Глава X
ТУРИН В НАРГОТРОНДЕ

Поначалу Гвиндора не признал собственный народ его — уехал он молодым и исполненным сил, теперь же, вернувшись, мог сойти за смертного, изнемогшего под бременем лет: так изменили несчастного пытки и непосильный труд; к тому же стал он калекой. Однако Финдуилас, дочь короля Ородрета, узнала его и приветила, ибо любила его встарь, до Нирнаэт, — были они помолвлены; Гвиндор же, преклоняясь пред красотою Финдуилас, нарек ее Фаэливрин, что значает «солнечный отблеск на заводях Иврина».

Так Гвиндор вернулся домой; и ради него Турина впустили вместе с ним; ибо сказал Гвиндор: то — доблестный воин, близкий друг Белега Куталиона из Дориата. Когда же Гвиндор собирался уже назвать его имя, Турин знаком велел ему умолкнуть и ответил сам:

— Я — Агарваэн, сын Умарта (что значит Запятнанный кровью, сын Злосчастья), лесной охотник.

И хотя догадались эльфы, что принял гость эти имена затем, что убил друга, об иных причинах они не ведали и не расспрашивали его более.

Искусные кузнецы Нарготронда перековали для него заново меч Англахель, и черное лезвие клинка замерцало по краям бледным огнем. Турина же стали называть в Нарготронде Мормегилем, Черным Мечом, ибо разнеслась молва о деяниях, свершенных им с помощью этого клинка; а сам Турин дал мечу имя Гуртанг, Железо Смерти.

Благодаря своему воинскому искусству и доблести в сражениях с орками Турин обрел благоволение в глазах Ородрета и был допущен на совет. Не по душе пришелся Турину нарготрондский способ ведения войны: засады, и уловки, и стрела в спину; и призывал он отказаться от скрытности, и атаковать прислужников Врага большими силами, и открыто выйти на бой, и обратить их в бегство. Но Гвиндор неизменно возражал Турину на королевских советах, говоря, что побывал в Ангбанде и видел малую толику мощи Моргота, и отчасти представляет себе его замыслы.

— Мелкие победы в итоге окажутся никчемны, — убеждал он, — ибо так прознает Моргот, где укрылись храбрейшие враги его, и соберет достаточно сил, чтобы их уничтожить. Всей мощи эльфов и эдайн едва хватило, чтобы сдержать его и взять в осаду, дабы настал мир; да, надолго — но лишь до тех пор, пока Моргот, выждав своего часа, не прорвал кольца; и вновь не создать уже такого союза. Лишь затаившись, выживем мы. Пока не придут Валар.

— Валар! — воскликнул Турин. — Они бросили вас на произвол судьбы, а людей презирают. Что толку глядеть за бескрайнее Море на догорающий на Западе закат? Есть лишь один Вала, с которым приходится нам иметь дело, и Вала этот — Моргот; и ежели в конечном счете не сумеем мы одолеть его, то хотя бы причиним ему вред и помешаем его замыслам. Ибо победа есть победа, даже малая, и ценна победа не только последствиями. Равно как и не безвыгодна. Таись не таись, в конечном счете что в том проку? Лишь сила оружия — заслон от Моргота. Ежели не пытаться обуздать Врага, немного лет минет прежде, чем весь Белерианд подпадет под его тень, и тогда одного за другим выкурит он вас из подземных нор. И что тогда? Жалкая горстка уцелевших бежит на юго-запад и схоронится на побережье, словно в ловушке, между Морготом и Оссэ. Не лучше ли стяжать великую славу, пусть и ненадолго, — ибо конец один. Ты говоришь о необходимости затаиться — что в ней-де единственная надежда; но можешь ли ты заманить в засаду и подстеречь всех до единого соглядатаев и лазутчиков Моргота, чтобы никто не возвратился с вестями в Ангбанд? Однако ж так Моргот прознает, что вы живы, и догадается, где вас искать. И вот что еще я скажу: пусть краткая жизнь отмерена смертным в сравнении с эльфами, они охотнее расстанутся с ней в битве, нежели обратятся в бегство или покорятся. Стойкость Хурина Талиона — великий подвиг; и пусть Моргот убьет героя, но самого деяния ему не отменить. Деяние это почтят даже Владыки Запада, и разве не вписано оно в историю Арды, что не зачеркнуть ни Морготу, ни Манвэ?

— О высоком говоришь ты, — отвечал Гвиндор, — видно, что жил ты среди эльдар. Но тьма в душе твоей, если ставишь ты рядом Моргота и Манвэ и говоришь о Валар как о недругах эльфов и людей; ибо Валар никого не презирают, менее всего — Детей Илуватара. И неведомы тебе надежды эльдар. Живет среди нас пророчество, что однажды посланец из Средиземья пробьется сквозь сумрак и тени в Валинор, и выслушает его Манвэ, и смягчится Мандос. Не должно ли нам до тех времен попытаться сохранить род нолдор и эдайн? Кирдан живет ныне на юге, и строятся там корабли; но что тебе ведомо о кораблях или о Море? Думаешь ты лишь о себе и о собственной славе, и велишь всем нам поступать так же; однако следует нам помыслить и о других, помимо себя, ибо не всем дано сражаться и пасть в бою: их надлежит нам защитить от войны и гибели, пока мы в силах.

— Так отошлите их на корабли, пока есть время, — молвил Турин.

— Они не пожелают расстаться с нами, — отвечал Гвиндор, — даже если бы Кирдан и смог их приютить. Мы будем вместе до последнего, и не след нам добровольно искать смерти.

— На все это я ответил, — промолвил Турин. — Доблестная защита границ и могучие удары, пока враг не собрался с силой, — вот верная надежда на то, что долго пробудете вы вместе. И неужто тем, о ком говоришь ты, по сердцу малодушные трусы, что, схоронившись в лесах, охотятся на отбившуюся от стаи добычу, точно волки — по сердцу больше, нежели тот, кто надевает шлем и берет в руки шит с гербом, и разгоняет врагов, пусть они далеко превосходят числом все его воинство? Женщины эдайн, во всяком случае, не таковы. Они не удерживали своих мужей от Нирнаэт Арноэдиад.

— Но выстрадать им пришлось куда больше, чем если бы битвы этой никогда не было, — отозвался Гвиндор.

Однако Турин обрел немалое благоволение в глазах Ородрета и стал главным советником короля, и тот во всем доверял его суждению. В ту пору эльфы Нарготронда отказались от скрытности; откованы были огромные запасы оружия, и, по совету Турина, нолдор перекинули через Нарог надежный мост — от самых Врат Фелагунда, чтобы ускорить передвижение войск, ибо теперь война шла главным образом к востоку от Нарога на Хранимой равнине. Северной границей Нарготронда ныне стала «Спорная земля» у истоков Гинглита и Нарога и вдоль окраин лесов Нуат. Орки не смели забредать в междуречье Неннинга и Нарога, а к востоку от Нарога нарготрондские владения доходили до Тейглина и до края Болот нибин-ноэг.

Гвиндор впал в немилость, ибо утратил былую воинскую доблесть, и сила его иссякла, и боль в изувеченной левой руке то и дело давала о себе знать. Турин же был юн; лишь теперь вполне возмужал он; и с виду воистину походил на мать свою, Морвен Эледвен: высокий, темноволосый, светлокожий и сероглазый, красотой превосходил он всех смертных мужей Древних Дней. Держался и изъяснялся он так, как в обычае в древнем королевстве Дориат; даже среди эльфов при первой встрече его легко можно было принять за потомка одного из знатнейших нолдорских Домов. Столь отважен был Турин и столь искусно владел оружием, особенно мечом и щитом, что говорили эльфы, будто невозможно убить его — разве только по роковой случайности либо пущенной издалека стрелой. Потому Турину подарили надежную кольчугу гномьей работы; и, будучи в мрачном расположении духа, отыскал он в оружейных позолоченную гномью маску и надевал ее в битву, и враги бежали пред ним.

Теперь, когда добился Турин своего, и все шло удачно, и, занимаясь тем, что ему по сердцу, обретал он славу и почести — держался он со всеми учтиво и обходительно, и сделался менее мрачен, нежели прежде; так что едва ли не все сердца обратились к нему; и многие называли его Аданэдель, Эльф-человек. Но более прочих Финдуилас, дочь Ородрета, чувствовала сердечное волнение, ежели стоял он рядом или просто находился в том же зале. Была она золотоволосой, как весь дом Финарфина; и в радость было Турину любоваться ею и с нею беседовать, ибо напоминала она ему родню и женщин Дор-ломина в отчем его доме.

Поначалу виделся он с Финдуилас только при Гвиндоре; однако спустя какое-то время стала она сама искать его общества, так что порою встречались они и наедине, словно бы волею случая. Тогда Финдуилас принималась расспрашивать Турина про эдайн, видеть которых доселе доводилось ей нечасто, и о стране его, и о родичах.

Турин охотно рассказывал ей обо всем, пусть и не называя напрямую ни земли своей, ни кого-либо из близких, а однажды признался ей:

— Была у меня сестренка, Лалайт — так звал я ее; глядя на тебя, вспоминаю я о ней. Лалайт была дитя — золотистый цветок в зеленой весенней траве; если бы осталась она в живых, так сейчас, верно, поблекла бы от горя. Но в тебе прозреваю я величие королевы — ты схожа с золотым древом; хотелось бы мне иметь сестрицу столь прекрасную.

— В тебе же прозреваю я величие короля, — отозвалась она, — под стать знати народа Финголфина; хотелось бы мне иметь брата столь доблестного. И не думаю я, что Агарваэн — твое настоящее имя; не подходит оно тебе, Аданэдель. Я зову тебя Тхурин, то есть Сокрытый.

При этих словах Турин вздрогнул, но молвил так:

— Не таково мое имя, и я не король; наши короли — из рода эльдар, а я — нет.

И приметил Турин, что дружба Гвиндора к нему охладела; и дивился он также, что, если поначалу горе и ужас ангбандского плена от него отчасти отступили, теперь Гвиндора словно бы все больше одолевали тревога и скорбь. И подумал Турин: он, верно, горюет, что я противлюсь его советам и взял над ним верх; жаль мне, что так. Ибо Турин любил Гвиндора, провожатого своего и исцелителя, и сочувствовал ему всей душой. Но в те дни блеск красоты Финдуилас тоже померк, поступь ее сделалась медлительна, а лик омрачила печаль, она побледнела и исхудала, и Турин, видя это, решил, что слова Гвиндора заронили в ее сердце страх перед будущим.

На самом же деле Финдуилас разрывалась душою надвое. Она чтила Гвиндора и сострадала ему, и не хотелось ей добавлять ни единой слезы к его горестям; однако вопреки воле день ото дня росла любовь ее к Турину, и задумывалась Финдуилас о Берене и Лутиэн. Но Турин не походил на Берена! Он не пренебрегал ею и радовался ее обществу; она же знала, что не любит ее Турин той любовью, что ей желанна. Мыслями и сердцем он был далеко, у рек давно минувших весен.

И вот Турин заговорил с Финдуилас и сказал так:

— Пусть не пугают тебя слова Гвиндора. Он немало выстрадал во мраке Ангбанда, и тяжка воину столь доблестному участь беспомощного калеки. Ему нужно утешение — и время на то, чтобы окончательно исцелиться.

— Знаю, — отвечала Финдуилас.

— И мы выиграем для него это время! — воскликнул Турин. — Нарготронд выстоит! Вовеки не выйдет более Трус Моргот из Ангбанда, и остается ему полагаться лишь на своих прислужников — так говорит Мелиан Дориатская. Прислужники эти — пальцы на его руках; и мы станем рубить и отсекать их, пока Моргот не втянет когти. Нарготронд выстоит!

— Может, и так, — отозвалась Финдуилас. — Выстоит, если ты в том преуспеешь. Но остерегись, Тхурин; тяжело у меня на сердце, когда уходишь ты в битву — страшусь я, что осиротеет Нарготронд.

После Турин отыскал Гвиндора и сказал ему:

— Гвиндор, милый друг, опять одолевает тебя печаль; гони же ее прочь! Ибо исцелишься ты под кровом родни своей и в ясном свете Финдуилас.

Гвиндор посмотрел на Турина долгим взором, но не сказал ни слова, и омрачилось его лицо.

— Что смотришь ты на меня так? — недоумевал Турин. — В последнее время часто ловлю я на себе странный взгляд твой. Чем огорчил я тебя? Я противостою твоим советам, однако должно мужу говорить начистоту то, что думает он, и не скрывать правды — ради кого бы то ни было. Хотелось бы мне, чтобы мыслили мы согласно, ибо я твой должник и не забуду того.

— Не забудешь? — откликнулся Гвиндор. — Однако ж деяния твои и советы до неузнаваемости изменили дом мой и родню мою. Тень твоя пала на них. С какой бы стати мне радоваться, — не я ли всего из-за тебя лишился?

Этих слов Турин не понял и предположил лишь, что Гвиндор завидует его месту в сердце короля и на королевских советах.

Но Гвиндора, когда Турин ушел, одолели в одиночестве мрачные мысли, и проклял он Моргота, что неумолимо преследует врагов своих, умножая их горести, куда бы те ни бежали.

— Теперь наконец и впрямь верю я ангбандским слухам, будто Моргот проклял Хурина и весь род его.

И пошел он к Финдуилас, и сказал ей так:

— Печаль и сомнения одолевают тебя; слишком редко ныне видимся мы, и начинаю я думать, что ты меня избегаешь. А поскольку ты не говоришь мне почему, придется мне самому догадаться. Дочь дома Финарфина, пусть не будет меж нами обиды, ибо, хотя Моргот разбил мою жизнь, по-прежнему люблю я тебя. Иди туда, куда влечет тебя любовь; ныне не гожусь я тебе в мужья; и ни доблесть моя, ни совет не в чести более.

Финдуилас же расплакалась.

— Не плачь — пока нет к тому повода! — промолвил Гвиндор. — Но остерегись: как бы и впрямь не случилось причины для слез! Не должно тому быть, чтобы Старшие Дети Илуватара сочетались браком с Младшими, и неразумно это — ибо краткий отмерен им срок, очень скоро уходят они, нашему же вдовству длиться до тех пор, пока стоит мир. Да и судьба того не допустит: только однажды или дважды случается такое, по воле рока и во имя некоей высшей цели, постичь которую нам не дано.

Этот человек — не Берен, будь он даже столь же прекрасен и храбр. Воистину тяготеет над ним рок; но — злой. Не подпади под его власть! Иначе любовь твоя навлечет на тебя горе и гибель. Выслушай меня! Воистину он — «агарваэн», сын «умарта», ибо настоящее его имя — Турин, сын Хурина — того самого, кого Моргот держит узником в Ангбанде и на чей род наложил проклятие. Не сомневайся в могуществе Моргота Бауглира! Разве я — не зримое тому подтверждение?

Тогда поднялась Финдуилас — воистину величественная, как королева.

— Затмился твой взор, Гвиндор, — промолвила она. — Не видишь ты либо не понимаешь, что между нами происходит. Должна ли я ныне подвергнуться двойному унижению, открыв тебе правду? Ибо я люблю тебя, Гвиндор, и стыдно мне, что не люблю я тебя сильнее, однако владеет мною любовь более великая, с которой не в силах я совладать. Не искала я этой любви — и долго старалась не замечать ее. Но если сострадаю я твоим горестям, пожалей и ты меня. Турин не любит меня и никогда не полюбит.

— Ты говоришь так, чтобы снять вину с того, кого любишь, — возразил Гвиндор. — Отчего же он ищет с тобою встреч, и подолгу сидит с тобою, и уходит, немало обрадованный?

— Потому что и он тоже нуждается в утешении, ибо разлучен с родней своей, — отвечала Финдуилас. — У вас у обоих свои нужды. Но как же Финдуилас? Мало того, что вынуждена я признаться в безответной любви; так ты теперь упрекаешь меня в том, что слова мои — ложь?

— Нет, женщина в таком деле редко обманывается, — отвечал Гвиндор. — И немногие станут отрицать, что любимы, будь это правдой.

— Если из нас троих кто и вероломен, то это я; да только не по своей воле. Но что же собственная твоя судьба, что слухи об Ангбанде? Что смерть и разрушения? В повести Мира Аданэделю отведено место не из последних; и однажды, в далеком будущем, он померяется силой с самим Морготом.

— Он исполнен гордыни, — промолвил Гвиндор.

— Но и милосердие ему не чуждо, — отозвалась Финдуилас. — Сердце его еще не пробудилось, однако неизменно открыто для жалости, и отвергать ее Турин вовеки не станет. Может статься, что жалость — единственный ключ к его сердцу. Меня же он не жалеет. Он благоговеет предо мною, словно я — мать ему и притом королева.

Возможно, Финдуилас и не ошибалась, провидя истину зорким взглядом эльдар. Турин же, не ведая, что произошло между Гвиндором и Финдуилас, был с нею все ласковее и мягче, по мере того, как становилась она все печальнее. Но однажды сказала ему Финдуилас:

— Тхурин Аданэдель, зачем скрыл ты от меня свое имя? Кабы знала я, кто ты, чтила бы я тебя не меньше, но лучше понимала бы твое горе.

— Что ты имеешь в виду? — спросил он. — Кто же я таков, по-твоему?

— Турин, сын Хурина Талиона, вождя людей Севера.

Когда же Турин узнал от Финдуилас о том, что произошло, он пришел в ярость и сказал Гвиндору так:

— Дорог ты мне, ибо спас мне жизнь и уберег от зла. Однако теперь худо поступил ты со мною, друг, выдав мое настоящее имя и призвав на меня судьбу мою, от которой тщусь я укрыться.

И ответил Гвиндор:

— Судьба заключена не в твоем имени, но в тебе самом.

Во время этой передышки, когда вновь возродилась надежда, и деяниями Мормегиля мощь Моргота обуздана была к западу от Сириона и в лесах воцарился мир, Морвен, наконец, бежала из Дор-ломина вместе с дочерью Ниэнор и отважилась на долгий путь к чертогам Тингола. Там ожидало ее новое горе, ибо не нашла она Турина: ничего не слышали о нем в Дориате с тех пор, как Драконий Шлем исчез из земель к западу от Сириона; но Морвен и Ниэнор зажили в Дориате гостями Тингола и Мелиан, в чести и холе.