Мисс Сильвер привыкла испытывать почтительную благодарность не только за успех, сопровождавший ее профессиональную деятельность, но и за скромный комфорт, который этот успех ей приносил. Отчасти ее благодарность проистекала из того факта, что она расценивала свою деятельность как право срывать замыслы злодеев и служить торжеству Правосудия, которое она определенно писала с большой буквы. В ее работе было немало случаев, когда она помогала невиновным. Она с великодушным удовольствием вспоминала такие случаи. В одном из них фигурировали Гарт и Дженис Олбени.

На следующий день после ее поездки в Блэкхит мисс Сильвер сидела возле уютного яркого огня в своей квартире в Монтегю-Мэншнс. Она почти закончила чулок для Джонни Буркетта, который вязала в поезде. Как только эта пара будет закончена, ей предстояло начать другую, поскольку она обещала своей племяннице Этель три пары на Рождество. До чего удачно, что она сделала хороший запас этой шерсти, прежде чем была введена карточная система. Не то чтобы она ожидала чего-то подобного – ах боже мой, нет! – но просто слишком хорошо помнила настораживающую цену вязальной шерсти во время и непосредственно после предыдущей войны и, соответственно, приняла меры предосторожности. Поэтому она могла взять на себя ответственность за чулки Джонни, не чувствуя, что обкрадывает его братьев – Дерека и маленького Роджера, которым тоже понадобятся чулочки на зиму.

За вязанием она с удовлетворением оглядывала свою комнату. Очень удобную, очень уютную, со вкусом обставленную. Превалирующим цветом был оттенок синего, во времена юности мисс Сильвер известный как переливчато-синий. Плюшевые шторы, которые так хорошо чистились и которые она еще не задернула; ковер, который был повернут таким образом, чтобы потертый кусок пришелся под книжный шкаф; обивка на викторианских креслах с ножками из орехового дерева – все они были этого оттенка. Большой письменный стол с двумя тумбами ящиков был из того же самого глянцевитого желтого дерева, что и кресла, и этот же цвет повторялся в кленовых рамах гравюр, украшавших стены. Тут были «Мыльные пузыри» Джона Милле, «Пробуждение души» Джеймса Сента, «Черный брауншвейгский гусар», «Повелитель горной долины» Эдвина Ландсира. Другая подборка картин этих викторианских любимцев украшала ее спальню, при этом однообразия удавалось избежать, время от времени обменивая картины между этими двумя комнатами. На каминной полке, на книжном шкафу и на столике между окнами стояли многочисленные фотографии, большей частью оправленные либо в серебро, либо в серебряную филигрань. Здесь было множество младенцев, множество молодых матерей, множество маленьких мальчиков и девочек, среди которых неоднократно попадался высокий молодой человек в военной форме. Здесь были не только родственники, но большей частью просто люди, которым она помогла на службе Правосудию, и дети, которые могли бы никогда не родиться, если бы не эта служба. То была не просто портретная галерея – то был отчет о достижениях.

Сама мисс Сильвер сидела в домашнем платье, ее густые волосы мышиного цвета были очень аккуратно собраны сзади, а спереди уложены в высоко взбитую кудрявую челку, введенную в моду покойной королевой Александрой. После тридцати лет забвения эта прическа лет десять назад пережила возвращение, но вне зависимости от ее современности или старомодности мисс Сильвер продолжала укладывать волосы именно таким образом, аккуратно поддерживая прическу невидимой сеточкой. Что касается остального, на ней было шерстяное платье оливкового цвета с маленьким жилетом из драпированного кружева и глухим воротничком, поддерживаемым по бокам кусочками китового уса. Юбка была приличествующей длины, но позволяла видеть очень аккуратные лодыжки и ступни мисс Сильвер, обтянутые черными шерстяными чулками, и вышитые бисером домашние туфли, где и каким образом добытые, только она сама могла бы сказать. Оливковое платье было украшено брошью из мореного дуба, изображающей розу, с жемчужиной посредине. На тонкой золотой цепочке крепилось пенсне, используемое в редких случаях при чтении очень мелкого шрифта, но поскольку такие случаи бывали очень редки, очки были прикреплены слева на платье старомодной брошью в виде орденской пряжки, усыпанной жемчужинами.

При звуке телефонного звонка она повесила чулок на ручку кресла и подошла к письменному столу. Подняв трубку, услышала, как знакомый голос произносит ее имя:

– Мисс Сильвер? Говорит сержант Эббот из Скотленд-Ярда. Я бы хотел приехать и встретиться с вами, если можно.

– Конечно, – радушно ответила мисс Сильвер.

– Что, если прямо сейчас – вас это устроит?

– Абсолютно.

Она успела добавить к чулку еще примерно три четверти, когда сержанта сыскной полиции Эббота проводили в комнату, где его ожидал прием, достойный уважаемого молодого родственника. То, что его чувства к мисс Сильвер были полны почтительности и самого теплого расположения, было очевидно. По отношению к ней его надменная, холодная манера обращалась в восхищение, а в холодных голубых глазах появлялся оттенок теплоты. В остальном же это был высокий элегантный молодой человек, выпускник привилегированной частной школы и полицейского колледжа. Старые друзья все еще называли его Фаг – прозвищем, возникшим из-за неумеренного употребления им в школьные годы масла для волос. Он по-прежнему носил длинные и аккуратно зачесанные назад волосы. Его темный костюм был превосходного покроя, а безукоризненного фасона обувь – безупречно начищена. В публичном месте мисс Сильвер обращалась бы к нему как к сержанту Эбботу, но в частном пространстве своей квартиры он был «мой дорогой Фрэнк». Если подающий надежды молодой человек из Скотленд-Ярда смотрел на нее снизу вверх, с благоговением, приправленным толикой юмора, то она в свою очередь рассматривала его как очень многообещающего ученика.

Они обменялись комплиментами, после чего сели. Мисс Сильвер снова взялась за свое вязание.

– Чем могу быть полезна вам, Фрэнк? – осведомилась она.

– Сам не знаю. Кое-чем, я надеюсь. Пожалуй, даже многим. – Он вынул записную книжку, достал из нее клочок бумаги и, наклонившись вперед, положил ей на колени. – Вы, случайно, не узнаете вот это?

Мисс Сильвер отложила вязанье и взяла в руку обрывок. Он представлял собой грубый треугольник с неровно оторванным основанием длиной около двух дюймов, две же остальные стороны были совершенно ровными. Явно это был уголок листка почтовой бумаги. Сторона клочка, на которую она смотрела, была пустая. Она перевернула бумажку, и там из-за основания треугольника, выступали расположенные один над другим обрывки слов: «…вер», «…ншнс», «…ам-стрит». Она внимательно рассматривала их. Второе из этих двух слов, или фрагментов, было сильно смазано.

– И что? – сказал Фрэнк Эббот.

Мисс Сильвер привычно кашлянула.

– Это мое имя, мой адрес и мой почерк. Если бы вы не узнали этого, едва ли бы вы пришли ко мне.

Он кивнул.

– Вы записали их для кого-то. Не могли бы вы вспомнить, кто это был?

Она опять принялась за вязание. Клочок бумаги лежал у нее на коленях. Глаза ее были устремлены на него, в то время как спицы звякали.

– О да.

– Вы совершенно уверены?

Ее покашливание несло в себе оттенок укора.

– Я бы не сказала вам, что помню, если бы не была уверена.

– Знаю, это так. Но дело важное. Не расскажете ли, кому вы дали этот адрес, когда и при каких обстоятельствах?

Мисс Сильвер перенесла внимание с бумажного треугольника на лицо гостя.

– Вчера я ездила в Блэкхит. На обратном пути я была в купе наедине с некоей мисс Нелли Коллинз. Она рассказала мне, что держит небольшой магазинчик для рукоделия недалеко от станции Блэкхит и что едет в город встретиться с кем-то, кто, как она надеется, сможет сообщить ей сведения о молодой женщине, за которой она присматривала, когда та была ребенком, и которой, как она считает, сейчас уже нет в живых. У нее была договоренность о встрече на вокзале Ватерлоо без четверти четыре. Когда мы прощались, она пригласила меня навестить ее, когда я снова буду в Блэкхите. Я ответила тем, что назвала ей свое имя. Она попросила меня его записать, что я и сделала. Умоляю, Фрэнк, скажите, что с ней случилось.

– Вы добавили свой адрес. Почему вы это сделали? Была ли на то личная причина или… профессиональная?

– Почему вы это спрашиваете?

В светло-синих глазах что-то блеснуло.

– Потому что я бы хотел знать, написали ли вы незнакомке свои имя и адрес, потому что почувствовали к ней расположение и хотели повидать ее еще раз, или потому что вы подумали, что ей может понадобиться ваша профессиональная помощь.

Мисс Сильвер кашлянула.

– Это было, я думаю, не столь определенно, как вы говорите. Умоляю, скажите мне, бедная женщина мертва?

– Боюсь, велика вероятность, что это так. В данный момент тело еще не опознано. Возможно, мне придется просить вас…

Мисс Сильвер наклонила голову.

– Вам лучше подумать, разумно ли это. Она дала мне свой адрес и упомянула, что у нее есть жилица – некая миссис Смитерс. Возможно, будет лучше, если формальное опознание будет исходить от нее. Я бы, конечно, с готовностью опознала свою попутчицу, но, возможно, окажется благоразумнее, если это будет сделано приватно. Думаю, это дело может оказаться очень серьезным, Фрэнк. Я бы хотела, чтобы вы рассказали мне о нем побольше. Где было найдено тело и этот клочок бумаги?

– Вы написали ей свое имя и адрес на клочке почтовой бумаги. Вы видели, куда она его положила?

– Безусловно. Она открыла сумку и вложила его в кармашек за маленькое зеркальце. Умоляю, где он был найден?

Сержант Эббот все еще медлил с ответом на этот вопрос.

– Ваша миссис Смитерс позвонила сегодня утром в местную полицию и уведомила нас, дав описание мисс Коллинз и ее одежды. Ни в одной из лондонских больниц ее не оказалось. Миссис Смитерс, которая подняла тревогу, сказала, что мисс Коллинз поехала в Лондон встретиться с какой-то безымянной знакомой. Она могла неожиданно заночевать у этой знакомой. По сути, миссис Смитерс было совершенно неважно, так это или нет. У нее есть свой ключ, и она обходится без посторонней помощи. В Блэкхите явно решили, что мисс Коллинз отправилась на увеселительную прогулку. Люди поступают так каждый день и не могут представить, почему кто-то должен волноваться и беспокоиться по этому поводу. Ну так вот, сегодня вечером мы получили донесение от полиции Руислипа.

Мисс Сильвер переспросила:

– Руислип?

– На линии Хэрроу.

– Я знаю, где это находится, Фрэнк. Скажите, что это за донесение?

– Несчастный случай на дороге. Тело было найдено в переулке – пожилая женщина в голубом костюме и потертой черной шляпе с букетиком голубых цветов. Она попала под колеса – они проехались по ней. Поскольку был сильный мороз – никаких поддающихся идентификации отпечатков шин. Полицейский врач говорит, что она была мертва по меньшей мере двенадцать часов. Переулок очень пустынный и безлюдный. Не удивительно, что тело пролежало там столько времени. Обнаружил его мальчик, который доставляет газеты. Он ехал на велосипеде. Говорит, что ничего не трогал, только соскочил с велосипеда, посмотрел и сразу же направился в полицейский участок, куда прибыл в половине восьмого.

Мисс Сильвер перестала вязать.

– Продолжайте.

– Тело лежало посредине, немного ближе к левой стороне дороги, по диагонали; ничком, руки выброшены вперед – вполне естественная поза. Шляпа слетела с головы и лежала примерно в ярде от тела, справа. Сумка, тесно прижатая к телу, – слева. Внутри сумки – простой платок, карандаш и кошелек, содержащий однофунтовую банкноту, одиннадцать шиллингов и шесть пенсов серебром, немного меди и обратная половинка билета третьего класса до Руислипа…

Мисс Сильвер перебила его:

– В какую сторону она предположительно двигалась – в направлении станции или от нее?

– От станции. Переулок, где ее нашли, находится в доброй миле от станции. По поводу сумки. В ее боковом кармашке было разбитое зеркало и, судя по всему, ничего больше, но констебль, который занимался этим делом, порезал палец о стекло и подумал, что осколки зеркала лучше из сумки вынуть. Он и нашел среди них этот клочок бумаги.

Последовало минутное молчание. Мисс Сильвер опять взялась за вязание.

Фрэнк Эббот продолжил рассказ. Если она хотела что-то сказать, то сказала бы. Если не хотела говорить, было бесполезно ждать. Он знал свою мисс Сильвер.

– Обрывки слов на бумаге указали мне на вас еще прежде, чем я увидел почерк. Лэм велел мне вас проведать.

Мисс Сильвер склонила голову.

– Надеюсь, старший инспектор Лэм в добром здравии?

Фрэнк мысленно представил себе своего начальника, возмущенно взирающего на него и говорящего возмущенным голосом: «Черт бы побрал эту тетку! Дорожная авария аж в Миддлсексе, и на тебе – она и там нарисовалась! О да, поезжай повидай ее, если хочешь, и вполне возможно, что привезешь какой-нибудь очередной бред сивой кобылы!» Фрэнк отогнал приятное видение и заверил мисс Сильвер, что шеф находится в отменном здравии.

– Весьма достойной человек, – сказала мисс Сильвер, быстро перебирая спицами. – Как, вы предполагаете, был оторван угол от бумаги, на котором я написала свой адрес?

– А какой величины был первоначальный листок?

– Он был в половину листа почтовой бумаги, который она вынула из своей сумки.

– Вы видели, как она убирала его в кармашек, за зеркало. Вы заметили, было ли зеркало разбито?

– Не могу сказать. Верхний край был цел, но эти маленькие зеркальца очень легко бьются. И сама сумка была не новая. Она определенно находилась в употреблении с довоенного времени. Такого фасона сумок сейчас не купишь. Я думаю, весьма маловероятно, что зеркало было целым.

– В таком случае уголок мог застрять и оторваться, когда вытаскивали половинку листа. Но тогда бы это заметили, не так ли?

Мисс Сильвер позвякивала спицами.

– Кто бы заметил, Фрэнк?

– Тот человек, который счел, что стоит забрать эту бумажку. Он не мог не заметить, что кусочка недостает, – как по-вашему?

– Разве что это делалось в темноте.

Фрэнк Эббот присвистнул.

– После несчастного случая, вы имеете в виду?

– После убийства, – ответила мисс Сильвер.

На сей раз он не присвистнул. Похожие на льдинки голубые глаза чуть сузились.

– Убийства?

– Разумеется.

– Что заставляет вас так думать?

Мисс Сильвер кашлянула.

– Вы сами так не считаете?

– Не было ничего, что навело бы меня на такую мысль.

Она улыбнулась.

– У вас есть обыкновение обсуждать обычную дорожную аварию столь подробно?

– Пожалуй, нет. Меня привел сюда ваш почерк, и как только мы начали беседовать, я почувствовал уверенность, что у вас есть какой-то козырь в рукаве.

Почти не меняя выражения лица, мисс Сильвер ухитрилась передать тот факт, что она не очень-то довольна этой фигурой речи.

Фрэнк Эббот заискивающе улыбнулся, стараясь вернуть ее расположение.

– Он ведь есть… не так ли?

Чулок Джонни проворно завертелся.

– Мисс Коллинз много говорила в поезде. Мы были одни в купе. Она назвала мне имя особы, с которой собиралась встретиться. Она также сказала мне, что обещала не разглашать эту информацию. Вы можете счесть странным, что она вдруг решила сообщить об этом кому-то, кого совсем не знала, но назвав непреднамеренно другое имя – то, что, по ее мнению, я знать не могла…

– А вы это имя узнали?

– Да. Поняв это, мисс Коллинз, видимо, решила, что уже не имеет значения, расскажет ли она мне остальное.

– Какое имя она упомянула?

Мисс Сильвер заговорила медленно, тщательно подбирая слова:

– Она рассказала мне, что в течение ряда лет заботилась о маленькой девочке. Когда ребенку исполнилось пятнадцать лет, отец умер и ее забрала себе женщина из той семьи, с которой девочка была связана незаконным родством. Это было лет десять или одиннадцать назад. Именно рассказывая мне это, она непроизвольно назвала фамилию Джойс, а говоря о ребенке, употребила имя Энни.

Лицо Фрэнка Эббота изменилось.

Мисс Сильвер кашлянула.

– Я вижу, что имя говорит вам то же, что и мне: Энни Джойс. Мисс Коллинз не ставила имя и фамилию рядом. Она говорила в одном случае о мистере Джойсе, а в другом – о ребенке по имени Энни. Она живет одна, и, будучи явно очень взволнованной, испытывала желание выговориться – она была переполнена сознанием своей связи с нашумевшим в газетах делом и с нетерпением ждала встречи, которая была ей назначена. Как только она обнаружила, что я узнала фамилию Джойс, то рассказала мне об этом.

– Что она вам рассказала?

Мисс Сильвер помолчала.

– Как и всякий другой, мисс Коллинз читала газеты и, конечно, поняла, что возвращение леди Джослин означает наступившую три с половиной года назад смерть Энни Джойс. Я думаю, она могла быть расстроена, но к огорчению примешивалась изрядная доля возбуждения, поскольку она вела очень скучную, будничную жизнь. Сестра, с которой они делили жилище и которая, как я догадываюсь, доминировала над ней, умерла, квартирантка занята собственными семейными перипетиями. Мисс Коллинз решилась написать леди Джослин и попросить о встрече якобы для того, чтобы услышать все, что можно, о смерти Энни, но на самом деле, как я думаю, потому что увидела шанс связать себя с делом, которое привлекает большое внимание. – Она помолчала и затем прибавила: – Я уверена, что мысль о шантаже не приходила ей в голову.

Фрэнк Эббот воскликнул:

– Шантаж… мисс Сильвер!

– Я вам сказала, что дело это, возможно, очень серьезное.

Он пригладил назад волосы, и так уже сиявшие как зеркало.

– Серьезное? Господи боже… продолжайте.

Мисс Сильвер слегка нахмурилась в ответ на эту форму обращения. Она была снисходительна к молодым людям, но ее опыт гувернантки оставил у нее ощущение, что она ответственна за их манеры.

– Я уже сказала о своем убеждении, что у бедной мисс Коллинз не было такого намерения, но боюсь, что она могла создать совершенно ложное впечатление у того человека, который ей звонил.

– Какого человека?

– Имя не было названо. Мисс Коллинз сказала мне, что написала леди Джослин, смею предположить, в Джослин-Холт, но не получила от нее ответа. Вместо этого ей позвонил некий джентльмен. Он не назвался, но заявил, что говорит от имени леди Джослин. Мисс Коллинз была, я думаю, под впечатлением от того, что говорила с сэром Филиппом, поскольку никогда – так она сказала – не беседовала раньше с баронетом. Я рассказываю это вам для того, чтобы вы могли понять ее умонастроение – очень бесхитростное, удивленное и взволнованное.

– Филипп Джослин… интересно… – Лицо сержанта выражало сомнение и подозрительность.

Мисс Сильвер звякала спицами.

– Совершенно верно, дорогой Фрэнк. Но с другой стороны… Я чувствую, нам следует пока воздержаться от суждения.

Он кивнул.

– Итак, кто-то позвонил мисс Коллинз. Что он сказал?

– Он спросил ее, говорила ли она кому-нибудь о своем письме по поводу Энни Джойс. Она сказала, что нет. Он назначил ей встречу с леди Джослин под часами на вокзале Ватерлоо вчера без четверти четыре. Она должна была держать в левой руке газету, с тем чтобы ее можно было легко узнать. Именно в этом месте мисс Коллинз совершила, боюсь, весьма печальную ошибку. Она сказала мужчине, с которым говорила, что узнала бы леди Джослин повсюду, даже если та настолько похожа на Энни. И после этого она стала объяснять, что никогда не будет введена сходством в заблуждение. Я не точно передаю вам ее слова, поскольку она говорила очень сумбурно, и рассказываю только суть. После того как она сказала, что видела портрет леди Джослин в газетах, мужчина спросил, отличила бы она ее от Энни, и она ответила, что по картинке – нет, но если бы пришлось увидеть обеих, то узнала бы. Он спросил: «Как?» – и она сказала: «Ну, это очень просто!» Именно в тот момент, когда она рассказала мне это, я почувствовала легкое беспокойство. Это было не мое дело, но я не могла отделаться от мысли, что мисс Коллинз поступила неблагоразумно, взяв такой тон. Даже при повторении ею этих слов ее намерение намекнуть на какое-то особое знание было совершенно очевидным. Я спросила ее, как она может быть уверена, что всегда отличит Энни Джойс от леди Джослин – не было ли, например, какой-то особой приметы, с помощью которой можно было бы уверенно опознать мисс Джойс. Я сказала, что семья не сразу убедилась в том, что к ним вернулась именно леди Джослин, поэтому всякое особое знание, которым обладает мисс Коллинз, могло бы оказаться очень важным.

– Вы так сказали?

– Да, Фрэнк. И когда я это сказала, она заговорила в очень возбужденной манере. Боюсь, она, бедняжка, была обрадована и польщена мыслью, что является обладательницей важной тайны.

– Что она сказала?

– Я приведу вам ее собственные слова как можно точнее. Вот они: «Именно это я ему, в сущности, и сказала. “Меня не обмануть, – говорю я, – ни за что на свете”». На что джентльмен приятно рассмеялся и сказал ей, что она очень самоуверенна, а она ответила, что уверена, но не объяснила почему. Но мне она сказала, что когда растишь ребенка с пяти лет, и моешь его, и одеваешь, и все делаешь, то, само собой, будешь знать все, что положено. Я не знаю, как много она бы еще рассказала, потому что в этот момент поезд остановился и вошла толпа людей. Мы больше не разговаривали на частные темы, но на платформе она обернулась и пригласила меня навестить ее, когда в следующий раз я буду в Блэкхите, а я записала для нее свое имя и адрес.

Фрэнк Эббот с острым интересом ждал продолжения.

– Да, а почему вы это сделали?

Мисс сложила руки на вязанье.

– Я подумала, что она была неосмотрительна. И боялась, что она, возможно, создала ложное впечатление. Я сочла вероятным, что она может оказаться в трудной ситуации. Я подумала, что вряд ли у нее есть кто-то, с кем ей захочется посоветоваться, и что ей может понадобиться совет. Что-то вроде этого, Фрэнк, но, пожалуй, не так определенно. Трудно не быть благоразумным, когда событие уже произошло.

С минуту он молчал. Потом сказал:

– Вкратце так… Нелли Коллинз обладала, или притворялась, что обладала, какой-то особой информацией об Энни Джойс. Если Энни Джойс мертва, эта информация не представляет ни малейшего интереса ни для кого – если только Джослины не имеют каких-то оставшихся сомнений относительно того, действительно ли выжила именно леди Джослин. В этом случае они были бы рады прямым доказательствам и благодарны Нелли. Тут нет возможного мотива для убийства. С другой стороны, если та, что выжила, – Энни Джойс, а леди Джослин мертва уже три с половиной года, как и написано на надгробии, тогда женщина, которая заняла ее место, должна играть по очень высокой ставке – она, очевидно, считает, что добилась успеха. И тут вдруг появляется Нелли Коллинз со своим «Я мыла ее и одевала, и уж кому о ней знать, как не мне?». Никакой более сильный мотив и не требуется.

– Верно, – сказала мисс Сильвер.

– Но ей звонил и договаривался о встрече мужчина…

– Да – от имени леди Джослин.

– Вы совершенно уверены, что Нелли Коллинз так сказала?

– Совершенно уверена, Фрэнк.

Он отодвинул стул и встал.

– Тогда ставлю миллион к одному, что у леди Джослин имеется совершенно несокрушимое алиби.