Родственники собрались в комнате напротив – в гостиной Филиды. Их пригнало сюда желание держаться вместе, чтобы не оказаться разделенными, – примитивный стадный инстинкт. На сей раз никто не садился. Марк, опираясь на каминную полку и повернувшись к остальным боком, смотрел в огонь. Дики по–прежнему крутил бечевку. В комнате стояла жуткая тишина, которую никто не нарушал, потому что не хотел первым выражать общую мысль. Даже Альберт утратил дар речи – вероятно, в первый и последний раз в жизни, – и этого оказалось достаточно, чтобы остальные тоже молчали. Последним зайдя в комнату, он стоял, словно позируя для фотографии в семейный альбом, – напряженная поза, застывший взгляд в попытке притвориться непринужденным.

Внезапно к присутствующим обратилась Бренда. Она просто и откровенно заявила:

— Хотела бы я знать, что сейчас говорит тетя Грейс.

Брат, нахмурившись, повернулся к ней:

— Она скажет то, о чем мы условились. С какой стати ей говорить что-то другое?

Альберт Пирсон подошел чуть ближе:

— Очень жаль, что у нас было мало времени и мы не смогли все как следует обсудить. Доктор Фриз заявил, что это точно не несчастный случай. Когда полицейские выяснили у Лейна, что вечеринка закончилась рано, у них, несомненно, появились вопросы. Конечно, мы не станем говорить неправду, но не хотим и неприятностей.

Бренда спросила:

— А как насчет Ирен и Лидии? Вдруг инспектор поедет говорить с ними? Может, лучше позвонить им и предупредить, чтобы помалкивали?

— Нет! – отрезал Фрэнк Амброз.

— А я бы позвонила.

Он пояснил:

— Слишком рискованно. И потом, телефон не работает. По крайней мере вчера не работал.

Бренда ссутулилась.

— Тогда, держу пари, они все выдадут.

— У Лидии хватит здравого смысла, – заметил Дики.

Бренда язвительно рассмеялась:

— Зато у Ирен его нет!

Фрэнк Амброз негромко приказал:

— Придержи язык.

Элиот Рэй, предчувствуя неизбежную беду, осмотрел комнату – хорошенькую гостиную в пастельных тонах, которую он ненавидел, поскольку здесь все обустроила Грейс Парадайн. В комнате господствовали ее вкус и представления о том, как должна выглядеть комната молодой девушки, – светло–гороховые стены, немного лилового, немного розового, чуть–чуть фиолетового и обилие голубого. Он подумал: «Мы откусили больше, чем в силах проглотить. Если инспектор допросит всех десятерых поодиночке, кто-нибудь да проболтается».

Филида положила руку на плечо мужа и проговорила так, чтобы слышал только он:

— Элиот, я не умею лгать. Боюсь, я просто не смогу.

Он сердито взглянул на нее:

— Ах, не сможешь?

Она покачала головой:

— Почему нельзя просто сказать правду?

Элиот накрыл руку Филиды своей и ответил почти неслышно, но с явно ощутимым гневом:

— Ты не скажешь, что ходила в кабинет. Понятно?

— Не скажу, если инспектор не спросит.

— Он не спросит. С какой стати?

— Не знаю… может и спросить.

— Тогда ты ответишь «нет».

Филида снова покачала головой:

— Не могу, Элиот. Ей–богу, не могу.

Он сжал пальцы до хруста.

— Не будь дурой, Фил!

Она поморщилась:

— Мне больно! – И в ответ услышала:

— Хотел бы я свернуть тебе шею.

Элиот не ожидал, что Филида взглянет на него с улыбкой. Что поделаешь, если человек так на тебя смотрит? И с какой стати она улыбается – ведь он только что назвал ее дурой и пригрозил свернуть шею? Элиот быстро отпустил руку, когда Бренда повторила:

— Хотела бы я послушать, что говорит тетя Грейс.

Инспектор Вайнер, закончив беседу с мисс Парадайн, обдумывал, кого бы опросить следующим. Он не собирался отпускать хозяйку дома к прочим членам семьи и потому, позвав сержанта Мэннерса, сказал, что мисс Парадайн любезно согласилась дать показания. Даже без предварительных инструкций можно было не сомневаться, что процесс отнимет чертовски много времени, поскольку Мэннерс писал медленно, старательно занося в протокол любую мелочь. Те, кто пытался его поторопить, получали отпор и выходили из стычки изрядно потрепанными.

В намерения инспектора входило выбрать очередного собеседника и пройти в кабинет. Но он едва успел сделать несколько шагов по коридору, как услышал в зале голоса. Посмотрев через балюстраду, инспектор устремился вниз. Миновав последний пролет, он встретил миссис Фрэнк Амброз с сестрой, поднимавшихся наверх. Обе дамы попытались изобразить траур: миссис Амброз приехала в шубе и маленьком черном тюрбане, а мисс Пеннингтон – в сером твидовом костюме с белым шарфом и без шляпки. Инспектор остановил женщин, преградив им дорогу.

— Доброе утро, миссис Амброз. Очень жаль, что меня привел сюда столь прискорбный повод, но не могли бы вы уделить мне несколько минут? Я выслушаю ваши показания, и вы будете свободны.

Глаза Ирен широко распахнулись.

— Мои показания?

— Да, миссис Амброз. Поскольку мы имеем дело с внезапной смертью, я предпочел бы побеседовать со всеми, кто ужинал здесь вчера вечером. Если не возражаете, пройдемте в кабинет. Я задержу вас не более чем на несколько минут.

Ирен открыла и вновь закрыла рот. Лидия, стоя двумя ступеньками выше, смотрела на сестру. Она была бледна и совершенно не накрашена. Без косметики она казалась маленькой и ничем не примечательной. Эта мысль возникла в голове инспектора, но тут же исчезла, едва он встретил хладнокровный взгляд серо–зеленых глаз. Лидии хватало ума и смелости. А вот от мисс Пеннингтон он едва ли смог бы добиться многого. Инспектор повернулся к Ирен, которая стояла с приоткрытым ртом, и подумал, что правильно наметил жертву. Он намеревался отвести ее в кабинет, прежде чем кто-нибудь успеет внушить ей, что говорить.

Вдогонку прозвучал голос Лидии:

— А со мной вы не хотите поговорить?

Инспектор с большим удовольствием ответил:

— Не сейчас, спасибо, мисс Пеннингтон.