Книга: Каникулы в Лимстоке. Объявлено убийство. Зернышки в кармане
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4

Глава 3

Симмингтона я встретил в городке в тот же день, позже.
– Ничего, если Меган побудет у нас немного? – спросил я. – Джоанне нужна компания – ей очень одиноко иной раз без всех ее старых друзей.
– О… э… Меган? О да, это очень мило с вашей стороны.
Я почувствовал к Симмингтону отвращение, которое потом не мог уже преодолеть. Совершенно очевидно было, что он начисто забыл о Меган. Я бы еще мог понять, если бы он не любил девушку, – мужчины частенько ревниво относятся к детям своих жен от предыдущих браков, – но этого не было; он просто с трудом замечал ее. Он думал о ней даже меньше, чем обычно думают о собаке, живущей в доме. То есть собаку замечают хотя бы тогда, когда о нее спотыкаются, и тут же принимаются ругать ее и проклинать или же погладят ее – когда она окажется достаточно близко для этого. Меня очень раздражало полное равнодушие Симмингтона к приемной дочери.
Я спросил:
– Какие у вас планы относительно Меган?
– Меган? – Он выглядел весьма озадаченным. – Ну, она будет жить дома. Я хочу сказать – естественно, это же ее дом.
Моя бабушка, очень меня любившая, частенько напевала под гитару старомодные песенки. Одна из них, как я помнил, заканчивалась так:
Девица моя, не забудь меня,
Без дома и доли я,
Нет места мне и в краю родном,
Живу лишь в сердце твоем.

Я пошел домой, напевая эту песню.

 

Эмили Бэртон пришла сразу после того, как стол прибрали после чая. Она хотела поговорить о саде. Мы гуляли в саду с полчаса. Затем вернулись в дом.
Войдя, она спросила, понизив голос:
– Я надеюсь, что это дитя… что она не слишком потрясена всем этим?
– Смертью ее матери, вы хотите сказать?
– Да, конечно. Но я скорее имела в виду то… то нехорошее, что произошло прежде.
Я был озадачен. Мне хотелось понять чувства мисс Бэртон.
– Что вы думаете обо всем этом? Что это – правда?
– О, нет, нет, безусловно, нет. Я совершенно уверена, что миссис Симмингтон никогда… что она не могла… – Маленькая Эмили Бэртон порозовела и сконфузилась. – Совершеннейшая неправда – хотя, конечно, это может быть карой.
– Карой? – изумленно переспросил я.
Эмили Бэртон была такая розовая, так похожа на дрезденскую пастушку…
– Я не могу избавиться от чувства, что все эти страшные письма, все горе и страдание, которые они приносят, могут быть посланы с определенной целью.
– Конечно, их посылают с определенной целью, – мрачно сказал я.
– Нет-нет, мистер Бартон, вы меня неправильно поняли. Я говорю не о том заблуждающемся создании, которое их пишет, – это, должно быть, кто-то ужасно одинокий. Я имею в виду, что это допущено Провидением! Чтобы пробудить в нас ощущение нашего несовершенства.
– Наверное, – сказал я, – Всемогущий мог бы выбрать более привлекательное орудие.
Мисс Эмили прошептала, что пути Господни неисповедимы.
– Нет, – сказал я. – Слишком уж сильна в нас склонность приписывать Господу то зло, которое человек творит по своей воле. Я могу еще допустить, что это дьявол. Богу нет необходимости наказывать нас, мисс Бэртон. Мы так часто наказываем себя сами.
– Я не в состоянии понять: почему люди хотят совершать подобные поступки?
Я пожал плечами:
– Уродливый склад ума.
– Это кажется весьма печальным.
– Это не кажется мне печальным. Это кажется мне истинным проклятьем. И я не намерен извиняться за это слово. Я хотел сказать именно это.
Краска отлила от щек мисс Бэртон. Они побелели.
– Но почему, мистер Бартон, почему? Что за удовольствие может кто бы то ни было получить от такого?
– Ни вам, ни мне тут ничего не понять, и слава богу.
Эмили Бэртон понизила голос:
– Ничего подобного здесь никогда прежде не случалось – никогда на моей памяти. Здесь всегда было такое счастливое маленькое селение. Что бы сказала моя дорогая матушка? Да, следует быть благодарной богу, что она избежала всего этого.
Я подумал, что, судя по тому, что я слышал, старая миссис Бэртон была достаточно крепкой и вполне способной наслаждаться подобной сенсацией.
Эмили продолжала:
– Все это глубоко огорчает меня.
– А вы не… э-э… вы сами не получали писем?
Она густо покраснела.
– О нет… о нет, конечно. О! Это было бы ужасно!
Я поспешно извинился, но все же она ушла очень расстроенной.
Я проводил ее и вернулся в дом. Джоанна стояла в столовой, возле камина, который только что разожгли, поскольку вечера были все еще холодноваты. Она держала в руках вскрытое письмо.
Когда я вошел, сестра быстро обернулась.
– Джерри! Я нашла это в почтовом ящике – его кто-то принес, не почтальон. Оно начинается так: «Ты, раскрашенная проститутка…»
– И что там еще говорится?
Джоанна состроила гримасу.
– Все те же старые мерзости.
Она бросила письмо в огонь. Быстро, хотя это могло повредить моей спине, я выхватил бумагу из камина, прежде чем она успела загореться.
– Не надо, – сказал я. – Нам оно пригодится.
– Пригодится?
– Для полиции.

 

…Лейтенант Нэш прочел письмо от начала до конца. Затем поднял глаза и спросил:
– Оно выглядит так же, как предыдущее?
– Думаю, да… насколько я помню.
– Те же различия между надписью на конверте и собственно текстом?
– Да, – сказал я. – Адрес был отпечатан на машинке. А само письмо составлено из типографских слов, наклеенных на лист бумаги.
Нэш кивнул и сунул письмо в карман. Затем сказал:
– Я надеюсь, мистер Бартон, вы не откажетесь пойти со мной в полицейский участок? Мы могли бы устроить небольшое совещание, а в результате сэкономить довольно много времени.
– Конечно, – сказал я. – Вы хотите, чтобы я пошел прямо сейчас?
– Если не возражаете.
Полицейский автомобиль стоял у дверей. Мы поехали на нем.
Я спросил:
– Вы полагаете, вам удастся отыскать автора?
Нэш кивнул со спокойной уверенностью:
– О да, мы найдем автора. Это вопрос времени и техники. Такие дела расследуются медленно, но почти наверняка. Весь смысл в том, чтобы сузить круг подозреваемых.
– Отсекая их одного за другим?
– Да. Шаблонное занятие.
– И наблюдение за почтовыми ящиками, да? И проверка пишущих машинок и отпечатков пальцев, и все такое?
Он улыбнулся.
– Все так, как вы говорите.
В полицейском участке я обнаружил Симмингтона и Гриффитса. Меня представили высокому человеку с худым лицом, в штатском костюме – инспектору Грэйвсу.
– Инспектор Грэйвс, – объяснил Нэш, – прибыл из Лондона к нам на помощь. Он специалист по делам с анонимными письмами.
Инспектор печально улыбнулся. Я пришел к выводу, что жизнь, посвященная поиску авторов анонимных писем, должна быть своеобразной и унылой. Тем не менее инспектор Грэйвс проявлял признаки меланхолического энтузиазма.
– Они все похожи, эти дела, – сказал он низким, мрачным голосом, похожим на ворчание грустной ищейки. – Вы бы не поверили. И слова этих писем, и то, о чем в них говорится.
– У нас был подобный случай около двух лет назад, – сказал Нэш. – Инспектор Грэйвс нам тогда очень помог.
Я заметил, что на столе перед Грэйвсом лежат несколько писем. Похоже, он исследовал их.
– Трудность в том, – сказал Нэш, – чтобы раздобыть эти письма. Люди или сжигают их, или не признаются в том, что получали нечто в этом роде. Видите ли, они боятся связываться с полицией. Люди здесь очень отсталые.
– Однако мы собрали вполне достаточно, – сказал Грэйвс.
Нэш достал из кармана то письмо, которое отдал ему я, и бросил его на стол перед Грэйвсом.
Письмо было внимательно осмотрено и присоединено к остальным. Действие сопровождалось замечанием:
– Очень хорошо… в самом деле, очень хорошо…
Я вряд ли выбрал бы такие слова для определения подобного послания, но у специалиста, я полагаю, особый взгляд на вещи. И я был рад, что эти многословные непристойные ругательства и оскорбления хоть кому-то могут доставить удовольствие.
– Я думаю, этого достаточно для работы, – сказал инспектор Грэйвс, – но я хотел бы попросить вас, господа, если вы получите еще письма, принести их сюда сразу же. И если вы услышите, что кто-либо получил такое письмо (в особенности вы, доктор, вы можете это узнать у пациентов), прошу вас приложить все усилия, чтобы убедить человека прийти к нам. Я имею, – он проворно перебрал вещественные доказательства, – одно к мистеру Симмингтону, полученное около двух месяцев назад, одно адресованное миссис Мьюг, жене мясника, одно к мисс Гинч, одно – Дженнифер Кларк, официантке из «Трех корон», еще одно – полученное миссис Симмингтон, и теперь вот – письмо мисс Бартон. Ах да, еще одно – директору банка.
– Весьма представительная коллекция, – заметил я.
– И ни одного не похожего на какой-либо из предыдущих случаев в моей практике! Вот это, например, невероятно похоже на письмо, написанное той модисткой. Вот это – точная копия тех писем, что вдруг начали приходить в Нортумберленде, их писала школьница. Я должен вам сказать, господа, мне нравится иной раз обнаруживать что-то новенькое вместо одних и тех же знакомых мотивов.
– Нет ничего нового под луной, – пробормотал я.
– Совершенно верно, сэр. Вы бы это знали особенно хорошо, занимайся вы нашим делом.
Нэш вздохнул и сказал:
– Да, действительно.
Симмингтон спросил:
– У вас уже есть определенное мнение об авторе?
Грэйвс откашлялся и прочел небольшую лекцию:
– Во всех письмах есть нечто общее. Я сообщу вам, господа, на какие соображения они наводят. Текст писем составлен из слов, вырезанных из частной переписки, опубликованной в книге. Это старая книга, изданная, как я предполагаю, около 1830 года. Совершенно очевидно, что автор таким образом стремился избежать риска быть узнанным, что неизбежно, когда письмо пишется от руки, – всем нынче известно, что это очень легко… так называемый измененный почерк не может обмануть, если есть образец для сравнения. На письмах и конвертах нет четких отпечатков пальцев. Нужно сказать, что письма побывали во многих руках – у почтовых работников, у тех, кто получал эти конверты, – и случайных отпечатков на них довольно много, но все они нечеткие, смазанные… и это говорит о том, что человек, отправлявший письма, надевал перчатки.
Адреса на конвертах отпечатаны на машинке «Виндзор-7», неновой, буквы «а» и «т» отпечатываются плохо. Большинство писем отправлены местной почтой, а некоторые просто брошены самим автором в почтовые ящики. Это также доказывает, что мы имеем дело с местным жителем. Письма написаны женщиной, и я уверен, что это женщина средних лет или даже старше, и, возможно, хотя и необязательно, – незамужняя.
Мы хранили почтительное молчание минуту или две. Потом я сказал:
– Пишущая машинка – ваша главная ставка, не так ли? Ее нетрудно, должно быть, найти в таком маленьком поселке, как этот.
Инспектор Грэйвс печально покачал головой и сказал:
– Вы ошибаетесь, сэр.
– Машинку, – сказал лейтенант Нэш, – к несчастью, мы нашли слишком легко. Это старая машинка из конторы мистера Симмингтона, которую он передал Женскому институту; и я могу сказать, что она более чем доступна любому. А местные дамы очень часто бывают в институте.
– Но разве вы не можете сказать что-то более определенное по… э-э… стилю, манере работы, кажется, это так называется?
Снова Грэйвс кивнул.
– Да, такое возможно – но адреса отпечатаны кем-то, кто пользовался для работы только одним пальцем.
– Следовательно, это кто-то, не умеющий печатать?
– Нет, я бы так не сказал. Скорее некто, кто умеет печатать, но не хочет, чтобы мы об этом знали.
– Кем бы она ни была, она достаточно хитра, – медленно произнес я.
– Да, сэр, да, – подтвердил Грэйвс. – Она знает все профессиональные штучки.
– Никогда бы не подумал, что у какой-то из этих буколических дам в здешних краях могли оказаться мозги, – сказал я.
Грэйвс кашлянул.
– Похоже, я высказался недостаточно ясно. Эти письма написаны образованной женщиной.
– Что?! Она – леди?!
Это выскочило у меня непроизвольно. Я не произносил слова «леди» уже много лет. Но сейчас оно само собой сорвалось с моих губ, откликнувшись эхом давних дней, и в глубине сознания чуть слышно прозвучал голос бабушки, высокомерно говорящей: «Уж конечно, она не леди, дорогой мой».
Нэш мгновенно понял меня. Для него слово «леди» до сих пор значило многое.
– Не обязательно леди, – сказал он. – Но, безусловно, и не сельская работница. Они здесь в общем-то малограмотны, не могут толком написать что-либо, и, уж безусловно, неспособны к связному выражению мыслей.
Я промолчал, поскольку был потрясен. Городок такой крохотный. Бессознательно я представлял автора писем кем-то вроде миссис Клит, местной колдуньи и знахарки, – человеком злобным, хитрым и полоумным.
Симмингтон выразил мою мысль в словах. Он резко сказал:
– Но это сокращает область поисков до полудюжины или дюжины человек во всем городишке! Я не могу в это поверить.
Потом, глядя прямо перед собой, с некоторым усилием – словно бы звуки собственных слов были ему противны, – он добавил:
– Вы слышали, что я говорил на дознании. Возможно, вы подумали, что я говорил так, защищая честь супруги. Я бы хотел повторить сейчас: я твердо убежден, что все, что говорилось в письме, полученном моей женой, – абсолютная ложь. Я знаю, что это ложь. Моя жена была очень чувствительной женщиной, и… э-э… ну, вы назвали бы ее в каком-то смысле жеманной. Подобное письмо стало для нее огромным потрясением, да еще у нее было слабое здоровье.
Грэйвс немедленно отозвался:
– Это очень похоже на правду, сэр. Ни одно из писем не показывает действительного знания каких-то интимных подробностей. Это всё слепые обвинения. Это и не попытки шантажа. И не похоже на религиозный фанатизм, как это иной раз бывает. Здесь только секс и злоба! И это дает нам хорошую отправную точку для поисков автора.
Симмингтон поднялся. Хотя он заговорил сухо и холодно, его губы дрожали:
– Я надеюсь, вы скоро найдете дьяволицу, писавшую эти письма. Она убила мою жену, точно так же, как если бы ударила ее ножом. – Он помолчал. – Хотел бы я знать, как она чувствует себя теперь.
И вышел, не дождавшись ответа.
– Как она себя теперь чувствует, Гриффитс? – спросил я. Мне показалось, что ответ на такой вопрос – в его компетенции.
– Бог знает. Может быть, испытывает угрызения совести. С другой стороны, вполне может наслаждаться своей силой. Смерть миссис Симмингтон могла дать новую пищу ее мании.
– Надеюсь, что нет, – сказал я с некоторым содроганием. – Потому что, если это так, она…
Я замолчал, и Нэш закончил за меня:
– Она возьмется за свое снова? Это, мистер Бартон, было бы так плохо, что хуже некуда. Повадился кувшин по воду ходить.
– Она может оказаться достаточно сумасшедшей для этого! – воскликнул я.
– Она будет продолжать, – сказал Грэйвс. – Они всегда продолжают. Это, знаете ли, такой порок, от которого они уже не способны отказаться.
Я с ужасом встряхнул головой. Я спросил, нужен ли я здесь еще; мне хотелось выйти на воздух. Атмосфера казалась пропитанной злом.
– Нет, мистер Бартон, – сказал Нэш. – Только смотрите вокруг повнимательнее и сделайте все возможное, убеждая всех приносить к нам письма, если их кто-либо получит.
Я кивнул.
– Я полагаю, что уже каждый в городке получил подобное грязное послание, – сказал я.
– Хотел бы я быть уверенным в том, – пробормотал Грэйвс. Он немного склонил набок свою печальную голову и спросил: – Не знаете ли вы кого-нибудь, кто наверняка не получал письма?
– Что за странный вопрос! Местные жители не посвящают меня в свои тайны.
– Нет-нет, мистер Бартон, я не это имел в виду. Я только хотел спросить, не знаете ли вы кого-нибудь одного, конкретного, кто, по вашему убеждению, анонимок не получал?
– А в самом деле. – Я колебался. – Я знаю, в некотором смысле.
И я пересказал свой разговор с Эмили Бэртон и все, что она говорила мне.
Грэйвс выслушал информацию с каменным лицом и сказал:
– Да, это может пригодиться. Я это учту.
Мы с Гриффитсом вышли наружу, под полуденное солнце. Очутившись на улице, я негромко чертыхнулся:
– Какое прелестное местечко для человека, приехавшего поваляться на солнышке и подлечить свои раны! Оно полно отравы, это местечко, – а выглядит мирным и невинным, как Эдемский сад!
– Даже там, – сухо сказал Оуэн, – нашлась одна змея.
– Послушайте, Гриффитс, они что-нибудь знают? У них есть уже какие-то идеи?
– Понятия не имею. Полицейские всегда выглядят такими искренними и при этом ничего вам не говорят.
– Да. Нэш – хороший человек.
– И очень способный.
– Если тут в городке есть кто-то совершенно спятивший, вы-то должны знать, – сказал я обвиняющим тоном.
Гриффитс покачал головой. Он выглядел обескураженным. И хуже того – он казался очень обеспокоенным. Хотел бы я знать, подозревает ли он кого-то.
– Я полагаю, второй взнос арендной платы я должен сделать авансом. Но мне очень хочется, заплатив, тут же уехать отсюда вместе с Джоанной. Избавиться от отдыха в арендованных владениях.
– Не уезжайте, – сказал Оуэн.
– Почему бы это?
Он не ответил. Помедлив минуту-другую, он сказал:
– Конечно, после всего… осмелюсь сказать, вы правы. Лимсток нынче нездоров. Это… это может повредить вам… или вашей сестре.
– Ничто не может повредить Джоанне, – возразил я. – Она крепкая. Это я слабак. Когда-нибудь штучки с письмами доведут меня до болезни.
– Они меня доведут до болезни, – сказал Оуэн.
Я приоткрыл дверь агентства.
– Но я не уеду, – заявил я. – Вульгарное любопытство сильнее малодушия. Я хочу знать, чем все это кончится.
Я вошел в агентство.
Женщина, печатавшая на машинке, встала и шагнула навстречу мне. У нее были завитые волосы и фальшивая улыбка, но я нашел ее куда более интеллигентной, чем те очкастые девицы, которые обычно распоряжаются в провинциальных конторах.
Секундой позже я осознал, что уже встречался с ней. Это была мисс Гинч, бывшая служащая Симмингтона.
Я отметил этот факт.
– Вы работали у «Гэлбрайта, Гэлбрайта и Симмингтона», не так ли? – спросил я.
– Да. Да, конечно. Но я решила, что лучше уйти оттуда. Здесь вполне хорошее место, хотя и меньше платят. Но есть вещи, которые не измерить деньгами, вам не кажется?
– Несомненно, – подтвердил я.
– Эти жуткие письма, – произнесла мисс Гинч свистящим шепотом. – Я получила одно такое. Обо мне и мистере Симмингтоне. О, это было ужасно, там говорились такие кошмарные вещи! Я знаю свои обязанности, и я отнесла его в полицию, хотя, уж конечно, не слишком-то это для меня приятно, а?
– Да-да, это очень неприятно.
– Они поблагодарили меня и сказали, что я поступила правильно. Но я подумала потом: раз уж люди говорят такое – а ясно, они должны были говорить, иначе откуда бы этот «писатель» подцепил такую идею? – я обязана уйти подальше даже от намеков на что-либо в этом роде, потому что ничего никогда не было между мной и мистером Симмингтоном.
Я был более чем смущен.
– О, конечно, конечно, нет…
– Но люди так несправедливы! Да, увы, так несправедливы!
Я, несколько нервно пытаясь обойти мисс Гинч, тем не менее успел взглянуть в ее глаза и сделал при этом весьма неприятное открытие. Мисс Гинч искренне наслаждалась собой. Однажды в этот день я уже встретился с человеком, который получал удовольствие от анонимных писем. Но энтузиазм инспектора Грэйвса был профессиональным. А наслаждение мисс Гинч показалось мне просто подозрительным и внушающим отвращение.
Странная мысль мелькнула у меня: а не сама ли мисс Гинч написала эти письма?

 

Вернувшись домой, я обнаружил там миссис Дан-Кэлтроп, беседующую с Джоанной. Мне подумалось, что супруга викария выглядит бледной и больной.
– Это было для меня ужасным потрясением, мистер Бартон, – сказала она. – Бедняжка, бедняжка!
– Да, – сказал я. – Это ужасно – думать, что человека довели до того, что он лишил себя жизни.
– О, вы имеете в виду миссис Симмингтон?
– А разве вы не о ней?
Миссис Дан-Кэлтроп покачала головой.
– Конечно, кто-то в этом виноват, но это должно было произойти во всяком случае, не так ли?
– Должно было произойти? – произнесла Джоанна сухо.
Миссис Дан-Кэлтроп повернулась к ней:
– О, я думаю так, дорогая. Если вы считаете самоубийство способом избежать хлопот, то становится не особенно важно, что именно вы считаете хлопотами. И при любой серьезной неприятности, столкнись миссис Симмингтон с ней лицом к лицу, она сделала бы то же самое. И все, что тут можно утверждать, – что она была женщиной, склонной к такому поступку. Никто не мог бы этого предположить. Она всегда казалась мне эгоистичной до глупости, с твердой линией в жизни. Нет повода к беспокойству, могли бы вы подумать, – но я начинаю понимать, как мало я в действительности знаю о каждом.
– Мне любопытно, о ком же вы сказали «бедняжка», – заметил я.
Она уставилась на меня.
– Разумеется, о той женщине, которая пишет письма.
– Не думаю, – холодно сказал я, – чтобы я стал за нее переживать.
Миссис Дан-Кэлтроп наклонилась вперед, положила руку мне на колено.
– Но неужели вы действительно… неужели вы не чувствуете? Вы только вообразите! Подумайте, как отчаянно, безнадежно несчастен должен быть человек, пишущий такие вещи! Как он одинок, оторван от человеческих радостей! Насквозь отравленный, до краев наполненный заразой, ищущей выхода. Поэтому я чувствую угрызения совести. Некто в этом городе мучается от такого ужасного несчастья, а я об этом не догадывалась. Тут нельзя помочь действием – я никогда этого не делаю. Но этот душевный порок – вроде нарыва на руке, черного и распухшего. Если его вскрыть, гной вытечет, и опасность минует. Да, бедняжка, бедняжка…
Она встала, собираясь уходить.
Я не мог согласиться с ней. Я ни в коем случае не испытывал сочувствия к сочинителю анонимных писем. Но я спросил с любопытством:
– А вы не догадываетесь, кто эта женщина?
Миссис Дан-Кэлтроп перевела на меня взгляд – в ее чудесных глазах отражалось замешательство.
– Ну, я могу предположить, – сказала она. – Но ведь я могу и ошибиться, не так ли?
Она быстро вышла наружу и, внезапно повернув ко мне лицо, спросила:
– Можете вы ответить, почему вы до сих пор не женаты, мистер Бартон?
В любом другом случае подобный вопрос показался бы дерзким, но когда вы говорили с миссис Дан-Кэлтроп, у вас возникало ощущение, что данная мысль внезапно пришла ей в голову и что она действительно хочет знать – почему?
– Да позволительно мне будет сказать, – ответил я, иронизируя, – что до сих пор не довелось встретить правильную женщину!
– Вы можете так сказать, – откликнулась миссис Дан-Кэлтроп. – Но вряд ли это будет очень удачный ответ, потому что слишком многие женятся на откровенно неправильных женщинах.
После этого она уже и в самом деле ушла.
Джоанна сказала:
– Знаешь, я действительно думаю, что она сумасшедшая. Но она мне нравится. Здесь, в деревне, люди ее боятся.
– И я боюсь, немножко.
– Потому что ты никогда не знаешь, что она скажет в следующее мгновение.
– Да. А с какой великолепной небрежностью она сообщила о своих догадках!
Джоанна медленно произнесла:
– Ты тоже думаешь, что тот, кто пишет эти письма, очень несчастен?
– Я не знаю, что думает или чувствует эта проклятая ведьма! И не желаю знать. Ее жертвы – вот кого мне жаль.
Теперь мне кажется странным, что в наших размышлениях о настроениях Ядовитого Пера мы упустили нечто абсолютно очевидное. Гриффитс воображал, что эта женщина, возможно, очень экзальтированна. Я предполагал, что она полна раскаяния, напуганная результатом дела своих рук. Миссис Дан-Кэлтроп видела ее страдающей.
Но, очевидно, мы не приняли в расчет неизбежную реакцию этой особы, или, возможно, я должен бы сказать: я не принял в расчет. Этой реакцией был Страх.
Со смертью миссис Симмингтон письма стали оцениваться иначе, нежели прежде. Не знаю, какова была официальная версия, – это, я полагаю, было известно Симмингтону, – но было совершенно ясно, что, поскольку письмо привело к смерти человека, положение автора писем теперь куда как более серьезно. Уже не могло быть речи о том, чтобы расценить письма как шутку, если их автор будет обнаружен. Полиция действовала энергично, вызвав эксперта Скотланд-Ярда. Теперь для автора анонимок стало жизненно важным по-прежнему оставаться неизвестным.
И все последующее объяснялось, если допустить, что Страх был основным движущим мотивом. Но этого я не заметил. Хотя, конечно, все было вполне очевидно.

 

Джоанна и я довольно поздно вышли к завтраку на следующее утро. То есть, надо заметить, поздно по правилам Лимстока. Было половина десятого – в Лондоне в это время Джоанна едва разлепляет веки, а мои глаза, скорее всего, еще плотно закрыты.
Тем не менее, когда Патридж спросила: «Завтрак в половине девятого или в девять?» – ни Джоанна, ни я не решились предложить более позднее время.
К моей досаде, я обнаружил, что на пороге стоит Айми Гриффитс и болтает с Меган.
Увидев нас, она громко сказала в своей обычной задушевной манере:
– Привет, лодыри! Я поднялась несколько часов назад.
Это, безусловно, было ее личное дело. Доктор, без сомнения, обычно завтракает рано, и заботливая сестра подает ему чай или кофе. Но это отнюдь не значит, что можно являться чуть свет к дремлющим соседям. Половина десятого – неподходящее время для утреннего визита.
Меган проскользнула обратно в дом и отправилась в столовую, чтобы, как я понял, продолжить прерванный завтрак.
– Я не буду входить, – сказала Айми Гриффитс, хотя я не понимаю, почему приличнее вызывать людей наружу и говорить с ними на крыльце, вместо того чтобы разговаривать в доме. – Я лишь хотела спросить у мисс Бартон, нет ли у нее лишних овощей для нашей палатки на ярмарке в Ред-Кросс. Если есть, то я попрошу Оуэна заехать за ними на машине.
– Вы, похоже, выходите из дома очень рано, – сказал я.
– Кто рано встает, тому бог подает, – ответила Айми. – В такое время гораздо больше шансов застать людей дома. Отсюда я пойду к мистеру Паю. И я должна быть в Брентоне днем. Скауты.
– Ваша энергия меня подавляет, – сказал я; в этот момент зазвонил телефон, и я вернулся в холл, чтобы взять трубку, покинув Джоанну, бормочущую что-то весьма сомнительное о ревене и французских бобах и демонстрирующую полное незнание огорода.
– Да? – сказал я в телефонную трубку.
На другом конце послышался глубокий вздох, смущенное сопение, и нерешительный женский голос произнес:
– О!
– Да? – повторил я ободряюще.
– О! – вновь произнес голос, а затем гнусаво спросил: – Это… это, я надеюсь… это «Литтл Фюрц»?
– Это «Литтл Фюрц».
– О! – Очевидно, с этого восклицания начиналось любое предложение. Голос спросил осторожно: – Могу я поговорить прямо сейчас с мисс Патридж?
– Конечно, – сказал я. – Кто ее спрашивает?
– О! Скажите ей, это Агнес, ладно? Агнес Вадл.
– Агнес Вадл?
– Да, так.
Подавив в себе желание выругаться, я положил телефонную трубку на стол и, подойдя к лестнице, ведущей на второй этаж, окликнул Патридж, звуки деятельности которой доносились сверху:
– Патридж! Патридж!
Патридж возникла на верхней ступеньке, держа в руке длинную метелку и выглядя как «Ну, что еще?», что слишком явственно отличалось от ее обычных респектабельных манер.
– Да, сэр?
– Агнес Вадл хочет поговорить с вами по телефону.
– Простите, сэр?
Я повысил голос:
– Агнес Вадл!
Я произнес фамилию так, как расслышал ее. Но мне пришлось выслушать и точный вариант:
– Агнес Вуддел… Что ей могло понадобиться?
В сильном смущении Патридж бросила свою метелку и мгновенно сбежала вниз, треща платьем из набивного ситца.
Чтобы не показаться Патридж навязчивым, я вышел в столовую, где Меган, как голодный волчонок, уминала почки и бекон. Меган, в отличие от Айми Гриффитс, не делала «великолепное утреннее лицо». Она грубовато ответила на мое приветствие и продолжала есть в молчании.
Я развернул утреннюю газету, а минутой или двумя позже вошла Джоанна, выглядевшая довольно расстроенной.
– Вот так так! – сказала она. – Я очень устала. И думаю, что я продемонстрировала полное невежество относительно того, когда что растет. Разве молодых бобов нет в это время года?
– Август, – буркнула Меган.
– Да, но в Лондоне они есть всегда, – сказала Джоанна, защищаясь.
– Консервы, милая дурочка, – сказал я. – Их привозят в кораблях-холодильниках из колоний.
– Как слоновую кость, обезьян и павлинов? – спросила Джоанна.
– Разумеется.
– Я бы предпочла павлинов, – сообщила Джоанна глубокомысленно.
– А мне больше всех нравятся обезьянки, – сказала Меган.
Задумчиво обдирая кожицу с апельсина, Джоанна проговорила:
– Хотела бы я знать, что чувствуют люди вроде Айми Гриффитс, которые прямо лопаются от здоровья, избытка энергии и наслаждения жизнью… Как вы думаете, она когда-нибудь устает, или бывает в плохом настроении, или… или грустит?
Я сказал, что совершенно уверен в том, что Айми Гриффитс никогда не грустит, и вслед за Меган вышел через открытое французское окно на веранду.
Стоя там и куря трубку, я слышал, как Патридж вошла в столовую из холла и произнесла мрачным голосом:
– Могу я поговорить с вами, мисс?
«Черт побери, – подумал я, – надеюсь, Патридж не намерена уведомить нас о своем уходе. Эмили Бэртон будет весьма раздосадована, случись такое».
Патридж продолжила:
– Я должна извиниться, мисс, за этот звонок. Надо сказать, та юная особа, которая звонила мне, могла бы и разбираться в таких вещах. У меня никогда не было обыкновения пользоваться телефоном или позволять моим приятелям звонить мне, и я действительно чувствую себя виноватой из-за того, что такое могло случиться и что хозяину пришлось ответить на звонок, ну и вообще…
– Но все в порядке, Патридж, – сказала Джоанна мягко. – Почему бы вашим друзьям и не воспользоваться телефоном, если им хочется поговорить с вами?
Хоть я и не видел лица Патридж, но почувствовал, что оно было мрачнее обыкновенного, когда она холодно ответила:
– Ничего подобного никогда не случалось в этом доме. Мисс Эмили никогда не допустила бы этого. Я уже сказала, я прошу меня извинить за то, что произошло, но Агнес Вуддел – девушка, которая звонила, – очень расстроена, и она слишком молода, чтобы понимать, что можно, а чего нельзя в доме джентльмена.
«Вот это как раз для Джоанны», – подумал я, развеселившись.
– Агнес, мисс, – продолжала Патридж, – здесь служила под моим началом. Ей было всего шестнадцать, когда она сюда пришла прямо из приюта. Видите ли, у нее нет ни дома, ни матери, ни каких-либо родственников, кто мог бы ей дать совет, и она привыкла обращаться ко мне. Я могу ей объяснить, что к чему, видите ли.
– Да? – произнесла Джоанна и замолчала, ожидая. Очевидно, должно было следовать продолжение.
– Поэтому я позволила себе спросить вас, мисс: не разрешите ли вы Агнес прийти сегодня днем к чаю на кухне? У нее выходной, видите ли, и она хочет о чем-то со мной посоветоваться. Мне кажется, это что-то из ряда вон выходящее.
Джоанна смущенно сказала:
– Но почему же и не прийти кому-то к вам на чай?
Джоанна потом сказала мне, что при этих словах Патридж выпрямилась, и вид у нее был весьма грозный, когда она ответила:
– Ничего подобного нет в правилах этого дома, мисс. Старая миссис Бэртон никогда не позволяла визиты на кухню, исключая наши собственные выходные дни, – тогда нам разрешалось приглашать наших приятелей, вместо того чтобы самим ходить куда-то, но в других случаях, в обычные дни, – никогда. И мисс Эмили придерживается прежнего.
Джоанна всегда очень добра к слугам, и большинство из них ее любят, но ей никак не удавалось растопить лед в отношениях с Патридж.
– Нехорошо, моя девочка, – сказал я, когда Патридж ушла и Джоанна вышла ко мне. – Твои симпатии и мягкость не оценены. Для Патридж хороша лишь старая добрая властность и то, что прилично в доме джентльмена.
– Я никогда не слышала о такой тирании, чтобы запрещалось даже пригласить друзей, – сказала Джоанна. – Все это очень мило, Джерри, но не может же им нравиться, что с ними обращаются, как с черными рабами?
– Очевидно, им нравится, – сказал я. – По крайней мере, нравится женщинам типа Патридж в этом мирке.
– Не представляю, почему она меня не любит. Большинство людей относятся ко мне хорошо.
– Возможно, она презирает тебя из-за того, что ты не настоящая домохозяйка. Ты никогда не возлагаешь руки на полки и не устраиваешь проверок на предмет наличия следов пыли. Ты никогда не заглядываешь под половики. Ты никогда не спрашиваешь, куда подевались остатки шоколадного суфле, и ты никогда не заказываешь хороший хлебный пудинг.
– Ух! – воскликнула Джоанна. И печально продолжила: – У меня весь день неудачи. Наша Айми презирает меня за незнание огородных дел. Патридж относится ко мне пренебрежительно за то, что я отношусь к ней по-человечески. Я сейчас пойду в сад и буду есть червяков.
– Меган уже там, – сказал я.
Действительно, Меган несколько минут назад проскользнула мимо нас и теперь стояла бесцельно посреди маленькой лужайки, похожая на задумчивую птичку, ожидающую корма.
Но вот она обернулась к нам и резко сказала:
– Мне кажется, я должна сегодня вернуться домой.
– Что? – обеспокоенно переспросил я.
Покраснев, она продолжила нервно и убежденно:
– Вы были ужасно добры, пригласив меня, и я полагаю, что я страшно вам досаждала, мне у вас нравится, но теперь я должна вернуться, потому что… ну, все-таки это мой дом, и никто не может надолго уходить из дома, и потому, я думаю, я отправлюсь обратно сегодня.
Оба мы, Джоанна и я, пытались заставить ее переменить решение, но она оказалась тверже алмаза, и в конце концов Джоанна вывела автомобиль, и Меган через несколько минут спустилась по ступенькам со своим вновь упакованным багажом.
Единственным человеком, выглядевшим довольным, была Патридж, и на ее мрачном лице даже появилось нечто вроде улыбки. Ей никогда не нравилась Меган.
Когда Джоанна вернулась, я стоял в центре лужайки.
Джоанна спросила, не думаю ли я, что я – солнечные часы.
– Почему?
– Ты стоишь тут как садовое украшение. Кто-нибудь вполне мог бы написать на тебе девиз, как на солнечных часах. Ты мрачен как гроза!
– Я не расположен шутить. Сначала Айми Гриффитс…
– Помилуйте! – прошептала Джоанна. – Я же должна поговорить об этих овощах!..
– …потом эта выходка Меган. Я-то думал о том, чтобы пригласить ее на прогулку в Лег-Тор.
– При ошейнике и поводке, полагаю? – заметила Джоанна.
– Что?
Джоанна, огибая угол дома и направляясь к огороду возле кухни, повторила громко и четко:
– Я сказала: «При ошейнике и поводке, полагаю?» Ты потерял свою собачку, вот что с тобой случилось!
Назад: Глава 2
Дальше: Глава 4