В тот же самый день Анна позвонила Дженис Олбени.

– Это Анна Джослин. Послушай, не могла бы ты мне помочь?

– Что такое? Что я могу для тебя сделать?

– Понимаешь, вчера у меня была Лин. Я знаю, на прошлой неделе она приходила к тебе на чай. Она рассказывала об одной женщине, с которой там познакомилась, а я по глупости забыла спросить ее имя. Мне интересно, не состоит ли эта женщина в родстве с людьми, которых я знала во Франции. Лин нет дома, а этот вопрос меня мучит – ну, сама знаешь, как это бывает.

– Возможно, это мисс Сильвер? Она разговаривала с Лин, и мне кажется, я услышала в разговоре твое имя.

– Она живет в Блэкхите?

– О нет, она живет в Монтегю-Мэншнс – квартира 15 в Монтегю-Мэншнс. – Затем, помолчав, добавила: – В Блэкхите живет ее племянница.

– А кто она такая?

– Она душка – прямо из прошлого века. Она носит расшитые бисером тапочки и взбитую челку, но в своем деле это нечто изумительное.

– А что это за дело?

– Она частный детектив.

Анна перевела дыхание и согнулась над письменным столом. Перед глазами у нее поплыл туман. Сквозь него она услышала, как Дженис рассказывает ей подробности убийства Майкла Харша. Они доходили до нее урывками, с большим трудом. «…мисс Сильвер была потрясающа…» Через некоторое время она сумела вымолвить:

– Нет, она не та, о ком я подумала. Не знаю, почему мне пришло в голову, что это может быть она… просто, знаешь, так иногда бывает… Кстати, не говори ей, что я интересовалась, – она может счесть это странным.

– О нет, не буду.

Анна положила трубку, но еще долго не поднималась из-за стола.

Позднее она отправилась на назначенную ей встречу. Подойдя к парикмахерской с ярко-синими занавесями и надписью «Фелис» над входом, она сразу же вошла внутрь. Пробормотав: «У меня назначено к мистеру Феликсу», – она прошла мимо девушки за прилавком, затем между кабинками салона и отворила зеркальную дверь. Какое-то мгновение она, как Линделл, постояла в полумраке коридорчика, а затем направилась к полоске света, пробивавшейся из-за находящейся напротив нее двери, открыла дверь и вошла, заслоняя руками глаза.

Свет лился от настольной лампы с темным непрозрачным абажуром, повернутым так, чтобы оставлять дальнюю часть комнаты в тени и направлять ослепляющий конус света на дверь и на всякого, кто в нее входил. Поворачиваясь, чтобы убрать из-под света глаза и убедиться, что замок на двери защелкнулся, она подумала: «Что за глупый трюк! Именно это произошло в прошлый раз – я была ослеплена и не удостоверилась, что дверь заперта. Надо ему об этом сказать».

Она повернулась в сторону комнаты, снова заслонив глаза рукой, и сказала раздраженно:

– Вы не могли бы отвернуть от меня свет?!

Комната была скудно обставлена: квадратный ковер на полу, письменный стол, делящий пространство примерно на две половины, на дальней стороне простой стул с прямой спинкой, такой же стул по эту сторону стола и стоящая на столе электрическая лампа. На дальнем стуле в густой тени сидел мистер Феликс. Он поднял затянутую в перчатку руку и немного отвернул лампу. Теперь луч света лежал между ними. Если бы здесь присутствовал кто-то склонный к метафорам, то он мог бы сравнить этот луч с огненным мечом.

Сев на ближайший стул, Анна посмотрела через этот луч и увидела очень немного – в сущности, не больше, чем видела на двух предыдущих собеседованиях: человека на стуле, выглядящего громоздким в своем большом свободном пальто. Его руки были в перчатках – это она увидела, когда он поворачивал лампу. У него были густые волосы – а когда он наклонился вперед, у нее возникло ощущение, что эти волосы рыжие. На нем были большие круглые очки – кажется, затемненные, судя по тому, как они время от времени отражали освещаемую лучом выбеленную стену. Больше ничего ей уловить не удавалось, и она предпочла не пытаться. В этой игре не было ничего опаснее, чем знать слишком много.

Она откинулась на стуле, отстраняясь от луча, и услышала голос:

– Зачем вы пришли? Я за вами не посылал.

Голос звучал как хриплый шепот. Не было ничего похожего на акцент, только временами прорывались интонации, позволявшие предположить, что говоривший знаком с каким-то еще языком, кроме английского. Об этом у нее были свои соображения, но она прекрасно осознавала, что будет благоразумнее их не формулировать, даже для себя лично. Лучше принимать то, что дают, делать то, что велят, и не задавать вопросов. Только вот было кое-что такое…

– Зачем вы это сделали? – спросила она. – Я же сказала вам, что она безобидна.

– Так вы явились для этого – задавать вопросы о том, что вас не касается?

Здесь ей следовало бы остановиться и оставить все как есть. Но в ней закипал гнев. На какой-то момент ей стало все равно. Последние двое суток она люто его ненавидела – ненавидела за то, что к ней нагрянула полиция, за то, что Джоан Тэллент свалилась ей как снег на голову и стала болтать при Филиппе, за Нелли Коллинз, которая в жизни не причинила никому зла. Вторая причина была, конечно, совершенно нелогичной, потому что этот человек вообще не знал о существовании Джоан Тэллент. Но логика имеет весьма малое отношение к первобытным инстинктам. Ненависть перекипела через край, и она сказала:

– Видимо, меня не касается то, что вы навлекли на меня полицию!

Вновь послышался тот же глухой голос:

– Объясните, что вы имеете в виду.

– Она проговорилась, что собирается со мной встретиться.

– Она обещала…

Анна зло рассмеялась.

– Она проговорилась женщине в поезде! Рассказала о том, что вырастила Энни Джойс, и о том, что просила меня о встрече!

– Откуда вам это известно?

– Мне рассказала полиция, – не слишком уверенно ответила она.

– Тут кроется что-то еще. И вы мне об этом сейчас расскажете. Кто та женщина?

Она заранее не решила, будет или нет рассказывать ему об этом, – теперь ей придется рассказать. Но она не станет рассказывать больше, чем требуется ей. Пусть сам выясняет остальное.

– Это некая мисс Сильвер, – ответила она с показной искренностью.

– Вам об этом сказала полиция?

– Нет… мне сказала Линделл Армитедж.

После небольшой паузы он спросил:

– Как она в это замешана? Она знает эту мисс Сильвер?

– Она познакомилась с ней на званом ужине.

– Откуда вам известно?

– Мне рассказала Линделл.

– Передайте мне каждое слово.

Она повторила почти слово в слово то, что сказала ей Линделл.

– Так что, видите, Нелли Коллинз все-таки проговорилась, и женщина, с которой она разговаривала, связана с полицией. Она рассказала полицейским, что, по словам Нелли Коллинз, та собиралась встретиться со мной под часами на вокзале Ватерлоо без четверти четыре в понедельник, и они, естественно, захотели все об этом знать. К счастью, я в тот день ни минуты не находилась одна, вплоть до одиннадцати вечера.

– Это потому, что вы следовали моим инструкциям, которые обеспечили вам серию очень хороших алиби, – мягко сказал мистер Феликс. – Пожалуй, это убедит вас, насколько благоразумно подчиняться приказам и не задавать вопросов.

Она сидела на стуле перед разделяющим их лучом света и обдумывала услышанное. Это было весьма убедительно. Ей было велено привезти с собой в город Айви Фоссетт и продержать там до утра, затем пригласить Лиллу, или, если не удастся, какую-нибудь еще подругу или родственницу, чтобы та пришла к ней на квартиру не позже трех часов дня и задержалась там до семи вечера. Было также правдой и то, что она не задавала вопросов, даже самой себе. Она подчинялась – и вот Нелли Коллинз умерла. Впрочем, какая разница, умерла или нет одна какая-то маленькая женщина-болтушка? Мир залит кровью и пропитан горем. Невозможно жить чужими жизнями – можно только отстаивать свои собственные интересы и бороться за выживание.

– Что вы сказали полиции? – спросил мистер Феликс. – Слово в слово!

Когда она закончила, он кивнул.

– Думаю, вы сделали все правильно. Маловероятно, что они вас опять потревожат. Но есть один момент, которого я не понимаю. Эта девушка, Линделл… Что побудило ее заговорить с вами о Нелли Коллинз? Почему это показалось ей таким важным? Вот в чем вопрос – показалось ли ей это важным? Вы передали мне ее слова, но мне нужно знать, как эти слова были сказаны. Вы передали мне разговор, но я хочу знать его атмосферу. Как вообще зашел разговор об этом? Было ли это упомянуто среди других предметов: сначала одно, потом другое, а после – вот это? – или же эта Линделл специально пришла к вам, чтобы рассказать это?

Анна облизнула губы.

– Она пришла, чтобы мне рассказать.

– Она пришла рассказать вам, что познакомилась с кем-то, кто говорил о Нелли Коллинз… кто сказал, что Нелли Коллинз приехала в Лондон встретиться с вами?

– Да, – ответила Анна.

– Это может оказаться серьезным, – услышала она его голос. – Прекратите говорить недомолвками и расскажите мне то, что я хочу знать: не то, что она говорила, а как. Слова – ничто; способ высказывания – все. Как именно она это сказала? Было ли это преподнесено как совпадение или она вас подозревала?

Он поднял затянутую в перчатку руку, и свет вдруг вновь хлынул ей в лицо.

– Не надо! – вскрикнула она, а он засмеялся и сдвинул свет обратно.

Она почувствовала жгучую злость, а вслед за ней – страх. Она подумала о Линделл то же самое, что подумала о Нелли Коллинз: какое ей дело до какой-то девушки? Если она, Анна, ввязалась в это дело, то должна идти до конца. Если ты в состоянии твердо держаться на ногах, тебе повезло. Ты не можешь позволить себе беспокоиться о ком-то еще. Она спокойно ответила:

– Вы не даете мне времени рассказать. Я ничего не утаиваю. Но я не хочу, чтобы вы придавали этому большее значение, чем следует.

– Судить об этом буду я. Для вас безопаснее ничего не утаивать.

– Я как раз собиралась вам рассказать. Так вот… Линделл видела меня, когда я входила сюда на прошлой неделе.

– Это было очень безответственно с вашей стороны. Продолжайте!

– Я ее не видела, она была на другой стороне улицы. Она последовала за мной в парикмахерскую, не будучи уверена, что это именно я. Она не видела моего лица, поэтому прошла в салон, чтобы посмотреть, нет ли меня в одной из кабинок. Она открыла дверь в конце зала и подошла вот к этой двери. Дверь не была захлопнута – за это вы должны поблагодарить ваш слепящий свет. Если бы вы не ослепили меня, когда я вошла, то удостоверилась бы, что дверь надлежащим образом заперта. Она услышала, как я говорю: «Почему вы не разрешаете мне написать Нелли Коллинз? Она совершенно безобидна». И услышала ваш ответ: «Не вам судить об этом». Тогда она испугалась и убежала.

Рука в перчатке упала и вцепилась в край стола.

– Она узнала ваш голос? Это точно?

– Нет. Она только подумала, что это был мой голос, – она не была уверена. Я могла бы убедить ее, что все это какая-то ошибка, если бы она не повстречала у Олбени эту проклятую женщину и не узнала о том, что Нелли Коллинз поехала встретиться со мной.

– Скольким людям она об этом рассказала?

– Никому – на вчерашний день.

– Откуда вы знаете?

Она едва заметно пожала плечами.

– Так она сказала. Дело в том, что она принадлежит к тем людям, которые говорят правду. Я думаю, она не сумела бы солгать, даже если бы попыталась, да и вряд ли бы стала пытаться.

– Что вы ей ответили?

– Я сразу же привела свое алиби в доказательство того, что я не могла иметь ничего общего с несчастным случаем, постигшим Нелли Коллинз. Я сказала, что вся эта история чистый абсурд – она приняла за меня кого-то другого. И я здорово ее пропесочила по поводу нежелательной шумихи, которую мы уже пережили, и по поводу того, насколько пагубно скажется на карьере Филиппа, если она пустит какие-то слухи о Нелли Коллинз. Она пообещала, что не скажет ни слова, и я считаю, что она действительно не станет этого делать.

– Почему?

– Потому что она влюблена в Филиппа.

Он поднял руку от стола.

– А он в нее влюблен?

– Уверена, что да.

– И вы говорите, что она не будет болтать?

– Она не сделает ничего, что повредило бы Филиппу.

Он всем телом подался вперед.

– Вы что, так глупы? Если она не расскажет никому другому, то расскажет ему.

Анна рассмеялась.

– О нет, не расскажет! Во-первых, они друг с другом не видятся нигде, кроме как в лоне семьи. Видите ли, их отношения носили серьезный характер. Филипп вот-вот собирался к ней посвататься – отсюда и его недовольство моим возвращением. Они страдают молча и надеются, что никто этого не замечает. А кроме того, Линделл была одной из подружек невесты на моей свадьбе и очень мне преданна. Удивительно, но, думаю, она – единственный человек, кто был искренне рад меня видеть. Она побежала через всю комнату и бросилась мне на шею. В тот момент она думала обо мне, а не о Филиппе. Что я считаю триумфом, а вы – нет?

– Сколько ей лет? – резко спросил он.

– Двадцать или двадцать один.

Последовало молчание. Он подпер голову руками, как бы в задумчивости. Когда молчание затянулось, она сказала:

– Я думаю, что пока опасности нет. Она не расскажет Филиппу, потому что любила меня. И не расскажет никому другому, потому что любит Филиппа. Но все это зашло довольно далеко – я больше не приду сюда.

– Да, это будет небезопасно. Надо устроить по-другому. Вы получите инструкции.

– Я сказала, что дело зашло довольно далеко. Оно слишком опасно. Я не буду его продолжать.

– Не будете? – Голос был тем же самым, глухим, лишь немногим громче шепота, но от него по ее телу прошла дрожь.

Человек по другую сторону луча поднял голову и посмотрел на нее. На какой-то момент стекла его очков отбросили слабое зловещее мерцание.

– Это слишком опасно, – повторила она.

– Это не ваше дело! Ваше дело подчиняться приказам и не думать об опасности! В любой армии мира человек, который рассуждает таким образом, попадает под трибунал.

Сдерживая себя, она сказала:

– Здесь Англия.

Его акцент усилился:

– И это, по-вашему, меняет дело?

Она ничего не ответила. Когда молчание продлилось достаточно долго, он мягко произнес:

– Нелли Коллинз это не слишком помогло.

Никто бы не догадался, что ей страшно. В какой-то момент ее даже замутило от страха, но внешне это никак не проявилось. У нее была большая практика скрывать свои чувства. Все долгие годы, когда она заставляла себя быть приятной и угождать, когда ее одолевала усталость, одолевала злость, когда она всем сердцем ненавидела свое вынужденное положение. И эти годы горького ученичества сейчас сослужили ей хорошую службу. Она смогла ответить без трепета:

– Вы мне угрожаете? – А затем с легчайшим из смешков: – Право же, в этом нет нужды. К тому же это было бы глупо.

– Вы уверены, что я не могу быть глупым? Благодарю вас, леди Джослин! Но впредь будьте мудрее и не произносите таких слов. Они легко могут быть неверно поняты, а недоразумения всегда опасны. Я хочу верить, что вы ничего не подразумеваете, когда говорите, что не можете продолжать…

Она прервала его, протянув руку и подавшись всем телом вперед.

– Подождите, я хочу, чтобы вы выслушали. Вы действительно неверно поняли то, что я сказала. Я сказала, что не могу продолжать, потому что это слишком опасно. Я не имела в виду, что боюсь, – я имела в виду, что на успех нет шансов. Я не знаю, что Филипп приносит домой, но он держит свой портфель запертым, а ключи – на цепочке в кармане. Если он застанет меня посягающей на его бумаги, все будет кончено. Разве вы не видите, что я нахожусь на испытательном сроке? До некоторой степени он мне верит, потому что я рассказала ему то, что его убедило, но в глубине души он выжидает – он не верит до конца. Если я дам ему хоть малейший повод, он порвет со мной. Я хочу играть наверняка – позволить ему привыкнуть ко мне, почувствовать себя удобно и спокойно, сделать так, что он будет во мне нуждаться, дать ему время преодолеть его увлечение Линделл. В конце концов, когда-то он в меня влюбился, так почему бы ему не влюбиться снова? А тогда вы сможете меня использовать. Если человек в тебя влюблен, из него можно вытянуть почти все.

Она знала, что находится под долгим, пристальным и испытующим взглядом. Наконец он сказал:

– Отсрочка, скажем, на полгода – так?

– Да, да!

– Полгода на то, чтобы вы как следует окопались, – на то, чтобы создали такой комфорт Филиппу Джослину, что он в вас влюбится!

– Да!

– А в продолжение этих шести месяцев все остановится и будет вас дожидаться?

Своей неуклюжей рукой в перчатке он сделал по столу резкое движение слева направо.

– Quatsch!

Это единственное грубое немецкое слово было как удар в лицо. Пожалуй, оно не имеет себе равных в своей вопиющей безапелляционности. Ее слова он назвал вздором, но ни один язык не имеет для этого столь грубого выражения. Тогда она поняла, что сделала свой ход и проиграла, но, вместо того чтобы испугаться, начала злиться. Лучше бы он не угрожал ей. Лучше бы не доводить до крайности.

Человек по другую сторону стола наблюдал за ней.

– Давайте говорить разумно, – сказал он. – Вы сделаете то, что вам приказывают, и будете впредь продолжать это делать. Вот ваше задание. – Он подтолкнул к ней маленький сверточек. – Вы снимете слепок с того ключа. Вы будете осторожны, чтобы не оставить налипших кусочков воска на выемках, как неловкий преступник из детективного романа. Вы сделаете это сегодня вечером.

– Я не могу… он держит ключ при себе.

– Он ведь спит, не так ли? В этом свертке таблетки, а также воск. Если вы положите две таблетки ему в кофе, то сегодня ночью он будет спать очень крепко. Пока у вас будет ключ, вы откроете его кейс и сфотографируете документы. Фотокамера у вас есть. Бояться вам нечего – он не проснется. На следующее утро, как только Джослин выйдет из квартиры, вы отправитесь за покупками. На полпути по лестнице вы встретите поднимающегося вверх человека. Как раз перед тем, как поравняться с вами, он споткнется, потеряет равновесие и упадет на колени. Вы наклонитесь, чтобы помочь ему, а он поблагодарит вас и скажет: «Ничего страшного. Я получил худшую травму в далеком 78-м». Затем вы уроните свой сверток с пленками и оттисками ключей, а он его подберет. Вы пойдете дальше и отправитесь по магазинам.

Ее гнев перерос в решимость. Он просит ее выбросить все на ветер. Ведь это задание не сойдет ей с рук. У нее было твердое убеждение, что этот номер ей не удастся. Так она и сказала.

– Я не могу этого сделать. Это просто приведет к провалу. Вы не знаете Филиппа, а я знаю. Под своей холодной маской это человек горячий, с моментальной реакцией. От него ничто не укроется. Он видит насквозь, а чего не видит, то чувствует. Недостаточно следить за тем, как ты выглядишь и что говоришь, – мне приходится тщательно следить за тем, что я думаю. Могу сказать вам, что нелегко находиться с ним наедине. Если бы мне предстояло вернуться домой, имея в голове все эти замыслы, он бы почуял.

Затененные очки опять блеснули.

– Хотел бы я знать, насколько убедительно то, что вы говорите. Я также начинаю спрашивать себя, откуда вам столько известно о Филиппе Джослине, и задаваться вопросом, не оказались ли вы настолько глупы, чтобы в него влюбиться.

– Конечно, нет!

Как только слова слетели с ее уст, она уже поняла, что сказала их слишком быстро. Она услышала свой собственный голос, и интонация была неверной. Такая интонация его не убедит – она бы не убедила никого.

– Так значит, да, – прошептал он. – Но все равно вы сделаете то, что вам приказано.

– Нет, дело не в этом. Вы ошибаетесь, я говорю вам правду. Вам не принесет пользы, если я попытаюсь и потерплю провал. Если он меня раскусит, второго шанса уже не будет – вы это знаете. Какая вам от этого польза?

– Почему он должен вас раскусить? Что вы такого сделали – или сказали? Что вы от меня утаиваете? Если он вас подозревает, то откуда у него эти подозрения? Отвечайте немедленно!

Теперь она сидела прямо, с чуть откинутой назад головой, как бы стараясь дистанцироваться от него. Он захватил ее врасплох. Ее мысли бежали в разные стороны. «Почему я так сказала?.. Если он думает, что Филипп подозревает, то не станет рисковать и оставит меня в покое… Я не знаю… возможно, нет… возможно… я не в силах решить…»

И вновь прозвучал этот голос, похожий на шепот, гнетущий, как крадущийся промозглый ветер:

– Он вас подозревает?

– Не знаю, – ответила она, борясь с сумятицей мыслей.

– Совершенно бесполезно мне лгать. Что-то заставило его подозревать вас.

– Я не знаю…

Слова будто выскакивали помимо ее воли. У нее не находилось других.

– Я сказал, что бесполезно мне лгать. Что-то произошло. Вы расскажете мне, что именно!

Она подумала: «Если я сейчас позволю ему меня подавить, все кончено».

Именно инстинкт самосохранения снова придал ей храбрости, приклеил на уста улыбку и сообщил ее голосу иную интонацию.

– Прошу вас… прошу вас… вы просто меня пугаете! Но вы правы – кое-что было. Я еще не вполне поняла, что именно. Но именно поэтому я не хочу ничего предпринимать прямо сейчас.

– Что произошло?

Она уже взяла себя в руки и непринужденно продолжила:

– В сущности, ничего особенного – так, один пустяк, но, впрочем, судите сами. Вчера вечером ко мне в гости зашла одна девушка, подружка невесты на моей свадьбе, ужасная дура. Она стала болтать о моем дневнике.

– Что она сказала?

– Сказала, что я имела обыкновение записывать в дневник буквально все – даже такие вещи, которые никто не записывает, – на манер Пипса. – Она опять рассмеялась. – Спросила Филиппа, показываю ли я ему, что пишу!

– А он?

– Он смотрел на меня… – Ее голос при этих словах сник.

– Как именно?

– Я не знаю…

– Он смотрел так, будто вас подозревает?

Ее снова одолела злость.

– Говорю вам, не знаю! Если вы целый век будете меня спрашивать, я все равно не буду знать! Но повторяю, сейчас не лучшее время для серьезного шага. После визита этой девушки что-то изменилось. Я не знаю, что именно она сделала, но она как-то повлияла на сознание Филиппа. Я чувствую, что его внимание опять сфокусировано на мне, как было вначале. Вот, вы хотели правду, и вы ее получили! Подходящее ли сейчас время что-то начинать? Оставляю это на ваше усмотрение.

– Нет, пожалуй, нет, – сказал он. – Почему вы не рассказали мне об этом вначале? Вы ждали, пока я сам это из вас вытяну. Вы говорите, что это пустяк. Вы действительно так думаете? Надеетесь, я поверю, что для вас это пустяк? Вы держали это при себе до последнего, а потом рассказали лишь потому, что надеетесь заставить меня изменить мое решение. А сейчас я скажу, почему вы всеми силами стараетесь заставить меня изменить решение. Вы ощутили себя очень удобно в роли леди Джослин: у вас есть положение, много денег, муж, очень перспективный молодой человек. Вы имеете, по сути, все, что вам нужно. И у вас нет, в сущности, никакого побудительного мотива что-то делать. Вам бы хотелось сидеть сложа руки и наслаждаться всеми этими дарами. Я попрошу вас не забывать, что вы их еще не заработали. Те, кто обеспечил вам все эти прекрасные вещи, могут так же легко отобрать их у вас. И этим все сказано. А теперь послушайте меня. Полиция больше не будет вас беспокоить. Они убеждены, что с Нелли Коллинз произошел, как вы сказали, несчастный случай. Некая женщина, живущая в Руислипе, явилась в полицию, чтобы заявить, что была знакома с ней много лет и часто приглашала ее в гости. Это весьма убедительно, как вы, безусловно, согласитесь. Полицейские теперь удовлетворятся тем, что все разговоры Нелли Коллинз в поезде были просто результатом ее желания оказаться в центре внимания, а на самом деле она ехала в Руислип повидать свою подругу.

Она смотрела на него, но видела только темную громоздкую фигуру, гриву волос, едва различимое поблескивание затененных очков. Она медленно произнесла:

– Вы так думаете? Полагаю, вы все это устроили.

– Это не ваше дело, – в очередной раз повторил он. – Вот инструкции. Вы снимете слепки с ключа, но не станете рисковать и делать снимки, пока не отыщете шифр. Он должен быть скопирован или сфотографирован. Однако если у Филиппа будут какие-то подозрения, вы не станете его искать. Где вы храните дневник?

– Он надежно спрятан.

– Вам лучше положить его в ваш банк.

– Нет, я должна иметь его при себе.

Он не стал настаивать. Вместо этого он отрывисто сказал:

– Вы получили указания. И обязательно выполните их!

Наступила пауза, после которой она ответила:

– Я не могу этого сделать.