Прощание с розами
Через несколько минут Блаунт умчался на своей машине в Хинтон-Лейси. Вот что рассказала Ванесса. Рано утром она поехала в деревню на велосипеде за курами, которых заказывали у Пола Уиллингхэма. Пока птиц ощипывали, она ждала в гостиной. Она сидела там в большом кресле и считала деньги, и вдруг увидела, что не хватает шестипенсовика. Девочка подумала, что он мог завалиться в щель между сиденьем и боковиной кресла, сунула туда пальцы и вытащила… не шестипенсовик, а женский носовой платок. Она узнала платок Мары. В этот момент в комнату вошел Пол Уиллингхэм; он довольно бесцеремонно отобрал у нее платок и объяснил, что Мара, наверное, оставила его, когда в последний раз была у него в гостях. Ванесса спросила, когда это было, и Пол ответил, что недели две назад. Но Ванесса знала, что этот платочек был куплен дня за два до исчезновения Мары, потому что Мара тогда показывала его Ванессе.
Снедаемая любопытством и детективным азартом, Ванесса тут же решила действовать. Она взяла кур, заплатила за них, сложила в велосипедную корзинку и уехала. Но доехала она только до деревенской гостиницы, где оставила велосипед, а сама, призвав на помощь весь свой скаутский опыт, вернулась на ферму Уиллингхэма и стала осторожно вести разведку. Сначала она предположила, что Пол Уиллингхэм прикончил Мару, а тело спрятал где-то в доме или других помещениях. Укрывшись в тени одной из надворных построек, девочка стала искать участки свежевскопанной земли, но вдруг заметила, что занавески в комнате для гостей задернуты. Ей это показалось странным, потому что обычно Пол в дневное время открывает шторы во всех комнатах; Ванесса принялась наблюдать за этим окном. Через полчаса ее усилия были вознаграждены. Занавески осторожно раздвинулись, и за ними мелькнуло лицо Мары Торренс.
– Я поняла, что Пол просто прячет Мару и даже не думает ее убивать, – закончила свой рассказ Ванесса, не скрывая разочарования. – Или, возможно, он держит ее в плену для каких-то своих преступных и таинственных целей.
– Прекрасная работа, малышка, – улыбнулся Блаунт. – Попрошу до моего приезда всех оставаться в доме.
Роберт Ситон утомленно провел рукой по лицу, как только Блаунт вышел из комнаты. Найджел услышал, как он тихо проговорил, ни к кому не обращаясь:
– Этому пора положить конец.
Джанет поднялась на ноги.
– Где куры, Ванесса?
– Все еще в велосипедной корзинке. Отдать их повару?
– Да. И пожалуйста, Ванесса, пойми: если ты шпионишь за другими людьми, гордиться тут нечем.
Ванесса застыла от неожиданности, затем кровь отхлынула от ее лица, девочка стала белее мела и какое-то время стояла, не в силах отвести от мачехи полные слез глаза. Потом слезы брызнули фонтаном, и Ванесса бросилась вон из комнаты, громко хлопнув дверью.
– Джанет, ты не должна была этого говорить. Это жестоко.
Голос Роберта звучал абсолютно бесцветно. Он взглянул на жену, и в его взгляде не было ни капельки любви, не было даже гнева, который порождается оскорбленным чувством любви, – Найджел подумал, что Роберт посмотрел на Джанет так, словно перед ним был совершенно незнакомый ему человек…
Услышав, как подъехал автомобиль Блаунта, Найджел пошел через двор к амбарчику. Мару с отцом и Блаунта он нашел сразу – они были в студии.
– Какая же ты дура, Мара, – услышал он, входя, голос Реннела. – Суперинтендант же сказал тебе, что это только вопрос времени и Лайонела обязательно поймают. Ну почему бы тебе не сказать нам, где он?
– Потому что я этого не знаю, – с раздражением выдавила из себя девушка. – А, Найджел, привет. Прошу вас, скажите этим двоим, чтобы они оставили меня в покое и перестали приставать с вопросами, на которые я не знаю ответа. Никак не могу втолковать суперинтенданту, что мне абсолютно наплевать, если меня запрячут за решетку за то, что я препятствую полицейским в исполнении служебного долга… или как это называется на их птичьем языке.
– Тебе, может быть, и наплевать! – закричал ее отец. – А ты подумала…
– …что некому будет тебе готовить? Да, трудно тебе придется.
– Меня от тебя тошнит! Можешь ты хоть раз в жизни подумать не только о себе и этом головорезе, с которым ты связалась?
Улыбнувшись собственным мыслям, Мара промолчала.
– Роберт закончил поэму, моя дорогая, – сказал Найджел.
Лицо девушки просветлело, почти преобразилось.
– Вы читали ее? – с живостью спросила девушка. – Впрочем, я уверена, она восхитительная. Так оно и должно было быть. Боже, как я рада! – Она вздохнула и вытянулась на стуле. – Да, это стоило того! Как же я счастлива! Мне все равно, что теперь будет. Я заплатила свой долг, правда, Найджел?
– О да! – завопил ее отец, и его одутловатое лицо исказилось от злости. – Главное, чтобы Роберт мог сочинять свои сопливые стишки, а остальное не имеет значения. Даже убийство. Ну знаешь, моя девочка, ему больше не придется…
– Писать стихи? С чего бы это?
– Совершать убийства! Впрочем, и стихи писать тоже.
– Отец! Ты с ума сошел! Что ты имеешь в виду? – Мара стояла над ним со сжатыми в кулаки руками.
Словно испугавшись собственных слов, которые вырвались у него под влиянием бешеной зависти, Реннел отвел от нее глаза и ничего не ответил.
– Послушайте, мистер Торренс, – вмешался Блаунт. – Ваш долг сообщить полиции все, что вы…
– Да не знает он ничего! – закричала Мара. – Не верьте ни одному его слову!..
– Придержи язык, соплячка! – На какой-то момент суперинтендант вышел из себя. – Стрейнджуэйз, уведите ее отсюда. Хватит с меня, сил больше нет, как она мне надоела.
Мара позволила Найджелу увести себя наверх, в ее комнату; там она бросилась на кровать и разрыдалась.
– Это неправда! Неправда! Он всегда ненавидел Роберта. О Боже, я…
– Послушайте меня, Мара, – твердо произнес Найджел. – Возьмите себя в руки! Вы должны мне ответить на один вопрос. О том, что вы видели в ту ночь.
И Найджел задал ей этот вопрос.
Мара удивленно раскрыла глаза; она была настолько поражена, что на какой-то момент застыла на месте.
– Да, – непослушными губами прошептала она наконец. – Это вполне могло быть. Но…
– Вот и все, что я хочу знать. Нет, не спрашивайте меня ни о чем. Расскажите лучше про свои приключения. Думаю, это было отчаянное предприятие. Или просто веселое?
– Я на все пойду ради Роберта.
Рассказ Мары был краток. Вернувшись на моторке в Ферри-Лейси после разговора с Найджелом, она посчитала, что было бы несправедливо скрыть их беседу от Реннела. Чуть позже она слышала, как отец позвонил суперинтенданту Блаунту и сказал, что хочет сделать заявление. Теперь, когда Реннел понял, что полиция уже знает об истории Мары и Освальда и о том, что Освальд в ту ночь заходил в амбар, Мара опасалась, что он будет пытаться свалить вину еще на кого-нибудь. Тогда-то они с Лайонелом придумали, что он скажет Блаунту, а потом решили воспользоваться этим случаем, чтобы переключить внимание полиции на Лайонела. Ни тот, ни другая, как, возможно, слишком настойчиво подчеркивала Мара, никогда и в мыслях не допускали, что Роберт может быть преступником. Но они понимали, что в отношении него существуют серьезные подозрения. И Лайонелу пришло в голову, что если бы он смог хотя бы на какое-то время отвлечь внимание полицейских на себя, они перестали бы беспокоить отца, который таким образом получил бы возможность в более или менее спокойной обстановке закончить, ни на что не отвлекаясь, свою поэму.
Мара теперь понимала, что эта идея была наивной, а план – совершенно детским. Как бы там ни было, но Лайонел подбил ее принять участие в его осуществлении, тем более что долго уговаривать не пришлось: их вновь обретенная любовь превращала все, что они делали вместе, в захватывающую и невинную игру. Мара предпочла бы следовать за Лайонелом до конца, спать в канавах и стогах сена, делить с ним все радости цыганской жизни и все опасности, которые могут выпасть на долю сбежавших влюбленных. Но Лайонел решительно настаивал на необходимости разделиться – это давало ему больше свободы действий и, соответственно, позволяло выиграть больше времени для Роберта. В конце концов они договорились, что если дело дойдет до побега, одну ночь они проведут в Фоксхолвуде, а на рассвете Мара отправится пешком в Хинтон-Лейси и попросит Пола Уиллингхэма спрятать ее. Если он откажется или ее присутствие на ферме будет обнаружено, все равно Лайонел останется на свободе, так что большой беды в этом не будет.
Лайонел витал в облаках, он пребывал в эйфории и совершенно не задумывался о том, какие последствия может повлечь за собой эта затея для Мары, для него самого и для Пола.
Но Мара была девушкой более рассудительной. Придя на ферму, она сочинила для Пола Уиллингхэма трогательную историю: якобы отец угрожал избить ее, узнав, что она собирается выйти за Лайонела, и она, боясь, что он запрет ее в амбаре, убежала от него и умоляет Пола спрятать ее до тех пор, пока Лайонел не приедет за ней с разрешением на брак. Поверил ли Пол Уиллингхэм в эту романтическую брехню или только притворился – было не важно: так или иначе она позволяла ему прикинуться невинной овцой, если полиция обнаружит присутствие Мары на ферме. Вышло так, что Пола не было на ферме, когда туда заехал инспектор Гейтс с расспросами о мисс Торренс, а приходящая работница, живущая в деревне, ни сном ни духом не ведала о Маре, так как комната для гостей днем запиралась, и потому абсолютно искренне заверила Гейтса, что девушку не видела.
Выслушав рассказ Мары, Найджел спустился вниз. Блаунт собирался уезжать и попросил Найджела проводить его до Хинтон-Лейси. Сержанта Бауэра оставили присматривать за обитателями Плаш-Мидоу. По дороге суперинтендант был крайне неразговорчив. Они остановились у телефона-автомата, и Блаунт несколько минут с кем-то разговаривал. Наконец они остались одни в комнате Блаунта в «Лейси-армз».
– Ну, как дела? – спросил Найджел.
– Я попросил Гейтса сменить Бауэра, и как можно скорее. Он сообщит газетчикам, что полиция намерена в ближайшее время произвести арест.
– Да ведь вы же не можете арестовать Роберта Ситона на основании тех улик, которыми располагаете! У вас ведь почти ничего нет.
Блаунт задумчиво посмотрел на друга.
– Насколько мы знаем, пока у него самый сильный мотив – этого, надеюсь, вы не будете отрицать?
– У Роберта был самый сильный мотив убить Освальда, – медленно проговорил Найджел, – но у него был еще более сильный мотив не убивать его.
– Ох, я уже слишком стар, чтобы разгадывать эти ваши парадоксы, – сказал, помолчав, Блаунт, поскольку Найджел, по-видимому, не собирался развивать свою мысль. – Я так думаю, что юный Ситон даст о себе знать, как только прочитает в завтрашних газетах о готовящемся аресте.
– Он примчится как ошпаренный. Вот что он сделает.
– Гм. M-м. М-да.
В тоне, каким Блаунт произнес эти звуки, было нечто такое, что заставило Найджела посмотреть на него с подозрением.
– Когда вы начинаете изъясняться на своем ужасном туземном жаргоне, я всегда знаю, что вы что-то скрываете. Давайте выкладывайте!
– M-м. Ну возможно, мы задержим юного Лайонела. Это уже что-то, разве не так? Гейтс собирается раскинуть вокруг Плаш-Мидоу целую сеть и расставить повсюду силки.
– И вы арестуете Лайонела за незаконное ношение оружия, запугивание свидетеля, препятствование полиции в выполнении ее обязанностей, еще за что-нибудь – это можно придумать. Но это не поможет вам найти убийцу Освальда Ситона.
– Кто знает, кто знает… Это зависит от того, вернется ли сюда Лайонел. Если вернется, то только затем, чтобы постоять за отца. Если же нет… – Блаунт стал энергично тереть лысину, – если же не вернется, то он и есть убийца.
– Что вы еще такое придумали?
– Реннел Торренс наконец раскололся. Он только что рассказал мне, что видел Лайонела Ситона приблизительно в два часа ночи. Тот крался мимо маслодельни.
– Вот это да! – Найджела это сообщение как громом поразило. – И вы ему верите?
– А с какой стати ему выдумывать? И если он это придумал, зачем ждал так долго?
И Блаунт изложил Найджелу улики против Лайонела Ситона.
Во-первых, он утверждал, что проспал всю грозу в ту роковую ночь, хотя в другую такую же ночь проснулся от довольно слабого крика Найджела о помощи; к тому же Торренс видел его возле маслодельни примерно во время убийства Освальда. Значит, Лайонел соврал. С какой целью он соврал? Хотел защитить себя или кого-нибудь другого? До этого момента существовало лишь весьма сомнительное, как полагал Блаунт, представление, что действия Лайонела могут объясняться желанием защитить отца. Но давайте представим, что все как раз наоборот! Вообразим на минуту, что Роберт видел – а он мог это видеть, потому что дважды в течение ночи проходил по двору, – что Лайонел ведет себя подозрительно. Возможно, он видел, как тот избавлялся от трупа. Не объясняется ли все последующее поведение Роберта – например, то, что он спрятал и кормил Финни Блэка, – стремлением скрыть вину сына?
Найджел согласился, что да, это возможно.
Второе. Самым простым объяснением «подвигов» Лайонела в старом амбаре является то, что он и в самом деле боялся, что Реннел Торренс может раскрыть какую-то разоблачающую его улику. Потому-то он и угрожал Реннелу револьвером – и нельзя сказать, что безуспешно, потому что Реннел ведь до этого утра держал язык за зубами. Конечно, это было безумством, отчаянным шагом. Но может быть, Лайонел к этому времени пришел в отчаяние, а возможно, он оказался достаточно умен, чтобы сообразить, что подобная демонстративная выходка, наоборот, отвлечет от него внимание, будет расценена как выходка донкихотствующего юнца, пытающегося своим телом прикрыть кого-то другого. Последующие действия Лайонела – дурацкая стычка с полицейским из-за велосипеда в Сомерсете, например, – должны были усилить первоначальное впечатление.
Третий и, возможно, самый сильный момент блаунтовской версии заключался в том, что из всех подозреваемых Лайонел больше всего подходил на роль убийцы с точки зрения физических данных. Он был молод, прошел специальную подготовку в воздушно-десантных войсках и знал, что такое безжалостная, не на жизнь, а на смерть борьба; а ведь только сильный, хитрый и не знающий жалости человек мог сделать то, что сделали с Освальдом Ситоном в ту страшную ночь. Трудно было представить себе тучного Торренса или хрупкого Роберта, не говоря уже о Джанет, режущими человека, который, конечно же, был начеку, а потом оттаскивающими тело убитого к реке и буксирующими его ниже по течению.
Четвертое – мотив. Этот пункт блаунтовской версии целиком и полностью зависел от того, знал ли Лайонел, что сделал десять лет назад Освальд с Марой. Сама Мара и Роберт утверждали, что Лайонелу об этом ничего не известно, но они могли и солгать, чтобы прикрыть Лайонела. Если же Лайонел все-таки знал об этом, у него был самый убедительный мотив – любовь к Маре и то, что он сам пережил из-за психологической травмы, которую нанес ей Освальд, не говоря уже о том, какую новую рану Освальд мог бы ей нанести, появись он еще раз на ее жизненном пути.
Пятое – возможность. Это был самый слабый пункт схемы Блаунта, как он благородно сообщил Найджелу. Предположить, что Лайонел наткнулся на Освальда в ту ночь до того, как тот успел встретиться с Робертом, означало бы поставить все в зависимость от самого невероятного совпадения.
– Не обязательно, – заметил Найджел.
– Если верить показаниям Роберта, Лайонел никак не мог знать, что Освальд приезжает в Плаш-Мидоу; он не мог даже знать, что тот вообще жив.
– Вы забываете о шариковой ручке Роберта. И о тонкой бумаге, на которой он писал письмо брату. На днях Пол Уиллингхэм сказал мне, что такие ручки оставляют видимый простым глазом след на лежащем снизу листе бумаги. Я потом поэкспериментировал и убедился, что он прав. Вполне допустимо, что Лайонел мог войти в кабинет отца вскоре после того, как Роберт написал это письмо, и прочитать оттиск письма в блокноте.
– Так вот что вы имели в виду! В таком случае убийство могло быть и умышленным. Во всяком случае, Лайонел мог ждать Освальда, чтобы выгнать его из Плаш-Мидоу. Но теперь мы переходим к следующей прорехе в моей версии. Как он мог заполучить бритву Освальда? И куда потом подевалась эта проклятая бритва? Мы самым тщательным образом, буквально сантиметр за сантиметром, обшарили весь дом, маслодельню, все постройки на территории усадьбы, амбар – и всюду искали ее. Зачем было убийце тратить столько усилий, чтобы ее спрятать? Ему достаточно было только стереть с нее свои отпечатки, и, поскольку это бритва Освальда, она была бы такой же уликой против преступника, как и против всех остальных англичан, вместе взятых.
– Пожалуйста, не спрашивайте меня об этом. У меня в голове нет ни одной мысли на этот счет. Но вернемся к вопросу о преднамеренности или, напротив, непреднамеренности преступления… – Тут Найджел как-то странно поглядел на Блаунта. – Впрочем, нет, лучше пока оставим этот вопрос. Давайте поговорим о поэзии Роберта Ситона. Я убежден, что в основе всего этого дела лежит его поэзия. Хорошо, вы выдвигаете предположение, что действия Роберта объясняются желанием защитить своего сына, о котором он знает или хотя бы подозревает, что тот убийца. Но ведь за время после убийства Роберт написал великое поэтическое произведение. Поэты могут быть довольно бессердечными, почти бесчеловечными, когда речь идет об их творчестве. Но я никак не могу представить себе, чтобы Роберт легко и весело писал свои вирши, зная, что его сын – убийца его родного брата; к тому же он любит своего сына, что немаловажно.
– Ну что же, может быть, и так. Но…
– Нет, погодите. Я собираюсь взорвать под вами мину, так что держитесь крепче. Это вариант вашей же собственной версии. Предположим, что Джанет, а не Лайонел, прочитала оттиск письма Роберта – это, кстати, более вероятно, поскольку обычно только Джанет разрешается заходить в его кабинет. Теперь она знает дату и примерное время приезда Освальда в Чиллингхэм и его появления в Плаш-Мидоу. Возможно, она задумала явиться незваным гостем на встречу между Освальдом и Робертом: Освальд не получит обратно свое состояние, если только она сможет как-то повлиять на этот вопрос. Но в час «Икс» Роберта не оказывается на месте – он, видите ли, вышел погулять. Джанет слышит, как открывается дверь во двор. Она сама нам об этом сказала. Но она не зовет мужа; она подозревает, что человек, вошедший в дом, это Освальд – и это оказывается Освальд! Что ей делать? Мне кажется, что инстинктивной реакцией на такую ситуацию было бы немедленное выдворение его из дома – ее дома. Под каким-то предлогом она уговаривает его пройти с ней через двор к маслодельне.
Блаунт шлепнул себя по лысине:
– Великий Боже, вот это да! Вы хотите сказать, что это был он?!
– Да, это был он, и Мара видела его , когда выглянула из окна в половине первого. То есть я хочу сказать, что это вполне мог быть Освальд. Я только что спрашивал об этом Мару, и она согласилась с моим предположением. Естественно, что тогда она не сомневалась, что это Роберт. Мужчину заслоняла Джанет, и Мара видела его только при единственной вспышке молнии; кстати, Роберт и Освальд приблизительно одной комплекции и лицом очень похожи. Это объяснило бы и то, почему будущий папаша видел Роберта на дороге в Плаш-Мидоу на четверть часа позже. И в таком случае…
– Боже мой, Стрейнджуэйз, я думаю, что вы попали в самую точку! – возбужденно воскликнул Блаунт. – Она запирает Освальда в маслодельне или просит его подождать там до прихода Роберта. Потом, может быть, она почувствовала к этому мерзавцу такое отвращение, что у нее не выдержали нервы. Она испугалась и бросилась за помощью. Но Роберта нет – он где-то гуляет. Поэтому ее естественным побуждением было побежать в комнату Лайонела, разбудить его и рассказать, что случилось. Лайонел встает и в одиночку идет к маслодельне. Может быть, он знает об Освальде и Маре, а может быть, и не знает. Освальд набрасывается на него с бритвой, но Лайонел вырывает ее – и перерезает Освальду горло. А что, все сходится! И это объясняет, почему Роберт мог спокойно писать свои стихи. Он не знал, что произошло в Плаш-Мидоу в его отсутствие. Лайонела прикрывает Джанет; это она убедила Роберта спрятать Финни Блэка. Да, это же объясняет все ее поведение – и, возможно, Роберт все это время думал, что Освальда убила Джанет, и это объясняет его поведение. Но это никак не сказалось на его поэме, потому что Джанет ему безразлична. Лайонела и Ванессу он любит, а она для него чужая.
– Значит, и вы это заметили?
– Это же написано у него на физиономии, да и у нее тоже.
– Ну, и что теперь?
– Подождем возвращения Лайонела. Если он не объявится, начнем поиски.
– Лайонел. Да. Возвращение блудного сына! – с неожиданным подъемом произнес Найджел. – Но вы ведь не сможете предъявить ему обвинение в убийстве.
– Пока нет. Согласен, для этого наших доказательств маловато. У него на одежде должны были бы быть пятна крови – ну, и прочие мелочи. Но мы с этим разберемся, как только возьмем его. Это самая убедительная версия, Стрейнджуэйз.
– О да, это прекрасная версия, – устало проговорил Найджел. – В теории…
В этот вечер ужин в Плаш-Мидоу проходил в мрачной, напряженной атмосфере. Она подействовала даже на Финни Блэка: он входил и выходил из комнаты, волоча ноги, как больная собака. Ванесса, по-видимому, с трудом запихнула в себя свою порцию курицы. После ужина, в гостиной, она вдруг подошла к отцу, который сидел, прикрыв глаза рукой, и совершенно взрослым, материнским жестом провела пальцами по его волосам.
– Я тебе спою, – сказала она. – Бедненький старый Саул. Давид споет ему. Жалко только, я не умею играть на арфе.
Она подошла к роялю и, аккомпанируя себе негнущимися пальцами, что удивительно подходило к ее чистому, тоненькому, ни разу не задрожавшему голоску, пропела «Королева выходит замуж» и «Лорд Рэндел, мой сын». Потом она спела «Не вернешься ль ты снова?». Джанет Ситон сидела с каменным лицом; сквозь пальцы Роберта текли слезы.
– Как же ты красиво пела, доченька, – проговорил он, когда она закончила. – Спасибо тебе. Это были любимые песенки твоей… это были мои любимые песенки.
– Я знаю, что ты хотел сказать, – выдохнула она ему в ухо, целуя на ночь.
Джанет сидела оцепеневшая, как чужой человек, случайно оказавшийся в этой комнате, с трудом сдерживая свои чувства. Она подставила Ванессе щеку, потом, через несколько секунд, как слепая, протянула ей руку – но за девочкой уже закрылась дверь.
– Сколько еще времени это протянется? – тут же спросил Роберт.
Найджел ответил:
– Я думаю, Лайонел скоро объявится.
– Лайонел? Но… что, полиция этого ждет? – хриплым тихим голосом спросила Джанет.
– Да.
– Неужели они всерьез восприняли его выходку? – удивился Роберт.
– Боюсь, что да. Это дело может обернуться очень серьезно. По-моему, его подозревают в соучастии. Или…
– Или что? – быстро спросила Джанет.
– Должен вам сказать, что его теперь подозревают и в самом убийстве.
– Господи! Но это же смешно! – На лице Роберта было растерянное, неуверенное выражение, как у глухого, который видит, что все смеются над шуткой, которую он не расслышал.
Джанет Ситон вдруг тяжело вздохнула, резко поднялась и, сопровождаемая звяканьем ключей на поясе, стремительно вышла из комнаты.
– Мне больше не следует у вас оставаться, – сказал Найджел. – Я ставлю вас в неловкое положение.
Роберт Ситон смотрел на него так пронзительно, что Найджелу было трудно выдержать его взгляд. Казалось, с глаз поэта спала последняя пелена.
– Вы знаете, кто убил моего брата? – спросил он, продолжая смотреть на Найджела с той же силой во взгляде.
– Да, думаю, теперь я знаю все.
– Хорошо, не уезжайте пока. Останьтесь у нас еще немного, помогите нам… помогите нам пережить все это. Вы это сделаете, дорогой друг?
Найджелу не пришлось долго ждать. В следующие день и ночь события развивались с такой быстротой и напряженностью, каких ему еще не приходилось испытывать и о которых он впоследствии не мог вспоминать без боли и содрогания.
За завтраком стало известно из газет, что по делу Ферри-Лейси вот-вот будет произведен арест. Роберт спокойно передал «Ньюс кроникал» Джанет, отчеркнув ногтем абзац. Потом взглянул на Найджела, и тот сейчас же поднялся из-за стола и позвонил в гостиницу в Хинтон-Лейси. Хозяин послал кого-то из детей за Полом Уиллингхэмом.
– Тебя еще не посадили, Пол? – осведомился Найджел.
– Почему-то нет. Боюсь, у меня будут неприятности из-за Мары. Вчера мне досталось от суперинтенданта за, как он выразился, «укрывательство». Но я упорно стоял на своем, вернее, на том, что мне сказала Мара…
– Ладно, все это чепуха. Теперь тебе придется укрывать еще одну женщину. Я посылаю Ванессу, чтобы она провела у тебя несколько ночей.
– Ох ты, значит, такие дела? Жаль. Настоящее проклятие! Я приглашу свою младшую сестру Присциллу, чтобы девочке не было скучно.
Через полчаса совершенно подавленная Ванесса сидела рядом с Найджелом в машине Ситонов. Сначала она никак не соглашалась уехать, но отец ласково уговорил ее: в доме будет полно полицейских, и день или два ей незачем путаться у них под ногами.
– Пока, милая, – сказал он перед тем, как машина тронулась. – Скоро увидимся. Будь хорошей девочкой и не загоняй до смерти лошадок Пола. – Роберт говорил веселым, самым прозаическим тоном. Вспоминая потом эту сцену, Найджел понимал, что в жизни не видел ничего более героического.
– Это все неправильно! – воскликнула Ванесса, когда машина покатила по дорожке от дома. – Это все неправильно. Я знаю, что здесь что-то не так! – Больше она не проронила ни слова до самой фермы Пола Уиллингхэма.
По возвращении Найджела встретил Роберт Ситон и подал ему телеграмму.
В ней говорилось: «Ждите меня сегодня вечером около одиннадцати Лайонел».
– Только что принесли, – пояснил Роберт. – Наверное, нужно сообщить вашему суперинтенданту?
– Думаю, что он уже знает. Они следят за всей корреспонденцией Плаш-Мидоу.
– Тогда ладно. Надеюсь, Ванесса не слишком переживала?
– С ней все будет в порядке.
– Хорошо. Я уверен, что у нее все будет хорошо. А сейчас, с вашего позволения, мне нужно кое-что написать. – Поэт быстро поднялся к себе.
Найджел ужасно нервничал. Он бесцельно слонялся по изящно обставленным комнатам, разглядывая от нечего делать их сверкающие, блистающие, мерцающие сокровища, радующие глаз удивительными красками и пропорциями; но на все эти вещи, мерещилось ему, были уже навешаны бирки, и вот-вот раздастся стук молотка аукциониста. Плаш-Мидоу казался ему домом, от которого уже отлетела душа и осталось только ее подобие – остов, которому суждено очень скоро разлететься на тысячу искрящихся осколков, и это впечатление было последней и, наверное, самой близкой к правде иллюзией из всех, какими Плаш-Мидоу околдовывал его.
Оставаться в доме стало невыносимо; Найджел вышел в сад. Но и здесь уже лежала тень, таинственная и неотвратимая, как изменения на лице умирающего человека. Огромный каштан стоял посреди двора, как мираж; часы последних оставшихся роз были сочтены.
Крепко сбитая фигура Блаунта на подъездной аллее походила на призрак, обреченный вечно спешить и все же опаздывать к моменту истины.
– У этого мальчишки, скажу я вам, крепкие нервы, – первым делом сообщил он Найджелу. – Знаете, он прислал телеграмму с сообщением, что вернется около одиннадцати.
– Да. Его отец показал ее мне.
– Показал? Не может быть! – Блаунт вытер лоб. – Я просто не понимаю этих людей, Стрейнджуэйз. Позволю себе признаться, это местечко действует мне на нервы.
Суперинтендант свирепо взирал на Плаш-Мидоу, словно тот был орхидеей-людоедкой и уже откусил от него кусочек.
– Мы не будем ему мешать, пусть приезжает, – добавил он. – Но отсюда он уже не выйдет…
Лайонел оказался исключительно пунктуальным. Ровно в одиннадцать вечера Найджел услышал шум поворачивающей на подъездную аллею машины. Он знал, что у ворот прячется полицейский, еще один у каштана, третий в тени старого амбара. Инспектор Гейтс выбрал себе место в прихожей, у выхода во двор. Блаунт устроился на лестнице, между лестничной площадкой и кабинетом Роберта Ситона; из-под дверей кабинета пробивался свет. Трое полицейских были вооружены, так как, насколько было известно, у Лайонела все еще имелся «маузер».
В следующую минуту произошло то, чего никто не ожидал. По лестнице, весело насвистывая, поднялся Лайонел.
– Отец! – позвал он. – Ты где? А, привет, суперинтендант!
– Лайонел Ситон, я должен арестовать вас по обвинению в незаконном владении огнестрельным оружием и…
– Э, бросьте вы эту чушь! Возьмите его, зачем он мне.
Через приоткрытую дверь своей комнаты Найджел видел, как молодой человек вежливо вручил «маузер» Блаунту. У Лайонела начала отрастать пышная бородка, одежда на нем была мятая и пыльная, и от него веяло таким здоровьем, что он мог служить живой рекламой жизни на свежем воздухе.
– Значит, вы нашли убийцу? – спросил он. – Или это сообщение об аресте – очередная липа?
– Вы понимаете, что вы арестованы? – сурово перебил его Блаунт. – Если вы хотите сделать заявление…
– Ну да, конечно, я признаюсь во всех своих преступлениях. Вы услышите все до последней мелочи. Но сначала мне нужно переговорить с отцом. Вы, конечно, не будете возражать?
На мгновение замешкавшись, Блаунт ответил:
– О-очень хорошо. Но в моем присутствии.
– Но послушайте, дорогой мой суперинтендант, – с обезоруживающим обаянием настаивал Лайонел. – Не мог бы я все-таки поговорить с ним наедине? Вы можете постоять у дверей в коридоре. Наверняка ведь дом окружен вашими людьми, так что у меня нет ни малейшей возможности сбежать. Можете обыскать меня, если угодно. У меня больше нет ни револьверов, ни ядов, ни острых ножей, ни еще чего-нибудь в этом роде.
– Вы можете поговорить с отцом в моем присутствии, – флегматично повторил Блаунт.
– Послушайте, вы предъявляете мне обвинение в убийстве этого мерзавца, моего дяди, так ведь?
– В настоящее время нет.
– В таком случае, – продолжал Лайонел с неотразимым терпением, – если я не опасный убийца, к чему столько разговоров по поводу того, чтобы я сказал моему старому папочке пару слов наедине?
– Я отказываюсь обсуждать этот вопрос.
– Ну, что делать… – Огорченный голос Лайонела до смешного походил на голос его отца. Молодой человек стоял с безвольно повисшими руками; переминаясь с ноги на ногу, он зацепил носком ботинка угол ковра. – Прошу прощения, – медленно проговорил он и тут же быстро добавил: – И за это тоже. – И его кулак врезался Блаунту в скулу, отчего тот отлетел в сторону.
Найджел не успел даже двинуться с места, как молодой человек проскочил по коридору в кабинет отца. Найджел позвал Гейтса, который тут же, громко топая, взбежал по лестнице. Вдвоем они нажали на дверь кабинета – она была заперта изнутри. Инспектор хотел засвистеть, позвать людей на подмогу, но Найджел остановил его:
– Нет, не нужно. Пусть следят за окном кабинета. Он может снова попробовать выпрыгнуть. И приглядите за его машиной.
Инспектор вбежал в спальню, окна которой выходили во двор. Найджел слышал, как он свистел и отдавал приказания. Стрейнджуэйз повернулся к Блаунту, который уже стоял на четвереньках и тряс головой, чтобы прийти в себя. Помогая Блаунту подняться, Найджел заметил, что дверь кабинета открывается, и приготовился было по мере сил принять на себя натиск Лайонела Ситона, – но из кабинета вышел Роберт. Найджел рванулся мимо него в комнату – там было пусто, окно было распахнуто настежь.
– Этот дурачок выпрыгнул, – фыркнул у него за спиной Роберт.
Лучи двух электрических фонарей скрестились на Лайонеле, неподвижно стоявшем на траве под окном. В следующее мгновение он, как стрела, выпущенная из лука, кинулся бежать. Раздались крики, громко выругался полицейский, которому не удалось перехватить беглеца, и вот молодой человек уже скрылся за каштаном, и Найджел больше его не видел.
Пока Найджел спускался по лестнице и выходил во двор, погоня там развернулась вовсю. Лучи фонарей дрожали в ночи, будто усики над головой какого-то мечущегося по двору насекомого; свет двигался в сторону фруктового сада – по-видимому, Лайонел не стал пытаться добраться до своей машины. Вернувшись в дом, Найджел услышал, что Блаунт рвет и мечет у телефона: местная телефонная станция до безобразия долго не отвечала на вызовы.
– Думаю, он направляется в Фоксхолвуд, – сказал Найджел. – Вся полиция графства гоняется за ним по саду.
– Я поеду на своей машине к дальнему краю леса и отрежу ему дорогу, как только сумею дозвониться. Бауэр ждет меня в машине. А вы присмотрите за делами здесь, ладно? Алло, коммутатор? Соедините меня, пожалуйста, с полицейским участком в Редкоте, да поживее, милочка!
Задумавшись, Найджел снова пошел наверх, к кабинету Роберта. Там он застал Джанет. Полностью одетая, она стояла у письменного стола мужа.
– Это для вас. Но я вскрыла, – сказала она безразличным тоном и протянула ему несколько листочков бумаги.
Вот что прочитал Найджел:
Дорогой Найджел Стрейнджуэйз! Пожалуйста, передайте это полиции. Я не знаю, существует ли специальная форма для признания в преступлении, но, несомненно, оно должно быть полностью обосновано, поэтому я постараюсь ничего не забыть.
Я убил Освальда Ситона… Найджел услышал, как от дома отъехала машина. Блаунт действовал быстро. Он продолжал читать: …и больше никто не участвовал ни в самом убийстве, ни в сокрытии следов преступления. Мотив у меня был самый простой. В пору моей молодости я перенес муки страшной нищеты и унижений, которые убили мою первую жену и серьезно помешали развитию моего поэтического творчества. Получив письмо Освальда и осознав, к своему ужасу, что он, законный хозяин моей собственности, вовсе не мертв, как я всегда считал, я пришел в отчаяние. Я знал, что в моем возрасте мне больше не вынести всех ужасов бедности; мне была невыносима мысль, что Джанет, Лайонел и Ванесса будут жить в нищете, но боюсь, что больше всего (поэты исключительно эгоцентричные существа) я страшился снова оказаться в условиях, которые были бы губительны для моей поэзии, снова стать загнанной до полусмерти рабочей лошадкой, вечно голодным и невыспавшимся литературным поденщиком. Эта мысль была для меня невыносима. Таким образом, если уж мне суждено оказаться на скамье подсудимых, рядом со мной должен стоять мой сообщник – моя полновластная хозяйка, моя Муза.
Чтение настолько захватило Найджела, что он лишь краешком сознания отметил про себя, что внизу завелась и уехала еще одна машина.
Вы помните, – читал он дальше, –
наш разговор в июне о «точке взрыва»? Моя точка взрыва, как я обнаружил, замедленного действия. Когда я ответил на письмо Освальда, у меня мелькнула мысль об убийстве, но только вскользь, в виде мимолетной фантазии, не больше. Я планировал, что он приедет сюда и мы спокойно все обговорим, найдем приемлемый для всех компромисс, по которому, взамен возвращенного без лишних слов состояния и в уплату за молчание о происшествии с Марой, я получу от него приличный доход. Я требовал от него соблюдать осторожность и действовать втайне: а) потому что считал, что Джанет надо будет поставить, так сказать, перед свершившимся фактом, и б) потому что в глубине моего сознания все же затаилась мысль, что если Освальд не пойдет на сделку, с ним придется разделаться. Той ночью, когда я ждал его, мне никак не удавалось отправить Джанет пораньше спать. Поэтому я решил пойти и встретить брата на полдороге. Как я вам уже говорил, мне даже не пришло в голову, что он решит пойти через лес. Я ждал его на окраине деревни (это тогда, когда я сказал вам, что прятался от дождя) довольно долгое время после того, как он должен был пройти, предполагая, что, может быть, его поезд опоздал.
Когда без четверти час я вернулся домой, Джанет, страшно взволнованная, поджидала меня внизу. Она сказали, что минут за пятнадцать до моего прихода появился Освальд и что она не позволила ему остаться в доме, но согласилась спрятать пока в маслодельне. Именно его, а не меня Мара видела с Джанет, когда они переходили двор в половине первого. Джанет зажгла фонарь и дала его Освальду, потому что если бы он включил в маслодельне электричество, Торренсы могли бы забеспокоиться и пойти проверять, что там такое. Когда они подошли к маслодельне, Джанет втолкнула его внутрь и заперла за ним дверь, так как очень боялась, как бы он не вернулся в дом. Здесь Найджел, оторвавшись от чтения, заметил, что миссис Ситон уже нет в комнате. Он опять склонился над признанием Роберта.
Джанет все это подтвердит. В тот момент мне стало ясно, что она страшно обижена на меня – и вполне справедливо – за то, что я пригласил Освальда сюда (он, между прочим, успел сказать ей, что находится здесь по моей инициативе). Мы с Джанет поговорили минут десять. Потом она вдруг вспомнила о Финни, обнаружила, что его нет в комнате, и мы отправились его искать. Потом я отослал ее обратно домой, забрал ключ от маслодельни и пошел к Освальду. Когда я вошел в маслодельню, мною двигало прежде всего обыкновенное любопытство. Что случилось с Освальдом? Как ему удалось остаться в живых, когда все мы считали его мертвым? Как он выглядит после этих десяти лет? Идя к маслодельне, я не думал об убийстве. Конечно, просидев под замком целых полчаса, бедняга был вне себя. Я пробовал урезонить его, попытался предложить ему договориться, даже пригрозил, что расскажу о происшествии с Марой. Ничего не помогало. Он просто сидел, поджав ноги, в углу возле фонаря и злобно насмехался надо мной. Освальд прекрасно понимал, что я у него в руках, и не намерен был заниматься благотворительностью после всего, чего натерпелся за границей.
Меня охватило отчаяние. Потом он сказал о моей жене нечто такое, чего я не мог снести. Это и была точка взрыва. Впервые в жизни во мне с неизъяснимой силой вспыхнула ненависть. Я накинулся на брата и нанес ему сильный удар в лицо. Он упал навзничь, и из кармана макинтоша выпал какой-то предмет, громко звякнув о пол. Освальд потянулся к нему, но я его опередил; это была бритва. Прежде чем он успел броситься на меня, я резанул его по горлу. В тот момент я испытывал состояние настоящего экстаза, прилив слепой, всепоглощающей, мучительной радости. Потом все прошло, и у моих ног лежал умирающий брат.
Далее я действовал как во сне, движимый какой-то непреодолимой силой. Я делал все так, будто каждая деталь была заранее продумана и тщательно разработана. Это было поразительно. Ловкое, хладнокровное существо (мое второе «я»?) руководило мною, нашептывая мне на ухо, что если разбить лицо Освальда, изменив его до неузнаваемости, то не останется ничего, что могло бы связать убитого со мной и Плаш-Мидоу. Однако я решил этого не делать. Теперь Освальд был уже несомненно мертв, и я отрезал его голову, снял с него всю одежду, надел на тело макинтош и застегнул его. Потом я взял из дома ключ от фамильного склепа Лейси и плетеную сумку для головы; должен сказать, что в такие моменты угрызения совести, оказывается, проявляются весьма своеобразно: я испытывал непреодолимое отвращение при мысли, что придется тащить ее за волосы.
Затем (с помощью моего второго «я», которое придало мне сверхъестественную силу) я поднял труп, оттащил его к реке, проплыл с ним некоторое расстояние вниз по течению и пустил тело по волнам. Это не был мой брат, это был пакет с испорченным мясом. Бритву я бросил там же в реку. Следует добавить, что прежде чем приступить ко всему этому, я разделся догола, чтобы не запачкать свою одежду в крови – к счастью, кровь, брызнувшая фонтаном, когда я полоснул его по шее, в меня не попала. Я сложил всю одежду в одну стопку: свою вниз, его сверху, – вот почему Финни видел только одну кучу одежды. Однако когда я вернулся назад в маслодельню, головы уже не было, – я не мог запереть за собой дверь, поскольку боялся при этом уронить тело. Я намеревался захоронить голову вместе с одеждой Освальда либо в склепе Лейси, либо где-нибудь в саду, надеясь, что маленькая ямка не привлечет внимания. Когда я обнаружил, что голова пропала, мне стало дурно. Но потом я подумал, что ее скорее всего взял Финни Блэк – ничего другого мне просто не приходило в голову, – поэтому я продолжал действовать по плану: вымыл из шланга маслодельню, потом оделся и отнес одежду Освальда в склеп.
Все это, начиная с момента, когда я в первый раз вошел в маслодельню поговорить с Освальдом, заняло немногим больше часа. Вернувшись в дом, я увидел, что Джанет лежит в постели, но не спит. Я сказал ей, что все это время мы с Освальдом обсуждали наши дела и в конце концов я попросил его уехать, пообещав, что буду ежегодно выплачивать ему определенную сумму, за что он должен оставить нас в покое. Мне показалось, что мой рассказ несколько успокоил ее. Мы вышли посмотреть, не вернулся ли Финни, и он почти в ту же минуту появился – было чуть больше двух часов.
Я не хотел бы, чтобы у полиции остались какие-либо сомнения в том, что я действовал в одиночку и никто больше во всем этом не участвовал. У меня есть основания считать, что в какой-то момент Лайонел проснулся и вышел из дома – может быть, он видел, как я возвращался из церкви. Что подумала Джанет после того, как было найдено тело, я не знаю. Мне не хотелось посвящать ее в свою тайну, хотя позже я использовал ее как слепое орудие, когда мне понадобилось выяснить, действительно ли это Финни взял голову. Прошу Джанет простить меня за это. Но ни она, ни Лайонел не могут считаться соучастниками моего преступления: они абсолютно ничего не знали. Из коридора донеслись торопливые шаги, и в кабинет вошла Джанет. На ее сером от усталости лице была написана озабоченность.
– Роберт не заходил? Не могу его нигде найти, – сказала она.
– Позвольте, я только закончу читать, – ответил Найджел и вернулся к письму.
Мне противна мысль о суде. Поэтому, если Лайонел все-таки появится сегодня вечером и обстоятельства позволят мне, я постараюсь незаметно уйти. Хочу умереть там, где похоронено мое сердце. Маленькая Ванесса очень привязана к вам; возможно, вы сумеете помочь ей пережить это трудное время. Я не колеблюсь, обращаясь к вам с этой последней просьбой.
А теперь – помните эту цитату? – «час пробил… Я должен уйти. Пора расставаться с вами, ласточки, с колодцем, с тобою, сад, и с вами, розы. О мои дорогие!..» Ну что ж, я ухожу. Прощайте.
Роберт Ситон. Быстро пробежав глазами последние слова, Найджел скомкал письмо и сунул его в карман. Выражение нерешительности мелькнуло на его лице и тут же пропало.
– Что вы сказали? Его нет в доме?
Джанет покачала головой.
– Нужно найти его. Вы понимаете, что…
– Нет! – с горячностью крикнула Джанет. – Неужели нельзя наконец оставить его в покое? – Она с такой необыкновенной для женщины силой вцепилась в руку Найджела, что он с трудом освободился и побежал по лестнице вниз.
Машина, на которой приехал Лайонел, все еще стояла во дворе, у дверей дома. Найджел остановился, не зная, как поступить, потом побежал через двор к гаражу. Двери гаража были распахнуты; машины Ситонов не было.
Когда он вернулся, Джанет стояла у входа в дом; лицо у нее было отрешенное, мертвое, как у лунатика.
– Вы его не остановите! – проговорила она словно во сне. – Вы его не остановите!
Найджел взял ее за плечи и хорошенько потряс.
– Скажите мне, где похоронена его первая жена? Ну говорите же!
– Из аптечки пропало снотворное. Вся упаковка. Что вы сказали?
– Я спросил, где похоронена его первая жена.
Ее лицо исказилось, словно в судороге, и тут же снова окаменело.
– Не скажу.
– В таком случае мне придется спросить у Ванессы, – бросил Найджел, усаживаясь в машину Лайонела.
– Нет! Нет, я поеду с вами. Подождите, только надену пальто.
Найджелу показалось, что прошла целая вечность, пока она вернулась со своей сумкой.
– Это деревня в пяти милях за Редкотом, – объяснила она. – Там, у церковной ограды. Она там родилась. Грейт-Хэммерсли.
Они промчались по ночной дороге до Хинтон-Лейси, пересекли Темзу в двух милях выше по течению и, проехав через Редкот, запутались в кривых улочках пригорода.
– Не помню, – неуверенно проговорила Джанет. – Прошло столько времени…
Найджел остановился в ближайшей деревне и забарабанил в дверь первого же дома. Сонный недовольный голос объяснил, как проехать в Грейт-Хэммерсли.
В миле от деревни мотор зачихал, автомобиль дернулся и замер. Найджел пошарил в машине и нашел электрический фонарик, а в боковом кармашке на двери – карту. Бензобак был пуст.
– Слава тебе Господи! – с облегчением выдохнула Джанет.
– Придется мне пойти пешком. Вы можете подождать в машине, пока я вернусь с подмогой?
– Нет, я пойду с вами.
Они поспешили дальше, благо луна освещала им путь бледно-голубым светом. Дорога, казалось, состояла из одних развилок и дорожных знаков. Идти оставалось еще целых четыре мили. У Найджела был выбор: можно было сделать крюк в две мили, зайти в другую деревушку и попытаться достать там машину или галлон бензина – или продолжить путь до Грейт-Хэммерсли. Но кто знает, найдется ли там машина и бензин? Найджел выбрал второй вариант.
Первое время Джанет шла с ним рядом, не отставая ни на шаг, как мужчина. Через некоторое время, когда начало сказываться нервное напряжение, шаги ее замедлились. Найджел на минутку остановился, чтобы сориентироваться по карте.
– Я вас умоляю! – хрипло прошептала Джанет. – Ну почему вы не хотите дать ему спокойно умереть?
Больше она не произнесла ни слова, пока они не достигли первых домов Грейт-Хэммерсли и не увидели приземистую церковную колокольню, сонно белевшую в бледном лунном свете.
Тогда Джанет проговорила:
– Его ведь может здесь и не быть. Вы уверены, что он имел в виду именно это?
– Мы это скоро узнаем.
– Я не вижу его автомобиля…
– Он не стал бы заезжать в деревню.
Они говорили шепотом, словно при покойнике. Душистая высокая трава церковного кладбища шелестела под их быстрыми шагами, словно вторя их шепоту, и, словно случайные слезинки, разбрасывала на их пути алмазики росы.
«Нужно было позвонить врачу и попросить его встретиться с нами здесь, – подумал Найджел. – Вечно я все делаю не так. Хотя, возможно, оно и к лучшему».
И тут луч его фонарика упал на фигуру Роберта. Поэт лежал лицом вниз на могильном холмике под старым тисом, протянув руки к камню в изголовье могилы, надпись на котором гласила, что здесь покоится Дейзи, возлюбленная жена Роберта Ситона. Найджел перевернул Роберта на спину. На лице поэта застыла чуть заметная улыбка, щеки были холодными от росы; тело еще не остыло, но сердце уже остановилось. Найджел поискал пульс, но сомнений не было.
– Он умер? – спросила Джанет с другого края могилы.
– Думаю, да. Но нам немедленно нужен врач. Пожалуйста, миссис Ситон, сходите в деревню и найдите телефон.
Вернувшись через несколько минут, она неловко опустилась на колени у края могилы и потрогала щеку мужа.
– Я тоже его любила. Честное слово, я любила его! – Она пробормотала эти слова невнятно, почти жалобно. Потом вдруг хрипло выдохнула: – У меня на руке кровь!
– Это всего лишь ягодка тиса. Вы, наверное, раздавили ее, когда вставали на колени, – сказал Найджел. – Но ваши руки действительно в крови.
– Мои руки… Что вы хотите этим сказать? Почему вы так смотрите на меня?
– Я уничтожил признание вашего мужа. Пока вы ходили за пальто. Вас так долго не было.
Джанет Ситон, все еще стоя на коленях, уставилась на него безумными глазами.
– Вы уничтожили его? Нет, вы с ума сошли! – В ее голосе клокотала бессильная ярость. – Я вам не верю!
– Я уничтожил его, потому что в нем все неправда, – невозмутимо ответил Найджел. – И вы это прекрасно знаете, потому что вы сами убили Освальда Ситона.
