В тот вечер Филипп Джослин пришел домой рано и, открыв дверь своим ключом, услышал, как Анна говорит по телефону. Некоторое время он стоял вслушиваясь – не столько в то, что она говорила, сколько в ее голос. Он задавался вопросом, как делал это всегда, когда позволял себе задумываться: почему этот голос, с одной стороны, вроде бы принадлежит Анне, но с другой – как будто совсем незнакомой женщине. Он не имел намерения подслушивать чужой разговор. Кажется, она записывалась к парикмахеру. Он слышал, как она говорит:

– Это «Фелис»?.. Говорит леди Джослин. Я хочу записаться к мистеру Феликсу. Он сейчас там?.. Нет? Хорошо, не могли бы вы передать ему: я думаю, то лечение, которое он прописал моим волосам, им совсем не подходит. Я очень расстроена… вы ему скажете? Я хочу увидеться с ним как можно скорее. Скажите, что я не могу продолжать эту методику и что он должен ее заменить. Я могу прийти завтра во второй половине дня – это ведь один из его присутственных дней, не так ли? Не могли бы вы связаться с ним и выяснить, в какое время он сможет меня принять, а затем дать мне знать? Я буду дома весь вечер.

Она положила трубку и, отвернувшись от письменного стола, увидела в дверях Филиппа.

– Я не слышала, как ты вошел.

– Ты была занята телефонным разговором.

– Я просто договаривалась по поводу своих волос. – Она подошла к окну и стала поправлять занавески.

– Я так и понял. Сколько же времени женщины тратят на прически!

Она вернулась к столу с полуулыбкой на устах.

– Мои волосы сильно испортились – я очень хочу снова привести их в порядок. Говорят, что этот человек хорошо знает свое дело, но то снадобье, что он дал мне втирать в голову, совсем меня не устраивает.

– Тогда не стоит им пользоваться.

– Я как раз договаривалась о встрече, чтобы попросить у него что-нибудь другое. Почему ты сегодня так рано?

Он подошел к письменному столу и поставил на него атташе-кейс.

– Я принес кое-какую работу, чтобы сделать дома. Вероятно, я засижусь с ней допоздна.

– В котором часу ты хочешь обедать?

– О, в обычное время. А потом я хотел бы кофе сюда, в кабинет, если тебя это не затруднит.

– Конечно, нет, – снова улыбнулась она и вышла из комнаты.

Он задумался. «Домашняя сценка между мужем и его очаровательной любящей женой». Анна вела себя вроде бы ненавязчиво, но его не покидало ощущение, что она все время старается предстать перед ним в наилучшем свете. Квартира превосходно содержалась, вода всегда была горячей, еда подавалась вовремя и была отлично приготовлена. Всегда для него были наготове улыбка и ласковое слово, когда таковые требовались. Он еще ни разу не видел ее раздраженной или не в духе. Та девушка, на которой он женился, не имела ни капли этой деловитости и такта. Если ей что-то не нравилось, она так прямо и говорила. Если он хотел поработать допоздна, оставляя ее сидеть в одиночестве, всегда слышалось: «О, Филипп, что за тоска!» Он раскрыл портфель и начал вынимать бумаги. Во всех отношениях Анна выигрывала, да и он – тоже. Только ощущения выигрыша не было. Весьма неблагодарно с его стороны, но это было так.

Кривя губы в недовольной усмешке, он сел за письменный стол.

Во время обеда зазвонил телефон. Анна пошла к телефону, оставив дверь за собой открытой. Через коридор до него донеслось, как она говорит: «Да, это мне подходит».

Она вернулась и закрыла дверь.

– Подтвердили мою запись к этому мастеру. Он не живет при салоне.

Погруженный мыслями в недоделанную работу, он едва услышал ее слова.

Через некоторое время, все еще за обедом, он вспомнил, что хотел ей кое-что сказать.

– В обеденный перерыв я случайно встретил одну из твоих знакомых.

– О, в самом деле? Кого же это?

– Девушку, которая была одной из подружек невесты на свадьбе… Джоан Тэллент. Она в армейской транспортной службе. Пышет здоровьем и жизнерадостностью и выглядит лучше, чем раньше. Она хочет прийти повидаться с тобой.

– Когда?

Он засмеялся.

– Ты, кажется, не слишком рада.

– Да, это верно. Она была довольно надоедливой девицей.

– Зачем же ты попросила ее быть подружкой невесты?

– О, сама не знаю. Я часто с ней виделась, когда жила с тетей Джейн, – она какая-то дальняя родня Кенделлам. Уверена, что сейчас она мне смертельно наскучит.

– Что ж, тебе придется это вынести. Она выразила горячее желание прийти.

Анна выглядела смирившейся.

– Когда она придет?

– Она сказала что-то насчет сегодняшнего вечера, и, боюсь, я в некоторой степени ее поощрил. Я подумал, что вы могли бы выпить кофе и поговорить по душам, пока я буду работать. А то ведь ты скучаешь в это время.

Она с улыбкой покачала головой.

– О нет, после прошедших трех лет это просто рай. Я не скучаю – я ощущаю покой и безопасность.

Впервые то, что она сказала, его тронуло. Ему и раньше бывало ее жаль, но отстраненно, как бывает, когда слышишь о голоде в Китае. Сейчас вдруг что-то в ее голосе, когда она сказала «покой и безопасность», сделало ее гораздо ближе. Он подумал: «Она пережила страшное время». Вслух же сказал:

– Посмотрим, не объявится ли она сейчас. Я могу выпить кофе и позже.

Дверной звонок раздался как раз, когда Анна закончила мыть посуду. К ее удивлению, Филипп не удалился в свой кабинет и не собирался удаляться. Прежде чем она успела дойти до двери, он уже открывал ее, впуская гостью.

От Джоан Тэллент определенно веяло здоровьем. Свою форму цвета хаки она заполняла до отказа. Из-под форменной фуражки торчали щеки, как наливные яблоки. Она сказала сочно, звонко:

– Ну, Анна, давненько мы не виделись. Наверное, я изменилась больше, чем ты. Это все из-за формы. Конечно, мне еще повезло – у меня хороший цвет лица. А так какую девушку не испортит хаки? Тебе не кажется, что я похудела? Конечно, слишком худеть не хочется, но у меня еще есть запас. – Она сочно засмеялась. Затем, когда они вошли в освещенную гостиную, она круглыми голубыми глазами уставилась на Анну. – Послушай, ты, надеюсь, не сидишь на диете или что-нибудь в таком роде? Ты стала гораздо тоньше.

– Я жила в оккупированной Франции. Там не требуется специальная диета.

Взгляд голубых глаз устремился на Филиппа.

– Вы должны заставлять ее пить какао – это такая штука для поправки. Я его обожаю, но запрещаю себе пить. У нас есть капралша, которая пьет его все время. Ей уже трижды приходилось выпускать швы, и теперь уже просто не осталось материала. Мы держим пари, надставят ли ей швы в следующий раз или выдадут новую форму.

Филипп стоял, опершись о камин. Он не проявлял желания уйти в кабинет. Уходя на кухню принести кофе, Анна услышала, как он говорит со скучающим видом:

– Она могла бы дать зарок и отказаться от какао на время войны.

Когда Анна вернулась, Джоан все еще говорила про еду.

– Попросту невозможно все это съесть, – рассказывала она с искренностью человека, который честно пытался.

Увидев Анну, она бодро вскочила с желанием ей помочь и чуть не опрокинула кофейный поднос на пол. И что бы ни делала: спотыкалась ли о скамеечку для ног, выдергивала ли на себя стул, сдвигая и морща ковер, ставила ли храбро на колено кофейную чашечку, – она не переставала говорить. О старых временах, о свадьбе: «Ты, Анна, выглядела бесподобно», о нарядах подружек невесты: «Мой был слишком тесен – я не могла есть. Вот было бы ужасно, если бы «молния» разошлась в церкви. И, конечно же, белое ужасно толстит. Не думаю, чтобы оно кому-то из нас шло. Знаешь, Диана на Ближнем Востоке. А Сильвия вышла замуж – двое малюток, и она не может найти помощницу по дому. А та малышка… как ее звали… Лин Не-помню-фамилию… по-моему, она в женской вспомогательной службе ВМС. Она ведь была от тебя без ума, верно? Наверное, страшно обрадовалась, когда ты вернулась?

– Страшно, – все так же бесцветно произнес Филипп.

Всем сердцем Анна желала, чтобы он ушел, но он продолжал оставаться там, где стоял, очень высокий, белокурый и холодно-отчужденный. Возле него, на каминной полке находилась кофейная чашка, из которой он лишь изредка делал глоток, а между пальцами была зажата сигарета, которую он почти не курил.

Джоан Тэллент тоже сидела с сигаретой. Она курила как говорила – энергичными затяжками – и все продолжала рассуждать о Линделл, и Анна уже готова была надавать ей оплеух. Но она научилась скрывать свои мысли, улыбающаяся и радушная. Филипп, если бы захотел, мог сменить тему. Она не станет делать это за него и не покажет, что ее беспокоит, кто и что говорит о Линделл.

– Не сказать, что она была красивой, но что-то в ней было, вы не находите?

На сей раз Филиппу было нечего сказать. Он подошел и заново наполнил свою чашку черным кофе. Джоан резко повернулась на стуле, чтобы видеть их обоих, едва успев подхватить и спасти свою чашку.

– Я тоже еще выпью. Ты все еще ведешь свой дневник, Анна?

Анна с улыбкой взяла у нее чашку и покачала головой. Джоан посмотрела на стоящего с кофейником Филиппа и хихикнула.

– Она вам его показывала? Это был самый бесподобный дневник. Мы ее поддразнивали насчет его. Она записывала туда буквально все. – Джоан повернулась к Анне. – Ты перестала его вести, когда вышла замуж?

Снова улыбка и покачивание головой.

– Я перестала, когда жила во Франции. Там это было бы слишком опасно. Вообрази, что случилось бы, если бы человек стал записывать все, что думает о немцах!

Она взяла у Филиппа кофейник и стала наполнять чашку Джоан. Филипп со своей чашкой опять отошел к камину.

– Разве такие вещи пишут в дневнике? – удивился он. – Я тоже веду дневник, но самое компрометирующее, что там можно найти, это: «Ленч – Смит – час тридцать».

Джоан захихикала.

– У Анны все было по-другому. Я прочла однажды один отрывок, и она меня чуть не убила. Она записывала буквально все – я имею в виду, даже такие вещи, которые обычному человеку в голову не придет записывать, – как тот старик Пипс, только он-то все писал про свои интрижки с женщинами. Дневник Анны был, понятно, не такой, просто она тоже записывала все подряд.

Анна по-прежнему улыбалась. Она произнесла:

– Ты несколько пятнаешь мою репутацию. Тебе не кажется, Джоан?

И при этом взгляд ее пересекся со взглядом Филиппа. Две пары серых глаз, таких похожих, встретились и тотчас разошлись. Через мгновение Филипп осушил свою чашку и поставил на поднос.

– Что ж, мне надо пойти поработать, – сказал он.