокосые хазарки в полосатых халатах, команки, татарки и горбоносые темнолицые невольницы из какого-то неведомого восточного племени.
Джованни толкал Марко локтем:
– Вот девушка! Не хуже самой пригожей венецианки.
Марко не отвечал, охваченный волнением при виде такого множества молодых женщин, поражавших своей невиданной непривычной красотой.
Невольниц сопровождали хозяева галер со своими слугами и гостями. Позади шагал отряд копейщиков. За копейщиками с шумом и гоготом двинулись любопытные зрители.
Пристань быстро опустела. Над морем пламенел осенний закат. Мачты кораблей раскачивались и казались отлитыми из начищенной красной меди.
Марко задумчиво смотрел на темнеющий морской простор. По небу длинной грядой плыли с запада вечерние облака, постепенно бледнея и раскрашивая небо золотистыми и розовыми полосами. Внизу волны мерно ударяли о сваи. Прохладный ветер тронул стриженные под скобку волосы юноши.
– Эй, Марко! – окликнул Джованни. – Подошла еще одна галера!
– Откуда?
– Говорят, из Аккры…
Марко вспомнил, что Аккра самый большой порт в Сирии, а Сирия находится за морем на востоке. Что христианские рыцари выгнали оттуда сарацин, и в этом городе даже есть легат его святейшества папы. Что еще он знает про Аккру?
Итак, день кончался пожаром заходящего солнца и восторженным шумом волн. Марко наблюдал, как суетятся матросы, крестятся, ступая на землю, измученные плаваньем паломники, гондольеры предлагают свои услуги…
Два купца с окладистыми бородами и коричневыми от загара лицами следили с борта галеры за работой слуг, сгружавших обернутые кожей тюки. Убедившись, что имущество их размещено благополучно, купцы попрощались с капитаном и спустились в гондолу.
Один из них, видимо – старший, приказал охрипшим, гортанным голосом:
– Правь-ка к монастырю в приходе Сан-Джованни.
Гребцы опустили весла, и гондола медленно поплыла вдоль набережной. «К кому-то из нашего квартала приехали гости. Они поведают о трудных дорогах, о далеких морях и землях. Покажут заморские диковины…» Марко вглядывался в серебристый сумрак, пока различал очертания гондолы. Непонятная тоска томила его, будто он ждал, что наконец-то в его жизни произойдет нечто необыкновенное, давно предвкушаемое им втайне, но ожидания и сегодня оказались напрасными.
– Пора домой, – сказал Дзотто. – Если не приду вовремя, отец будет меня бранить.
– Вот еще! – возмутился неугомонный Джованни. – Мужчины мы или нет? Что нам риаллине и стража! Ну, Марко? Погуляем сегодня всласть!
Марко вспомнил, как уговаривал хорошенькую Занину прийти вечером к монастырю Сан-Лоренцо и собирался ждать ее там. Эти приезжие тоже поплыли к монастырю… Он молча раздумывал над предложением Джованни.
Дзотто, зевая, кивнул в сторону галеры, прибывшей из Аккры:
– У них там на печатях три птицы – не то вороны, не то галки…
– Глазастый какой! – засмеялся Джованни. – А может, не галки, а голуби?
– Ты сказал: три галки?! – встрепенулся Марко.
– А что такого? – удивился Дзотто и поглядел на друга круглыми глазами.
Марко чувствовал, как внезапное волнение, от которого похолодело в груди, перерастает в горячее ликование, а в голове стучит маленький восторженный молоточек. Теперь он знал наверняка: нечто удивительное и необъяснимое все же произошло сегодня, потому что три галки были только на старинном купеческом гербе семьи Поло. Правда ли? Дзотто мог ошибиться. Но если это так…
– Я ухожу, – сдавленно пробормотал Марко.
– Мы же хотели… – начал Джованни сердито.
– Нет, нет, я спешу! Я очень спешу!
– Куда?! – Джованни с досадой тряхнул белокурой головой. Но Марко уже мчался мимо складов, таверн, лавок, мастерских и соборов, мимо патрицианских палаццо и крытых соломой, солидных купеческих домов, через площади, набережные и каналы.
Вот выплыл из лилового тумана остров Риальто… Вот начался квартал Сан-Джованни Кризостомо… Вот близ монастыря Сан-Лоренцо возник старый дом, похожий на пришвартованный к набережной, отслуживший корабль…
В темноте у пирса покачивалась гондола и шаркала бортом о неровную каменную кладку. Чужие люди выгружали тюки и втаскивали по лесенке в широко открытые двери. Рядом стоял слуга, держа в руке зажженную свечу. Дрожащий огонек освещал его растерянное, морщинистое лицо.
По комнатам и переходам стучали торопливые шаги, мелькали тени, раздавались тревожные голоса.
– Синьор Марко! Синьор Марко!
Он оглянулся и узнал блестящие глаза Занины. Раньше она никогда его так не называла. Марко побежал по длинному коридору и остановился на пороге зала, когда-то служившего для приема гостей и торжественных трапез.
У яркого пламени камина сидели на скамьях те самые бородатые купцы… А рядом донна Флора, запрокинув голову, восклицала:
– Слава Господу нашему и Деве Марии! Слава Божьим угодникам! Вняли они молитвам несчастной вдовы, и дорогие братья ее вернулись! Никколо, Маффео, вот вы и дома. Сколько я слез пролила по вас! Сколько перенесла горестей и бед!..
Один из купцов сказал что-то другому на диковинном, чужом наречии, потом они поглядели на сестру и весело рассмеялись.
Увидев племянника, донна Флора всплеснула руками:
– Никколо, вот твой сын Марко! Погляди, какой молодец! Он ходит к ученому монаху, знает цены на товары, умеет грести и стрелять из арбалета!
Никколо Поло, коренастый и широкоплечий, с внимательными глазами, сказал ласково:
– Подойди ближе, сынок, дай-ка мне тебя разглядеть… – и прибавил, повернувшись к брату, такому же широкоплечему и густобородому: – Ну, Маффео, теперь у нас будет молодой помощник на обратном пути к великому хану…
