Глава третья

Лал устала и села в кресло возле двери, наблюдая, как Брайди устанавливает свой аппарат. Роуз Пейджет, знавшая о китайском искусстве примерно столько же, сколько о методах Брайди, стояла возле него. Красота и таинственность окружающего, халаты и оружие, носимые на церемониях тысячелетней давности, значили для нее не больше, чем маскарадные костюмы в магазине Селфриджа. Роуз не сводила взгляда с Брайди, и я увидел в глазах Лал странное выражение, словно она тоже находила гораздо больше ценности в живых людях, чем в старинных, вызывающих благоговение вещах.

Она поймала мой взгляд, когда Фэнни пошла посмотреть, чем занят Брайди.

– Я замерзла, – пожаловалась она. – Нам не нужно оставаться здесь. Чай, наверное, готов.

Она открыла дверь галереи, и я вышел следом за ней. Остальные даже не взглянули в нашу сторону. Грэм все пытался заработать тысячу фунтов. Фэнни и Роуз наблюдали за Брайди. Паркинсон внизу занимался повседневными секретарскими делами. Чуть поколебавшись, я закрыл дверь, и мы с Лал стали спускаться по лестнице.

Она не скрывала своего настроения. Просто кипела от злости.

– Ну и мерзавка! – воскликнула Лал. – Это отвратительно. Он, конечно же, нужен ей. Роуз Пейджет для нее ничто.

– Брайди тоже, – заметил я.

Лал стремительно повернулась и схватила меня за руку.

– Ты прав, Саймон. Совершенно прав. Она хочет поймать в свои сети Сэмми, всегда хотела. Как же, будет Фэнни постоянно интересоваться небогатым человеком! Кроме того, Брайди честен, а для нее это слово ненавистно. Она будет торчать наверху, провоцировать Сэмми говорить о своих сокровищах, пока все не уйдут, и они останутся вдвоем. Этой молодой особе нужно действовать очень поспешно. Знает, что когда мы вернемся в Лондон, она не сможет встретиться с Сэмми под его крышей.

Я понимал: доводы, уговоры, смех сейчас бессильны. Нужно ждать, когда Лал успокоится. Я попытался завести легкую беседу, когда мы вошли в большой холл, где никакое освещение не могло рассеять атмосферу подавленности. Там было множество углов, где люди могли бы прятаться, и массивная красивая антикварная мебель заслоняла свисающие с потолка люстры.

Стараясь отвлечь Лал от мужа и Фэнни, я заговорил о стоявшей у стены старой монашеской скамье с высокой спинкой. Она была сильно опалена огнем и исцарапана, но резьба на ней была превосходной.

– Старые монастыри существовали не напрасно! – воскликнул я. – Они представляли собой кладезь мастерства и образовательные центры. Ты видела когда-нибудь что-либо более красивое, чем эта панель?

– Да не пытайся ты копировать Сэмми, – раздраженно поморщилась Лал. – Это просто старая скамья. Она не становится ценнее из-за того, что на ней когда-то сидели паршивые монахи. Сэмми считает ее антиквариатом и возмущается, что я не понимаю этого. Вот чем Фэнни восхищает его. Она всегда знает, что сказать ему о вещах, которые он покупает. Дело в том, – она оглядела величественные пропорции холла, которые, вполне естественно, принижали людей, сидевших у камина, – что, выходя замуж, я не собиралась обставлять свой дом подержанными вещами из магазина.

Я засмеялся; удержаться было свыше моих сил. Лал постоянно употребляла это принижающее выражение о месте, куда американцы мчались, едва сойдя с судна, в надежде приобрести антикварную вещь, которая без всякого ярлыка была подлинной.

– Ну а чем еще это может быть? – усмехнулась Лал. – Да, Бенсон, мы будем пить чай. Остальные, наблюдая за этим молодым человеком, говорят ерунду. Они выбьют его из колеи.

– Сомневаюсь, что кто-нибудь способен это сделать, – сухо заметил я.

– Тогда сделают еще более тщеславным. Все они просто невыносимые.

К счастью, появился Паркинсон, и Лал сразу же обратилась к нему:

– Руперт, позови всех вниз. Они разгуливают по галерее, будто это один из тех храмов, где сорок раз пробормочешь молитву и избавишь себя от сорока лет чистилища. Сэмми помешан на этом.

– Сейчас позову, – кивнул Паркинсон, державший в руках бумаги. – Только положу письма на подпись мистеру Рубинштейну.

Он вошел в библиотеку, а Лал вновь принялась обсуждать Фэнни:

– Она здесь лишь для того, чтобы шпионить. Знаешь, я не удивлюсь, если в Скотленд-Ярде есть отпечатки ее пальцев.

– Ты могла бы признать за ней кое-какой ум, – произнес я, и Лал, к моему удивлению, побледнела.

– Ты имеешь в виду, она слишком умна, чтобы попасться?

– Попадаются только неловкие, – напомнил я.

Внезапно мне представилась Фэнни, прячущая в рукав брошки с бриллиантами, кладущая в карман булавки для галстука, видя в этом рискованную, щекочущую нервы игру. Точно так же она поставила бы все до последнего пенни и даже себя на один бросок при игре в кости. Но я не мог вообразить себе Фэнни действующей так неумело, что ее уведут в подвал и станут допрашивать как подозреваемую.

Разговор наш прервало появление Роуз Пейджет, Брайди и Грэма.

– Прошу прощения, – улыбнулась Роуз. – Это было очень невежливо, но я забыла о времени… Поразилась, когда мистер Паркинсон сообщил, который час. Мы с таким интересом смотрели, чем занимается Норман.

Брайди нахмурился.

– Я не совсем удовлетворен. Мне хотелось бы сделать еще один снимок.

Он взял бутерброд и съел его, похоже, не поняв, что это такое.

– Почему вы не взяли с собой Фэнни? – спросила Лал.

– Она разговаривала с мистером Рубинштейном, – простодушно ответила Роуз.

Лал открыла рот, собираясь заговорить, но тут вернулся Паркинсон. Это был замечательный молодой человек; через несколько минут атмосфера стала умиротворенной, веселой, искрящейся. Не помню, чтобы он говорил о чем-то, кроме погоды, местного поля для гольфа, намеченного на вечер концерта по радио. Но сразу же представилось нелепым раздражаться из-за того, что Фэнни проведет несколько минут наедине с Рубинштейном, или хотя бы вообразить, будто она хочет отбить Брайди у девушки, которая не сводила с него глаз, если он отходил хотя бы к камину, чтобы стряхнуть пепел с сигареты.

Фэнни и Рубинштейн не спустились к чаю. Остальные покончили с чаепитием и занялись своими делами. Лал пробормотала что-то невразумительное и ушла. Роуз сказала: «Утром мне нужно уезжать чуть свет; пожалуй, пойду собираться», – и я только тут понял, как подействовали на нее эти выходные. Я остался у камина; Грэм направился в столовую и принялся рассматривать ее. Брайди молча ушел, а Паркинсон вернулся в библиотеку. Я остался в холле один.

Я находился там довольно долго, глядя на угли и размышляя о Фэнни, когда услышал откуда-то сверху ее голос. Над залом располагалась площадка между пролетами лестницы, там был глубокий альков с окном, выходящим на тот ландшафт, что был виден из галереи. В тусклом освещении дома – Плендерс, в частности, запомнился мне огромными помещениями с маленькими лампочками – можно было ходить по лестнице, не замечая людей в алькове.

Фэнни сказала: «Таковы мои условия, Норман», – а он ответил твердым тоном: «Фэнни, я отказываюсь их рассматривать».

– Тогда это тупик, – заявила она.

– Не думай, что больше об этом не услышишь, – заверил Норман.

Над площадкой послышались шаги, и из-за поворота появилась Лал.

– В галерее никого из них нет! – сообщила она, задыхаясь от ярости. – Не знаю, где они. Ужас. В этом доме…

– На месте Рубинштейна, – сказал я, – я либо добился бы раздельного жительства с тобой по решению суда, либо отделал бы тебя палкой. Ты несносна, Лал. Не знаю, где твой муж, но Фэнни разговаривает с юным Брайди. Можешь взглянуть на огоньки их сигарет.

Я указал вверх, и в темноте, заполнявшей дом, она увидела две тлеющие красные точки.

– Если нет пирожного, ешь хлеб с маслом, – злобно перефразировала Лал Марию Антуанетту. – Саймон, почему ты сам ничего не сделаешь с ней, раз уж решил быть жертвой? Роуз, бедное дитя, плачет наверху, а Норман Брайди весь день не мог связать двух слов. Разумеется, она играет наверняка. Живет за счет Грэма, а тот человек богатый. Если хочешь знать мое мнение, то он приехал сюда следить за Фэнни.

С площадки послышался какой-то звук, и Брайди спустился к нам. Мне показалось, у него такой вид, словно он только что получил неприятное известие и скорее умрет, чем признается в этом. Фэнни, очевидно, отправилась наверх. У нас завязался разговор, как обычно бывает в таких случаях, а потом Лал, сказав что-то о Роуз, ушла, и мы остались вдвоем. Думаю, единственный общий интерес для нас представляла Фэнни, но говорить о ней нам было неловко. Через минуту Брайди двинулся в курительную, вход туда открывался из холла, я последовал за ним.

– Ночь будет отвратительная, – заметил Брайди, подойдя к окну и выглянув наружу. – Поднимается туман.

Отойдя от окна, он рассказал о случае с туманом в море, которому был очевидцем; рассказывал хорошо, немногословно, с неповторимым своеобразием, присущим его работе и жестам.

– Я пробовал фотографировать в тумане, – сказал он. – Можно получить впечатляющие результаты. Ограду из полудюжины жердей перед одним из тех высоких стандартных домов, какие можно встретить повсюду в Лондоне, жерди очень толстые, свет за ними представляет собой тонкую, еле видимую завесу, люди движутся, словно тени…

Из холла донесся голос Паркинсона, в нем звучало удивление:

– Как, ты уезжаешь? Что случилось?

– Мне позвонили по телефону, – объяснила Фэнни. – Я должна вернуться сегодня вечером.

И сразу же показалось, будто вся жизнь, все возбуждение и романтика покидают этот дом. Члены нашей компании стали такими же неотличимыми друг от друга, как листья одного дерева. Яркость и живость мира уйдут в непроглядную ночь вместе с Фэнни. Но сейчас она стояла в холле возле камина и застегивала пальто. Шляпу держала в руке.

– Сегодня вечером уехать нельзя, – возразил Брайди. – Видела, какая погода?

– Сэмми отвезет меня, – сказала Фэнни, казалось, растерявшая все крупицы совести, какие у нее были.

– Это рискованно, – заметил Брайди.

Паркинсон пожал плечами и направился в библиотеку. Не ему было спорить с причудами работодателя. Я подошел к овальному столу, за которым мы пили чай, и остановился. В ту минуту главной моей эмоцией был гнев. Лал, Брайди, Роуз, да и я, разумеется, нервничали, а Фэнни было наплевать. Она даже не ставила себе целью вывести нас из себя. Просто делала то, что ей нужно.

– Найти работу наперсника Лал – большая удача? – пренебрежительно спросила она, натягивая толстую перчатку с крагами.

– Ты совершенно бесцеремонна, Фэнни! – воскликнул я.

Фэнни не обиделась, лишь пожала плечами.

– Почему ты хочешь испортить отношения между Брайди и Роуз Пейджет? – продолжил я. – Ты ведь не собираешься за него замуж?

– Нет, – подтвердила Фэнни.

– Тогда ради соблюдения приличий могла бы оставить их в покое. Но приличия тебя никогда не заботили. Будь ты моей женой, Фэнни, я бы избил тебя. Кстати, ты согласишься? Я имею в виду – стать моей женой?

Эти слова не могли удивить Фэнни больше, чем меня самого. Их не было у меня ни на уме, ни в воображении. Ничто не могло быть дальше от того типа жены, какую я хотел бы иметь, если только женюсь, чем эта будоражащая, ненадежная, недосягаемая Фэнни. Мужчинам в сорок восемь лет нужно немного покоя; женитьба на ней походила бы на бурю в обнесенном стеной саду. Это все равно, что жениться на электрическом угре. Не успела Фэнни ответить, как я произнес:

– Разумеется, я шучу. Тебе хотелось бы этого не больше, чем мне.

Фэнни наклонилась, чтобы прикурить сигарету, и наши взгляды встретились.

– «Не следует играть с чужими душами. Важно спасать свою», – процитировала она. – А если б я сразу же ответила «да»?

– Я поймал бы тебя на слове, – улыбнулся я, – и по крайней мере заслужил бы сочувствие большинства людей в этом доме. А ты не поехала бы обратно в город вечером.

Фэнни засмеялась.

– Я не собираюсь замуж, – заявила она. – Я давно уже спланировала свою жизнь.

– И мне в этом плане места нет?

– Ни малейшего, дорогой Саймон. Сэмми заставляет себя ждать.

– Рубинштейн повезет тебя в город? – воскликнул я. – Он сломает себе шею. Видела, какая ночь?

– Он довезет меня только до Кингс-Бенион. В шесть двадцать восемь оттуда отходит поезд.

– На который тебе не успеть, – угрюмо предупредил я.

– Очевидно, ты ни разу не ездил с Сэмми. Для него умеренная скорость – около восьмидесяти миль в час. Однако если не поторопится, ему придется развивать девяносто.

– А что скажет Лал?

– Видимо, будет довольна мной впервые за время нашего знакомства.

Вернулся Паркинсон и сообщил:

– Лал спускается сюда. Ты уверена, что поступаешь разумно?

Он опасливо взглянул на Фэнни.

– Ничуть. Но у всякого игрока свои пределы риска.

Фэнни улыбнулась. Я восхищался тем, как она ухитряется не выдать нам совершенно ничего. Я не знал, дей-ствительно ли ей звонили или нет. Во всяком случае, желания вдаваться в подробные объяснения у нее не было.

Тут вошла Лал.

– Фэнни, что это значит? – спросила она. – Руперт говорит, сегодня вечером ты едешь в город?

– Мне позвонили по телефону, – ответила та равнодушно. – Нужно ехать.

Лицо Лал застыло.

– Мне очень жаль. Я не могла этого предвидеть и дала Уинтону на этот вечер выходной.

– Ничего. Сэмми отвезет меня в Кингс-Бенион. Он сказал, мы успеем к поезду, отходящему в шесть двадцать восемь.

– Только с риском для жизни. Вам на него никак не успеть.

– Тогда можно ехать медленно и успеть на восемь ноль три. Поезд этот неудобный, надо делать пересадку в Мидморе, но придется ехать на нем, раз нет выбора.

Фэнни была поистине несносной, но и Лал не лучше. Она стояла у стола, и глаза ее пылали яростью.

– Сэмми не повезет тебя, – заявила она. – В такую ночь я не позволю ему даже пойти в деревню. Рискованно отправлять человека в такую погоду. И он никогда не умел водить машину в темноте. Если тебе нужно ехать, то тебя отвезет Руперт.

Паркинсон сразу выразил согласие. В холл торопливо вошел Рубинштейн в двубортном пальто и кепке. Увидев Лал, он воскликнул:

– О, ты здесь! Я думал, ты у себя в комнате. Твоя горничная Рита сказала. Послушай, Лал, нужно срочно вернуться в город, и я отвезу Фэнни к поезду в шесть два-дцать восемь. Вернусь к ужину.

– Ты не поедешь, – сказала Лал. – Сам знаешь, что не можешь водить машину в темноте. Чего доброго, угробишь ее и себя. Если ей надо ехать, пусть ее везет Руперт.

Рубинштейн был все еще в хорошем настроении; он покачал головой и нагнулся за чемоданом Фэнни. При всех своих деньгах в душе он был простым человеком и даже решал те проблемы, для выполнения которых у него были наняты люди.

– Сэмми, поставь чемодан! – крикнула Лал, и мы все обернулись на ее голос. Она походила на женщину в маске: лицо было белым, как мел, глаза горели. Была непреклонна, как одна из троянок в театральных постановках. – Ты никуда не повезешь Фэнни.

Сделать худшего хода Лал не могла. Лицо Рубинштейна побледнело, во взгляде мелькнул гнев.

– Мы едем немедленно, – сказал он и поднял чемодан. – Иначе я наверняка опоздаю к ужину. Придется торчать в Кингс-Бенион до восьми часов.

– Фэнни будет этим довольна, – мягко промолвила Лал.

Сцена эта была прямо-таки фантастичной; мы просто не верили своим глазам и ушам. Однажды я видел, как пламя поднялось в кустарнике с неожиданностью фокусов Маскелайна и Деванта. Несколько минут я стоял и смотрел на него, потом до меня дошло, что эта реальность – трагичная. И тем вечером я стоял, переводя взгляд с одной женщины на другую, воспринимая происходящее не всерьез, скорее, как человек, смотрящий мело-драму из партера и ждущий развязки. Она не заставила себя долго ждать и оказалась до нелепости неожиданной. Казалось, даже Рубинштейн не сразу ее понял.

– Сэмми, если повезешь Фэнни на станцию, можешь не возвращаться. Возможно, ты и не собираешься. О, я знаю, у тебя нет багажа, но в данных обстоятельствах тебе это не помешает.

Фэнни стояла в холодном молчании. Казалось, она играла роль театрального зрителя, как и я. Мне вспомнилось, что однажды сказал один американский торговец: «В бизнесе ни в коем случае не позволяй себе оскорбляться. Пусть другой говорит все, что хочет, а когда выплеснет свою злобу, принимайся за дело. Тебе нужны не комплименты из его уст, а деньги из его кармана».

Рубинштейн бросил взгляд через плечо:

– Руперт, машина готова? Отлично. Тогда мы едем.

Он взял Фэнни за локоть. Лал бросилась вперед и схватила Фэнни за руку. Несколько секунд длилась борьба, потом, впервые в жизни применив силу против жены, Рубинштейн оттолкнул ее и вышел вместе с Фэнни.

Я мельком увидел лицо Лал и начал подниматься по лестнице. Эта сцена сама по себе была скверной; по-следствия будут невыносимыми. Обогнув поворот лестницы, я наклонился, чтобы поднять недокуренную сигарету, может, ту, что Фэнни курила, когда разговаривала с Брайди, и услышал, как Лал произнесла:

– Он уехал, уехал насовсем.

– Он вернется до ужина, – сказал Паркинсон. – Принести таблицы для бриджа?

И занялся поиском карт и таблиц для подсчета очков.