Анестезиолог

Робертс жил в небольшом уютном домике с красной дверью на Уигмор-стрит. Маленький, энергичный, под стать дому слуга провел Аллейна в кабинет-гостиную со светло-зелеными стенами, книжными полками, блестящими ситцевыми шторами и удобными креслами. Над камином висело превосходное полотно, изображающее множество маленьких фигурок людей, катающихся на коньках по озеру, окруженному рождественскими елями. В очаге потрескивали дрова. На столе рядом с книжным шкафом лежала стопка исписанных листов, придавленных старым, казавшимся деревянным стетоскопом, который так забавлял Томса.

Оценив по достоинству картину, Аллейн подошел к книжному шкафу и обнаружил в нем впечатляющее собрание современных романов, вызвавшее зависть издание Шекспира и несколько работ по проблемам наследственности, евгеники и психоанализу. Среди других стоял солидный том «Девальвированное поколение» Теодора Робертса. Инспектор снял его с полки и просмотрел оглавление. Книга представляла собой сборник докладов по вопросам наследственных заболеваний, которые Робертс, видимо, читал на заседаниях Международного конгресса по евгенике и сексуальной реформе.

Аллейн был еще поглощен этим вещественным свидетельством научного усердия хозяина дома, когда появился сам автор.

– Судя по всему, вы инспектор Аллейн, – произнес анестезиолог.

Полицейский еле удержался, чтобы не ответить: «А вы, надо полагать, доктор Робертс?» Он закрыл книгу, которую листал, и шагнул к врачу. Анестезиолог робко покосился на инспектора, затем взглянул на книгу в его руке.

– Да, доктор Робертс, – кивнул Аллейн. – Вы поймали меня с поличным. Никогда не могу удержаться, чтобы не снять с полки книгу. Меня очень заинтересовало, о чем пишете вы.

– Да, – протянул анестезиолог. – Это важные проблемы. Прошу вас, садитесь.

– Благодарю. Проблемы наследственности обладают особенной притягательностью даже для такого профана, как я. Однако я пришел не для того, чтобы демонстрировать свою неосведомленность в вашей сфере, а для заполнения кое-каких белых пятен в своей. Речь идет о Дереке О’Каллагане.

– Я был чрезвычайно расстроен, узнав о результатах вскрытия, – сухо промолвил Робертс. – Какое несчастье, ужасно, невосполнимая потеря. – Он нервно повел руками, судорожно втянул воздух и поспешно добавил: – Разумеется, у меня есть свои причины расстраиваться. В качестве анестезиолога на операции я должен был раньше заметить, что все идет не так. Его состояние меня беспокоило почти с самого начала, и я говорил об этом сэру Джону и Томсу.

– Что они вам ответили?

– Сэр Джон занялся своей работой, а мне, после того как каким-то образом прокомментировал мой доклад, предоставил заниматься моей. Как отреагировал Томс, я вообще не помню. Инспектор Аллейн, я надеюсь, вам удастся избавить сэра Джона от подо-зрений. Любое сомнение в этой связи совершенно немыслимо.

– Уверен, что сумею прояснить его роль в ходе положенного расследования. И рассчитываю, что вы мне в этом поможете, доктор Робертс.

– Буду рад содействовать. И не скрою, что эгоистично тревожусь о себе самом.

– Вы не делали никаких уколов?

– Нет. Сообщаю это с облегчением.

– Как так получилось? Я считал, что в обязанности анестезиолога входит введение камфары и гиосцина.

Робертс несколько мгновений не отвечал – он сидел и смотрел на инспектора со странно беспомощным выражением на нервном лице. Аллейн заметил, что как только он обращался к врачу, тот едва удерживался, чтобы не поморщиться. И теперь тоже поджал губы и неподвижно распрямился в кресле.

– Я никогда не делаю инъекций, – объяснил Робертс. – У меня на это есть личная причина.

– Не изволите ли назвать эту причину? То, что вы не делали уколов, – важный факт, свидетельствующий в вашу пользу. Вы не видели больного в сознательном состоянии, и, называя вещи своими именами, вряд ли смогли бы влить гиосцин ему в горло, без того чтобы кто-нибудь не заметил, что вы задумали.

– Много лет назад я вводил больному морфий и допустил передозировку. В результате моей халатности пациент умер. С тех пор я не могу заставить себя взять в руки шприц. Психологически мое поведение можно расценить как слабость и признак болезненного состояния. Я должен был преодолеть себя, но не сумел. В течение некоторого времени я даже не мог заставить себя выполнять функции анестезиолога. Но затем меня пригласили на срочную операцию в связи с заболеванием серд-ца и она прошла успешно. – Робертс показал Аллейну свой стетоскоп и рассказал его историю: – Инструмент представляет собой интересный эксперимент в области психологии. Я начал отмечать на нем все мои удачно завершившиеся случаи лечения болезней сердца. Это мне здорово помогло, но уколы так и не дались. Вероятно, в будущем сумею пересилить себя. Сэр Джон в курсе этой моей… особенности. Я рассказал о ней в первый же раз, когда давал наркоз его пациенту. Это произо-шло некоторое время назад в частном доме. Он был очень внимателен и все запомнил. Впрочем, я знаю, что инъекцию гиосцина он всегда предпочитает делать сам.

Странно было наблюдать, как Робертс, побледневший и заметно расстроенный своим признанием, так и не смог оставить манеру изъясняться сухим, официальным слогом.

– Большое спасибо, доктор Робертс, – вежливо произнес Аллейн. – Мы можем больше не волноваться по этому поводу. Вы сказали, что с самого начала были встревожены состоянием сэра Дерека? Можете охарактеризовать это состояние как имеющее признаки отравления гиосцином?

– Я это обдумываю с тех пор, как мне позвонил Томс. И пришел к выводу, что, пожалуй, можно. Разумеется, в свете того, что показало вскрытие, есть соблазн соотнести одно с другим, не вдаваясь в подробности.

– Вы наблюдали явное изменение в состоянии больного или одни и те же симптомы постоянно нарастали, если я могу так выразиться?

– Во время первого осмотра в наркозной палате его пульс уже был очень медленным. И в течение операции состояние становилось все более угрожающим.

– Уточню свою мысль: наступил ли такой момент, когда произошел резкий перелом, или наблюдалось постепенное изменение состояния?

– Да. Симптомы, пожалуй, заметно усилились после того, как сэр Джон сделал первый разрез.

– То есть после того, как он ввел больному гиосцин?

Робертс покосился на него.

– Да, это так. Но даже такая маленькая доза – сэр Джон ввел приблизительно около одной сотой грана – должна была ухудшить состояние больного, если он уже до этого получил гиосцин.

– Совершенно справедливо, – согласился Аллейн. – Очень важная мысль. Должен ли я понимать, доктор Робертс, что, по вашему мнению, гиосцин – в смертельной дозе – каким-то образом попал в организм пациента перед операцией?

– Да. – Робертс нервно моргнул. Своей привычкой моргать два раза подряд он напоминал Аллейну нерв-ного, взвинченного подростка. – Сознаю, инспектор, – с тревогой продолжил он, – мне было бы выгоднее сказать, что пациент получил смертельную дозу гиосцина на операционном столе, но считаю это неправильным.

– Повторю свою традиционную избитую фразу: невиновному всегда выгоднее говорить правду, – успокоил Аллейн. – Если хотите знать, по-моему, две трети осложнений в расследовании тяжких преступлений возникает, когда невиновные лгут и сочиняют всякую ерунду.

– Вот как? Значит, возможность самоубийства исключается?

– Да. Зачем? Каким образом? Где мотив?

– Общепринятый мотив совсем не обязателен. – Робертс помолчал, а затем произнес: – Если я начну распространяться на эту тему, то меня можно обвинить, что я сел на своего конька. Вы заметили, что меня очень интересуют проблемы наследственной патологии? В семье сэра Дерека прослеживается подобный след. Виноват его отец, сэр Блейк О’Каллаган. По моему убеждению, он временами страдал манией суицида. Дело во многом в противоестественном инбридинге. Хотя замечу: мне прекрасно известно, что обычное единодушное осуждение инбридинга следует пересмотреть в свете…

Он успокоился, и следующие десять минут, изрядно воодушевившись, энергично просвещал Аллейна: цитировал собственные статьи и труды авторитетов; бранил всю английскую общественность в лице одного из самых выдающихся полицейских страны за преступное пренебрежение расовыми проблемами. Инспектор молча, с интересом слушал, задавал вопросы. Робертс снимал с полок книги, зачитывал длинные пассажи, а затем бросал томики на коврик у камина. Убеждал Аллейна, что подобным вопросам следует уделять больше внимания, а потом вдруг спросил, выяснял ли инспектор, нет ли и в его родословной порочной наследственности с признаками безумия.

– Моя двоюродная бабушка оставила все свое состояние темнокожему уличному продавцу оладий. Явно рехнулась. А так больше ничего, доктор Робертс, – ответил Аллейн.

Анестезиолог продолжил разглагольствовать. Когда иссяк поток красноречия, у инспектора сложилось впечатление, что он выслушал все теории, которые когда-либо излагались на Международном конгрессе по сексуальной реформе. Их прервал слуга, объявивший, что обед подан.

– Инспектор Аллейн будет обедать со мной! – нетерпеливо бросил анестезиолог.

– Нет-нет, спасибо, – улыбнулся тот. – Я бы с удовольствием, но надо уходить.

Слуга удалился.

– Но почему? – обиженно проворчал Робертс.

– Потому что мне необходимо расследовать убий-ство.

– О! – с досадой и возмущением воскликнул врач, нервно покосился на Аллейна, моргнул и поднялся. – Прошу прощения, я слишком увлекаюсь, когда касаюсь своей излюбленной темы.

– Я и сам увлекся. Прошу извинить, что отнял у вас столько времени. Не исключено, что мне придется восстановить ход операции. Если это понадобится, вы окажете мне любезность, придете и поможете?

– Приду, разумеется. Хотя это будет очень неприятно.

– Понимаю. Возможно, ничего и не потребуется, но если возникнет необходимость…

– Сделаю все, что нужно.

– Хорошо. Ну, мне пора двигаться. У нас был не совсем приятный повод для знакомства, но, надеюсь, это не помешает нам когда-нибудь продолжить беседу. Дилетантское незнание расовых проблем – позорный факт.

– Скажу вам больше, – заявил Робертс, – недопустимо преступный. Я полагал, что основа основ вашей профессии – разбираться хотя бы в рудиментарных понятиях вопросов наследственности. А иначе…

Заглянул слуга, опустил глаза в благочестивом смирении и остановился. Робертс протянул Аллейну книгу.

– Вот самая основательная из моих популярных работ на данную тему, хотя я не претендую, что осветил и толику проблемы. Приходите снова, когда прочитаете.

– Непременно. Тысячу раз спасибо. – Инспектор направился к двери, но задержался и, дождавшись, когда слуга выйдет в коридор, повернулся к анестезиологу и тихо спросил: – По вашему мнению, сэр Дерек совершил самоубийство?

Робертс снова превратился в маленького испуганного человечка.

– Не могу сказать, хотя, откровенно говоря, надеюсь на это. Учитывая его родословную, подобный исход представляется вполне вероятным. Вот только гиосцин – совсем необычный способ. – Он замолчал и задумался, а затем поднял на инспектора очень серьезные, даже трагические глаза. – Я очень надеюсь, что смерть сэра Дерека будет признана самоубийством. Об альтернативе не хочется думать. Всякий другой исход дискредитирует профессию, в ней я являюсь незначительным винтиком, но глубоко уважаю ее. Мне придется считать себя отчасти виноватым. Утверждается, что в основе большинства мотивов лежит личный интерес, но нечто превыше личного интереса заставляет меня просить вас приложить все усилия и использовать все возможности, чтобы выяснить, не являлась ли эта смерть самоубийством. Я вас очень задержал. До свидания, инспектор Аллейн.

– До свидания, доктор Робертс.

Аллейн шел по Уигмор-стрит и думал, что последняя беседа была одной из самых необычных в его практике. Какой же он странный, этот коротышка. В его научном словоизвержении не чувствовалось ни капли искусственности. Инспектор мог распознать неподдель-ный энтузиазм, когда сталкивался с ним. Робертс до смерти перепугался, узнав об убийстве О’Каллагана, но стоило коснуться его излюбленной темы, и чувство опасности сразу отступило. «Но его что-то сильно тревожит, – размышлял Аллейн. – И похоже, это что-то – Филиппс. Филиппс! Черт возьми! Хочу к моему Босуэллу [6] . И поужинать».

Он зашел к «Фраскати» и в одиночестве поел. При этом так упорно смотрел на скатерть, что официант разнервничался. После ужина позвонил Фоксу и дал несколько инструкций. Затем взял такси и поехал на Честер-Террас, к своему Босуэллу.

«Наверняка этого молодого дурня не будет дома», – решил он.

Но Найджел Батгейт оказался дома. Когда входная дверь отворилась, Аллейн услышал отрывистый стук пишущей машинки. Он поднялся по лестнице, толкнул дверь гостиной и заглянул внутрь. Найджел уныло сидел перед своей машинкой, рядом стояла корзина с пачкой копирки.

– Привет, Батгейт! – произнес инспектор. – Занят?

Найджел подскочил на стуле, повернулся и улыбнулся.

– Вы? – удивленно воскликнул он. – Рад вас видеть, инспектор. Садитесь. – Он пододвинул удобное кресло и поставил на широкий подлокотник сигаретницу.

Зазвонил телефон. Найджел бросился к аппарату.

– Алло. – Его лицо блаженно расплылось. – Добрый вечер, дорогая. Догадайся, кто у меня сейчас? Твой старинный друг. Инспектор Аллейн. Да. Хватай такси и приезжай. Отлично. У него, наверное, трудности, и ему необходима помощь. Хорошо. Давай. – Он положил трубку и, сияя, повернулся к Аллейну. – Это Анджела.

Мисс Анджела Норт была помолвлена с Найджелом.

– Догадался, – бросил Аллейн. – С удовольствием снова повидаюсь с этой дерзкой девчонкой.

– Она в восторге от предстоящей встречи, – заявил Батгейт. Он развел огонь, беспокойно покосился на стол и попытался навести на нем хоть какой-то порядок. – Сейчас как раз описывал вас, – сообщил он.

– Что, черт возьми, ты несешь? При чем тут я и ваша безнравственная газетенка?

– Нам остро требуется сюжет, а вы ценный человек по части информации. «Дело в руках старшего инспектора Родерика Аллейна, главного эксперта уголовной полиции в сфере тяжких преступлений. Он уверен…» Кстати, вы уверены?

– Замени на «непроницаем». Я всегда впадаю в это состояние, когда обескуражен.

– А вы обескуражены? Ну конечно, поэтому-то ко мне и пришли. Чем могу вам помочь, инспектор?

– Для начала убери с лица несносно самодовольное выражение и прими свою обычную мину удивленной подозрительности. Мне требуется поговорить, но я не вспомнил никого, кроме тебя, кто захотел бы меня слушать. Ты очень занят?

– Я закончил дела, но лучше подождем Анджелу.

– Ей можно доверять?

Следующие десять минут Найджел посвятил тому, что доказывал Аллейну, насколько полно можно доверять мисс Анджеле Норт. Вскоре явилась и она. По-здоровалась с Аллейном как со старинным приятелем, закурила и уселась на коврик у камина.

– Так о чем вы здесь рассуждаете?

– Батгейт разглагольствовал исключительно о вас, мисс Анджела, я же молчал.

– Но заговорите. Ведь собирались же. И я могу догадаться о чем. Считайте, что меня здесь нет.

– А Батгейт сумеет?

– Придется постараться.

– Я не буду на нее смотреть, – пообещал Найджел.

– Вот это правильно, – кивнула Анджела. – Будьте добры, начинайте, инспектор Аллейн.

– Говорите, – поддакнул Найджел.

– Так, внимайте, внимайте, внимайте! Только не перебивать! Я расследую дело, в котором жертва не твой родственник, а убийца, как я полагаю на данный момент, не твой приятель. Что, учитывая наш прошлый опыт, поразительно и просто замечательно.

– Перестаньте темнить! Вы ведь имеете в виду О’Каллагана?

– Да. Его убили. И по крайней мере трое из тех, кто присутствовал на операции, имели для этого веский мотив. Двое из них ему угрожали. Нет, это не для печати. И не спорь. Я дам знать, когда настанет время. Я достиг такого состояния, когда мне, как героиням французских романов, требуется наперсница, с которой можно поделиться мыслями. Вот ты и есть моя наперсница. Можешь время от времени закатывать глаза и восклицать: «Helas! Quelle horreur!» [7] Или, если больше нравится: «Небо милосердное, я ушам не верю!» Но кроме этих сочувственных звуков, чтобы никак иначе не перебивал.

– Понял.

Аллейн дружески улыбнулся.

– Ты терпеливый малый, Батгейт, а я что-то слишком развеселился. Это мой недостаток – просто болезнь какая-то. Всегда впадаю в такое состояние, когда волнуюсь. Теперь состав действующих лиц – но только учтите: разговор между нами.

– Могила, – заверил его Найджел. – Досадно, но будь по-вашему.

– Очень признателен. Как вам известно, О’Каллаган либо принял, либо ему ввели чрезмерную дозу гиосцина. Четверть грана. Он так и не пришел в сознание после операции. Эксперты уверяют, будто наркотик попал в организм в течение четырех часов до смерти, но я не слишком информирован на этот счет. Перейдем к персонажам драмы. С большинством из них вы познакомились по материалам дознания. Жена – эдакая леденяще-холодная дама – знала, что муж похаживал на сторону, но слишком горда, чтобы устраивать сцены. Сама потребовала расследования. Сестра – особа с чудинкой, – похоже, влюбилась в фармацевта, который пичкает ее лекарствами. До операции пыталась потчевать ими братца Дерека. Теперь очень нервничает. Личный секретарь – из современных молодых людей. Полудипломатический душок. Весь шарм и обаяние. Приятель мистера Батгейта, так что вполне может оказаться убийцей. Зовут Рональд Джеймсон. Будут комментарии?

– Молодой Джеймсон? Черт возьми, я и забыл, что он добился этого места. Вы очень точно описали его. Он такой и есть.

– Меня от этого человечка воротит, – живо ото-звалась Анджела и поспешно добавила: – Прошу прощения.

– Хирург – сэр Джон Филиппс. Выдающаяся личность. Дружил с жертвой, пока как-то в выходные погибший не увел его девушку, а затем бросил. С тех пор дружба закончилась. Явился к жертве, обругал и, как слышал дворецкий, выразил горячее желание убить, после чего бывший друг скончался. Невольно содрогнешься. Впрыснул гиосцин, который сам же и приготовил. Необычное дело в хирургической практике, но он всегда так поступает. Нет веских доказательств, что передозировка произошла не по его вине. Доказательства обратного тоже отсутствуют. Ассистирующий хирург Томс. Шут гороховый. Серьезное предостережение инспектору Аллейну, чтобы не слишком резвился. Ввел сыворотку штуковиной, напоминающей больше насос, чем шприц. Перед операцией находился в операционной один, но отрицает это. Не исключено, что просто забывчивость. Мог подмешать что-то в насосоподобный шприц, но нет известных причин, зачем бы это ему понадобилось. Анестезиолог – доктор Робертс. Смешной коротышка. Пишет книги по проблемам наследственности и может часами рассуждать об этом. Проявляет хороший вкус в литературе, живописи и убранстве дома. Нервничает. Очень испугался, узнав, что произошло убийство. В прошлом погубил больного чрезмерной дозой морфия, поэтому теперь отказывается делать какие-либо уколы. Сестру-хозяйку больницы зовут Мэриголд. Благовоспитанная. Потрясенная. Имела возможность что-то подмешать в сыворотку, но у меня не хватает воображения представить нечто подобное. Первая хирургическая сестра Бэнкс – большевичка. Пришла в восторг, узнав о смерти О’Каллагана, которого считает врагом пролетариата. Посещает митинги грозивших министру коммунистических активистов. Делала больному инъекцию камфары. Вторая медсестра – Джейн Харден. Упомянутая ранее подружка О’Каллагана. Провела с ним выходные, а когда он порвал с ней отношения, пришла в бешенство. Очень привлекательна. Угрожала покойному в письме. Передавала Томсу шприц с антитоксином гангрены, но замешкалась. Затем упала в обморок. Можете делать изумленные глаза. Разве не благодатная почва для размышлений?

– Это все? Хотя не скажешь, что недостаточно.

– Была еще прикрепленная к больному сестра-сиделка – симпатичная рассудительная женщина. Она с легкостью могла дать больному яд. Обнаружила, что мисс О’Каллаган совала больному свои лекарства.

– Вероятно, солгала?

– Ты так полагаешь? Исключено!

– Поменьше игривости, инспектор, – буркнул Найджел.

– Хорошо, Батгейт, учту. Но я не думаю, что сестра Грэм сказала неправду. Другое дело – Джейн Харден с ее письмами. Вот и все персонажи. Запускай руку в мешок с призами и тяни наудачу. Посмотрим, удастся ли тебе определить победителя.

– На приз тянет сестра-сиделка, а на первое место претендует смешной коротышка, – произнес Найджел.

– Почему?

– Логика криминальной литературы. Два аутсайдера. Сестра внушает сомнение. А смешные коротышки в наши дни – излюбленный тип бандита. Не исключено, что он незаконный брат сэра Дерека, и поэтому так сильно интересуется вопросами наследственности. Я подумываю начать сочинять детективные романы.

– И преуспеешь.

– Конечно, существует и иное направление, в котором самый очевидный претендент на роль убийцы и есть убийца. Ведь это любимая линия в Скотленд-Ярде?

– Должно быть, так, – согласился Аллейн.

– Вы читаете криминальную литературу?

– Я от нее без ума. Приятно отвлечься от работы и погрузиться в другую атмосферу.

– Ну, не настолько все плохо, – возразил Найджел.

– Любой подлинный полицейский отчет о расследовании самого яркого дела покажется неизмеримо скучнее. Ты же в теме – должен это понимать. Папки изобилуют неинтересными деталями, большинство из которых не имеют никакого значения. Авторы детективов восхваляют труд сыщика, но выбирают из него лишь самые яркие и эффектные стороны. Так и надо. Иначе от криминальной писанины люди умерли бы со скуки.

– Можно мне сказать? – спросила Анджела.

– Пожалуйста, – разрешил Аллейн.

– По-моему, это сэр Джон Филиппс.

– Вы заметили: туз в колоде – тот, чья вина очевиднее других, – задумчиво проговорил Найджел.

– Да, как правило, – кивнул инспектор.

– В этой игре очевидное лицо – сэр Филиппс.

– Старина Фокс с этим бы согласился, – нехотя признал Аллейн.

– Понимаю, что спрашивать бесполезно, – продолжил Найджел. – Но тем не менее: вы-то сами, инспектор, пришли к какому-нибудь выводу?

Аллейн поднялся, подошел к камину, круто повернулся и посмотрел на приятеля.

– Должен с сожалением сообщить, что не имею ни малейшего представления о том, кто убил петуха Робина [8] .