…зеленая, просвечиваемая короткими солнечными стрелами, волжская вода спокойно текла себе на юг, в Каспий. Так было испокон веков. Только вот пахла Волга сегодня не так. Сегодня над водой царил удушающий чад пожаров. И не марали раньше ее чистые зеленые воды ни радужная масляная пленка от сгоревших и затонувших под немецкими авиабомбами пароходов, ни лазурные, горящие на солнце радугой, разводы бензина. Бывало, плыли по Волге и трупы… Но таких – женских, детских, изуродованных и обгорелых в страшном жаре судовых пожаров, закоченевших в позе боксера, до сегодняшнего дня не помнила великая русская река.

Совсем рядом с переправой, за песчаной косой, шевелился в ленивом, сверкающем тысячью осколков разбитого на людскую беду зеркале прибоя небольшой заманихи с десяток таких трупов. Черные кочерыжки, еще вчера бывшие людьми, медленно кружили в мелкой, подсвеченной белым песчаным дном, чистой воде. Я, стиснув зубы, смотрел, как пожилые нестроевики тихо и бережно достают их из реки. Мужики заходили в прогретую солнцем заводь, плавно переступая кажущимися в воде огромными босыми белыми ногами и, гоня перед собой небольшую волну и неспешно разводя воду руками, преодолевали спокойное течение, подходили к телам, а потом, истово перекрестившись, толкали их к ослепительно белому песку близкого берега. Иногда мужики попадали в промоины и окунались с головой. По их лицам текли капли воды. А может, это были слезы… Кто знает.

Я отвернулся. Рядом, высоко вскинув голову, смотрел в небо Андрей. Он, не отрываясь, смотрел на солнце. По его щекам бежали и не сохли под солнечным жаром мокрые дорожки.

– Глаза сожжешь, снайпер… Закрой глаза, тебе говорю, слышишь! Тебе еще воевать, Андрей… Тебе еще брать их на прицел, старший сержант. Закрой глаза…

Он кивнул и отвел взгляд. Сейчас, после ослепительного кипения солнца, он ничего не видел. Он видел только черноту и мрак. Да, мрак… Я дернул его за рукав выбеленной солнцем и потом гимнастерки, ухватил за предплечье, и мы побрели по горячему песку к переправе. Стоял еще по-летнему жаркий, солнечный день. За Волгой, глухо урча сотнями артиллерийских стволов, злобствовала война. В небе назойливо звенели моторы самолетов, слышался слабый треск пулеметных очередей. Волга то и дело с гулом и приглушенным шипением вспухала белыми водяными столбами от взрывов немецких снарядов и бомб. С нашего восточного берега, мимо этих белых столбов, как слаломисты к финишу, к разбитому Сталинграду по водной глади ползло все, что только могло хоть как-то держаться на воде: лодки, буксиры, колесные пароходики, волочащие на нитках канатов старые баржи. Иногда водяные столбы вставали прямо около них. Тогда над рекой слышался слабый крик, и несколько темных тел сметало в воду. Кого-то успевали спасти, кто-то выплывал сам, кто-то тонул. Хуже было, когда снаряд попадал прямо в лодку. Тогда над водой вспухал неопрятный серый клуб дыма, под солнцем вставала маленькая радуга от брызг воды, потом все опадало, а лодки не было… Только какие-то ошметки крутились, качались, успокаивались и безмятежно и неторопливо начинали свой бег вниз, к морю. Людских голов среди них не было…

Мы подошли к небрежно сделанному и сшитому на живую нитку здоровенными скобами причалу. К нему вели разбитые в хлам деревянные мостки. На берегу матерно орал и размахивал наганом капитан с замотанной бинтами шеей.

– Только по моей команде… не более сорока человек… пушки и пулеметы на баржу… Пошли! – сипел он в лицо трем пехотным командирам. – Пошли, пошли! Не стоять! Сейчас немцы прилетят – сотрут вас на хрен! Бего-о-ом марш, мать вашу! Бегом, я сказал!

Командиры брызнули к своим колоннам. Бойцы засуетились, выстроились в ряд, и, лязгая котелками и сталкиваясь винтовками, побежали на сходни. Рядом ржали лошади, артиллеристы с матом и криками грузили на понтон пушки.

– Туда пойдем… Там все посвободней будет. За мной, старший сержант!

Да, Андрей снова стал старшим сержантом. А я старшиной. Давно уж я был старшиной. Даже и забыл, когда это было…

Мы подскочили к пушкарям, ухватились за тяжелые, покрытые металлом колеса, ухнули, и, с трудом вытягивая зарывающиеся по самые щиколотки в песок ноги, помогли закатить на понтон трехдюймовку.

– Кто такие? – утирая лицо пилоткой, спросил молоденький лейтенант-артиллерист.

– Снайперы мы будем, товарищ лейтенант. Направлены в дивизию генерала Родимцева, из фронтового резерва… Вот, выписка из приказа по армии… – Я протянул ему мятый лист бумаги.

Лейтенант даже и не стал на него смотреть. Сумасшедших, рвущихся по свой воле на тот берег Сталинграда, сейчас не было. Летеха только равнодушно махнул рукой, мол, надо – так присоединяйтесь. Вместе погибать будем…

Я кивнул Андрею, и мы прошли на корму понтона. Подальше от тяжелой пушки, беспокойно всхрапывающих и переступающих копытами лошадей, и суетящихся бойцов. Старенький буксир, с неопрятно покрашенным в черный цвет, помятым и залатанным грубыми стежками электросварки корпусом и грязной рубкой, причем белая когда-то рубка от дыма и копоти уже почти сравнялась по цвету с бортами, на которых еще можно было прочитать выписанное свинцовыми белилами название «Портовый-17», застучал своим изношенным «болиндером». Из-под кормы вздулся белый пенящийся бурун разогнанной винтом волжской воды. Дохнул ветерок и поднял закопченный, с рваными углами флаг на кормовом флагштоке. Флаг резко хлопнул и лег по ветру. Порыжевший стальной трос вышел из реки, струйками теряя прохладные капли, напрягся, скрипнули обмотанные тросом кнехты, понтон дернулся, и мы медленно пошли к Сталинграду…

…понтон дернулся, вильнул и медленно пошел за молотящим воду буксиром. Трос дрожал, гудел, под плоским носом понтона хлюпала волна. Двигались медленно, с трудом.

Молоденький артиллерийский лейтенант хмуро смотрел на встающие впереди белые водяные каскады. Страха не было, опаска была.

– Во-о-здух-х! – заорали сразу двое бойцов. На мятой трубе буксира белым паром сипло, с разгона, закричал медный гудок.

– Сержант! Прикажи бойцам снять каски, скатки. Карабины держать в руках.

Лейтенант перевел взгляд на прибившуюся к пушкарям парочку. Два молодых, но, видать, опытных бойца спокойно стояли на корме. Снайперские винтовки они держали в руках, точнее – на сгибе левого локтя. Так женщины обычно держат грудничков. Видать, винтовки для них многое значили… Один из них, старшина, не отрываясь, все смотрел и смотрел в небо.

В небе шел малопонятный с земли воздушный бой. На приближающиеся с запада черные точки немецких бомбардировщиков из синевы неба падали семь наших ястребков. Затрещали пулеметы, за одним из фашистских самолетов потянулась тонкая полоска дыма. Тут на наши истребители откуда-то свалились «Мессершмитты». Наши и немецкие машины сплелись в клубок, то и дело пронизываемый разноцветными трассами.

Старшина указал своему товарищу рукой на дерущиеся над Волгой самолеты и что-то ему сказал. Два немецких истребителя преследовали одинокий «ястребок». Он крутился, как наскипидаренный, но сбросить с хвоста преследователей не мог. Еще выше, плавая в синеве неба мелкими виражами, за этой схваткой наблюдала другая пара немцев.

Вот «мессер» сблизился с нашим истребителем, и в его сторону понеслись блескучие трассы. Мимо! Еще очередь… Перед «ястребком» вспухла маленькая цепочка разрывов снарядов. Он еле заметно вильнул. Опять мимо! Э-э-хх, молодец парень!

Немец проскочил нашего и, уклоняясь влево, пошел в высоту. Вторая пара «мессершмиттов» оттянулась и стала заходить в атаку на одинокий советский самолет. Но не тут-то было!

«Ястребок» лег на крыло, задрал нос, и в сторону уходящего в небо «мессершмитта» потянулись зеленые пулеметные и белые пушечные трассы. Вот они настигли немца, прикоснулись к его машине, она дрогнула, пошел дым, самолет замер, и от него отделилась маленькая черная точка.

– Сбил, сбил!! – закричали бойцы.

Лейтенант снова глянул на странных стрелков. Старшина поднял к плечу винтовку и целился в небо. Его друг молча смотрел, как на потерявший скорость «ястребок» падает пара фашистских истребителей.

Да он не целится, он просто смотрит в прицел, как в бинокль или стереотрубу! Тут сзади раздался горестный стон бойцов. Лейтенант быстро обернулся. В наш самолет уперлась бело-красная трасса. Хорошо был слышен стук авиационных пушек немцев. «Ястребок» нехотя лег на левое крыло и вспыхнул… У лейтенанта сдавило сердце. Погиб… храбрый парень, да и дрался отчаянно, а все равно погиб… Жаль.

– Живой! Прыгнул! – зашумели бойцы. – Давай к нам! К нам давай падай! Эй, летчик!

Пролетев метров триста, советский летчик распустил парашют. Чуть опережая его, к нашему берегу спускался подбитый немец. Старшина все так же внимательно провожал летчика на парашюте стволом винтовки…

– Ну, что? Живой? – Андрей легонько ткнул меня в бок.

От толчка я на секунду потерял парашютиста из вида, но снова быстро нашел его прицелом. Четко было видно, как Виктор Туровцев мотает босой ногой. Сапог слетел при прыжке. Так и должно было быть. Ветер тащил летчика к переправе.

– Живой… А что ему сделается. Теперь будет жить! – я надел на прицел брезентовый чехол и, почуяв чей-то пристальный взгляд, резко поднял глаза. На меня уставился этот мальчик-лейтенант. Я дружелюбно ему улыбнулся.

– Да живой он, живой! Сейчас искупается в волжской водичке, и снова в бой! – То, что мне предстоят девятнадцать дней в госпитале, я говорить не стал. Лейтенант улыбнулся, кивнул, и громко скомандовал своим пушкарям: «Каски надеть! Разобрать скатки, карабины на ремень! Приготовиться к высадке!»

Баркас уже прошел стрежень реки. Высокий берег Волги теперь прикрывал нас от артиллерийского обстрела. Впереди была видна выгоревшая деревянная пристань и белели свежим тесом наскоро сбитые мостки.

Черно-белый буксир «Портовый-17» сбавил ход и развернулся на течение, подгоняя понтон к берегу. Мы с Андреем прибыли в Сталинград. Сегодня было 25 сентября 1942 года. Кольцо замкнулось. Я начал второй тур войны. А война продолжалась. Сколько она еще будет идти – зависело от нас… От всех нас.

По разбитой в пыль и щебень улице мы шли к штабу дивизии. Развалины Сталинграда уже не подавляли нас. Они стали привычным пейзажем. Глаз уже на автомате искал удобные снайперские лежки, запасные позиции, пути отхода. Навстречу нам брели раненые. Их было не так уж и много. Ну, да… Легкораненые предпочитали оставаться в своих частях. Топая и сопя, нас обогнали краснофлотцы в черных бушлатах и в бескозырках. Глаза слепили кинжальные штыки на СВТ. Многих матросов украшали пулеметные ленты через грудь, засунутые за пояс гранаты.

Я проводил их глазами. Эти ребята да-а… неприятный сюрприз будет для немцев. Очень неприятный. Не жалуют они фашистов, не щадят. Но и свою жизнь не ставят ни в грош. По свистку ротного «в атаку!» спокойно сбрасывают бушлаты, оставаясь только в «морской душе», аккуратно кладут на бруствер каски, достают скомканные бескозырки и, зажав в зубах ленточки, с рычащим криком: «Полундрра!» – бьют в штыковую. Пулеметом не остановишь… Да и махра-пехота сейчас не хуже воюет. Здорово воюет, по-сталинградски!

Я вспомнил свое время, малую горстку ветеранов с гвоздиками в руках у памятника погибшим воинам. Худых, старых, усыпанных звенящими медалями и красными, как кровь, орденами ушедшей Империи на тяжелых, старомодных пиджаках. Согбенных, но не согнувшихся! Оставшихся навсегда бойцами. Да не просто бойцами – ПОБЕДИТЕЛЯМИ!

Вспомнил я и других своих современников…

Юрких, гладких, пробивных. С бегающим, острым, оценивающим взглядом. С белыми руками, крутящими пульты сигнализации дорогих импортных автомобилей. Хозяев новой жизни…

Или иных – потерянных и полинявших, с пустыми глазами, с дрожащими руками. С крепкими и жесткими руками бывших рабочих, строителей, крестьян, солдат…

Черная злость колыхнулась в душе. Захотелось громко крикнуть – мужики! Вы же рождены были воинами! Вас зачали ваши веселые, молодые, чуть хмельные от счастья отцы. Вернувшиеся с той великой войны!

Отроки! Юноши! Ваши деды победили самую страшную угрозу двадцатого века – фашизм! Они смогли защитить и сохранить свою страну, а вы?

Что же вы делаете! Наш народ, кажется, вместе с водой опять выплеснул на мороз и ребенка…

Тот, кто перестал быть воином – становится рабом…

Закон один – горе побежденным.

Vae victis!

Не можете быть бойцами – станете рабами, полупьяными, полуголодными, тупо хрумкающими попкорн перед пыльным черным экраном выключенного телевизора… Что-то такое и было придумано фашистами в «Плане ОСТ».

Значит – мы проиграли свою войну?

Нет… шаг по скрипящим обломкам кирпича и бетона.

Нет. Рука тверже сжимает винтовочный ремень.

Нет! Я поймал твердый, прищуренный как при прицеливании, взгляд Андрея. Нет!

Нет, не бывать этому! Я еще жив, и в моих руках оружие! А рядом со мной – мои боевые друзья.

А рядом с нами – ты…

Что же ты стоишь в стороне, друг? Так и будешь стоять и смотреть вслед уходящему строю бойцов, или вскинешься, побежишь, догонишь, раздвинешь их плечом и встанешь в строй? Мы ждем тебя. Ну, решай, с кем ты, друг?

Проснитесь же, люди русские!