Он был безымянкой в самом прямом смысле. Он не помнил своего имени и отзывался только на кличку Носок. Он был слеп на один глаз, но все остальные органы чувств работали безукоризненно. И еще его иногда посещали видения. И потому он, хоть и казался жалким полудохлым уродцем, таковым себя не считал. Все эти генсеки, председатели, президенты, фюреры – лишь слепые щенки, которым не дано познать истину. А у Носка был целый зрячий глаз – и это великий дар. Он видел им многое, слишком многое.

Часто на границе сна и бодрствования он воспарял над сожженной радиацией Москвой, с любопытством и нескрываемым торжеством осматривал мертвые здания, иногда следил за копошащимися на теле погибшего города мутантами. Они были похожи на насекомых и червей, пожирающих гигантский труп. Когда-нибудь они доедят мертвечину, и что останется? Носка это совсем не интересовало, он быстро забывал о ничтожных зверюшках и взлетал еще выше, пробивал густой серый слой облаков и обращал свой единственный глаз к небесному своду, усеянному тысячами холодных огоньков. Небо было бездонно и безжизненно, ибо оживить его мог лишь человеческий взор, а люди давным-давно попрятались в сырых и душных подземельях.

Надышавшись ледяным светом колючих звезд, Носок нырял обратно сквозь вязкие тучи, сквозь руины города, сквозь суетливый муравейник метро в зловещую тьму, в бездонные недра катакомб, где обитал черный бесформенный спрут, жуткая алчная биомасса. Вот кто настоящий владыка сознаний. Вечно голодный, всемогущий и безжалостный пожиратель людских душ. Он питался страданием, а за это позволял протянуть еще один годик жалким остаткам человечества. Жизнь в обмен на страдания. Без страданий нет жизни. Замкнутый круг. Симбиоз, без которого нет бытия.

И Носок в благоговении представал перед темным Повелителем и дрожащими губами шептал слова благодарности за то, что среди слепцов с двумя глазами тот позволил ему быть зрячим хотя бы на один. Ведь если бы зрачок не заплыл бельмом, Всемогущий давно бы умертвил заморыша, наслал бы на него каких-нибудь отморозков, которые вместо подаяния полоснули бы острым ножом по тонкой шее. И Повелитель был бы абсолютно прав. Он может простить многое, но только не дерзость. Никто не смеет взирать на Владыку, не будучи ослеплен и пожран. Никто, кроме Носка, познавшего Радость созерцания великого Демиурга тьмы.

И вот в мир метро явился некто. Тот, кто был зряч на оба глаза, тот, кто жаждал увидеть нутро Всемогущего. Но и этого бунтарю было мало. Он вдруг решил, что способен разорвать круг между жизнью и страданием. Глупец! Ты поплатишься за свое своеволие!

В подземельях всегда были избранные. Одного такого Носок даже знал: человек, называющий себя Ханом, верящий в то, что стал реинкарнацией Чингисхана. Но даже он, ощущающий потаенное, жил по законам подземного мира и не думал их нарушать. Ведь перевоплощения души – это та же игра по правилам, вечная игра, где человек появляется в муках рождения, живет, терзаясь, и умирает в страхе… чтобы потом родиться вновь.

Многие силы уже обратили внимание на бунтаря, и Носок видел свою задачу в том, чтобы помочь им вовлечь пришлого своевольца в жизнь подземного мира, заставить его служить Владыке хотя бы неосознанно… или умертвить строптивца.

Скорчившись, обняв гитару, Носок сидел в глубине туннеля, где-то посередине между Павелецкой и Новокузнецкой. Он слышал отдаленные шаги и знал, кто к нему приближается. Уродец всегда угадывал людей. Cовсем недавно, не заметив его, мимо прошли три бандита с Треугольника, которые хотели поучаствовать в Играх. Они были насильниками и убийцами. Добрые слепые люди, одним словом. Ведь они, страдая сами и причиняя страдания другим, кормили Владыку, не давали разорваться кругу жизни.

А сейчас по туннелю шел другой человек. Он никогда не представлялся, но повадки незнакомца подсказывали заморышу, что это законспирированный брамин из Полиса. Тот, на которого Носок работал осведомителем. Работал с большим удовольствием. Ведь у обоих была одна цель – служить Всемогущему. Вот только Носок знал об этом, а брамин – нет. Но какая разница, коль Хозяин один? И уродец терпеливо ждал в строго определенном месте.

Спустя две минуты в лицо заморыша ударил нестерпимо яркий свет фонаря. Жалобно заскулив, Носок зажмурил глаз, и, подняв руку, пропищал:

– Не слепи, добрый человек!

– Здравствуй, хариджан, – голос брамина был размерен и леденяще спокоен.

– Здравствуй, добрый человек, не слепи, пожалуйста, не слепи…

– Скажи мне, что слышал ты о тех, кто спустился сегодня в метро через Павелецкий вокзал?

– Носок хорошо ви-и-идит, хоть и одним глазом, Носок все слы-ы-ышал, хоть и далеко-о-о был… не слепи, добрый человек, не слепи…

– Хорошо, – брамин убрал фонарь, – скажи мне, что видел ты и что слышал. Как зовут тех, кто спустился?

– Не знаю, добрый человек, не зна-а-аю…

– Что же тебе известно в таком случае?

– Они без противогазов спустились, – Носок принялся тереть здоровый глаз.

– Хариджан, не испытывай мое терпение, это я знаю и без тебя, – голос брамина был столь же спокоен, как и прежде, но Носок почувствовал угрозу.

– Еще, – проверещал заморыш, – они хотят увидеть звезды. Девчушка хорошая, а хахаль ее плохо-о-ой. Это он звезды хочет увидеть.

– Это уже интересно, – сказал брамин. – И зачем?

– Он не человек, – Носок вдруг перешел на шепот, широко раскрыв глаз, – он призрак. Призрак судьбы. Он плохой, хочет от страдания метро избавить, а если избавит от страдания, то избавит от жизни, весь мир наш разрушит…

– Мне не нужны твои выводы, – небрежно оборвал уродца брамин, – мне нужна информация в чистом виде. Куда они направились?

– На жирную Павелецкую, – обиженно проворчал Носок, – они в Играх собрались участвовать. Носок слы-ы-ышал. Носок все слы-ы-ышал, хоть и далеко-о-о от них был…

– По существу, хариджан, говори по существу, не задерживай меня.

– Они собрались в Полис, а из Полиса хотят выбраться на поверхность и идти смотреть на звезды. Их нужно переманить или убить, они…

– Это не тебе решать, неприкасаемый, – брамин извлек из кармана горсть патронов и швырнул ее к ногам оборванца. – Возьми, ты заслужил.

– Спасибо тебе, Радость моя, спасибо!..

Носок, держа в одной руке гитару, другой принялся собирать патроны, но благодарил он вовсе не брамина, а темного Повелителя, бесформенного спрута из подземных недр, который щедрой рукой агента Полиса наградил покорного раба своего за труды. И пусть надменный брамин называет его хариджаном, неприкасаемым, – это неважно, ибо он такой же слуга Всевышнего, как и Носок, только не подозревает об этом.

– Значит, это у нас Рихард Хайм, гражданин Четвертого Рейха? – чиновник в сером джемпере внимательно посмотрел на Кухулина, затем перевел взгляд на Ленору. – А это Агнесса Айферзухт, прописанная на Чеховской?

– Да, мои старые добрые партайгеноссен, – невозмутимо произнес Фольгер, – члены моей команды.

Кухулин и Ленора выбрали из десятка паспортов, которые Феликс извлек из своего рюкзака, наиболее подходящие под их описания. Тридцать патронов помогли ганзейским пограничникам закрыть глаза на некоторые несоответствия в документах и выдать визу на время Игр. Но с типом, который ведал регистрацией участников, договориться не получалось, слишком уж многолюдно было на платформе Павелецкой кольцевой.

– А почему нет фотографий? – спросил чиновник.

– Знаете ли, – Феликс вежливо улыбнулся, – в последние двадцать лет наблюдается некоторый дефицит фотопленки. Причины вам объяснить?

– Нет, не надо, – не оценив сарказм Фольгера, чиновник поморщился, – здесь написано, что Рихард Хайм имеет рост сто восемьдесят два сантиметра. Но я на глаз вижу, что рост молодого человека составляет минимум метр девяносто.

– Это только кажется, – Феликс подошел к тумбочке и ткнул пальцем в документ, – видите, тут затерто и нечетко все, потому создается впечатление, что написано сто восемьдесят два, а на самом деле сто девяносто два.

– Допустим, – нехотя согласился чиновник. – Давайте перейдем к так называемой Агнессе Айферзухт. Она у нас, согласно описанию, русоволосая. Но передо мной стоит блондинка, я бы даже сказал, юная девушка с седыми волосами.

– Это из-за отсутствия света. Цвет поменялся из-за резкого снижения пигментации, – Феликс равнодушно пожал плечами, – такое бывает. Была русая, стала седая.

Кухулин осмотрелся. С трибуны для почетных гостей с любопытством наблюдали за препиранием сталкера с бюрократом. Да и вокруг тумбочек уже собралась толпа, из которой слышались одобрительные смешки, когда Фольгер в очередной раз находил, что ответить ганзейскому буквоеду.

– И ей двадцать восемь лет, – чиновник с укором посмотрел поверх очков на Феликса, – да вашей Агнессе не больше шестнадцати… ну, восемнадцать от силы.

– Перестаньте делать комплименты моей напарнице! – строго сказал Феликс. – Я понимаю, понравилась вам женщина, решили приударить за ней, возраст снизили, но давайте вы эти ваши адюльтеры будете разводить после Игр, если вы, конечно, докажете, что являетесь чистокровным арийцем. Если сможете доказать – даю вам гарантию, гауляйтер Вольф вас лично обвенчает.

Позади Кухулина кто-то громогласно захохотал, а следом засмеялась вся толпа, и даже чопорные гости, сидящие на трибуне, заулыбались. И только дама в вечернем платье с толстощеким ребенком на коленях неодобрительно покачала головой.

– Господин Фольгер, – с резкими интонациями произнес чиновник, – вы думаете, что сейчас издеваетесь надо мной? Нет, вы глумитесь над Содружеством Станций Кольцевой линии в моем лице и рискуете получить полугодичный запрет на посещение территории Содружества. Даже транзитом.

– Ни в коей мере я ни над кем не издеваюсь, – возразил Феликс, – я просто констатирую факты. И если вы откажете в регистрации команде из Четвертого Рейха, то это будет верным признаком преследования инакомыслящих по политическим мотивам. Где ж знаменитая ганзейская свобода?

Чиновник открыл рот, чтобы еще раз осадить зарвавшегося сталкера, но неожиданно взгляд его устремился куда-то вперед, он резко поднялся из-за тумбочки и вытянулся по струнке. Кухулин обернулся посмотреть, куда глазел бюрократ. К трибуне в сопровождении двух автоматчиков направлялся грузный, наголо обритый старик в очках и в красивом черном костюме с галстуком. Кухулин сразу догадался, что это какая-то весьма важная шишка как минимум местного значения. И словно в подтверждение его мыслей из толпы выскочила худощавая женщина в синей кофте, клетчатом шерстяном платье, с платком на голове. Было ей, наверное, лет пятьдесят.

– Господин начальник станции! – прокричала она, наткнувшись грудью на жесткую ладонь телохранителя. – Сын мой, Олеженька… милосердия прошу, господин начальник станции…

Старик остановился и, лениво повернув голову, недобро посмотрел на просительницу.

– Сколько раз вам говорить, – хрипло произнес он, – здесь территория закона. А сын ваш украл сто граммов грибного чая, и не какого-то, а привезенного с ВДНХ, за что и получил год исправительных работ. Повыгребает нечистоты – прибавится ума. В других государствах метрополитена его давно бы уже к стенке поставили, так что радуйтесь и оставьте меня наконец в покое, пока не вылетели с Кольцевой линии за действия, направленные на подрыв авторитета власти.

– Но, господин начальник станции… – жалобно, но уже без всякой надежды проговорила женщина.

– Я все сказал! – грубо рявкнул старик и продолжил свой путь к трибуне.

Дородный телохранитель небрежно впихнул худощавую просительницу в толпу, отчего та, охнув, чуть не повалилась навзничь.

Старик остановился возле тумбочки, поправил очки и осведомился:

– Что-то не так?

– Господин начальник станции, – прокашлявшись, заговорил чиновник, – тут у нас проблема. Заявку на участие в Играх подала команда Четвертого Рейха. Однако в паспортах двоих из них имеются несоответствия…

– Рейх решил поучаствовать? – удивился старик. – Впервые за четыре года?

– Да, – кивнул чиновник, – но тут проблемы с документами…

– Зарегистрируйте их, – перебил подчиненного начальник станции. – Когда еще такое случится? Раз уж из Рейха к нам прибыли – значит, интересные получатся бега. Получше крысиных.

– То есть на несоответствия можно закрыть…

– Я все сказал!

Кухулин умел извлекать информацию из самых разнообразных источников и делать соответствующие выводы. Взгляд его бродил по стенам с надписями и агитационными плакатами, уши ловили случайные обрывки фраз, нос вбирал почти неразличимые запахи. Так из лоскутков складывалась цельная картина нового, неизведанного подземного мира метро. Каждый мир издавал свои звуки, имел свой цвет и запах, свою душу. Но он никогда не был однороден, как смарагд с равномерно распределенным, насыщенным цветом.

Сейчас Кухулин находился в Ганзе, и у Ганзы была своя аура, а какие-нибудь Красная Линия или Полис, безусловно, имели другие особенности, свойственные только им запахи и оттенки. Но было между всеми этими фракциями и нечто общее. Кухулин видел нищую радиальную Павелецкую; теперь перед его взором предстала богатая и немного надменная тезка. Вроде совершенно разное, но все же – одно. От всех жителей метро пахло… пахло…

«Сумрачной слепотой! – вдруг пришла неожиданная мысль. – Да, именно сумрачная и именно слепота».

Действительно, ослепление бывает разным. Когда волею случая Кухулин оказался в Десяти Деревнях и, взяв на себя роль святого избавителя, поднял знамя революции против тирана, люди слепо шли за ним. Но они были ослеплены ярким светом мечты, пускай кровавым и беспощадным, но все же осознанным желанием очистить свой мир от скверны несправедливости и угнетения. А здесь… сплошной сумрак. Люди недалеки и незрячи, как и везде, но здесь подавляющее большинство даже не пытается хотя бы на ощупь вырваться из подземных лабиринтов безнадежности. Будто за пределами метро и нет никого и ничего, будто вся вселенная сжалась до пределов десятков станционных лежбищ и туннельных норок, соединяющих их.

Так что прав начальник станции, сравнивая крысиные бега с человеческими Играми. Он ведь большой любитель подобных забав, этот лысый старик. Кухулин видел насквозь надменного павелецкого босса, к тому же умел составлять представление о людях из обрывков фраз случайных прохожих, – а они только и болтали о том, что начальник – великий знаток беговых грызунов… а значит, и людей, разменявших свое зрение на погоню за выгодой.

Когда, наконец, окончились все бюрократические процедуры, вооруженный автоматом охранник препроводил Фольгера со спутниками к вагону метро, разделенному на несколько гостиничных номеров.

– До начала жеребьевки желательно не общаться с другими участниками, – сообщил он. – Все ваше оружие вам выдадут на старте согласно расписке.

Гостиничный номер представлял собой небольшую клетушку с маленьким топчаном, на котором не каждый мужчина сможет вытянуться в полный рост.

– Что ж, – Фольгер уселся на топчан, – до начала соревнований еще несколько часов. Полагаю, вы сдержите свое обещание и поможете мне поймать девушку. А я останусь верен своему слову, покажу кремлевские звезды. Уж не знаю, зачем это вам, но я помогу, самому интересно.

Кухулин молча кивнул и вместе с Ленорой сел на топчан рядом с Феликсом. Последние годы он всегда был уверен в себе. Редкие сомнения не могли пошатнуть его веру в правильность пути. Он шел в Москву, в сердце некогда великой страны.

Учитель говорил, что – в каждой столице живет потаенная сила, которая поддерживает власть и равновесие на закрепленных за ней территориях. Кухулин, хоть и был тогда двенадцатилетним пацаненком, понимал, что слова Учителя – лишь аллегория. Но когда все в момент изменилось, когда молниеносная война низвергла в хаос планету, в голове Кухулина засела навязчивая идея, что, возможно, в столицах в самом деле живет нечто, способное восстановить порядок на землях, раздираемых насилием. Кто знает – вдруг именно Москва станет центром возрождения, местом, откуда начнет распространяться новая сила, более светлая и справедливая, чем та, что была до катастрофы.

Наверное, так думать простительно подростку, но не взрослому мужчине. Пожалуй, Кухулин никогда не отважился бы десять лет назад покинуть безопасный специнтернатовский бункер, если бы не уничтожил всех своих собратьев по эксперименту. Тогда, сжигая мосты, он и подался на запад, решился идти в Москву. И ни один мутант не смел его тронуть, и радиация ему была не страшна. Лишь только люди не подчинялись его воле, и только с людьми приходилось конфликтовать.

Когда долго идешь к цели, пускай на первый взгляд совершенно невероятной и даже абсурдной, начинаешь искренне верить в то, что это не зря. Пройдя большую часть пути, невозможно признать все свои труды напрасными. И порой чем ближе окончание стези, тем неуверенней себя чувствуешь. Уже на подступах к столице Кухулин лишился своей невероятной внутренней силы, с помощью которой мог подчинить любую живую тварь. И поневоле начинал задаваться вопросом: «Ну вот дойду я, и что дальше? Дальше-то что?..»

– Дальше… покорись… и покори…

Кухулин, непроизвольно напрягшись, осмотрелся. Он стоял на широкой площади, и кругом царила ночь. Чуть поодаль Кухулин увидел стену и распахнутые настежь ворота, закрытые матовой завесой из незнакомого материала, сквозь который проникал пурпурный свет.

– Покорись… и покори… – вновь раздался леденящий шепот; завеса на воротах подергивалась в такт тихому голосу.

Кухулин не чувствовал страха, но откуда-то из глубины души поднималась жуткая муть, и сопротивляться ее наступлению было практически невозможно. Он стоял застывшим истуканом, не в силах двинуться.

– Хочешь… увидеть? – прошептало Нечто.

Кухулин попробовал ответить, но из горла вырвался лишь натужный хрип. Тогда он кивнул, и этот кивок стоил ему невероятных усилий.

– Не надо… так… помогу… – сказало Нечто.

Кухулин был обездвижен, на него давил тяжелый, гнетущий ужас. Этот обволакивающий темный страх не принадлежал Кухулину, но пытался проникнуть внутрь, стать его частью, пытался заставить поверить, что он и есть Кухулин.

– Не противься… – послышался шепот, – будет легко… не противься… будет хорошо…

«Врешь! – подумал Кухулин и удивился, как легко текут мысли. – Хочешь ослепить меня! Тьмой ослепить!»

– Впусти… – шепот ледяной желеобразной массой вползал в уши, давил на перепонки, грозил пробить их и с немилосердным напором ударить в мозг. – Впусти… впусти… впусти… или умри…

Кухулин чувствовал, что теряет силы, что больше не может сопротивляться чему-то беспощадному, прячущемуся за освещенной пурпуром завесой.

– Впусти… впусти… впусти… или умри…

Кухулин попытался шагнуть навстречу завесе… но нет, он не мог пошевелить даже мизинцем, не то что двинуть ногой. Он понимал, что не волен в своих поступках и способен лишь осуществить выбор, который дало ему Нечто. И тогда Кухулин напряг остатки сил и закричал:

– Умру! Я умру! Слышишь, я умру!!!

Тьма взревела в ответ, завеса на воротах затрепетала, будто на ураганном ветру, а свет стал нестерпимым, ярко-красным. А затем…

Кухулин почувствовал, как кто-то ударил его по щеке, потом еще раз – по другой. И вдруг вместо стены с кроваво-красной завесой всплыло лицо незнакомого мужчины. Светловолосого, темноглазого, плохо выбритого…

– Ох, и спишь же ты, майн фройнд, – сказало лицо. – Не добудишься, пришлось пару лещей отвесить.

Тут Кухулин вспомнил, что находится в гостиничной клетушке, а перед ним – компаньон по Играм Феликс Фольгер. Следом он почувствовал, как кто-то судорожно сжимает его левую руку. Кухулин повернул голову и увидел перепуганные глаза Леноры.

– Милый, – шептали ее губы, – милый Кух…

– Все в порядке, львенок, – Кухулин накрыл руку девушки свободной ладонью, – просто дурной сон.

– Скоро жеребьевка, – сказал Феликс, – пора идти.

Возле лесенки, ведущей на платформу, компаньонам преградили дорогу трое грозного вида мужчин. Один из них был русобородым, двое других, чернявые, смахивали на кавказцев. Кухулин не считал их опасными: оружие, как огнестрельное, так и холодное, у них должны были забрать пограничники. Да и расправиться с этими боевыми ребятками, пожалуй, не составляло труда тому, кто сильней обычного человека почти в два раза. В драку лезть не было никакого смысла: Кухулин уже понял, что хулиганство в Ганзе пресекается быстро.

– А! – злобно прохрипел русобородый. – Фольгер, решил поучаствовать? Что, ушла от тебя твоя шалава? Не смог взять? Новую завел? – русобородый покосился на Ленору. – Сколько стоит с ней покувыркаться? Ты ведь водишься только со шлюхами.

Кухулин медленно поднял руку и, коснувшись плеча жены, легонько сжал его, тем самым как бы говоря: «Не злись, они провоцируют. Специально».

– Безымянка, это снова ты, – Фольгер улыбнулся. – Решил бесславно погибнуть на Играх? Ты знаешь, что хамить добрым людям вредно для здоровья? Вплоть до летального исхода.

– Что поделать, не мы такие, жизнь такая! А вообще меня зовут Лом! Ты понял, Лом! Я еще вырежу свое имя на твоей груди! – русобородый вновь перевел взгляд с Феликса на Ленору. – Так сколько стоит эта малолетняя потаскушка? Фольгер, сколько?

Не переставая улыбаться, Феликс поднял вверх три пальца.

– Что? – русобородый переглянулся с ухмыляющимися подельниками. – Всего три масленка. Так давай мы прямо сейчас десяток дадим. Пустим по кругу, да еще патрончик в виде чаевых оставим.

– Нет, – Фольгер замотал головой, – с тебя три зуба. За дерзость.

И в следующий миг, мгновенно приблизившись, нанес прямой удар в челюсть. Лом, отступив на два шага, неуклюже осел. Один из его подельников кинулся к Фольгеру, замахнувшись кулаком и метя в висок, но наткнулся на блок, тут же получил под дых и, протяжно выдохнув, согнулся. Третий бандит, пересекшись взглядом с Кухулином, так и не решился влезть в разборку.

– Всем стоять, не двигаться! – раздался гневный окрик.

Кухулин повернул голову. С платформы через прицел автомата на дерущихся смотрел крепкий ганзеец. Волосы у него топорщились ежиком, словно шерсть у ощетинившегося цепного пса.

– Господин полицейский, – Фольгер поднял руки, – это была исключительно самооборона. На меня напали бандиты. Они ведь с Новокузнецкой, им не привыкать грабить честных людей.

– Врет он, сука! – проревел светлобородый, поднимаясь на ноги и вытирая кровь с разбитых губ. – Падла, зуб мне выбил!

– Обещал три, – заметил Феликс, – но сегодня для тебя скидка, поэтому только один.

– Слышали! – закричал Лом, тыча пальцем в Фольгера. – Слышали, что он сказал!

– Заткнитесь! – рявкнул ганзеец. – Разбежались по углам! Месить друг друга в туннелях будете!

Сплюнув кровью, светлобородый исподлобья покосился на Феликса и прохрипел:

– Мы еще встретимся!

– Даже не знаю, безымянка, – усомнился Фольгер. – Может, кто раньше сделает благое дело, порешит тебя и твоих абреков.

Лом проворчал что-то в ответ и поднялся по лестнице на платформу; за ним последовали его напарники. Один из кавказцев, тот, который получил под дых, повернулся и, погрозив напоследок кулаком, гортанно выплюнул:

– Всэх заррэжэм!

Феликс в ответ лишь расхохотался.

Спустя полчаса после инцидента перед трибуной стояли все восемь команд, допущенные к участию в Играх. Тут же лежали вещмешки, рюкзаки и незаряженное оружие. Сзади толпился перешептывающийся народ. Начальник Павелецкой выступил с речью о важности Ганзейских Игр для всего метро, для разрядки межстанционной обстановки, для понимания того, что все мы едины, несмотря на идеологические и прочие разногласия, и так далее, и тому подобное.

Кухулин не без любопытства осматривал участников. Он тут же выцепил взглядом Еву. Она была единственной женщиной, если не считать Ленору, среди тех, кто решил попытать счастье в соревнованиях. Да, та самая золотоволосая красавица, которая прошмыгнула мимо них на ганзейском посту. Кухулин заметил, как капитан команды, седобородый пожилой мужчина с удивительно светлыми голубыми глазами, косится в сторону Фольгера. Было абсолютно ясно, что они не просто знали друг друга: их связывало общее прошлое, скорее всего, замешанное на смертях и крови.

Наконец начальник закончил говорить, и возле трибуны оказался чиновник с полупрозрачной коробкой, заполненной семью шарами.

– В соответствии с пятым пунктом основных правил, – громогласно провозгласил он, – первыми стартуют победители прошлых Игр – команда Содружества Станций Кольцевой линии во главе с двукратным чемпионом Алексеем Грабовым.

Вперед вышли три сталкера крепкого телосложения. Толпа приветственно загудела. Кухулин сосредоточился на капитане. Он был высок, хорошо сложен, в принципе симпатичен. Но его портили серые цепкие глаза пернатого хищника и массивный подбородок.

«Недобрый человек, – решил Кухулин, – стервятник».

– Прошу команду Кольцевой линии на старт. К левому перегону. Очередность старта остальных команд определится жеребьевкой.

Хорошенько встряхнув полупрозрачную коробку, чиновник поставил ее на тумбочку и запустил внутрь руку.

– Вторым номером стартует… – выкрикнул он, открывая шар и разворачивая вчетверо сложенный листок, – команда «Дед и компания».

Фольгер разочарованно выдохнул. Кухулин понимал, на что надеялся Феликс: он рассчитывал просто подкараулить Еву в засаде и потом преспокойно переправить ее в свой Рейх. Возможно, какими-то потайными ходами. Теперь же придется напрягать силы, чтобы настигнуть цель.

Седобородый мужчина по прозвищу Дед, молодой парень и златовласая женщина подошли к тумбочке.

– Прошу вас к правому перегону, – сказал чиновник.

Ева, закинув на плечи рюкзачок, на прощание озорно улыбнулась и подмигнула Фольгеру. Тот подмигнул ей в ответ. Ничего другого ему не оставалось. Спустя минуту послышался свист – Ганзейские Игры начались.

Волею судеб третьими на старт ушли бандиты с Новокузнецкой: Лом и два его подельника.

– Н-да-а-а, – протянул Феликс, – того гляди, вообще последними окажемся.

– Итак, четвертыми сегодня отправляются… отправляются… – чиновник развернул очередной листочек, – Конфедерация 1905 года!

Кухулин по обыкновению смерил взглядом капитана команды. Бледноватый, – впрочем, как и большинство жителей метро, – уже начинающий лысеть мужчина лет тридцати пяти – сорока. Был он худощав и с виду на бравого сталкера не тянул, – но кто знает, каков он на самом деле: внешность часто бывает обманчива. Его партнеры были совсем молоды.

Стартовать пятыми выпало команде Красной Линии. У Кухулина сложилось впечатление, что они самые подготовленные. Ребята были как на подбор. Не качки, конечно, да и качки в беге на длинные дистанции с вещмешком и автоматом оказались бы далеко не в выигрышном положении. Нет, они были поджары, а в глазах читалась целеустремленность, близкая к фанатизму. Вот уж действительно: победа или смерть.

Краснолинейцы ушли к левому туннелю, а Кухулин осмотрелся. Кроме них оставалось еще две команды. По правую руку стояли парни из Бауманского альянса. Кухулин до сих пор так и не сложил представление об этой фракции метрополитена. Главным оказался невысокий крепыш с раскосыми глазами и добродушным лицом. Двое других были чуть выше и чуть моложе.

По левую руку находились сталкеры Полиса. Странно, – буквально за десять минут до начала жеребьевки в команде Полиса полностью сменился состав, и вместо привычных глазу мужиков в камуфляже теперь перед трибуной стояли три человека в одежде, сшитой из какой-то светло-коричневой мешковины. Но более всего Кухулина заинтересовал взгляд капитана. Осторожный, внимательный, острый и в то же время надменный, будто утверждающий свое превосходство по праву рождения… или должности. Кухулин успел узнать, что обитатели Полиса разделены на четыре сословия, во многом схожие с индийскими варнами. Заправляли там военные и ученые, которых также именовали кшатриями и браминами. И почему-то Кухулин был уверен, что капитан команды относится к последним. Не похож был этот остроскулый мужчина на солдата. Выправка не та. Говорят, у тех, кто принадлежит к элите Полиса, на висках должны быть татуировки, однако у людей, облаченных в костюмы из мешковины, не было заметно ничего подобного.

– Шестыми отправляются на старт, – выкрикнул чиновник, раскручивая очередной шар, – команда Четвертого Рейха!

– Неужели, – тихо произнес Фольгер, – и на том спасибо, хоть шестые, а не последние.

– Прошу вас к правому туннелю.

Кухулин, Фольгер и Ленора похватали свои вещи и направились к краю платформы. Спрыгнув вниз, они подошли практически к началу перегона. На мгновение Кухулину показалось, что перед ним зев огромных ворот, и вот-вот сейчас он увидит завесу, освещенную пурпурным сиянием, и шипящий отвратительный голос вновь вползет в ушные раковины и надавит на перепонки. Тряхнув головой, Кухулин отогнал от себя недобрые мысли и предчувствия.

– Напоминаю, в перегоне между Павелецкой и Таганской применять насилие по отношению к соперникам запрещено, – один из камуфлированных ганзейцев, стоя на краю платформы и обняв автомат, давал напутственный инструктаж. – Считается, что команда прошла перегон только в том случае, если его преодолеют все три участника. Исключение – гибель товарища. Так что, даже если у вас тяжелый трехсотый, вы его сперва должны дотащить до станции, а уж потом двигать дальше. Стартуете по сигналу.

Инструктор воткнул в губы свисток и, подождав несколько секунд, с силой выдохнул воздух. Мгновение спустя команда Фольгера устремилась во тьму туннеля.

Когда-то давно Верховный Хранитель Книг считал себя атеистом. По специальности он был физиком-ядерщиком, хотя по факту наукой никогда не увлекался. Он работал в одной крупной госкорпорации и занимался в основном хозяйственной частью, отвечал за ремонт помещений. Многим казалось, что должность его не имела никакого значения для работы компании. Но на самом деле все обстояло наоборот. Благо до катастрофы финансовые потоки текли нескончаемой рекой, и через него отмывались немалые денежные средства. Два, а иногда и три раза в год в административных зданиях госкорпорации проводился капитальный ремонт. Подвесные потолки, настенные панели, проводка срывались подчистую и заменялись на новые. А потом гигантски завышенные сметы невозмутимо вписывались в годовую отчетность.

Уже тогда в голове будущего Верховного Хранителя начали формироваться первые религиозные убеждения. Он видел, что его личный успех напрямую зависит от постоянного обновления интерьера. Своего рода вечная ремонтная сансара, дарующая процветание и богатство. А когда грянул катаклизм и все заграничные счета вместе с десятком роскошных дач и вилл канули в небытие, в сознании зрелого креакла произошел переворот. Он вдруг понял, что весь мир, как коридоры госкорпорации, периодически нуждается в капитальном ремонте, в полном сносе всего старого. И вот этот момент наступил: планета была пожрана ядерным огнем.

Верховный Хранитель стоял у истоков основания Полиса. Он же инициировал идею структурирования нового общества по кастовому принципу, ибо был уверен, что именно такая система обеспечит в будущем преимущество в борьбе за гегемонию в метро. Индивидуализм оптимален там, где человеческий мир расширяется; но когда он высыхает и сжимается, подобно шагреневой коже, и то и дело может вовсе исчезнуть, только жесткая иерархия защитит от окончательного вымирания.

Времена поменялись, и Верховный Хранитель превратился из тщеславного нувориша в гордого нестяжателя. Неустанно, не покладая рук он работал над тем, чтобы распространить влияние Полиса на все обитаемые станции. Были созданы четыре варны: ученые, военные, торговцы-ремесленники и обслуга, которые стали именоваться браминами, кшатриями, вайшьями и шудрами. Но мало кто ведал, что существовали люди, которых условно можно было причислить к пятому сословию – неприкасаемым, хариджанам. Они обитали главным образом за пределами Полиса и были осведомителями. Озлобленные изгои за малую плату с превеликим удовольствием сообщали, что творится на их станциях. Правда, в Ганзе и на Красной Линии разведка работала не так эффективно, как в других местах, но там применялись иные методы.

Верховный Хранитель сидел за небольшим столиком в своей маленькой, ярко освещенной комнатке и терпеливо ждал сообщения от секретного агента – законспирированного брамина. Сегодня – особый день. Сегодня должно исполниться важное предсказание, после которого начнется новая эра.

Верховный Хранитель, скрестив руки на груди и откинувшись на стуле, взирал на круг с двенадцатью спицами, висевший на чуть отсыревшей стене. Калачакра – так назывался этот круг, иначе именуемый «Колесом времени». Согласно верованиям джайнов, каждая спица символизировала эпоху. Шесть из них означали возвышение и процветание, другие шесть – упадок и деградацию. Сейчас мир находился в самом низу колеса, в периоде адского огня, когда немногочисленные люди с трудом выживали в агрессивной среде. Но скоро все должно поменяться. Вращение колеса неизменно, еще немного – и человечество вновь поползет вверх. И вот тут-то Полис должен встать во главе. Потому что в новой жестокой реальности нет места свободе, равенству и братству, и только жесткая кастовая система способна остановить вымирание. В этом Верховный Хранитель не сомневался.

И теперь наступил решающий момент. Сегодня была самая длинная ночь в году, после которой день начнет возрастать, и на сегодня же пришлось новолуние. Удивительное совпадение двух минимумов. Значит, вот-вот должно произойти нечто сверхважное. Да, предсказания далеко не всегда сбывались. В этом году, например, в Полисе появился некий молодой человек по имени Артем, которому судьба уготовила найти в Государственной библиотеке книгу, где золотыми буквами на аспидно-черных страницах записано будущее мира. Однако он, не справившись с задачей, бесследно исчез. Значит ли это, что предсказание не верно? Нет, это означает лишь одно: не исполнивший задание отягощает свою карму.

В дверь постучали.

– Войдите, – сказал Хранитель.

В комнатке появился бритый послушник с книгой в руках. Он аккуратно положил ее на стол и, поклонившись, бесшумно удалился. Верховный Хранитель бросил взгляд на обложку. Это был один из романов трилогии «Властелин колец» Джона Рональда Руэла Толкина – «Возвращение короля». Брамин открыл книгу на сто восьмой странице, – он всегда открывал книги именно на этой странице. Здесь лежала записка. Он взял ее и принялся читать:

Колесу времени от Спицы сансары.

Дваждырожденный, по Вашему заданию за станцией Павелецкая радиальная было установлено внешнее наблюдение. Под утро через Павелецкий вокзал внутрь метрополитена проникли двое: девушка и мужчина. Мужчина был без индивидуальных средств защиты. Наш осведомитель сообщил, что объект пришел в Москву с особой миссией. Он направляется к Полису, а затем к Кремлю, чтобы лично взглянуть на звезды. Для скорейшего осуществления своей миссии объект решил принять участие в Играх на стороне Четвертого Рейха. В связи с этим, пользуясь данными нам полномочиями, мы заменили состав нашей команды с целью дальнейшей слежки за объектом.

Конец связи.

Отложив расшифрованную послушником записку, Верховный Хранитель удовлетворенно улыбнулся. Он знал: в этот день что-то должно было случиться. И случилось. Со стороны восхода, в новолуние, в день зимнего солнцестояния в метро объявился тот, кто может разгуливать по улицам отравленного города без противогаза. А это значило, что наступление нового порядка, во главе которого встанет Полис, не за горами. Избранный уже в метро.