Покинув Лондон еще на рассвете, Мейси отправилась в Челстоун. В маленьком доме конюха было холодно и неуютно — совсем не так, как было бы, окажись дома Фрэнки Доббс. Мейси принялась раздвигать шторы и открывать окна, впуская в дом лучи утреннего солнца и свежий ветерок. В комнатах царили чистота и порядок — там регулярно прибирались слуги из хозяйского особняка. Фрэнки Доббса очень любили в Челстоуне. В его доме тщательно убирали, ожидая его возвращения. Однако в нем все равно ощущалась нехватка жизни, которую Фрэнки привносил в свое простое жилище. Мейси обошла комнаты, изредка притрагиваясь к отцовским вещам, словно прикосновение к ожидавшим починки ременным постромкам в чулане или его инструментам и щеткам пробуждало присутствие отца. Она составила список домашних дел. Чтобы Фрэнки не приходилось подниматься по лестнице, в небольшую гостиную нужно было перетащить кровать. А комнату наверху надо приготовить для Билли. Ей необходимо было еще раз поговорить с Морисом о предстоящем телесном и душевном восстановлении своего помощника. Не менее важным окажется и содействие ее отца, поскольку Фрэнки мог научить Билли не меньшему, чем Морис, Гидеон Браун или доктор Эндрю Дин.

Закончив, Мейси отправилась к леди Роуэн — та уже прогуливалась неподалеку той же целеустремленной походкой, какой обычно бродила по лужайкам перед особняком.

Леди Роуэн помахала Мейси тросточкой и воскликнула:

— Доброе утро, Мейси! Мускат, брось сейчас же! А ну ко мне!

Мейси рассмеялась, увидев, как к хозяйке, поджав хвост и опустив голову, подошла преисполненная раскаяния собака.

— Этот пес съест все, что угодно, абсолютно! Как я рада тебя видеть, моя дорогая! — С этими словами леди Роуэн сжала в ладонях руку Мейси. Хотя пожилая дама и привязалась к девушке, однако ранг и окружающая обстановка обязывали ее соблюдать этикет. Свои подлинные чувства леди Роуэн проявила лишь однажды. Когда Мейси вернулась из Франции, та обняла ее, сказав: «Теперь мне стало так спокойно, так спокойно, что ты здесь». В тот момент Мейси молчала, просто не зная, что сказать.

— Я тоже рада вас видеть, леди Роуэн, — ответила она теперь, накрывая ладонь дамы своей ладонью.

— Итак, прежде чем перейдем к делу, — заметила леди, бросив взгляд на подопечную, когда они пошли рядом по лугу, — поскольку я знаю, что ты здесь по делу, Мейси, что нового слышно о твоем отце и молодом человеке, которого ты пришлешь ему на замену?

— Что ж, с отцом я увижусь чуть позже, перед отъездом в Лондон. Я уже говорила с доктором Симмсом. Он считает, что отца переведут в реабилитационный центр только через неделю. Мне думается, он проведет там недели три-четыре. А доктор Дин говорит, и того больше. Он уже консультировался с врачами в Пембери и узнал, что мой отец быстро идет на поправку, даже на столь ранней стадии. Все это время за лошадьми будет ухаживать мистер Бил. А когда папа вернется в Челстоун, мистер Бил станет работать под его присмотром.

— А это, как мы обе знаем, означает, что он каждый день станет ковылять в конюшню вопреки рекомендациям врачей.

— Вероятно, хотя я просила мистера Била за ним присматривать.

Леди Роуэн кивнула.

— Мне станет гораздо спокойнее, когда он вернется к своим обязанностям. И тогда я смогу вернуться в город.

— Да, несомненно, благодарю вас, л…

Пожилая дама вдруг подняла руку, перебив Мейси. Они наклонились друг к другу под низкими ветвями величественного бука.

— Чем я могу помочь тебе, Мейси Доббс? — спросила леди с улыбкой. В ее глазах блеснул игривый огонек.

— Я прошу вас рассказать, что вы знаете о различных женских организациях времен войны. Особенно меня интересуют те, что раздавали на улицах белые перья.

Леди Роуэн нервно заморгала, улыбка ее мгновенно растаяла.

— Ах, эти гарпии!

— Гарпии. — Мейси слышала это слово во второй раз за два дня. В воображении возник форзац книги, которую много лет назад давал ей Морис. К ее заданию прилагалась короткая записка: «Изучая древние мифы и легенды, мы узнаем многое о самих себе. Сказки, Мейси, — это не просто выдумка. Они содержат фундаментальные истины о человеческой природе». Черно-белый рисунок углем изображал птиц с женскими головами, улетавших во тьму с человеческими телами в клювах. Голос леди Роуэн мгновенно вернул Мейси в настоящее:

— Конечно, в то время ты либо с головой ушла в учебу в Гиртоне, либо занималась полезным делом на материке. И потому могла не знать о существовании Ордена Белого пера. — Дама замедлила шаг, словно пытаясь помочь прошлому нагнать настоящее. — Еще до всеобщего призыва это движение начал адмирал Чарльз Фицджеральд. Когда первый поток добровольцев иссяк, нехватка солдат на фронте сохранялась. И адмирал решил, что лучше всего заманивать мужчин на войну с помощью женщин. Помню, как повсюду начали появляться эти листовки. — Тут леди Роуэн низко и сурово произнесла: — «Ваш сын уже носит форму?»

— Ах да, помню, видела такое на вокзале, перед тем как записалась в медицинскую службу.

— Они собирались поручить женщинам ходить по улицам и раздавать белые перья — знак трусости — юношам без формы. А, — тут леди многозначительно подняла указательный палец, — те две женщины — написавшая «Алый первоцвет» — как же ее звали? Ах да, Орци — венгерская баронесса, которая яро поддерживала Фицджеральда, и Мэри Уорд, то есть миссис Хамфри Уорд.

— Вас они никогда не интересовали, верно?

Леди Роуэн поморщилась. Мейси настолько была поглощена рассказом дамы, что совсем позабыла о раскинувшихся вокруг и поросших лесом пустошах Кента. Они подошли к воротам и ступеням через ограду. Будь Мейси одна, она перелезла бы через забор с проворством бежавших перед ней трех собачек. Но тут потянула на себя щеколду поржавевшего железного замка и пропустила вперед леди Роуэн.

— Признаться, нет, не интересовали, — продолжила дама. — Миссис Уорд совершила немало добрых дел. Помогала получить образование тем, кто не имел возможности учиться, организовывала игровые площадки для детей, чьи матери работали на производстве, все в таком роде. Но она резко отзывалась о суфражистках, мы с ней были как огонь и лед. Миссис Уорд уже давно умерла, конечно, однако она поддерживала самый ужасный метод вербовки мужчин: женское презрение. Что же до самих женщин…

— Да-да, они меня крайне интересуют, особенно те, что раздавали перья.

— Ах да, — вздохнула дама. — Знаете, я иногда думаю о них. Что заставило их заниматься этим? Что заставляло девушек говорить: «О да, конечно, я согласна. Я пойду по улице с сумкой белых перьев и стану раздавать каждому юноше в гражданской одежде, даже если увижу каждого впервые в жизни!»

— А теперь, спустя столько времени, каково ваше мнение?

Леди Роуэн вздохнула и остановилась, опершись на трость.

— Мейси, этот вопрос скорее по твоей части. Это же ты изучаешь мотивы чужих поступков?

— Но? — попыталась Мейси побудить леди Роуэн высказаться.

— Каждый раз размышления о прошлом тревожат меня. Какое-то время правительство считало суфражисток сборищем алчных отщепенцев, но после объявления войны наши ряды раскололись. Одни стали любимицами премьер-министра Великобритании Ллойда Джорджа, убеждавшего женщин отпустить мужей на войну и взять на себя их работу, пока они не вернутся. Другие же, вместе с остальными женщинами Европы, выступили за мир. Честно говоря, полагаю, в глубине души они просто не хотели оставаться в стороне. В каждой из нас живет Боудикка, — заметила леди Роуэн с грустной улыбкой. — Но некоторые женщины, особенно девушки, бесцельно проживавшие жизнь, ощутили свою важность и сопричастность к какому-то делу, возможно, даже некоторое родство. И, собравшись вместе, вынуждали юношей идти на войну. Интересно, быть может, они даже играли, начисляя себе баллы за каждого мужчину, которого удавалось склонить к военной службе.

Мейси и пожилая леди одновременно повернулись и направились обратно к особняку. Некоторое время они шли молча, а потом леди Роуэн снова заговорила:

— Ты не скажешь мне, зачем ты спрашивала меня об этом? Откуда такой интерес к ордену Белого пера?

Мейси глубоко вздохнула.

— У меня есть основания полагать, что недавние убийства трех женщин связаны с этим женским движением.

Леди Роуэн кивнула. Казалось, она осталась недовольна тем, что ранняя прогулка подошла к концу.

— Вот что я ненавижу в войне: она не заканчивается даже после победы. Конечно, кажется, что все опять друзья-товарищи, снова заключают все эти международные соглашения, контракты, союзы и прочее. Но война ведь еще не угасла в людских сердцах, верно? — Она обернулась к Мейси. — Боже, я говорю, как Морис!

Они пошли среди ухоженных лужаек по дорожке к особняку.

— Мейси, позавтракаешь со мной?

— Нет, мне уже пора. Но прежде разрешите воспользоваться вашим телефоном?

— Тебе не нужно спрашивать разрешения. Действуй. — Леди Роуэн помахала Мейси. — И береги себя, слышишь? Мы ждем твоего мистера Била к концу месяца!

«Если только успею закрыть дело», — на бегу подумала Мейси.

— Мисс Доббс, я так рад вас слышать. Я снова говорил с доктором…

— Я звоню совсем по другому поводу, доктор Дин. Послушайте, я спешу. Вы не могли бы мне помочь? Вы всё еще хорошо ориентируетесь в Бермондси?

— Конечно. Между прочим, раз в две недели по выходным я подрабатываю в лечебнице Мориса.

— А, понятно. — Мейси удивилась, что до сих пор не знала о непрерывной связи Дина с работой Мориса. — Мне нужно отыскать девушку, которая может скрываться в Бермондси. Ей может угрожать опасность, и я должна поскорее найти ее. Как можно скорее. Вы не знаете, кто бы мог мне помочь?

Дин рассмеялся.

— Шпионские страсти какие-то, а, мисс Доббс?

— Я говорю абсолютно серьезно. — Мейси почувствовала, что теряет терпение. — Не можете помочь, так и скажите.

Голос Дина переменился.

— Простите. У меня есть один знакомый. Его зовут Смайли Рэкхем. Обычно он ошивается возле паба «Лук и стрелы». Это недалеко от Саутуорк-парк-роуд, рядом с рынком. В общем, пройдете рынок, на углу будет лавка с выпечкой, там свернете в переулок и выйдете прямо к пабу. Его трудно не заметить. Смайли торгует спичками. Вы сразу его узнаете: у него шрам от губы до уха. Он выглядит так, будто скалится во весь рот.

— О, его ранило на войне?

— Если он и мог где-то воевать, то разве что в Крыму. Но нет, просто мальчишкой Смайли работал на барже, и однажды его зацепило крюком разгрузочного крана. — Доктор рассмеялся. — Зная Смайли, могу сказать, что рот его в тот момент был нараспашку. В любом случае, даже если в Бермондси сейчас немало приезжих, шанса подзаработать он не упустит. Лучше всего начать с него. Хотя пару шиллингов выложить придется.

— Спасибо, доктор Дин.

— Мисс Доббс…

Но Мейси уже повесила трубку. У нее едва оставалось время, чтобы успеть в Пембери к утреннему часу приема посетителей.

Всю дорогу от госпиталя в Пембери до парковки в Бермондси Мейси не переставала винить себя. Разговор с отцом вышел какой-то натянутый. Они оба пытались отвлечь друг друга, стараясь избежать серьезных тем. Ей, слишком озабоченной делами, было не до разговоров о матери. Наконец, заметив ее скованность, Фрэнки спросил: «Никак не отвлечешься от работы, дорогая?» Он настоял на том, чтобы Мейси не задерживалась, и она с облегчением покинула палату, пообещав в следующий раз посидеть подольше. В следующий раз… «Он не молодеет» — стучали в ее голове слова Мориса, когда она на всех парах неслась в Лондон. Теперь предстояло отыскать Смайли Рэкхема.

Прибыв на место, она увидела извивающуюся людскую массу, наводнявшую рынок, который обычно оставался оживленным до поздней ночи. Даже лоточницы были одеты по-мужски: в кепки, потертые жилеты и фартуки из старой мешковины. Они перекликались, выкрикивая цены и приводя в движение шумную толпу. Наконец Мейси нашла паб «Лук и стрелы». Как и предсказал Дин, неподалеку стоял Смайли Рэкхем.

— Мистер Рэкхем? — спросила Мейси, наклонившись к старику.

Его одежда, хоть и опрятная, словно когда-то принадлежавшая джентльмену, явно знавала лучшие времена. Под фуражкой блестели живые глаза, а когда он улыбнулся, на его щетинистом подбородке появилась ямочка. Широкая улыбка лишь подчеркивала багровый шрам, красочно описанный Дином.

— А кто интересуется?

— Меня зовут Мейси Доббс, — ответила она, намеренно переходя на южнолондонский диалект ее детства. — Эндрю Дин сказал, что вы мне поможете.

— Старина Энди предложил заглянуть ко мне, да?

— Да. Энди говорил, что вы тут всех знаете.

— Каждый раз, как кембриджские благодетели зайдут, так всякие загадки загадывают.

Если бы не срочное дело, Мейси наверняка бы рассмеялась. Но сейчас она хотела скорее задать вопрос. Она вынула фото Шарлотты Уэйт и передала Рэкхему.

— Конечно, глаза мои уже не те, что прежде. Верно, придется очками разжиться, — сказал старик и, прищурившись, посмотрел на Мейси. — Знаете, они сейчас так дорого стоят…

Мейси извлекла из кошелька блестящие полкроны и протянула Смайли.

— На хорошие очки хватит. Ладно, что у нас тут? — Старик постучал пальцами по виску. — Придется напрячь мои старые клеточки.

Смайли взглянул на фотографию, поднес ближе и снова сощурился.

— Я все рожи запоминаю. Фотографическая память, так мне говорили. Ладно… — Старик помолчал. — Она как будто нездешняя, правда?

— Вы ее видели?

— Стопроцентной гарантии не дам. Глаза у меня, знаете ли.

Мейси протянула ему флорин.

— Ага. В бесплатной столовке. Я был там пару дней назад, но видел, как она заходила. Только была не такая нарядная, как тут.

— В какой столовой? Где?

— Не в той, что квакеры устроили, а в другой, на Таннер-стрит, недалеко от старого работного дома, — пояснил Смайли, указывая направление.

— Спасибо, мистер Рэкхем.

Его глаза сверкнули.

— Но это не моя фамилия.

— Разве?

— Не-ет. Настоящая фамилия Пойнтер. А называют Смайли Рэкхем, потому что этим я и занимаюсь. — Он постучал по виску. — Но теперь мне пару дней ничего делать не придется. Спасибо вам, мисс Доббс.

Старик зазвенел монетами, а Мейси, махнув на прощание, пошла дальше.

В дверях благотворительной столовой она решила постоять минуту, спрятавшись в тени, откуда можно было незаметно все рассмотреть. Внутри находилось огромное помещение, заставленное рядами столов, покрытых чистыми белыми скатертями. Служащие усердно трудились, стараясь сохранить достоинство людей, потерявших все из-за экономической депрессии, задевшей все слои общества. А на самом дне утешений было мало или вовсе никаких. Мужчины, женщины и дети становились в очереди за тарелкой супа и ломтем черствого хлеба. Потом выстраивались вдоль столов, отыскивая свободное место среди знакомых лиц, изредка приветствуя друзей выкриками, шутили и даже пели, приглашая остальных присоединиться. Она увидела нечто, чего нельзя было купить за деньги: дух единения. Заметила, как мужчина в начале очереди вдруг стал приплясывать, а потом, прихлопывая в такт, запел. И все вокруг подхватили, да так, что даже Мейси, озабоченно искавшая Шарлотту, улыбнулась.

И тут Мейси увидела Шарлотту.

Перед ней возникла совсем иная девушка, ходившая между столами и кухней, переговариваясь с другими работниками. Она улыбалась детям и, иной раз склоняясь над ними, то трепала шевелюру маленького озорника, то разнимала драку из-за игрушки. Два дня. Она провела здесь всего два дня, а люди уже смотрели на нее с восхищением. Глядя, как Шарлотта помогает другой работнице, Мейси покачала головой. «А ведь никто и не знает, кто она на самом деле». И нечто в голосе и походке девушки вдруг кого-то напомнило Мейси. «Прирожденного решительного лидера». Шарлотта пошла в отца.

Мейси вошла в зал.

— Мисс Уэйт? — Она коснулась рукава Шарлотты, когда та возвращалась на кухню с пустым котлом.

— Ой!

Мейси вовремя подхватила котел, удержав от падения, и они вместе поставили его на стол.

— Как вы меня нашли?

— Не важно. Вы хотели со мной поговорить.

— Послушайте, — сказала Шарлотта, озираясь, — я не могу здесь разговаривать, понимаете? Зайдите, когда закончится моя смена. Я работаю до семи, а потом пойду на съемную квартиру.

Мейси покрутила головой:

— Нет, мисс Уэйт. Я больше не выпущу вас из виду. Я побуду здесь, пока вы не закончите. Дайте мне фартук, я помогу вам.

Глаза Шарлотты округлились.

— О, ради Бога, мисс Уэйт, тяжелый труд мне знаком не понаслышке.

Шарлотта унесла пальто Мейси, а когда вернулась, они вместе принялись за работу под аккомпанемент другой шуточной песни голодных лондонцев, которая эхом отдавалась под крышей:

Они вместе вышли из столовой в половине восьмого. Шарлотта шла первой, направляясь по темным улицам к ветхому трехэтажному дому, вероятно, когда-то принадлежавшему богатому купцу, а теперь, спустя двести лет, разделенному на множество квартир и комнатушек. Она снимала на верхнем этаже тесную клетушку с наклонными потолками, где приходилось нагибаться, чтобы не удариться о балки. Хотя на кухне Шарлотта уверенно исполняла роль работницы, теперь она занервничала и сразу же, извинившись, ушла в уборную, расположенную в конце сырого и мрачного коридора. Мейси отнеслась к ее перемене с подозрением и решила подождать в коридоре, поглядывая на дверь в туалет. За несколько минут, проведенных в одиночестве, она мысленно приготовилась к разговору. Мейси глубоко задышала и, закрыв глаза, представила льющийся сверху поток белого света, который окутывает ее теплом понимания и сочувствия, подсказывая слова, способные поддержать девушку и помочь ей избавиться от тяжкого бремени. «Пусть мне не придется судить. Пусть я буду открыта и готова услышать и принять правду, которую узнаю. Пусть мои решения пойдут всем на благо. Пусть моя работа принесет людям покой…»

Шарлотта вернулась, и они вместе, наклонившись, снова вошли в ее комнату. В этот момент Мейси заметила на стене молитву в рамке, весьма вероятно, привезенную Шарлоттой из Кэмденского аббатства в новое убежище в Бермондси:

Обрела ли Шарлотта покой в Кэмденском аббатстве? А Розамунда, Лидия и Филиппа обрели покой? А убийца? Ждет ли их вечный покой?

Шарлотта придвинула стулья с дощатой спинкой к чахлому огоньку газового камина. Они сели, не сняв пальто: в комнате было слишком холодно. Несколько минут они просидели молча. Потом Шарлотта заговорила:

— Право, не знаю, с чего начать…

Мейси наклонилась и, взяв ее руки в свои согревшиеся ладони, тихо сказала:

— Начните с чего угодно. Мы всегда сможем вернуться к началу.

Сглотнув и сжав губы, Шарлотта заговорила:

— Я… думаю, все началось, когда я поняла, как сильно отец любит моего брата Джо. Не то чтобы он меня совсем не любил. Нет, просто любил его гораздо больше, чем меня. Я была еще совсем девчонкой. Конечно, мама не часто к нам приезжала. Они с отцом не очень-то уживались, полагаю, это вы уже знаете.

Шарлотта затихла и несколько минут сидела молча с закрытыми глазами. Ее руки тряслись. Мейси заметила, как двигались ее веки, словно воскрешение прошлого причиняло ей боль.

— Все было так неочевидно и проявлялось в каких-то мелочах. Отец возвращался с работы и едва замечал Джо, как глаза его сразу загорались. Он трепал его по голове, все в таком роде. А потом видел меня. И мне улыбался уже не так… оживленно.

— Вы с братом ладили? — спросила Мейси.

— О да, да, конечно. Джо был моим кумиром! Он знал, как я к нему относилась. Он вечно выдумывал всякие игры, а когда отец хотел поиграть с ним в крикет, Джо всегда говорил: «Чарли тоже должна пойти с нами». Чарли — так они меня называли.

Мейси слушала молча, потом снова коснулась руки Шарлотты, чтобы та продолжала.

— Не знаю, когда именно, но однажды такое отношение начало меня злить. Думаю, мне тогда было лет двенадцать-тринадцать. Я чувствовала себя так, словно участвую в гонке, в которой мне все равно не победить, а сил продолжать уже не осталось. Конечно, к тому времени мама уже засела в Йоркшире. Отец просто избавился от нее. Дела у него тогда пошли в гору. Открывались новые магазины, и рядом всегда был Джо. Брат был старше меня на семь лет, и отец собирался передать дело ему. Помню, однажды за завтраком я заявила, что хочу делать то же, что и брат: работать у отца и, как все новички, начать с самого низа. Но отец просто рассмеялся. Сказал, что я не гожусь для тяжелой работы — «работенки», как он тогда выразился. «Руки у тебя не для тяжелой работенки».

Шарлотта в точности сымитировала грубый отцовский говор.

— А потом он отправил меня в школу, в Швейцарию. Там было просто ужасно. Я так скучала по Джо, моему лучшему другу. И еще скучала по дому. Но… со мной что-то произошло. Я много об этом думала. — Шарлотта впервые посмотрела на Мейси. — Размышляла о причинах своих перемен. Стала такой… отчужденной. Понимаете, меня так долго отталкивали. — Шарлотта стала запинаться. — Мне просто показалось, что не стоит ничего менять. Если суждено быть отвергнутой, то пусть я там и останусь. Понимаете?

Мейси кивнула. Она понимала.

— У меня появились подруги, девушки из школы: Розамунда, Лидия и Филиппа. Наша школа была из тех, где девушек скорее «умерщвляли», нежели обучали. Так унизительно было сознавать, что, по мнению отца, я гожусь разве что составлять букеты, покупать наряды и правильно обращаться к слугам. А потом, когда объявили войну, мы все вернулись домой в Англию. Конечно, мой отец, крупный бизнесмен… — в тоне Шарлотты Мейси отметила саркастические нотки, — уже обзавелся правительственными контрактами на поставки продовольствия в армию. — Она подняла глаза. — Стоит только задуматься, удивительно, как люди умеют нажиться на войне. Деньги на мои наряды давали солдаты, которых кормил Джозеф Уэйт. — Шарлотта отвернулась в сторону, и некоторое время они сидели в тишине, пока она вновь не собралась с силами продолжить рассказ.

— После возвращения домой нам четверым было совершенно нечем заняться. Мы пробовали вязать шарфы, носки. Сворачивали бинты. Джозеф тогда работал на складе. Он начал с самых низов и к тому времени уже стал клерком. Он учился у мясников, развозил заказы, и все любили «младшего Джо». — Шарлотта снова перешла на южнолондонский акцент, и Мейси тут же подняла на нее глаза.

— Какие отношения складывались у вас с Джо после возвращения?

— В общем, дружеские. Когда я попросилась на работу к отцу и тот отказал, Джо вступился за меня, сказав, что это неплохая идея, хороший пример. — Шарлотта снова смотрела в пустоту. — Джо был отличным парнем.

Мейси молча ждала, пока Шарлотта вновь собиралась с мыслями.

— И вот мы, четыре подруги, уже кое-что умеющие, имели кучу свободного времени, и — что касается меня — деться нам было… некуда. — Шарлотта глубоко вздохнула. — А потом я узнала про орден Белого пера. Увидела на улице плакат. От нас ничего особенного не требовалось. И мы пошли на митинг. — Шарлотта беспомощно протянула руки вверх. — Тогда все и началось.

Мейси внимательно следила за ней. «Прирожденным и решительным лидером».

— Началась наша игра, и играли мы от души. Каждый день храбро выходили на улицу с сумочками, полными белых перьев, и раздавали юношам в гражданской одежде. Все мы брали одинаковое количество перьев, а когда позже встречались, проверяли, все ли раздали. Конечно, мы думали, что поступаем правильно. Иногда… иногда, проходя мимо призывного пункта, замечала там молодых людей, все еще державших в руках перья, которые я им вручила. И тогда думала: «А вот и хорошо».

— Дома никто не знал, чем я занималась. Отец был вечно занят, а Джо трудился на складе. Никого мои дела не интересовали. Джо всегда спрашивал обо мне, когда возвращался домой. Думаю, он знал, что я от рук отбилась. Но я… — Шарлотта коснулась ладонью пряжки пояса на платье, — я обижалась на Джо. Как будто не знала, куда еще деть всю ту гниль, скопившуюся во мне как опухоль. — По щеке девушки скатилась слеза. — А однажды придумала, как достучаться до отца и на время отодвинуть Джо в сторону. Вот только совсем не думала головой. Не знала, что все так и останется навсегда.

Наступило молчание. Мейси растирала вновь похолодевшие руки. «Пусть мне не придется судить».

— Продолжайте, Шарлотта.

Шарлотта Уэйт взглянула на Мейси. Со стороны она могла показаться надменной, но Мейси знала, что девушка искала поддержку.

— Я сказала девчонкам — Розамунде, Лидии и Филиппе, — что мы должны раздать как можно больше белых перьев, и сама же предложила способ, как этого добиться. На складе работало множество парней — курьеров, водителей, упаковщиков, мясников, клерков, и все трудились посменно. Окончание смены отмечалось звоном колокольчика. И я предложила подождать у ворот склада, а когда смена закончится, раздать всем перья. — Шарлотта прижала к губам ладонь, а потом снова заговорила: — Мы раздавали перья всем мужчинам, выходившим из склада, независимо от возраста и должности. А закончив, отправились в главные магазины и побывали везде, куда могли успеть за день. Там тоже раздавали перья. Когда отец нас нашел, я раздала все перья, кроме одного. — Шарлотта опустила подбородок. — Он ехал мимо на машине, а за ним следовала вторая. Дверь открылась, и он вылез весь вне себя от ярости. Отец поручил второму водителю отвезти Розамунду, Лидию и Филиппу по домам, а меня схватил за руку и бросил в машину. — Открыв глаза, Шарлотта вновь посмотрела на Мейси. — Мисс Доббс, вы, конечно, знаете, как во время войны мужчины записывались на фронт «по дружбе», собирались вместе все, кто жил на одной улице, работал вместе?

Мейси кивнула.

— В общем, Уэйт лишился не меньше трети работников, когда мужчины стали скопом записываться добровольцами. «Парни Уэйта», как они себя называли. И с ними был Джо.

Внимание Мейси было приковано к рукам Шарлотты. Ногти одной вонзались в кожу второй. У нее текла кровь. Шарлотта закрыла ранки и продолжила:

— Мой отец — человек неглупый и проследил за тем, чтобы после войны все его люди вернулись на прежнюю работу. Он предлагал работу их женам и дочерям, обещая платить им мужскую зарплату. Во время войны все его работники на фронте регулярно получали посылки от фирмы. Отец умел заботиться о семьях. Вот только на меня его сострадание не распространялось. Рабочие считали его удивительным человеком, настоящим начальником. Детям он всегда устраивал утренники, дарил подарки на Рождество. И всю войну Уэйт помогал им и сам преуспевал.

Шарлотта рассеянно взглянула на свою окровавленную руку и вытерла о край пальто.

— И все погибли. О, некоторые вернулись домой с ранениями, но большинство погибло. И Джо вместе с ними. Его там и похоронили. — Шарлотта снова заглянула в глаза Мейси. — Вот видите, получается, что это я — мы — их убили. О, знаю, вы скажете, что рано или поздно их бы все равно забрали, но я-то знаю, это мы обрекли их на гибель. Если подсчитать всех родителей, невест, вдов и детей, то наверняка получится целый легион людей, желающих нашей смерти.

В наступившей тишине Мейси вынула из кармана твидового жакета новый платок. Она приложила его к ладони Шарлотты и, прижав рукой, закрыла глаза. «Пусть мне не придется судить. Пусть мои решения пойдут всем на благо. Пусть моя работа принесет людям покой…»