Человек смотрит на часы – большие, настенные – и говорит:

– Однако время подходит. Но пока все тихо. Может, сегодня пронесет?

– Смотри, накаркаешь… – Его напарник смахивает пот со лба. В помещении жарко, пахнет горячим металлом и нагревшейся изоляцией… И – совсем неожиданно – свежим дуновением альпийского луга, над которым только что прошла весенняя гроза.

Никакой грозы, понятно, здесь не было, – воздух озонируют приборы. Слышно гудение, потрескивание.

– Восьмой сектор? – спрашивает человек.

– Сто двадцать девять.

– Мало. Увеличивай.

– Но… Крайсманн сказал, что он нас расстреляет, если мы опять обесточим его контору. Да-да, так и сказал, Пауль слышал от свояка, знаешь, такой рыжий…

– Увеличивай!!!

– Но…

Рука человека тянется за спинку стула – на нее повешен форменный френч, ремень, портупея… И кобура.

Вороненая сталь холодно поблескивает в руке.

– Увеличивай. – Голос тоже холоден.

Напарник щелкает огромными тумблерами – торопливо, испуганно. И чувствует озноб, несмотря на жару. Гудение и потрескивание усиливаются.

– Восьмой сектор?

– Сто шестьдесят…

Человек слышит в голосе напарника липкий холодок страха. Пытается сгладить ситуацию:

– Ты же знаешь, у меня там мать… И Лотти…

Напарник не реагирует. Молчит. Человек тоже замолкает.

Четыре часа спустя:

Минутная стрелка круглых настенных часов ползет медленно, почти незаметно – только если внимательно присмотреться к самому кончику, можно увидеть едва заметные подрагивания, сливающиеся в неприметное движение.

Но человек не присматривается.

Его взгляд прикован к другому кругу – большому, стеклянному, светящемуся в полутьме помещения неприятным зеленоватым светом. По нему тоже бежит белая радиальная линия – но куда быстрее, чем минутная стрелка. Больше ничего на экране нет. Небо чистое.

Человек встает, разминает затекшие руки и ноги. Говорит:

– Сбрасывай потихоньку. Сегодня уже не пожалуют…

Напарник щелкает тумблерами. За четыре часа он не произнес ни слова. Но теперь заговаривает:

– По-моему, я понял, в чем дело.

Человек обрадован, хотя старается не показать этого. Ночная смена с упорно молчащим напарником – удовольствие ниже среднего. Чуть позже надо будет, пожалуй, извиниться. И сказать, что в «вальтере» не было патронов.

– И в чем же? – спрашивает человек.

– В дате. Второе февраля. Курт мне как-то говорил, что томми никогда не вылетают второго февраля и тридцать первого декабря. А также в первый понедельник апреля и во второй понедельник августа. Особенно если выпадает тринадцатое число. Он, Курт, всегда старается попадать на дежурства в эти ночи, – и дрыхнет до утра спокойно.

Говоря все это, он продолжает обесточивать цепи. Гудение становится тише. И смолкает совсем.

– А почему они не вылетают, не говорил? – спрашивает человек.

– Говорил, да я не запомнил. Примета какая-то. Не то у них кто-то потонул в один из тех дней – может, «Титаник»? Не то разбился по-крупному, не помню… Но не летают.

Человек думает, что проверить примету в первый понедельник апреля едва ли удастся. Подходит к металлическому шкафу защитного цвета – одному из многих, стоящих у стен. Открывает дверцу. Внутри – мешанина толстых проводов высокого напряжения, поблескивают оголенным металлом медные шины… Человек не смотрит на них. Его интересует лишь приспособление в верхней части ящика – две толстые горизонтальные медных пластины и зажатый между ними большой сиреневый кристалл в форме октаэдра. Вернее, уже не зажатый. После сегодняшней ночи – не зажатый. Кристалл лежит на нижней пластине – и не касается верхней.

Человек подкручивает винт, верхняя пластина опускается. Кристалл вновь плотно зажат. Самое обидное, что сегодня все впустую…

– Поспешили вы с Рунгенау… – говорит он сказанное уже не раз.

– Причем тут мы? – не первый раз огрызается напарник – вяло, без былого азарта. – Мы выполняли приказ. Кто знал, что у старого пердуна сердце висело на волоске…

Человек не продолжает бесплодный спор. Все равно теперь не узнать, как профессор умудрился вырастить кристалл. Обнаруженные в лабораторном журнале записи либо хитро зашифрованы – с заменой цифр и ингредиентов по непонятной системе, либо попросту фальшивы. А может, старик вообще притащил эту чертову штуку десять лет назад из гималайской экспедиции? Теперь не узнать. Крайсманн хорошо умеет делать людей словоохотливыми. Но допрашивать трупы пока не научился.

Последний раз взглянув на кристалл, человек закрывает шкаф. Подходит к стулу, натягивает черный френч, застегивается. Надевает ремень и портупею. Дежурство окончено. Напрасное дежурство…

«Впрочем, почему напрасное? – неожиданно мелькает мысль. – Хоть эту ночь мама и Лотти провели спокойно…»

Ночь на третье февраля 1945 года.