Глава 17
Второй раунд

Я снова сидела в пустом зале суда со стенами, покрытыми деревянными панелями, словно вернулась назад в прошлое, в тот старый кошмар. Передо мной опять установили ширму. Присяжные заняли свои места. Вошел судья. После я услышала шаги Дэнни. И ощутила, как меня все сильнее сдавливает ужас, — я чуть не лишилась чувств.

Рассуждай логически, — уговаривала я себя. — Он не пытался напасть на тебя в прошлый раз, не нападет и в этот.

Но на этот раз ставки выше! — истерически визжал в голове другой голос. — Возможно, он решит избавиться от меня раз и навсегда!

Нет, не решит. И не нападет, — снова убеждала я себя. — Успокойся.

В голове шумело. Я сделала глубокий вдох и посмотрела на присяжных. Это были мужчины и женщины. Некоторые смотрели на меня с ужасом и жалостью, а некоторые не хотели встречаться со мной взглядом. Одной из присяжных оказалась красивая молодая блондинка. Я взглянула на нее и почувствовала острую боль. Мне по-прежнему было нестерпимо видеть девушек, похожих на меня прежнюю. Ту, которой я была до того, как Дэнни наградил меня вот этим, теперешним лицом.

«Не верьте его лжи!» — хотелось закричать.

Я сосредоточилась на дыхании. Вдох, выдох. Не дай панике одолеть тебя! Суду снова продемонстрировали видеозапись с моими показаниями. Я не сводила глаз с лиц присяжных. Реакция была самая разная — я жадно наблюдала. Некоторые плакали, другие бесстрастно смотрели на экран. А один мужчина, казалось, вот-вот задремлет. А что чувствовал в этот момент Дэнни, там, по ту сторону разделяющей нас ширмы? Надеялся ли он выкрутиться и на этот раз? Торчала ли на его лице та самодовольная улыбка, которую я так хорошо помнила?

Потом мне начали задавать вопросы. Как и в прошлый раз, все было представлено так, словно это я донимала Дэнни, а не он меня. Будто мы просто подрались в номере отеля, и я случайно разбила голову о край таблички, а потом у нас был секс по обоюдному согласию.

— Это неправда! По-вашему, женщина, потерявшая сознание оттого, что ее ударил мужчина, придет в себя и захочет заниматься с ним сексом? — возмущалась я. Вопросы все сыпались и сыпались. Защитник нес полную ерунду. Как он может мириться с собственной совестью? Возможно, он просто делает свою работу, но что это за работа? Такая тварь, как Дэнни, не заслуживала защиты вообще!

Эти вопросы были призваны запутать меня, загнать в угол. Но на этот раз я была к этому готова. Я не сидела потерянно, скуля и пуская сопли. Я отвечала ясно и четко. Я знала, когда адвокат пытался заставить меня говорить то, что ему нужно, поэтому очень осторожно подбирала слова, но не запиналась.

— Этот человек опасен, — настаивала я. Хотели бы они жить с ним по соседству? Хотели бы они, чтобы кто-нибудь из их близких стал его следующей жертвой?

Прошло три дня. Я старалась сохранять спокойствие, не позволяя его адвокату одурачить меня. Наконец меня отпустили. В глубине души я чувствовала облегчение, но не могла полностью расслабиться, пока все это не закончится.

— Теперь остается только сидеть и ждать, — сказала мама, когда мы покидали гостиницу. Мы ехали домой в молчании, каждый думал о своем.

Я беспокойно бродила по дому. Слушание дела продолжалось. Я представляла, как Дэнни дает показания. Что он скажет? Будет ли во всем винить зависимость от стероидов? Будет ли пытаться вызвать у присяжных жалость? Будет ли изображать из себя невинно оболганного человека, которого преследовала сумасшедшая, как в фильме «Роковое влечение»? Но разве в это можно поверить — после того, как они увидели мое обезображенное лицо?

— Его должны признать виновным, мама! — восклицала я каждые десять минут. Если я и смогу когда-нибудь смириться с тем, что со мной произошло, то только при одном условии: все должны поверить, что меня изнасиловали. Если не поверят, если Дэнни оправдают, я никогда не смогу оправиться от позора. Тогда он одержит верх, и я навечно останусь его жертвой. И всегда буду принадлежать ему.

Через пять дней я получила разрешение уехать во Францию на очередной курс лечения, хотя слушание дела еще не закончилось. Мне не терпелось улететь, и родители пообещали звонить мне, как только появятся какие-нибудь новости.

В аэропорту я вдруг вспомнила, что со мной нет моего счастливого крестика.

— Без него я не могу сесть в самолет, — сказала я, чуть не плача, и папе пришлось бежать в ближайший магазин аксессуаров. Он вернулся с крестиком на золотой цепочке.

— Теперь он будет оберегать тебя, — сказал папа, надевая цепочку мне на шею.

— Спасибо, папа, — выдохнула я, сжимая крест дрожащими пальцами.

На этот раз пребывание в клинике не доставило мне удовольствия. Я была взвинчена до предела — ожидала телефонного звонка и по малейшему поводу готова была разрыдаться.

— Как дела? — спросил доктор Джавад, который часто звонил, чтобы справиться о моих успехах.

— Ожидание просто невыносимо, — всхлипнула я, стараясь сдержать слезы. Если Дэнни не признают виновным в изнасиловании, справедливость не восторжествует. Он насильник и должен ответить за свои злодеяния. Его нужно внести в список лиц, обвинявшихся в сексуальных преступлениях, чтобы в будущем женщины были защищены от него.

Через два дня после моего приезда во Францию позвонила мама и сказала, что присяжные удалились для обсуждения приговора. Как раз в тот момент, когда они совещались, я представила себе, как один из них — скорее, одна из женщин, — настаивает на том, что Дэнни виновен. «А как насчет вот этого…» — возражает ей один из мужчин и зачитывает мои показания. И они снова начинают спорить.

Господи, прошу тебя! Помоги им принять правильное решение! — молилась я. Но на следующий день присяжные так и не вынесли единодушного решения.

— Судья сказал, что вместо единогласного согласен на решение, принятое большинством голосов, только бы обсуждение не слишком затянулось. Папа в суде и сразу же позвонит, как только узнает что-то новое, — сказала мама по телефону.

— Это просто выводит меня из себя! — взвыла я, сорвавшись в крик на последнем слове. Вынесут они сегодня приговор? Или мне придется провести еще одну бессонную ночь?

А через час раздался звонок. Это был папа. Сердце колотилось так сильно, что меня трясло.

— Алло? — прошептала я и затаила дыхание. Наступил момент, которого я так ждала и в то же время безумно боялась.

— Виновен! — прокричал папа, и я с невыразимым облегчением вздохнула. Меня захлестнула беспредельная радость.

— Точно?

— Да, одиннадцать голосов против одного.

— Свершилось! Теперь все позади! — разрыдалась я. Мне поверили! Теперь я уже не ощущала себя грязной, омерзительной. Я свободна! Незримые цепи, приковавшие меня к Дэнни, наконец исчезли. Я получила подтверждение тому, что не виновата. Не нужно обвинять себя в том, что он со мной сотворил. Он преступник — и теперь понесет заслуженное наказание.

Следующие несколько часов я не выпускала из рук телефон. Я истратила шестьдесят фунтов на звонки — маме, доктору Джаваду, Сьюзи, Полу, Марти и всем друзьям. И каждый раз, когда я произносила заветную фразу, мне хотелось ущипнуть себя, чтобы убедиться, что все это происходит на самом деле.

— Дэнни признан виновным! — повторяла я сквозь слезы.

В какой-то момент я попыталась представить, что он чувствует. Думает, какой срок ему дадут? Ему придется ждать больше месяца, прежде чем будет оглашен срок его заключения. Надеюсь, он будет мучиться каждую минуту. Пусть узнает, каково это — беспомощно ждать, пребывая в чьей-то власти. Пусть узнает, что такое настоящее страдание. Однако вскоре я выбросила его из головы и радостно закружилась по комнате.

Следующие десять дней во Франции я каждое утро просыпалась с улыбкой, вспоминая — все закончилось! Впервые после нападения я чувствовала себя совершенно счастливой. Я гуляла по поселку, фотографировала цветущие деревья, величественные горы, чистое голубое небо. Потом отсылала снимки мистеру Джаваду, моему психологу Лизе и писала им, как я счастлива, что жива.

Я вернулась домой незадолго до годовщины нападения. С одной стороны, это была не та дата, которую стоило отмечать. С другой — не могла же я просто игнорировать этот день и делать вид, что он ничем не отличается от остальных! В конце концов, тогда умерла прежняя Кэти. Может, стоит как-то почтить ее память? Или мне будет слишком больно вспоминать?

— Давай сходим в кино или пообедаем где-нибудь, — предложила мама. — Это тебя отвлечет.

— Хорошая идея, — согласилась я. Стоило попытаться.

Но когда я проснулась утром, то ни о чем другом думать не могла. В этот день год назад я собирала чемодан, чтобы поехать на съемки «Красоток за стеклом», — думала я. — Дэнни бесконечно донимал меня своими звонками и сообщениями. Я вспомнила, как отчаянно мне хотелось убраться от него подальше, как я надеялась, что он остынет и оставит меня в покое. Если бы я только знала, что он планирует, то, наверное, прямо тогда наложила бы на себя руки! Та, прежняя, Кэти и мысли не могла допустить, что лишится своей красоты. Она была такой тщеславной, такой самовлюбленной! Для нее смысл жизни заключался в ее красоте.

Меня поглотил тот мир, где человек человеку волк, — размышляла я. — Я была такой вертихвосткой! Почти не виделась с мамой и папой, их любовь воспринимала как само собой разумеющееся. Я не думала о других людях, как это делают мистер Джавад или те врачи и медсестры, которые помогали спасать мне жизнь. Они заботятся об окружающих, не щадя своих сил. Мне такое самоотречение и привидеться не могло в моей прежней жизни.

За прошедший год мне довелось столкнуться с наихудшими и наилучшими проявлениями человеческой натуры. Сделало ли это меня чище — там, в глубине души, под этими ужасными шрамами? Стала ли я «красивее» в том смысле, о котором прежде и не помышляла?

Ух ты! Раньше я ни о чем подобном не задумывалась! Мои мысли удивили меня.

— Ну, так как насчет кино? — спросила мама, выводя меня из состояния задумчивости. Я просмотрела список фильмов, что шли в кинотеатрах, и мы решили сходить на «Убийцы вампирш-лесбиянок» — британскую комедию с Мэттом Хорном из «Гэвин и Стейси».

Я решила, что это будет забавное кино, которое отвлечет меня. Я не думала, что в фильме будет столько крови и страшных сцен. Каждый раз, когда откуда-то неожиданно выпрыгивал очередной вампир, я подскакивала на кресле. Мне было так не по себе! Я понимала, что все это ерунда, но не могла прийти в себя.

— Мам, давай уйдем отсюда! — попросила я, злясь на саму себя. Но обед в итальянском ресторанчике получился ничуть не лучше. От спагетти с овощами, которые я заказала, меня чуть не стошнило. Так что домой я возвращалась в отвратительном настроении.

В это время год назад меня привезли в больницу, — подумала я, вспоминая ту невыносимую боль. Тогда я была уверена, что умираю и голоса медсестер — это голоса других умерших.

Но потом я одернула себя. Посмотрите, сколько всего я смогла добиться за этот год! Я стала сильнее. И лицо теперь выглядит лучше. Шрамы бледнеют, становятся менее заметными. И хотя мне еще далеко до полного восстановления и обретения уверенности, я смогла преодолеть отвращение и ненависть к самой себе. Страхи и фобии еще остались при мне, но я учусь их контролировать.

Лучше представь, какой ты станешь через год! — подумала я, стараясь мыслить позитивно. Но, попытавшись нарисовать будущее, я ничего не смогла там рассмотреть. Не думаю, что у меня когда-нибудь хватит духу снова уехать в Лондон, жить отдельно от родителей. Или заново начать строить карьеру. Модельный бизнес и косметология — это единственное, что я знала. Но теперь эти пути были для меня заказаны. Неужели придется всю жизнь прожить здесь, с мамой и папой? И навсегда остаться подростком, как Питер Пэн?

В течение следующих нескольких недель я, как обычно, ездила на сеансы с психологом, консультировалась по поводу носа и горла и, конечно, встречалась с мистером Джавадом. Мы постоянно поддерживали связь, его фотографии и электронные письма неизменно улучшали мне настроение.

Шли дни. Я навещала Риту, заглядывала в церковь. Там я находила утешение и силы, как и раньше, когда только выписалась из больницы. Вскоре за работу принялась съемочная группа. Они снимали, как мы с сестрой бесцельно слоняемся по дому. Было очень странно вновь оказаться перед камерой. Иногда, когда я ловила в объективе свое отражение, мне требовалось какое-то время, чтобы понять, что это мое лицо. Даже спустя год новое обличье по-прежнему вызывало у меня шок.

Приближалось время вынесения приговора Стефану и Дэнни. Это было уже не так страшно, как судебное разбирательство. Но я все равно беспокоилась. Если судья будет снисходителен, они очень скоро выйдут из тюрьмы. Часто можно было услышать, как убийцы получали смехотворно короткие сроки заключения. Если это случится, я буду раздавлена. Я убеждала себя, что мне предстоит последнее испытание на этом пути. Преодолею его — и можно перевернуть страницу, начав новую жизнь.

За неделю до оглашения приговора к нам приехал Уоррен. Он привез с собой записи камер наружного наблюдения. Они были представлены в суде в качестве доказательств. Он спросил, хочу ли я посмотреть их. Я кивнула, посчитав, что это может ослабить напряжение. Но когда на экране появились нечеткие изображения, мне стало дурно. Там были мы с Дэнни. Мы заходили в гостиницу в тот самый день, когда он меня изнасиловал. Улыбались, болтали, держались за руки. Мы выглядели, как обычная пара. Я смотрела на себя прежнюю — такую доверчивую, наивную. Такую красивую. Та девушка с легкостью приближалась к вратам ада, о котором не подозревала. Потом следующая запись: мы выходим из гостиницы на следующее утро. Мягкая фетровая шляпа натянута на разбитую голову — я торопливо иду к лифту, Дэнни следует за мной по пятам. Мы напряженные, хмурые — в отличие от предыдущего вечера.

— У нас есть еще запись нападения, — будто сомневаясь, произнес Уоррен. — Ты уверена, что хочешь посмотреть?

— Да, — прошептала я. И вот на экране появился Стефан. Оказывается, он часами крутился у моего дома, пока Дэнни пытался выманить меня наружу. Вот он покупает шоколадный батончик, равнодушно просматривает газету, болтает по телефону. Он несколько часов ждал случая покалечить меня. За это время он мог передумать — но не сделал этого. Он нетерпеливо ждал, пока Дэнни расставлял свои силки. Я пришла в ярость. До этого момента весь мой гнев был направлен на Дэнни, я думала, что он мог силой заставить Стефана стать его соучастником. Но теперь я знала, что это не так. Стефан без колебаний согласился на преступление. Теперь он вызывал у меня презрение. Но было абсолютно непонятно, почему он это сделал, — ведь никакого объяснения так и не последовало.

Потом мы смотрели, как я вышла из дому в мешковатом спортивном костюме и уггах. Как Стефан перешел через дорогу и направился ко мне, сжимая в руках ту самую чашку. Вот я роюсь в сумочке в поисках кошелька — и тут… Он выплескивает кислоту мне прямо в лицо, и я кричу, пытаясь убежать. И хотя в записи не слышно ни звука, у меня в голове раздается тот крик. Тот жуткий, нечеловеческий визг, от которого кровь стыла в жилах.

Следующая запись — с камеры наблюдения в кафе. Она показывает, как я забегаю внутрь. Бегу за прилавок, пытаюсь засунуть голову в ведерко со льдом. Я словно вижу собственную смерть.

На следующей пленке Стефан заходит в отделение скорой помощи при госпитале Челси и Вестминстера спустя несколько часов после того, как плеснул мне в лицо кислотой, — тогда и на него попало несколько капель. Стефана сопровождают две девушки. Все трое смеются. Смеются! А я там, слепая, корчусь от боли. Что он сказал тем девушкам? Знали ли они о том, что сделал Стефан? И если знали, как могли смеяться?

— Ты в порядке? — мягко спросил Уоррен.

— Да, — пробормотала я, смахивая слезы, которых до этого не замечала.

Первого мая 2009 года мы снова поехали в суд Вуд Грин Краун, чтобы присутствовать при оглашении приговора. Мама, папа, Сьюзи и я. По дороге все сидели притихшие, напряженные и озабоченные. Меня подташнивало, тело покрылось липким потом. Я смотрела в окно, но ничего не замечала. Когда мы подъехали к зданию, я вдруг осознала, что не хочу видеть ни Стефана, ни Дэнни, — раньше до меня не доходило, что сегодня я их увижу. Поэтому папа пошел в зал суда, а мы остались в соседней комнате. Меня трясло от нетерпения. Чтобы как-то занять себя, отвлечься и убить время, я стала красить ногти Сьюзи. Я нервно постукивала ногой, не сводила глаз с настенных часов и молилась.

Через час дверь открылась. Зашел папа в сопровождении Адама и Уоррена.

— Дэнни получил два пожизненных. Ему придется провести в тюрьме не меньше шестнадцати лет, прежде чем он получит право на условно-досрочное освобождение. Стефану дали одно пожизненное, то есть минимум шесть лет, — сказал папа. Я попыталась осмыслить услышанное. Срок Стефана показался не очень большим. Всего шесть лет за то, что он плеснул мне в лицо кислотой. Дэнни предстояло сидеть дольше. Шестнадцать лет — долгий срок. Только почему-то мне казалось иначе.

Я ждала, что меня охватить ликование. Ничего. Я не чувствовала радости, как в тот день, когда Дэнни признали виновным в изнасиловании. Я одержала победу. Но сейчас она показалась мне какой-то пустой. Я вдруг поняла, что никакой приговор не сможет чудесным образом исправить то зло, которое они мне причинили. Я по-прежнему почти слепа на один глаз и все так же вынуждена носить маску, а душу мою покрывают бесчисленные рубцы.

— Это максимальное наказание, которое они могли получить по британскому законодательству. Это правильно. Ну, как ты себя чувствуешь? — улыбнулся папа и обнял меня. Я пыталась подобрать правильные слова.

— Я довольна. Такое облегчение — знать, что все уже позади! — ответила я. И это было правдой. Хотя в глубине души я чувствовала разочарование.

Больше года я ждала этого момента. Но теперь, когда добилась, чего хотела, поняла, что это совсем не то, что нужно мне на самом деле. Нет волшебной палочки, которая исправила бы все одним взмахом. Мне нужно жить дальше. Только непонятно, в каком направлении теперь двигаться.