Книга: Мой Рагнарёк
На главную: Предисловие
Дальше: Примечания

Макс Фрай
Мой Рагнарёк

Предисловие

Настоящее предисловие к этой книге едва уместилось в несколько толстых томов, и видит бог (тот самый, который пишется с большой буквы), я приложил все мыслимые и немыслимые усилия, чтобы оно не стало еще длиннее.
Теперь мне приходится расхлебывать последствия собственной словоохотливости: я прекрасно понимаю, что среди читателей этой книги найдется немало счастливчиков, до сих пор как-то обходившихся без моей писанины. Поскольку пересказывать содержание чуть ли не дюжины томов в нескольких строчках – занятие неблагодарное, я и пробовать не стану.
Вместо этого позволю себе несколько ничего толком не объясняющих, но, на мой взгляд, все же необходимых замечаний.
Все события, о которых пойдет речь в этой книге, действительно имели место, но только в моей жизни, а не в вашей. Так бывает. Со мною – особенно часто, поскольку я уже давно по уши увяз в топком болоте чудес. Увяз так глубоко и безнадежно, что меня уже нет рядом с вами. Более того, у меня уже почти не осталось оснований думать, будто я вообще есть хоть где-то.
Строго говоря, меня никогда и не было. Но когда очередная волна неизвестно чьих воспоминаний грозит мне если не безумием, то противной тупой болью в затылке, я превращаю их в буквы на экране компьютера. Воспоминания навсегда оставляют меня в покое, поскольку с этого момента они принадлежат не мне, а так – всем понемножку.
* * *
Что же касается послесловия, хотелось бы верить, что его никогда не будет. Мне всегда казалось, что наихудшее послесловие к любой книге – это смерть автора (не та, о полной и окончательной победе которой так долго твердили постмодернисты, а обычная физическая смерть).
Зато самое сладостное послесловие, о котором можно только мечтать, это многоточие, но не отпечатанное типографским способом на бумаге, а длинная череда незаметных дырочек, образовавшихся на тонкой ткани реальности после того, как еще кто-то ускользнул, не прощаясь.
Боюсь, что этот вариант мне пока не по зубам: всякий раз, когда я собираюсь исчезнуть не прощаясь, непременно выясняется, что я забыл шляпу, или зажигалку, или еще какую-то чушь, без которой совершенно невозможно обойтись.
И мне приходится возвращаться.
Как же это, друзья?
Человек глядит на вишни в цвету,
а на поясе длинный меч!
Кёрай, XVII век
Светлы мои волосы,
Темны мои глаза,
Темна моя душа,
Холоден ствол моего ружья.
Автор когда-то наткнулся на эти строчки в детективном романе Себастьяна Жапризо «Дама в очках, с ружьем, в автомобиле»; из внутреннего монолога героини следовало, что это не просто стишок, а песенка, о мелодии которой остается только догадываться.
– Эй, Груз Виселицы, куда это ты уставился?
Я твердо решил, что больше не буду отзываться на это прозвище, а посему никак не отреагировал на вопрос Афины. Пора бы ей усвоить, что обладателя тысячи имен не следует окликать таким образом.
Впрочем, я не слишком верил, что молчание мое возымеет должное действие: когда Афина принимает свой излюбленный человечий облик, ее характер становится совершенно несносным. Тут уж ничего не поделаешь, остается лишь ждать, пока сероокая устанет таскать на себе бесполезный груз, который неразумные люди в свое время опрометчиво сочли одним из лучших мужских тел.
Мало того, что мне не слишком нравится простолюдин по имени Марлон Брандо, чей вид столь любезен Палладе, меня вообще изрядно раздражает ее склонность принимать мужской облик. Созерцать влажный от пота, коротко стриженный затылок немолодого мужчины и помнить, что под его загорелой кожей скрывается прекрасная сероглазая дева, – от такого у кого угодно ноша шеи перегреется!
Впрочем, эти Олимпийцы все с придурью, Афина еще самая разумная. И всех их легче убить, чем переделать, хотя убить тоже не слишком просто, поскольку считается, что они бессмертны. Как, впрочем, и я сам.
– Нет, правда, Игг, куда ты пялишься? Что такого интересного может быть на земле? – снова спросила Афина.
Я мог поздравить себя с очередной победой над ее необузданным нравом. По крайней мере, на сей раз меня назвали не Грузом Виселицы, а моим собственным именем, да еще и одним из самых любимых. Из доброй тысячи имен, успевших прилепиться ко мне за мою долгую жизнь, я всегда предпочитал те, что покороче, как последний удар меча.
– Там на камне сидит какая-то странная тварь, – объяснил я. – Не то человек, не то погань подземная, не то просто наваждение. Но не один из наших, это точно!
– Ясно, – кивнула она. – Ну что, идем на снижение? Посмотрим, что он такое.
– Я и отсюда его прекрасно вижу. И ты бы увидела, если бы смотрела собственными глазами, а не выглядывала из близоруких окон своей драгоценной маски.
– Я уже целую вечность смотрю на этот прекрасный мир своими собственными всевидящими очами, – огрызнулась Афина. – Почему бы не позволить себе роскошь немного полюбоваться на него обыкновенными близорукими человеческими глазами? Когда еще доведется…
У меня не нашлось возражений. «Позволить себе роскошь» – это она очень хорошо сформулировала. В конце концов, все мы в последнее время только этим и занимаемся: позволяем себе разного рода роскошь, каждый в меру собственного воображения. А чем еще заниматься бессмертным богам, когда их мир собирается рухнуть и даже дата Последней битвы уже известна, а от былой наивной уверенности в собственном бессмертии давным-давно камня на камне не осталось.
– Ладно уж, – примирительно усмехнулась Афина, – по большому счету ты прав, Видур. Пожалуй, я действительно воспользуюсь своим зрением. Как ни крути, а человеческие глаза этого красавчика могут только смотреть, но не видеть.
Мы оба уставились вниз, на крошечное зеленое пятнышко. Привычным усилием воли я заставил это пятнышко приблизиться и стать тем, чем оно на самом деле и было: мужчиной в ярко-зеленом плаще.
Он сидел на камне посреди совершенно голой песчаной равнины. Люди называют такие места «пустынями», но мне не нравится это слово. Оно лживо: я много путешествовал по этим самым «пустыням» и ни разу не встретился там лицом к лицу с обещанной пустотой.
Его руки были сложены на коленях, светлые растрепанные волосы почти закрыли лицо, по которому блуждала отрешенная улыбка, какие мне до сих пор доводилось видеть только на лицахспящих. Наконец я заглянул в темную глубину его глаз, и мне стало не по себе. Я еще никогда не встречал столь пугающей темноты – ни в человеческих глазах, ни в глазах своих родичей, ни в глазах моих мертвых воинов, ни в единственном зрачке собственного отражения, если на то пошло!
– Это он, Нике, – сказал я.
Она обернулась ко мне, брови Марлона Брандо угрожающенахмурились: до сих пор я лишь однажды называл Афину сладчайшим из ее имен. Это случилось в самом начале нашего знакомства, и тогда я еще не знал, какое число непотребных слов способна пустить в ход эта сероглазая, когда кто-то говорит ей, что она прекрасна!
В тот раз это развлечение доставило мне некоторое удовольствие, но меня не слишком прельщала возможность повторно выслушать ее брань: я подозревал, что ничего нового Афина с тех пор не придумала, и мне станет скучно.
По счастию, она не стала затевать свару. Немного помолчав, переспросила:
– Кто – «он»? Ты что-то путаешь, Гаут. Этот смертный – не твой безумный побратим. Впрочем, возможно, он вовсе и не смертный.
– В том-то и дело, что не смертный. Боюсь, что он гораздо менее смертен, чем мы сами. Но при чем тут мой побратим?
– Ну не знаю… Мне всегда казалось, что лишь его внезапное появление может выбить тебя из колеи.
– Глупости какие! – отмахнулся я. – «Выбить из колеи» – еще чего! Ну да, порой у меня портится настроение, когда я вспоминаю, во что превратился бедняга Локи. Когда-то нам было очень весело вместе, и это были хорошие времена… Да пес с ним, не о том речь! Ты еще не поняла, кто этот незнакомец внизу? Это тот, за кем с радостью пойдут худшие из смертных, тот, кого ждали мертвецы, чтобы подняться из могил. Ядовитое чудовище, под ногами которого плодородные земли превращаются в растрескавшуюся глину. Когда люди моего народа тщетно пытались перевести смутное знание о неизбежном на язык слов, они придумали свою историю о конце мира. Они назвали это «День судьбы богов». Надо отдать им должное, не так уж много они перепутали! Во всяком случае, куда меньше, чем прочие болтуны. Например, предсказали, что перед Последней битвой откуда-то с юга придет великан Сурт с огненным мечом и сожжет мир. Думаю, перед нами тот, кого они назвали Суртом. Он пришел, и теперь все покатится в пропасть так быстро, что мы не успеем перевести дыхание. Это и есть наш главный враг, Нике. По сравнению с ним Локи – добрый приятель. В конце концов, он такой же невольник своей судьбы, как и мы все. А этот поганый пришел сюда развлекаться.
– Не развлекаться, – возразила она. – Он пришел сюда просто потому, что так вышло. В отличие от нас в свое время он действительно мог отказаться принимать в этом участие. Но его выбор уже сделан, так что теперь мы в одной лодке… Хотя он действительно возглавит армию наших врагов, одно другому не мешает, ты же знаешь.
– Не мешает, – согласился я. – А с каких это пор ты занялась пророчествами?
Она не ответила.
Про себя я отметил, что Афина не так проста, как кажется, а значит, и с прочими ее родичами следует держать ухо востро.
Потом я снова погрузился в темноту глаз незнакомца. Эта тьма была почти непроницаемой – для кого угодно, но только не для меня. Случалось мне разгадывать и более хитроумные загадки.
Следовало признать, что наш враг не вызывал у меня должного отвращения. Я быстро понял, в чем дело: ему не единожды доводилось пить мед поэзии, а я всегда питал известную слабость к скальдам.
– А знаешь, он ведь не раз окунал руки в кровь Квасира. Вот уж никогда бы не подумал, – сказал я Афине.
– В чью кровь?
– Все время забываю, что ты не всегда понимаешь мои речи. Я хотел сказать, что в свое время он был поэтом. «Кровь Квасира» – это поэзия.
– Почему нельзя просто называть вещи своими именами? – раздраженно спросила она.
– Потому что вещи от этого портятся, я тебе уже тысячу раз объяснял. Если золото тысячу раз назвать «золотом», это истощит его, оно устанет, утратит свой блеск и потеряет ценность. Поэтому лучше называть его «периной дракона» или еще как-нибудь – есть много способов дать понять, о чем идет речь, не называя имени. Это магия. Не слишком хитроумная, согласен, зато она работает.
– Этот дерьмовый мир скоро весь «испортится», раз и навсегда, а ты все носишься со своей дурацкой магией! – в сердцах сказала Афина.
– Если бы с ней все носились, глядишь – и мир бы не испортился, – огрызнулся я.
Знала бы эта сероглазая, как трудно порой не разгневаться, слушая ее вздорные речи!
– Хорошо, не будем больше спорить, – неожиданно согласилась она. – Сейчас я хочу окончательно разобраться с этим существом внизу, так что придержи свою драгоценную шляпу. А то еще улетит на вираже!
– Ладно, придержу. Разбирайся.
Она заговорщически мне подмигнула и начала стремительно сбавлять высоту. Земля неслась нам навстречу с такой скоростью, словно была отощавшим медведем-шатуном, а наша диковинная летательная машина – ее единственным шансом не сдохнуть с голоду еще до наступления ночи.
Я не видел лицо своей спутницы, но чувствовал, что мясистые губы мужчины с нелепым именем Марлон сложились в восторженную улыбку валькирии. Теперь никакая маска не могла скрыть настоящую Афину, которая при первой же встрече гордо бросила мне: «Только не думай, что испугаешь меня своим заговоренным железом, дружок, я и сама – бог войны!»
Афина небрежно положила руку на гашетку пулемета. Японял, что она задумала, и расхохотался от полноты чувств. В этот миг я разрешил себе поверить, будто все еще можно исправить. Сейчас растревожившие меня темные глаза незнакомца погаснут, станут кормом для воронья; его зеленый плащ через несколько дней занесет песком, а в сапогах поселятся змеи. С ним будет покончено навсегда, а потом… Мало ли что может случиться потом!
– Разворачивайся, Хар, хватит сверлить мой затылок своим драгоценным глазом, – потребовала Афина. – Лучше приготовься пострелять. Я начинаю, а финал – за тобой!
Я развернулся и склонился над пулеметом, смертоносной машиной, которую моя подруга зовет ласковым именем Льюис. Добрая перемена: до сих пор она всегда настаивала, что пока я нахожусь в ее аэроплане, я – никакой не «ворон брани», а всего лишь пассажир. «Только сиди смирно, Игг, и ничего не трогай! – напоминала она перед всяким полетом. – Это мои игрушки, и не твое собачье дело, как я с ними обхожусь!»
Этой сероглазой многое сходит с рук: нынче я не охотник до свар. Пусть себе своевольничает; пока от нашей дружбы есть прок, я готов потакать ее ребяческим капризам. Да и пропадет она без меня, чего греха таить.
Покорный пожеланиям Афины, я никогда прежде не пользовался ее хитроумным орудием убийства по имени Льюис. К счастью, мне никогда не приходится подолгу учиться обращению с новым оружием, поскольку любое оружие при ближайшем рассмотрении непременно оказывается одной из несметного числа моих невидимых смертоносных рук.
Пулемет не был исключением: стоило мне прикоснуться к холодному металлу, как все стало на свои места. Можно было не сомневаться: я сумею привести в действие это устройство, как уже не раз заставлял оживать куда более замысловатые игрушки, придуманные слабыми, но изобретательными людьми, чье стремление услужить смерти всегда вызывало у меня оторопь: а им-то зачем?..
Стрельба Афины возвестила о начале битвы. Рыжий песок был так близко, что я вполне мог бы сосчитать песчинки, если бы у меня нашлось время загибать пальцы. Мы принесли на землю ветер; светлые волосы незнакомца взметнулись вверх и зашевелились, как змеи на голове Горгон, о которых я не раз слышал от Олимпийцев – судя по всему, в будущем нам еще предстояло сразиться с этими опасными бабами.
А потом и я с наслаждением окунулся в изумительную музыку выстрелов. Но вскоре с горечью осознал, что ничего не происходит. Вообще ничего! Мы не только не убили, но, кажется, даже не потревожили нашего будущего врага.
Наконец он неохотно поднял голову. Мне показалось, что наши глаза встретились, но потом я понял, что такого быть не могло: это существо обладало обыкновенным, заурядным человеческим зрением. Несмотря на все свое загадочное могущество, парень не видел дальше собственного носа. Ну дела!
Небо становилось все ближе, наш летательный аппарат удалялся от земли так же стремительно, как только что несся ей навстречу. Можно было подумать, что мы удираем, хотя мы, разумеется, ни от кого не удирали, просто Афина выполняла какой-то очередной маневр. Но я успел увидеть, что этот неуязвимый незнакомец в зеленом плаще с любопытством посмотрел нам вслед, заулыбался еще шире, а потом начал смеяться.
– Ты слышишь, Паллада? Он смеется! – Я почувствовал, что задыхаюсь от гнева. Такого со мной еще не бывало.
– Он смеется, как мы сами умели смеяться когда-то давно, – вздохнула она. – И кажется, я понимаю, почему тебе это так не нравится. Он смеется как бессмертный, а мы с тобой уже успели утратить это умение.
– Но он действительно бессмертный. Мы же не смогли его убить.
– Наваждение тоже невозможно убить, – улыбнулась Афина. – Знаешь, меня до последней минуты одолевали сомнения на его счет, поэтому и пришлось затеять всю эту стрельбу. Бессмертному она бы не повредила. Но только наваждение могло позволить себе роскошь вообще не обратить внимания на нашу атаку.
– Ты хочешь сказать, что он – обыкновенное наваждение?
– Ну, положим, не обыкновенное. И все же именно наваждение. Жаль, что он не на нашей стороне. Я бы попросила его научить меня так смеяться.
Я ушам своим не верил: в голосе Марлона Брандо появились мечтательные интонации, каковых за Афиной до сих пор не водилось, какой бы облик она ни принимала.
– Ну что, поворачиваем домой? – наконец спросила она.
Я молча кивнул, не сообразив, что она сидит ко мне спиной, а посему на вопросы следует отвечать вслух.
– Мы летим домой или как? Я тебя спрашиваю!
– Домой, говоришь? – усмехнулся я. – Да, «домой» – это было бы неплохо… Только у нас больше нет дома и уже никогда не будет.
– Не придирался бы ты к словам, Один, – устало попросила она.

 

С меня сталось бы написать: «Эта история началась с того, что…» – дальше может следовать подробное изложение любого события, начиная с моего рождения и заканчивая дурацкой, никому не нужной вылазкой в Берлин, в самом начале мая 98-го года. Пятого мая, если быть точным.
Вообще-то обычно я катастрофически путаюсь, пытаясь воспроизвести хронологию событий, но эту дату я углядел на первой странице газеты, которую обнаружил на соседнем кресле в пустом вагоне электрички, и почему-то запомнил.
Несколькими днями раньше мне вдруг приспичило проведать старинных приятелей. Взял себя за шиворот и отправил проветриваться. Поездка, надо сказать, вышла совершенно идиотская: записную книжку с адресами я оставил дома, а память моя – советчик ненадежный. Водила меня по Берлину, что твой леший, да так никуда и не привела.
По узким улочкам Карлсхорста я бродил часа четыре. Уже и не надеялся отыскать дом своих приятелей, но мне как-то не пришло в голову, что можно остановиться, развернуться, отправиться на станцию, дождаться электрички и уехать куда-нибудь в сторону центра. Я-то всегда больше любил западную часть Берлина, этого восхитительного уродливого города, идеально приспособленного для одиноких прогулок в пасмурную погоду. И тем не менее я упорно продолжал скитаться по восточной окраине. Теплый мелкий дождик не раз порывался забраться мне за шиворот, но у него не хватало пороху на этот подвиг, так что он то и дело останавливался – надо полагать, специально для того, чтобы собраться с силами и атаковать меня снова.
Пустые дома утопали в роскошных садах. Среди мокрой пахучей листвы пестрели аккуратные одинаковые таблички, оповещавшие меня, что сия соблазнительная недвижимость «сдается» или «продается» – вторая надпись попадалась несколько чаще. За все утро я не встретил ни единой живой души. Если бы кто-то сказал мне, что такое возможно, я бы ни за что не поверил. В финале бесцельных блужданий я совсем одичал и почти перестал соображать, кто я такой и на кой черт меня сюда занесло. Мои ощущения свидетельствовали, что я все еще существую, но вряд ли в качестве полноценной человеческой единицы. Скорее уж я был просто точкой на плоскости. Точкой, через которую можно провести бесконечное количество прямых – эта дурацкая, но обнадеживающая аксиома из школьного учебника геометрии всплыла в моем сознании и тут же благополучно погрузилась обратно, на дно, в темный, вязкий ил пассивной памяти.
Наконец точка снова стала человеком. Я огляделся и понял, что мои мудрые ноги совершенно самостоятельно, не дожидаясь команды сверху, вынесли меня на широкую улицу, которая вполне могла считаться обитаемой. В центре проезжей части деликатно позвякивали темно-зеленые вагончики старого трамвая, по противоположной стороне улицы неторопливо брела седая старушка с черным карликовым пуделем на поводке, у моих ног суетилась добрая дюжина воробьев. По сравнению с безлюдными переулками, по которым я кружил с самого утра, жизнь тут просто кипела!
– Очень вовремя, душа моя, – сказал я себе. – Тебе как раз пора что-нибудь сожрать, а залезать в чужие сады и обгладывать цветущую сирень нам, взрослым дядькам, не с руки. Да и некалорийная это пища.
Почему-то принято считать, что, когда человек начинает во всеуслышание обращаться к себе, любимому, его душевное здоровье находится в большой опасности. Не знаю, как это бывает у прочих представителей человечества, но в моем случае все обстоит ровно наоборот: самые разумные и практичные советы я даю себе именно вслух. Зато когда я умолкаю, окружающим впору насторожиться…
Как бы то ни было, а моя идея насчет «пожрать» была чудо как хороша! Я внимательно огляделся. Картина показалась мне не слишком обнадеживающей: наглухо закрытые металлическими ставнями окна первых этажей окружавших меня домов не слишком подходили на роль ресторанных витрин. Никаких вывесок я тоже не обнаружил.
Я укоризненно посмотрел на небо. Оно могло бы быть великодушнее к усталому путнику! Потом постарался угадать, в каком конце улицы меня ждет вожделенная тарелка с едой. Поскольку предчувствия молчали, пришлось подбросить монетку. Почти невесомый пфенниг явил мне сияющую решку, я дисциплинированно свернул налево и отправился навстречу своей судьбе.
Впрочем, мы всегда идем исключительно навстречу своей судьбе, даже когда направляемся в уборную, на ходу расстегивая брюки: между двумя любыми точками, расположенными на плоскости, можно провести одну и только одну прямую. Господи, какие все-таки жуткие вещи можно вычитать в обыкновенном учебнике геометрии, куда уж там Стивену Кингу!

 

Одолев несколько кварталов, я убедился, что монетка меня не обманула. Огромные красные буквы на фоне бледно-серого неба обещали большую жратву. Я понял это прежде, чем разобрал надпись: из таких ярко-красных букв можно составить только название какой-нибудь дрянной забегаловки, больше они ни на что не годятся!
Буквы честно старались сложиться в осмысленное слово, но получалось, мягко говоря, не очень. Во всяком случае, мне так и не удалось прочитать название заведения, погребенного под этой загадочной надписью. Впрочем, я мог не сомневаться, что за свежевыкрашенными белыми стенами свирепствует мексиканская кухня: в конце надписи имелся еще и уродливый красный кактус, с грехом пополам заменявший точку. Меня это вполне устраивало. На мой вкус, наихудшее блюдо мексиканской кухни – куда меньшее зло, чем прискорбные результаты взлета творческой мысли работников какого-нибудь «Макдоналдса».
Я толкнул стеклянную дверь, быстро пересек смутное пространство полутемного холла, переступил порог обеденного зала и заулыбался от неожиданности: внутри оказалось так хорошо – лучше не бывает! Во всяком случае, интерьер заведения полностью соответствовал – не то чтобы моему вкусу, который имеет обыкновение меняться несколько раз в сутки, но сиюминутному представлению о хорошем месте. А это, по большому счету, гораздо важнее.
Я облюбовал себе столик в углу, напротив стены, увешанной театральными афишами начала века – не то настоящими, не то очень хорошими и уже успевшими немного состариться копиями. Ко мне тут же подошел вполне натуральный мексиканец средних лет и с приветливой улыбкой поинтересовался, что он может для меня сделать. Я немного подумал и честно сказал, что для начала меня следует хорошо покормить. Ну а если возможно устроить так, чтобы банка с тоником появилась в моих руках одновременно с меню – это превзошло бы мои самые смелые ожидания.
– Правда? – невозмутимо переспросил официант. Склонился к моему уху и доверительно шепнул: – Знаете, я думаю, что это можно устроить!
Я восхищенно покачал головой. Мексиканец поспешно исчез, но вскоре снова возник за моей спиной. Я и сам не заметил, как в моей левой руке оказалась ледяная желтая банка с тоником, а в правой – меню в картонном переплете.
– Стакан ни к чему, правда? – спросил этот кудесник.
Можно было подумать, что мексиканец имел счастливую возможность лет триста прожить со мной под одной крышей и защитить докторскую диссертацию о привычках.
– Да, соломинки вполне достаточно, – согласился я и уткнулся в меню: к этому моменту я был готов жевать скатерть!
Через несколько секунд я решил, что для начала мне следует заказать бурритас с черепашьим мясом, а там видно будет.
Всего полбанки тоника и полсигареты спустя я стал счастливым обладателем полной тарелки. Надо думать, все события в этом замечательном заведении случались с фантастической скоростью.
Я тоже не подкачал. Молниеносно расправился с теплой лепешкой и ее божественным содержимым. А потом с удивлением обнаружил, что мне, собственно говоря, больше ничего и не требуется. Разве вот чашка кофе.
Я огляделся в поисках улыбчивого мексиканца. Его нигде не было.
«Ничего, можно и подождать, – с ленивым благодушием сытого человека подумал я. – Рано или поздно объявится – куда он денется!»

 

– Прошу прощения, я немого задержался. Впрочем, это даже к лучшему: вы хоть поесть успели.
Только когда незнакомец уселся напротив, я понял, что его извинения были адресованы не кому-то, а именно мне. Хорошенькое дело!
Сперва я с недоумением уставился на его ярко-зеленое пальто: все-таки взрослые люди нечасто выпускают себя из дома в одежде такого цвета! Потом перевел взгляд на лицо. Как и следовало ожидать, лицо оказалось совершенно незнакомым. Я мог быть уверен, что никогда в жизни не встречал этого парня. Ошибки тут быть не могло: его физиономия представляла собой незабываемое зрелище.
Честно говоря, я никогда не подозревал, что человеческое лицо может быть столь беспардонно красивым. Можно было подумать, что, создавая это существо, природа вдруг перестала доверять собственному мастерству и передала заказ команде профессиональных мультипликаторов: в безупречной красоте незнакомца явно не хватало здорового реализма! Идеальный овал лица, белоснежная кожа, высокий лоб, эффектно обрамленный черными кудрями, тонкие полукружья бровей, огромные глаза, пронзительно-зеленые, в тон его безумному пальто, изумительно очерченные губы, столь яркие, словно незнакомец воспользовался декоративной косметикой. Все это было так хорошо, что не вызывало особого доверия.
– Вы меня, наверное, с кем-то перепутали, – предположил я.
– Вас невозможно ни с кем перепутать, – улыбнулся он. – Но если вы сомневаетесь… Вас зовут Макс. Мне, впрочем, хочется назвать вас Али, как в старые времена, но боюсь, в настоящий момент вы вряд ли признаете это имя своим, а посему пока остановимся на Максе… Вы приехали в этот город сегодня утром, верно? Давным-давно у нас с вами была назначена встреча в этом самом кафе, ровно в два часа пополудни пятого мая сего года, но я задержался на четверть часа…
– Ну да, «академическое опоздание», вполне допустимое в приличном обществе! – фыркнул я. Потом оценил нелепость ситуации и спросил: – Но если у нас с вами действительно была назначена встреча, почему я об этом ничего не знаю?
– Если бы вы не знали, вы бы сюда не пришли, – возразил он. – А поскольку вы здесь…
– Ладно, – вздохнул я, – скажите хотя бы, кто вы? И для чего, собственно говоря, была назначена эта самая встреча?
Незнакомец пожал плечами.
– На первую половину вашего вопроса ответить довольно легко… и в то же время почти невозможно. А удовлетворительного ответа на вторую половину вашего вопроса вовсе не существует, хотя ответ, который вас совершенно не устроит, я готов дать в любой момент. Забавно!
– Вы меня совсем запутали. – Я почувствовал, что начинаю сердиться. – Между прочим, не так уж хорошо я знаю немецкий язык, чтобы играть в загадки и отгадки!
– А с чего вы взяли, что я говорю с вами по-немецки? – удивился незнакомец.
Только тут до меня дошло, что мы действительно ведем беседу на моем родном языке. И как я сразу не заметил?!
– Это как раз понятно, – сочувственно сказал мой собеседник. – Поскольку вы находитесь в Берлине, вы были заранее уверены, что любой незнакомец будет обращаться к вам именно по-немецки. Ничего удивительного: большинство людей всю жизнь пребывают не в реальном мире, а в том, в существовании которого они «заранее уверены». Довольно страшный дар. Я бы сказал – проклятие, но вы со мной, пожалуй, не согласитесь.
– Может, и соглашусь. Мне сейчас, мягко говоря, не до философских дискуссий. Я уже пять минут вас слушаю и чертовски хочу понять хоть что-то. Но не понимаю. Не самый удачный момент для осмысления общей картины человеческого бытия, вам так не кажется?
– Вам виднее, – кивнул незнакомец. Было заметно, что его мысли заняты совсем другим. – Я вот все думаю, как бы мне ответить на ваш вопрос об имени. Вообще-то у меня его нет.
– Но наверняка существует какой-то бессмысленный набор звуков, который окружающие считают вашим именем, – подсказал я.
– Да, существует. Но боюсь, что этот самый «набор звуков» окончательно вас запутает. Видите ли, когда люди хотят упомянуть меня в своих речах, они говорят: «Аллах».
Он развел руками и виновато улыбнулся. Я озадаченно уставился на собеседника. Да уж, стоило ехать черт знает куда, в город, где я не был так много лет, что постепенно начал сомневаться в его существовании, – и все это для того, чтобы в первом попавшемся кафе наткнуться на городского сумасшедшего. Ничего не попишешь, мое фирменное везение!
Потом я понял, что все гораздо хуже. Мало того, что вышеупомянутый «городской сумасшедший» не только безупречно говорил на моем родном языке, весьма отличном от немецкого. В довершение всех бед он знал, как меня зовут, когда я приехал в город. И, честно говоря, я с самого начала почувствовал, что он знает обо мне гораздо больше. Может быть, абсолютно все.
«Аллах»? – собравшись с духом, переспросил я. – Хотите сказать, что вы – бог мусульман? И, вопреки здравому смыслу, вы все-таки есть? Ерунда какая-то!
– Не Бог, а Аллах, – поправил он. – Это разные вещи. Кроме того, могу вас успокоить: меня нет и никогда не было. В этом, собственно говоря, и заключается проблема.
– Какая проблема?
К этому моменту я как раз начал понимать, что городской сумасшедший у нас я. А этот красавчик – моя очередная галлюцинация. Возможно, служащие психиатрической лечебницы, куда меня давным-давно благополучно упрятали заботливые родственники, забыли сделать мне очередной успокоительный укол, и теперь я могу вовсю наслаждаться всякими экзотическими видениями, ловить за хвост свою своеобразную удачу, пока они не опомнились и не возобновили курс лечения.
– Что бы вы ни думали, Макс, но за этим столом нет ни одного безумца, – мягко сказал незнакомец. – Перед тем как я вошел, вы хотели заказать кофе, помните? Могу вас порадовать: это как раз то чудо, которое мне по зубам.
Он ослепительно улыбнулся и эффектно – жест не то фокусника, не то эксгибициониста – распахнул свое невероятноепальто. Под пальто обнаружился строгий черный костюм. Ятак и не успел разглядеть, откуда именно появилась маленькая чашка, такая же пронзительно-зеленая, как пальто, потрясшее меня до самых оснований моей смешной души. Кажется, он извлек ее из нагрудного кармана своего элегантного пиджака, хотя тут я могу ошибаться.
– Это – самый лучший кофе, какой только можно отыскать под этим небом, – объявил Аллах. – Точно такой же кофе готовил повар Гарина аль Рапида, а этот парень вел свой род от верховных джиннов Первой Пустыни!
– Что это за «первая пустыня» такая? – осведомился я, принимая угощение. – Никогда о ней не слышал…
– Вы о многом не слышали. И еще больше успели позабыть. По счастию, ваше неведение не мешает некоторым событиям оставаться свершившимися фактами.
Я осторожно попробовал кофе и расцвел от удовольствия. Этот воистину божественный напиток отличался от обыкновенного хорошего кофе столь же разительно, как настоящие живые цветы от своих чудовищных пластиковых копий.
– Вы нашли кратчайший путь к моему сердцу! Вы утверждаете, что вы – наваждение, я вас правильно понял?
Мой собеседник кивнул, и я торжественно закончил:
– В таком случае вы – наилучшее из наваждений! Это я вам говорю, как крупный специалист в данном вопросе.
– Ну наконец-то! – улыбнулся Аллах. – А я все ждал, когда вы перестанете упорно притворяться обыкновенным человеком, который впервые в жизни столкнулся с необъяснимым.
– Я вошел в роль, – признался я. – Знаете, если уж я берусь за дело, то стараюсь делать его хорошо. И поскольку я решил немного побыть старым добрым Максом, которого понесло на прогулку по Берлину, я постарался стать им по-настоящему… Понимаете, тому Максу, который то и дело сталкивается с необъяснимым, нет места под этим замечательным хмурым небом. Я так старался соответствовать обстоятельствам, что немного увлекся.
– Разумеется, я понимаю, – согласился он.
– Вот и ладно, – улыбнулся я, аккуратно поставив на стол пустую чашку. – А теперь вам все-таки придется ответить на вторую половину моего дурацкого вопроса. По какому такому делу я вам понадобился? Или вам просто надоело, что я то и дело поминаю ваше имя всуе?
За мной действительно издавна водится смешная привычка поминать беднягу Аллаха по любому поводу. Я регулярно отсылаю к нему своих горемычных собеседников, вместо того чтобы отправить их в научно-исследовательскую экспедицию к общеизвестному анатомическому органу. Я периодически возношу ему хвалу, клянусь его именем, а изредка даже высказываю претензии – просто потому, что слово «аллах» всегда казалось мне забавным.
– Да нет, поминайте на здоровье, – равнодушно отмахнулся мой собеседник. – Мне, откровенно говоря, все равно… Я назначил вам встречу, поскольку хочу предложить вам работу.
– Надеюсь, вы не вербуете муэдзинов? – я рассмеялся от неожиданности. – Предупреждаю: голос у меня всю жизнь был так себе, слабенький, а слух и вовсе дерьмовый! Я распугаю все население Ближнего Востока… Ну или, по крайней мере, навсегда отвращу этих бедняг от истинной веры.
– Да ну, ерунда какая! При чем тут ваш голос?
– Ну тогда ладно, – великодушно сказал я. И наконец умолк, прикусил язык, велел себе молчать и слушать: хорош я буду, если этот красавчик обидится, справедливо сочтет меня идиотом и уйдет, а я останусь. И, надо думать, скоропостижно скончаюсь от любопытства, прежде чем принесут счет.
Но Аллах и не думал обижаться. Он, оказывается, подыскивал подобающую формулировку.
– Даже не знаю, какие нужны слова, чтобы вы правильно поняли суть проблемы, – наконец пожаловался он.
– А вы просто скажите как есть, – предложил я. – Аллах с ними, со словами! Ох, извините…
– Не нужно извиняться, я же сказал, что мне абсолютно все равно. Ладно, пожалуй, вы правы: я не буду подбирать выражения, а просто скажу как есть. Вы знакомы с пророчествами о конце мира?
– Ну разве что в общих чертах. Не могу сказать, что это было мне интересно, поэтому я всегда ограничивался той эсхатологической информацией, которая случайно влетала в моиуши. Ну знаете, так называемый «Апокалипсис», примерещившийся бедняге Иоанну: четверка всадников, труба архангела, Страшный Суд и прочая высокопарная чушь. И еще в сундуках моей памяти пылится одна мрачная версия из скандинавской мифологии: вроде бы там какая-то сволочная псина пожирает солнце, наступает тьма, а потом начинается Последняя битва, в ходе которой гибнут чуть ли не все боги… Или сначала наступает битва, а уже потом – тьма? В общем, все это называется красивым словом Рагнарёк…
– Вот-вот! – оживился Аллах. – Из всех известных мне версий скандинавская, пожалуй, наиболее точно отражает истинное положение вещей. Именно об этом я и собирался с вами поговорить.
– Кстати, вы вполне можете обращаться ко мне на «ты», – предложил я. – Извините, что не сказал это раньше: до менякак-то не сразу дошло… Так что там с этой Последней битвой?
– С нею все в порядке, – будничным тоном сказал мой новый приятель. – Даже дата уже известна: Последняя битва должна состояться примерно через семь месяцев, в день зимнего солнцестояния. В этом году оно как раз совпадает с полнолунием, очень удачно! Заранее представляю, как великолепно будет выглядеть поле боя при свете полной луны… Собственно говоря, я хотел предложить вам – тебе! – возглавить одну из армий.
– Как это? – тупо переспросил я.
– Ну как… Как обычно командуют армиями. Думаю, ты быстро освоишься. На самом деле чем больше людей, тем проще с ними справиться. Человек, которому удается поддерживать дисциплину в маленькой организации, очень легко управляется с толпой. Вот наоборот получается далеко не всегда. Язнавал немало великих полководцев, которые так и не сумели навести порядок у себя дома.
– Подождите! – жалобно попросил я. – Имейте в виду, я действительно ничего не понимаю. Какая армия? Какая, к чертям собачьим, Последняя битва?! При чем тут зимнее солнцестояние? И самое главное: при чем тут я, если уж на то пошло?
– Макс, этому миру пришел конец, – жестко сказал мой собеседник.
Если честно, он употребил совсем другое слово: то самое, которое отлично рифмуется со словом «конец» и никогда не уходит живым из хищных лап цензоров.
Услышав матерное словечко из божественных уст, я нервно рассмеялся, а потом заткнулся. На сей раз смысл его речей был мне совершенно ясен – яснее некуда!
– Полный? – переспросил я.
Аллах нетерпеливо пожал плечами:
– А какой же еще?
– И все исчезнет? – растерянно уточнил я. – Жаль: здесь много изумительно красивых мест.
– Думаю, я не совсем правильно выразился. Конец мира, о котором я толкую, касается только людей и еще некоторых созданий. Тех, кого люди называют «богами». Земля и небо останутся, просто станут иными. Думаю, в новом мире тоже будет немало изумительно красивых мест, так что тебе не о чем сожалеть. Кроме того, ты же давно отдал свое сердце совсем другому небу, я не ошибаюсь?
– Вы не ошибаетесь. Сердце, а в придачу к нему легкие, печенку и прочий полезный для жизни ливер. И все же…
– Кстати, тебе тоже не обязательно говорить мне «вы», – заметил он.
– Да? – удивился я. – Знаете, мне несколько неловко говорить «ты» существу, которое считается богом. Я не шибко религиозен, но амикошонство тоже не в моем вкусе!
– Дело хозяйское, – согласился Аллах.
Мы помолчали, наконец я снова встрепенулся.
– Вы мне вот что объясните: при чем тут все-таки я? Ну, будет конец света, какая-то Последняя битва… Но я здесь больше не живу. И вряд ли смогу принять участие в этом вашем спортивном мероприятии.
– Сможешь, если захочешь. Собственно говоря, именно об этом я и намерен с тобой договориться. Я собираюсь предложить тебе самое невероятное приключение, о каком ты и мечтать не смел.
– Возглавить одну из армий, да? – усмехнулся я. – Вынужден вас огорчить: я никогда в жизни не мечтал о карьере военачальника. К тому же у меня практически не функционирует тот участок мозга, который заведует честолюбивыми устремлениями. Я в этом смысле, можно сказать, инвалид.
– Не говори глупости, – вздохнул мой собеседник. – При чем тут твои честолюбивые устремления? Я же не предлагаю тебе пост главнокомандующего НАТО! Соберись с мыслями, ладно?
– Было бы с чем… Ну сами подумайте: как я могу возглавить какую-то армию, если я понятия не имею, что такое армия и как ее следует возглавлять? Между прочим, я никогда в жизни не служил в армии – даже рядовым! Да и книжки про войну не любил читать. И вообще, зачем это нужно, чтобы я возглавлял какую-то там армию? Неужели этот ваш конец света нельзя провернуть без моего участия?
– Нельзя, – подтвердил он.
– Вот это да! Как это приятно: «земную жизнь пройдя до половины», внезапно обнаружить, что без тебя совершенно невозможно обойтись на таком ответственном мероприятии… А почему, собственно говоря?
– Потому что… – мой новый приятель задумчиво уставился в одну точку: подыскивал нужные слова. – Ну по большому счету без тебя можно обойтись, – неожиданно признал он. – По большому счету обойтись можно без кого угодно. Но если ты откажешься, эту армию придется возглавить мне самому. А это неправильно.
– Почему? – удивился я.
– Ну хотя бы потому, что меня нет, – туманно пояснил он. – В отличие от всех остальных действующих лиц предстоящего этому миру финала, я – не настоящий бог. Так, наваждение, нечаянно осуществившаяся мечта одного сумасшедшего Вершителя по имени Мухаммед.
– А откуда вы знаете о Вершителях? – обомлел я.
– Ну положим, невелика тайна. А вот термин я изъял из твоего собственного лексикона, вместе с кучей других полезных словечек, для удобства общения, – пояснил Аллах.
Я вспомнил синоним слова «конец», несколько минут назад извергшийся из божественных уст, и виновато отвернулся. Но Аллах не обращал внимания на мое смущение.
– У почитающего меня народа есть миф об абдалах, так называемых «скрытых святых», тайно управляющих миром, – продолжил он. – О, эти умники, суфии, отлично знали, на что способны Вершители! Этот переменчивый мир всегда становится таким, каким вы хотите его видеть, – рано или поздно, так или иначе. Неудивительно, что он подошел к концу: вас много, а ваши желания, как правило, еще более безумны и нелепы, чем бесхитростные просьбы прочих детей человеческих. В общем, что касается меня – бедняга Мухаммед так хотел, чтобы я был! Дело кончилось тем, что мне пришлось возникнуть из небытия. Если уж Вершителю по-настоящему приспичит…
– Вы хотите сказать, что пророк Мухаммед вас создал?!
– Ну да. А что тут такого невероятного? Вспомни свои собственные наваждения, Вершитель! – усмехнулся он.
– Наваждения? Вы хотите сказать, что все, что со мной происходит…
– Я вообще ничего не хочу сказать, – отмахнулся Аллах. – Но говорю, поскольку тебе кажется, что именно это я и должен делать. И вообще, не обращай внимания на мою манеру выражаться – что тебе до нее?
– Да, пожалуй. Но я все равно не понимаю, почему бы вам самому не сразиться в этой Последней битве? Если вас нет, значит, вы неуязвимы и можете спокойно развлекаться – чего же еще?!
– Если я возглавлю одну из армий в грядущей Последней битве, это будет очень плохо для всех. В первую очередь для меня самого, поскольку ни одно наваждение не имеет права вмешиваться в так называемые «реальные события». А Последняя битва – самое что ни на есть реальное событие, можешь мне поверить. Если я отягощу себя активным участием в делах людей и богов, я стану слишком настоящим и никогда не обрету свободу, сладкая тень которой уже давно дразнит меня своими неописуемыми очертаниями.
– Да, это уважительная причина, – признал я. – Но с какой стати вы решили, будто из меня получится хороший заместитель главнокомандующего?
– А почему бы и нет? – улыбнулся он. – Ты вообще идеальный заместитель. Ты просто рожден для того, чтобы доводить до конца чужие дела. Между прочим, именно поэтому тебе никогда не удавалось привести в порядок собственные. И не удастся, я полагаю. Строго говоря, у тебя вообще нет своих дел. Только чужие, зато их ты можешь улаживать с пугающей легкостью.
– И то верно, – задумчиво согласился я.
Возражать не очень-то хотелось: у меня было достаточно поводов сделать примерно те же выводы касательно своей загадочной способности улаживать чужие проблемы. При этом страшно вспомнить, сколько лет я угрохал на жалкие попытки перевернуть мир, прежде чем понял, что мне вообще не стоит выпендриваться, убеждая себя и окружающих, будто у меня могут быть какие-то там «собственные дела».
– А гибель мира, который уже давно перестал быть твоим, – как раз то самое «чужое дело», которое просто необходимо довести до конца, – лукаво подытожил Аллах.
– Похоже, что так. И что от меня требуется?
– Просто повести за собой мое воинство. Даже еще проще: немного помочь Мухаммеду, который уже готов выступить в поход. Понимаешь, Макс, кто-то из нас должен все время быть рядом с ним. Он даже не может покинуть свою могилу, пока его не позовут. А позвать его могу только я. И еще ты. Для него это не имеет значения.
– Как это – «не имеет значения»? – насторожился я.
– Что, не верится? А вот послушай. Люди моего народа любят пересказывать историю о том, как однажды Мухаммед был у меня в гостях…
– Уже смешно! – фыркнул я.
– Возможно, – спокойно согласился он. – Тем не менее… Считается, что в ходе его визита я скрывался за занавеской, поскольку никто из людей – даже Мухаммед! – не может лицезреть мой облик. Когда перед Мухаммедом появилось блюдо с угощением, он сказал, что ему неловко есть одному. И тогда из-за занавески появилась рука и взяла с блюда горсть риса. Мухаммед узнал в ней руку своего родича по имени Али – твою руку, Макс! Не могу сказать, что эта история так уж правдива, но как метафора она вполне годится.
– Подождите! – попросил я. – Как я могу быть каким-то там родичем Мухаммеда? Может быть, я сегодня неважно выгляжу, но я не настолько стар, чтобы фигурировать в мифах и легендах… И потом, я не так уж хорошо знаю историю своей семьи, но мы с вашим Мухаммедом – люди разных национальностей, вам так не кажется?
– Ну при чем тут твоя национальность? – вздохнул Аллах. – Ты говоришь ерунду и готов тараторить до вечера, лишь бы заглушить настойчивый шепот своей собственной памяти, которая твердит тебе, что когда-то мы с тобой были хорошими друзьями и в те дни тебя действительно звали Али. Ты боишься этих воспоминаний, да? Они разрушают последний бастион твоего здравого смысла.
– Какой «последний бастион»? – я окончательно растерялся.
– Твердую уверенность в том, что тебя зовут Макс и тебе недавно исполнилось тридцать три года. Кажется, ты готов до последней капли крови сражаться за право и дальше оставаться при своей незамысловатой биографии. Забавно: с новостью о предстоящем конце мира ты смирился довольно легко!
– Я вас не понимаю, – упрямо сказал я и сам не узнал собственный шепот.
– Ничего страшного. Когда-нибудь поймешь.
– А как меня зовут на самом деле?
Смешно сказать, я смертельно боялся, что он ответит на мой вопрос. Казалось бы, что может изменить какое-то имя, упорядоченный набор звуков, изобретенный людьми для того, чтобы как-то обращаться друг к другу?
Но Аллах только улыбнулся и покачал головой.
– Как тебя только не зовут! Впрочем, как тебя зовут на самом деле, я, откровенно говоря, не знаю. Боюсь, что вообще никак. Видишь ли, ты – очень древнее существо, Вершитель. И когда-то – бесконечно давно! – ты нашел способ убежать от смерти, которая до сих пор страшит тебя чрезвычайно.
– Какой способ?
От всех этих неземных откровений меня колотило так, что от попытки внятно произносить слова скулы сводило.
– Это был простой и гениальный способ. Ты научился быть наваждением. Ты позволяешь снова и снова придумывать тебя – людям, богам, другим Вершителям и вообще всем кому не лень. А в те дни, когда тебя звали Али, ты был моей собственной фантазией. В ту пору я выдумал тебя, чтобы ты помог мне справиться с Мухаммедом, а Мухаммеду – с дэвами, драконами и прочими напастями, которые он сам изобретал с удивительным проворством! Разумеется, они тут же обретали плоть: Мухаммед был очень могущественным Вершителем. Лучшим из всех, кого мне доводилось видеть в деле… Хочешь сменить тему?
Я молча кивнул. К этому моменту я был почти уверен, что умру, если услышу еще хоть слово о своем славном прошлом. Или, чего доброго, действительно вспомню все эти вещи, о которых он начал говорить. Почему-то мне казалось, что это будет даже хуже, чем смерть.
Мой собеседник великодушно умолк. Я взял банку с тоником. Рука противно дрожала, но я собрался с силами, поднес жестянку к губам и мелкими глотками допил остатки горьковатого лимонада. Когда я поставил пустую банку на стол, рука вела себя вполне прилично. Так мило с ее стороны!
– Ладно, – вздохнул я. – Может быть, все, что вы говорите, и все, о чем вы, к счастью, умолчали, – правда. Не хочу об этом думать. Не сейчас!.. Но в настоящий момент я не ощущаю себя таким уж могущественным существом. И как, интересно, я буду воскрешать этого вашего мертвого Мухаммеда, вести за собой солдат, готовых умереть за мою улыбку, отдавать приказы и все в таком духе? Я не потяну…
– Об этом не беспокойся: если ты примешь мое предложение, я передам тебе свою связку ключей от человеческих сердец, в дополнение к твоей собственной связке. Я хочу сказать, что тебе предстоит получить в дар мое могущество. Все или почти все.
– Могущество – обременительная штука, – отметил я.
– Твое – может быть. Но не мое! – улыбнулся он. – Тебе понравится, обещаю!
– Да? – удивился я. – Что ж, поглядим… А что, собственно говоря, за «воинство» мне предстоит возглавить?
– Просто люди, – мягко сказал он. Немного подумал и добавил: – Мертвые люди. Те, кто уже давным-давно умер, и те, кто все еще жив. Но их дух спит так крепко, что их тоже можно считать мертвыми.
– А те, чей дух не спит?
– О, таких немного. Они-то как раз и будут твоими противниками в Последней битве. Но не только они. Еще те существа, которых люди называют «богами».
– Ого! – фыркнул я. – Выходит, вы предлагаете мне стать предводителем «темных сил»? Вот уж спасибо, выразить не могу, как вы меня растрогали!
– Не говори ерунду, – сухо сказал Аллах. – Нет ни «темных», ни «светлых» сил, нет никакой битвы «добра» со «злом». Это только у людей, среди которых ты довольно долго болтался, есть старая как мир глупая история о том, как «хорошие парни» сражаются против «плохих парней». Думаю, что-то в таком роде ты и имеешь в виду. Но эта младенческая сказочка не имеет никакого отношения к реальному положению вещей. Нет ни «плохих», ни «хороших» парней. Есть только мертвые и живые. В нашем случае – не просто живые, а бессмертные.
– Ну, на мой вкус, мертвые парни – это и есть плохие парни, – сердито сказал я. – А бессмертные – хорошие. По-моему, все очень просто! Я, знаете ли, ненавижу смерть во всех ее проявлениях.
– Именно поэтому я рассчитываю на твое согласие! – Аллах упорно гнул свою линию.
– Ну и напрасно. Чего я не собираюсь делать, так это возглавлять армию мертвецов, и уж тем более «мертвых духом». Пусть себе катятся ко всем чертям, но без моего участия!
– Сначала дослушай до конца, – попросил он. – Как ты думаешь, зачем вообще потребовалось затевать эту Последнюю битву?
– Не знаю! – фыркнул я. – Может быть, непостижимые силы, от которых зависит сценарий всего происходящего, обожают батальные сцены. А может быть, они просто решили, что так романтичнее.
– Не без того, – совершенно серьезно согласился Аллах. – Но есть еще кое-что. Видишь ли, для мертвецов, населяющих эту прекрасную землю, эта битва – единственный шанс стать живыми.
– Как это?
– А вот не знаю как. Речь идет о настоящем чуде, в сравнении с которым все прочие чудеса – всего лишь прикладная магия для кухонного пользования… Мертвые станут живыми, а бессмертные встретятся лицом к лицу со своей смертью. Вышло так, что именно у тебя есть шанс привести их на порог величайшего из чудес, а потом отойти в сторону и посмотреть, что из этого выйдет. Ты же из тех ребят, которые всегда отходят в сторону в конце каждой истории, верно?
Я невольно улыбнулся, потому что это было чистой правдой. А потом понял, что почти готов согласиться на предложение этого красавчика.
– Когда-то в юности я стал счастливым владельцем роскошного издания «Бабур-намэ», – я обращался не столько к своему собеседнику, сколько к самому себе. – Там есть одно потрясающее место: Бабур пишет, что неоднократно размышлял о том, что было бы неплохо «свести слона с носорогом и посмотреть, как они будут себя держать». Насколько я понимаю, вы предлагаете мне приключение вполне во вкусе Бабура… Соблазнительное предложение, нечего сказать!
– Да, примерно так оно и есть, – обрадовался Аллах.
– Ну ладно, – вздохнул я. – Предположим – только предположим! – что я соглашусь участвовать в этой безумной затее. Но что бы вы там ни говорили о моей удивительной природе, мне по-прежнему кажется, что я – вполне человек, а посему состою из костей, мяса и прочей ненадежной чепухи. Я не бессмертный и не мертвый, ни телом ни духом – во всяком случае, я на это здорово надеюсь… Вам не кажется, что у вашей армии будет слишком уязвимый военачальник?
– А, ну это просто уладить, – отмахнулся он. – Я могу подарить тебе очень много жизней. Не бесконечно много, но до конца кампании хватит. Что ты скажешь о таком числе? – он постучал ухоженным длинным ногтем по краю белой пластмассовой пепельницы, установленной в центре стола.
Только теперь я заметил, что на дне пепельницы нарисованы три аккуратные темно-синие шестерки.
– Ничего себе! – ухмыльнулся я.
– Это смешное число? – удивился мой собеседник.
– Ага! – подтвердил я. – У меня вполне разнузданное воображение, но мне никогда не приходило в голову, что в один прекрасный день мне предложат заделаться Антихристом! Да уж, нечего сказать, нашел себе халтурку на выходные…
– Антихрист – это термин из христианской религии? Ну да, припоминаю, кто-то вроде нашего Даджжала… Глупости какие! – зевнул мой собеседник. И с неподдельным интересом спросил: – А что такое «халтурка»?
– Работа, – я пожал плечами. – Просто работа, которую можно сделать за короткий промежуток времени, в перерыве между основными занятиями, получить деньги и смыться, прежде чем в построенном тобой доме начнет рушиться потолок.
– Очень хорошее определение, – уважительно сказал Аллах. – Да, именно это от тебя и требуется. Но учти: «смыться» можно будет не раньше, чем «потолок» действительно начнет рушиться.
– Между прочим, я еще не дал согласия на эту авантюру, – напомнил я. – И не думаю, что…
– Не обманывай себя, Макс, – строго сказал он. – Ты уже дал свое согласие, с самого начала. Если бы ты его не дал, тебе бы просто не позволили родиться. Мой разговор с тобой – простая формальность. Заранее известно, чем он закончится, так что не растягивай это сомнительное удовольствие.
– Как это – не позволили бы родиться? – возмутился я.
– А вот так, – неопределенно объяснил он. – Как это всегда бывает.
– Между прочим, вы совершенно напрасно сказали, будто вам заранее известно, чем закончится наш разговор, – проворчал я. – Я уже почти согласился, а теперь… Теперь меня здорово подмывает сказать вам «нет».
– Говори, что хочешь, – мой собеседник хранил спокойствие. – Но учти: если ты сейчас откажешься, это не будет иметь никакого значения. Ты просто забудешь о нашей беседе, как забыл о прежних, – до поры до времени. Ты и сам не заметишь, как исчезнешь отсюда, окажешься дома и будешь совершенно уверен, что проснулся и не можешь вспомнить, что тебе снилось: так ведь часто бывает. А потом судьба снова приведет тебя сюда, и я снова появлюсь неизвестно откуда, и все начнется сначала… Мы с тобой, можно сказать, ведем этот диалог чуть ли не с начала времен. Тебе еще не надоело?
Я был склонен полагать, что он метет ерунду, разум мой шипел, как взбешенный кот: «Чушшшь!» – но мудрое, безгласное существо, по большей части дремлющее на илистом дне сознания, отлично знало, что этот странный парень говорит правду. Это существо знало и великое множество других, чрезвычайно полезных в данной ситуации, вещей. Но я не дал тяжелой темной волне воспоминаний накрыть меня с головой, поскольку был совершенно уверен, что это удовольствие будет стоить мне рассудка, если не жизни.
– Не нужно волноваться, – мягко сказал Аллах. – Ничего страшного не происходит. Наша встреча – просто часть твоей удивительной жизни, полной самых невероятных чудес. Ты же сам хотел, чтобы у тебя была именно такая жизнь, разве нет?
– Пожалуй, но…
– Никаких «но». Хотел – получай. Выпьешь еще кофе? – будничным тоном спросил он.
Я молча кивнул: кофе его воистину был восьмым чудом света, и мне следовало пользоваться случаем.
– Ну вот и договорились, – подытожил мой работодатель.
Я открыл было рот, чтобы возразить, сказать, что ни о чем мы еще не договорились и вряд ли когда-нибудь договоримся. Но тут же захлопнул свою болтливую пасть, поскольку понял, что звуки, которые способны издавать мои голосовые связки, ровным счетом ничего не изменят. Не только нечленораздельное бормотание припертого к стенке человека, но и самые могущественные заклинания бессильны, когда судьба по-настоящему берет тебя за глотку и пинками гонит вперед, в предначертанное.
Мною овладело оцепенение, впрочем, довольно приятное: оно не было похоже на обычную минуту слабости, сопровождаемую внутренним стоном: «делайте со мной что хотите». Просто до меня наконец-то дошло, что не следует тратить силы на попытки принять какое-то решение: все давным-давно решили без моего участия, приговор несправедлив, но по-своему прекрасен и обжалованию не подлежит. Поэтому я просто молчал и ждал: что теперь?
– Теперь тебе предстоит один официальный визит, – мой собеседник перешел на деловитый тон. – Тебя ждет Сфинкс. Она уже давно стережет твое оружие.
– Именно «она»? – уточнил я. – А разве Сфинкс женского пола?
– Ну да, а какого же еще? – Аллах немного помолчал и добавил: – Вообще-то сумасшедшая кошка совершенно помешалась на своей любимой игре в загадки, но это не беда. Может быть, она тебя убьет – что с того? Ну, останется у тебя шестьсот шестьдесят пять жизней вместо шестисот шестидесяти шести, тоже мне, проблема…
– Но я не люблю, когда меня убивают, – возразил я.
– Но у тебя еще никогда не было такого количества жизней в запасе. Кроме того, вполне может случиться так, что ты отгадаешь ее загадку: время от времени они бывают такими простыми – даже не верится! Одним словом, ты как-нибудь выкрутишься.
– А что потом? – с замирающим сердцем спросил я.
– Потом – по обстоятельствам. Скорее всего, тебе придется отправиться в Медину, чтобы призвать Мухаммеда, наступив на его могилу. Словом, увидишь. Только сделав первый шаг, можно приступить к следующему… Ладно, все улажено, так что теперь я, пожалуй, могу попрощаться.
– Попрощаться? – удивился я. – Но вы собирались как-то передать мне свое могущество. И еще некую загадочную «связку ключей» от человеческих сердец…
– Они и без того принадлежат тебе, – улыбнулся Аллах. – Просто до сих пор у тебя не хватало пороху переворошить свои кладовые. Ты бы здорово удивился, если бы узнал, на что может наткнуться человек, принимаясь за ревизию собственного имущества!
– А шестьсот шестьдесят шесть жизней? – недоверчиво спросил я. – Сомневаюсь, что они всегда были при мне: я всегда очень остро ощущал собственную смертность. Даже слишком остро!
– Твои шестьсот шестьдесят шесть жизней? Да, действительно, чуть не забыл! – согласился Аллах. Взял со стола пепельницу, внимательно уставился на темно-синие шестерки на ее дне, а потом неожиданно сильным, молниеносным движением запустил пепельницу точнехонько в мою голову.
Последнее, что я запомнил, – его неестественно красивое бледное лицо, перекосившееся в бесшабашно-веселой, но вполне зловещей ухмылке…

 

Я открыл глаза и огляделся. Под ногами искрился светлый песок, над головой расторопные распорядители текущего шоу уже натянули небесный тент цвета индиго. Как и джинсовая ткань, небесная синева изрядно поблекла под лучами южногосолнца, выцвела до невнятной, но вполне обаятельной голубизны.
Наверное, было жарко, но в моем теле произошли какие-то удивительные изменения: о жаре я знал только теоретически, органы чувств равнодушно молчали. Я посмотрел на ослепительно-белый шар, застывший в зените, и обнаружил, что солнечный свет больше не заставляет меня щуриться: я мог бы часами смотреть на пылающее светило, если бы мне вдруг почему-то показалось, что это необходимо.
Я произвел беглый осмотр собственного тела, дабы выяснить, как обстоят мои дела. Дела обстояли довольно странно. Со мною что-то было не так. Вернее, со мной все было не так, и мне это, надо сказать, нравилось, по крайней мере, пока.
Я сидел на теплом камне, словно специально созданном заботливой природой в полном соответствии со всеми тайными пожеланиями моей задницы. Ни одно из многочисленных мягких кресел, с которыми мне доводилось иметь дело на протяжении своей жизни, изобилующей короткими, но нежными встречами с удобной мебелью, не шло ни в какое сравнение с этим изумительным камнем.
Потом я с удивлением обнаружил, что мои плечи укутаныярко-зеленым плащом. Знакомый, черт побери, оттенок! Неужели парень, назвавшийся Аллахом, любезно одолжил мне свое барахлишко?
Понемногу, словно бы разгадывая кроссворд, я вспомнил наш бредовый диалог, его диковинное предложение, мои вялые попытки отвертеться от собственной судьбы и драматический финал собеседования: круглую белую пепельницу, стремительно летящую по направлению к моей горемычной роже.
Воспоминания не вызвали у меня никаких эмоций, только ленивую, равнодушную мысль о том, что, теоретически говоря, мне свойственно испытывать разного рода эмоции. Я, помнится, подумал, что мне, пожалуй, следовало бы испугаться, потом – рассердиться и наконец вспомнить о своей прежней восхитительной жизни, осознать, что она закончилась – скорее всего, безвозвратно! – и взвыть от боли и отчаяния.
Я немного подождал и понял, что представления не будет: ни страха, ни гнева, ни тем более отчаяния. Бедняги Макса, все еще способного испытывать все эти неземные переживания, больше не было. А если он и имелся в наличии, то тихонько сидел в самом темном уголке моего сознания и молчал в тряпочку. Впрочем, оно и к лучшему.
– Все уже случилось, – равнодушно сказал я сам себе. – Ты уже ввязался в эту заварушку, так что ничего не попишешь. Бедняга мексиканец – боюсь, я так и не успел заплатить по счету! Сомневаюсь, что герр Аллах потрудился исправить положение: боги – это же самый безответственный народ…
Потом я замолчал, поскольку обнаружил, что мне больше не требуется говорить с собой вслух, чтобы успокоиться: я и без того был спокоен, как удав, переевший крольчатины. Несколько минут – или дней? – я просто любовался сияющими песчинками под ногами, а потом обратил внимание на свои руки, аккуратно сложенные на коленях. Они показались мне чужими, но я никак не мог сообразить: в чем, собственно, разница. Поднес их к лицу – удивительно, но это пустяковое движение стоило мне совершенно титанических усилий! Некоторое время я зачарованно рассматривал собственные верхние конечности, а потом наконец понял, в чем дело, и криво ухмыльнулся: на моих ладонях больше не было никаких линий. Вообще ни единой черточки.
– Допрыгался, поздравляю! – насмешливо сказал я себе. – Ну и куда ты подевал свою линию Жизни? Я уже не говорю о линиях Головы, Сердца и Печени заодно. Твоя мама была бы очень недовольна: она так старалась, рожала твое тело, а ты за ним совсем не следишь! Как еще голова на месте…
От внимательного изучения собственных рук меня отвлек слабый порыв ветра, нежно погладивший волосы на моей макушке. Можно было подумать, что над моей головой пролетела небольшая птица. Я поднял глаза и обнаружил, что никакая это не птица. Надо мной кружил крошечный самолетик. Кажется, это была искусно сделанная модель двухместного аэроплана времен Первой мировой войны. Я успел разглядеть надпись на борту: голубую букву «А» и цифру «6», рисунок на хвосте – смешного черного кота с желтым бантом на шее и большие сине-бело-красные круги на серебристых крыльях. Эти опознавательные знаки свидетельствовали, что прототип этой очаровательной игрушки в свое время мужественно сражался за честь британской короны.
Рот мой изумленно распахнулся: я был готов к чему угодно, но только не к встрече с игрушечным самолетиком в самом сердце какой-то дурацкой пустыни – я ведь даже не знал, какой точке на карте мира соответствует это место и есть ли она вообще, эта самая точка, хотя бы на одной карте? Впрочем, природа в конце концов взяла свое, и я неудержимо расхохотался вслед очаровательному недоразумению, стремительно улетающему прочь.

 

Афина лихо посадила свой аэроплан на крошечной посадочной площадке на плоской вершине столовой горы. Такие горы встречаются только в Эфиопии; местные жители называли их «амбами» – в те благословенные времена, когда здесь еще были какие-то «местные жители».
С некоторых пор Олимпийцы вбили в свои неразумные головы, что на земле нет иных мест, пригодных для жизни. К тому времени, когда я решил присоединиться к их безумной компании, они успели прочно обосноваться на амбах, каждый на своей, в узком кругу домочадцев – рядом с некоторыми Олимпийцами отираются смертные, к которым они, как мне показалось, привязаны куда больше, чем друг к другу.
Впрочем, у Афины нет никаких домочадцев: она любит говорить, что не нуждается в компании прихлебателей. Порой мне кажется, что она и общество равных себе едва терпит – что ж, могу ее понять.
Правда, иногда к ней в гости заглядывает бродяга по имени Улисс. Хотел бы я знать, чем он занимается в перерыве между этими короткими визитами! Парень у меня на подозрении: я бы не удивился, выяснив, что он зарабатывает себе на хлеб, латая сапоги моего бывшего побратима Локи. По крайней мере, рожа у него столь же хитрая, только могущества поменьше. Улисс мне не слишком нравится, но следует признать: в нем ненамного больше человеческого, чем в самой Афине, хотя сам он почему-то упорно считает себя одним из смертных. Про себя я окрестил этого бродягу «племянником», хотя мне отлично известно, что он не является сыном одного из многочисленных братьев или сестер Паллады.
По мне, так его давно следовало бы отправить в Хель и забыть, где его могила, – все лучше, чем ломать себе голову, гадая, что за пакость он сейчас обдумывает! Но мне кажется, что это не на шутку опечалило бы Афину. Улисс ее обожает, доверчиво смотрит ей в рот и охотно верит каждому слову, хотя сам непрерывно врет – и ей, и прочим, и, кажется, самому себе, все глубже увязая в паутине собственных незатейливых хитростей.
Кстати сказать, бродяга Улисс уже давно не совал к нам свой хитрющий нос. Так что теперь я – единственный гость Афины. Впрочем, нашу жизнь не назовешь уединенной: на ее амбе полным-полно Любимцев и Хранителей, как и у каждого Олимпийца. Честно говоря, даже я до сих пор не могу постичь диковинную суть этих тварей.
Дальше: Примечания