Мы еще вернемся!

Здесь, наверное, стоит дать некоторые пояснения. Я вот раньше никогда не задумывался над вопросом: а кто и как выбирал место сражения и почему противник в это место приходил?

Представим себе ландшафты средней полосы России в те времена – в основном леса. По лесам проложены дороги, соединяющие некие населенные пункты. И количество таких дорог весьма ограниченно. Вдоль дорог и только вдоль дорог, а как же еще, деревни, села, городки и города. Но в основном все-таки леса. И тянется армия вторжения по лесной дороге вытянутая в ниточку. Серьезными силами ее здесь не атакуешь. Но когда-нибудь лес кончится, и появятся луга и поля, раскинувшиеся возле некой деревушки.

Где-то тут и можно выбрать позицию, которую наступающим оставлять в тылу никак невозможно – коммуникации будут немедленно перерезаны, а это чревато уничтожением твоих войск по частям. Ни один военачальник на такую авантюру не пойдет и либо оставит сильный заслон, если на бой "приглашают" не очень значительные силы, либо, что более вероятно, попытается атаковать и уничтожить врага, а потом двинется дальше. Или хотя бы сбить с позиций и заставить отступить и не мешать дальнейшему движению наступающей армии. Какое-то время…

То есть "заступивший дорогу" имеет немало преимуществ: выбор места сражения и, в определенной степени, времени его начала, может максимально использовать ландшафт для своей пользы готовя позиции и укрепить их, построив полевые укрепления… Единственно в чем он, как правило, уступает – в численности имеющихся под своим началом солдат.

Можно, конечно, надеяться на преимущество в качестве своего войска, но не в данном случае – маршалы, офицеры и рядовые армии Наполеона уже не первый год показывали армиям всей Европы, что они вояки не из последних. В том числе и русским: Аустерлиц забудется еще нескоро.

Но тем более необходимо поскорее сбить спесь с зарвавшихся галлов и иже с ними.

Несмотря на весьма выматывающий марш-бросок в два с половиной десятка верст, спал я в эту ночь плохо, а наутро пошел вместе со своим десятком минеров делать последнее из того, что перед этим сражением сделать мог. Должно сработать. Хоть частично…

А дальше от меня практически ничего не зависит – командовать пехотинцами или артиллеристами не умею, кавалерист вообще никакой. Теперь только ждать…

Ко всему вдобавок, то ли Барклай отдал соответствующее распоряжение, то ли сам Остерман принял это решение, но со мной поступили в соответствии с известной командой все того же Наполеона, которая отдавалась по французской армии в египетском походе в случае опасности: "Ослов и химиков в центр каре!". То есть берегли тягловую силу и тех, кто умел делать порох.

Я кадр достаточно ценный, к тому же ценности собственно на поле боя не представляющий.

Правда, справедливости ради, надо сказать, что и моих минеров, и инженерную роту с позиций тоже убрали подальше в тыл – даже солдаты-пионеры слишком "дорогое" имущество в армии, чтобы выставлять их под огонь противника без необходимости.

Генерал же приказал находиться при его штабе.

Александр Иванович одобрительно кивнул, когда увидел мое появление на "штабном" холме, но больше на скромного обер-офицера внимания не обращал – были дела поважнее: французы уже выходили на исходные для атаки позиции.

Увертюра почти любого сражения, кроме разве что встречного кавалерийского боя, исполняется на пушках. Они и начали. Загрохотало над овсяным полем и поплыли по небу гранаты, чтобы принести смерть в стройные порядки атакующих и обороняющихся. А построены солдаты плотно, так что каждое удачное попадание вырывает более десятка бойцов. Как из идущих вперед, так и ожидающих на месте. И не так обидно, если "ожидающие" стоят в первой линии обороны. Андрей Болконский, если вспомнить Льва Николаевича, сгубил треть своего полка, находясь под артобстрелом, стоя в резерве и не сделав ни единого выстрела по противнику – тот еще "подвиг".

Но вот и наступающие колонны французов дошагали до той зоны, где работал я со своими пионерами. Растяжки сработали качественно: зацепил солдат веревочку протянутую к глиняному горшку в котором находится динамитная шашка и дробь, выпрошенная у изюмских гусар, сработал нехитрый детонатор и "Нате вам!". Ближайших убивает и калечит контузией, а тех, кто подалее достают летящие черепки и свинец. Я насчитал с десяток таких взрывов на протяжении двадцати секунд. Значит, две мины все-таки не сработали… Но процент отказов для такой ситуации вполне себе благоприятный.

А теперь еще один "сюрпрайз": открыли огонь егеря. С запредельной дистанции. А промахов по таким крупным, как плотные ряды пехотинцев мишеням, было, разумеется, немного. То есть стали падать французы, поляки и прочие голландцы задолго до того как имели возможность открыть ответный огонь, или даже резко сорвать дистанцию перейдя с шага на бег: бросок бегом можно начинать не ближе, чем за сотню метров до противника, иначе строй будет совершенно сломан и управление им потеряно.

А до наших порядков еще почти пятьсот шагов и пули нового образца успеют как минимум в три очереди егерских выстрелов, выкосить не один десяток вражеских солдат.

Да и пушкари добавляли огоньку сначала гранатами, а потом перейдя на картечь, и пехотные полки, после приближения вражеских колонн врезали дружными залпами.

А в довесок, видя расстроенное состояние французской пехоты, Остерман послал в атаку залихватских изюмцев генерала Дорохова и те, своими пиками и саблями почти полностью растерзали левый фланг наступающих. Там началось просто паническое бегство.

Но противник сумел парировать этот ход контратакой польских улан. Завязалась встречная рубка легкой кавалерии.

Красная и синяя лавины нахлынули одна на другую и понеслось… Конь на коня, пика на пику, сабля на саблю, крики, ржание лошадей, выстрелы гусарских мушкетонов и уланских карабинов, вскрики раненых, топот копыт, который был различим даже со штабного холма… Бились славянин со славянином на славянской земле. Но одни из них сражались под романскими знаменами, а другие защищали свою Родину. Хотя обидно… Чертовски обидно, что мать-история устраивает такие вот идиотизмы.

А поляки начали уже теснить гусар, поскольку числом серьезно превосходили изюмцев. Еще немного и наши кавалеристы могут дрогнуть и податься назад, а на их плечах уланы запросто способны добраться до батареи-другой и покрошить там орудийную прислугу в мелкий винегрет.

Положение спасла конноартиллерийская полурота, которая со всеми своими шестью пушками вынеслась прямо к самому месту рубки и буквально за несколько минут уже начала брать на картечь кавалеристов Понятовского. Причем прислуга орудий начинала стрелять, не дожидаясь готовности других пушек, чуть ли не прямо на ходу – только с передков и сразу: "Огонь!".

Кавалеристы вышли из "клинча" и в сражении наступила некоторая передышка. Французы понявшие, что дуриком с позиции нас не сбросить, отошли для перегруппировки своих сил и подготовке к новой атаки.

Наверное, не только у меня сидела в мозгу занозой мысль: "А дальше-то как?". Ну, то есть остановим мы неприятеля, не дадим ему овладеть позициями, и что? Не стоять же тут, дожидаясь всей наполеоновской армии, которая перемелет один корпус даже не заметив этого. В конце концов, придется ведь и отойти. А отходить, имея на плечах вражескую кавалерию – очень чревато. Это боевые порядки нерасстроенной пехоты для конников "крепкий орешек", а на марше – растерзают за милую душу. Тем более и артиллерия будет по-походному. Нужно, необходимо как воздух кавалерийское прикрытие, а его нет. Уже достаточно растрепанный Изюмский полк не справится, несмотря на доблесть гусар графа Долона. Просто разум отказывался понимать, как мог Барклай не предусмотреть такого очевидного факта.

Оказалось, что я ошибался: часам к шести на подмогу прибыли нежинские драгуны и елизаветградские гусары. То есть теперь кавалерийский резерв имелся и, как я понял из разговоров Остермана с коллегами-генералами, ожидается еще пара конных полков.

— Ваше сиятельство, — обратился я к командующему корпусом, когда в его общении с подчиненными случилась пауза, — разрешите проведать своих пионеров, если я вам на данный момент не нужен?

— Разумеется, ступайте, полчаса у вас есть наверняка, — кивнул генерал. Молодой генерал. Ему ведь где-то около сорока, а уже командует корпусом, хотя… Это ведь и было время "молодых генералов". Не случайна та песня из рязановского "О бедном гусаре замолвите слово", которую пела героиня фильма на банкете. Сорокалетние генерал-лейтенанты вроде Остермана, Витгенштейна, Раевского или тридцатилетние генерал-майоры, такие как Кутайсов, по тем временам – самое обычное дело.

Так и ничего удивительного: затяжные войны – прекрасный трамплин для армейской карьеры. Да и людьми большинство из высших военных того времени были неординарными, умели подбирать себе помощников не абы как. Знаете, кто был адъютантом Витгенштейна? – Пестель. Личность, конечно, неоднозначная, но точно ЛИЧНОСТЬ. А у того же Остермана? – Лажечников. Да-да – тот самый "русский Дюма", автор "Ледяного дома" и "Последнего новика". По мне, так рядом с "Тремя мушкетерами" или "Графом Монте-Кристо" упомянутые романы "рядом не валялись", но из российских исторических романистов века девятнадцатого вспоминаются только он и Данилевский. Тоже, кстати, не очень-то "читабельный". Но уж имеем то, что имеем – остальные вообще в моей памяти ничем следа в данном жанре не оставили. А может и не было их?

Ну да ладно, не о русской литературе мне сейчас думать…

По дороге прошел мимо… Как его назвать? Полевого лазарета? Перевязочного пункта? Медсанбата?

Ну, в общем, вы поняли… Жутковатое зрелище. Причем "травмированы" были не только зрение, но и слух: вопли оперируемых в те "пещерные времена" раненых и умирающих, это не самые приятные звуки для человеческого уха. Описывать то, что я видел, не хочется категорически. А вот обоняние мое было "обласкано". Причем препротивным запахом. Но все относительно: "аромат" фенола в месте, где работала военно-полевая хирургия – бальзам на душу.

Значит не зря! Не зря я отказался от идеи синтезировать весьма стремную по тем временам пикриновую кислоту и данный продукт разгонки дегтя "завещал" полностью отправлять в распоряжение Бородкина.

А мои пионеры занимались в это время под командой поручика Булаха тем, чем и должны были – копали. Нет, не траншеи копали или рвы – могилы. Не бросать же павших в бою на прокорм птицам и зверью? Извините за неуместную рифму.

В те/эти времена, если сражение не заканчивалось в "клинче", своих и чужих убитых было принято хоронить.

Несколько десятков павших в первом эпизоде сражения уже лежало на краю одной из братских могил и рядом, размахивая кадилом, читал заупокойную молитву священник.

Несколько десятков… Это ведь только пока. Пока не доставили все тела с поля боя, пока не добавились смертельно раненые, за жизнь которых еще борются лекари, пока не начался следующий этап сражения. Будут еще сотни, если не тысячи, так что еще копать моим пионерам и копать…

— Успеваете, Валентин Симонович? — подошел я к Булаху.

— Пока да, но ведь, как я понимаю, это еще не конец?

— Разумеется, нет. Французы попытались взять позицию сразу, но получили по морде. Теперь наверняка попытаются еще раз, поаккуратнее и большими силами. Так что все только начинается. Как у вас тут с водой?

— В порядке, Вадим Федорович с утра фляги свежей наполнили, да и бочка имеется.

Ох уж мне эта бочка! Не подцепили бы солдаты заразу какую: жутко им не нравится, когда воду обеззараживают, все стараются избежать добавления "зелья" в питье – "ня вкусно" им. Ведь этой деревенщине в уши не "вдудишь" даже основы учения доктора Бородкина "О причине поветрий их предупреждении". И стараются они регулярно фляги наполнить до обработки воды. Вот хоть ты тресни!

И все равно, уверен, что несколько тысяч русских жизней из лап дизентерии и прочей холеры я вырвал. А это уже пара лишних полков как минимум.

Но мне было уже пора возвращаться. Быстро обошел работающих пионеров, поприветствовал, показал, что помню об их существовании, и отправился обратно на "холм управления".

Как выяснилось, за эти полчаса, к месту сражения подтянулись еще и лейб-гусары. То есть для прикрытия отступления корпуса уже имелось четыре кавалерийских полка и из них три гусарских, что очень даже здорово, поскольку они самые многочисленные.

Но снова загрохотали пушки французов и снова отправилась сбивать наших с позиций их пехота. На этот раз основной удар был направлен на наш левый фланг, на бригаду генерала Алексополя. По всему остальному полю сражения французы, разумеется, тоже наступали, чтобы не дать взять во фланг атакующих на главном направлении.

Егеря восемнадцатого полка, уже привычно обработали огнем наступающего неприятеля с запредельных дистанций, селенгинцы встретили подходящих французов двумя дружными залпами… А на этом и все. Врагов на этом направлении было слишком много. Дальше пошла рукопашная, в которой наши не выдержали натиска врага, подались назад и побежали…

Во времена оные солдатам специально шились мундиры самых что ни на есть "попугайских" цветов, насколько могли позволить имеющиеся текстильные красители. И все для того, чтобы полководцам было легче следить за полем боя и наблюдать нахождение, как своих подопечных, так и противника.

И вот сейчас было видно как синяя и красная массы неукротимо давят зеленую, как та подается назад и вражеская лавина охватывает фланг позиции…

Остерман немедленно стал сыпать распоряжениями кавалеристам, чтобы те, хоть и силами всех четырех полков ликвидировали этот прорыв…

— Смотрите! — вытянул руку генерал Чоголков. — Отбросили! Вы что-нибудь понимаете, господа?

И действительно: зеленые мундиры вдруг рванулись в обратном направлении, причем не просто отталкивая сине-красный строй, а просто "съедая" его.

Остерман немедленно отправил адъютанта выяснить причину такого резкого изменения хода боя, строго-настрого указав узнать фамилию героя переломившего столь нерадостное течение событий.

Истину мы узнали только к вечеру, когда бой уже догорел:

Французы столь лихо опрокинули Селенгинский полк, что сумели захватить одну из его полевых кухонь. Лучше бы они этого не делали…

Крик: "Французы "матушку" утаскивают!" резанул над полем и те, кто только что были самыми откровенными драпальщиками дружно "нажали на тормоза". И развернулись…

Наверное, если бы они услышали, что какие-нибудь печенеги или прочие хазары сейчас утаскивают на арканах в полон их родных матерей, то вряд ли контратака была бы более яростной…

В штыки и в приклады погнали ошалевших от неожиданной смены обстановки иноземцев как селенгинцы, так и присоединившиеся к ним егеря.

Кухня давно уже была отбита, но продолжала гулять развернувшаяся "широкая русская душа": А-а-а-а! Бей недоносков!! Покажем супостатам как надоть!!!

Прибывший для ликвидации прорыва Нежинский драгунский оказался архикстати: нет для кавалериста дела более "сладкого", чем рубить бегущую пехоту противника.

И погнали наши конники французов, ох как погнали! Уцелеть удалось очень немногим, французская артиллерия, наблюдая, что их соотечественники все равно "вырубаются под корень", открыла огонь по месту той самой рубки не жалея даже своих.

Драгунам пришлось отойти к русским боевым порядкам, но свою кровавую жатву с этого поля они снять успели.

На других участках после этого эпизода, противник тоже ослабил натиск и был отбит. Отбит с серьезными потерями и отступил на исходные.

елки-палки, неужели одна полевая кухня смогла переломить ход сражения двух корпусов?

А ведь смогла! Те, кто потом рассказывал о том, что видели, совершенно однозначно утверждали: ни свои пушки, ни даже знамя, солдаты не бросались отбивать с такой яростью как "матушку". Она, оказывается, уже успела за этот год стать чуть ли не "всеармейской святыней". Солдаты иногда даже крестились на нее, проходя мимо.

После того как войска расцепились, продолжения битвы уже не было. Несмотря на то, что светлого времени суток оставалось немало, но люди все-таки не роботы – невозможно столь долго находиться в состоянии такого адского напряжения.

Некоторое время продолжалась артиллерийская перестрелка, но и она достаточно скоро утихла.

На поле боя с обеих сторон потянулись похоронные команды, чтобы доставить павших к местам захоронений. Иногда они действовали бок о бок без всяких взаимных конфликтов.

Результаты сражения были явно в нашу пользу: имея меньшие силы, мы нанесли противнику большие кровавые потери и выполнили свою боевую задачу – прикрыли отход главных сил. А удерживать здесь бесконечно всю вражескую армию корпусу Остермана, естественно не по силам. Правда теперь еще нужно оторваться от преследования самим, но, будем надеяться, что получится.

Когда я узнал, что в бою погиб подполковник Тургенев, командир Елецкого пехотного полка, настроение у меня стало… Тревожным, что ли: понятно, что я "толкал под руку пишущую Клио" так, чтобы она "ошибалась" в пользу России, но вот погибший Тургенев… А что если он непосредственный предок Ивана Сергеевича и еще не успел выполнить предначертанного Природой и Историей?

Ну вот, очередной раз потянуло меня на толстовщину… И "поехало" на уровне ситуаций: либо умрут вот эти пятеро, либо трое из тех десяти, но этих троих должен выбрать ты. И каково делать такой выбор?

Казалось бы: чего с ума сходить? — Ничего из того, что я сделал и сделаю еще, не может принести вреда никому из моих соотечественников. Ну да, может быть погибнут несколько человек, которые выжили в реальной истории, но ведь зато не умрут тысячи из тех, кому Судьба на самом деле подписала смертный приговор. И среди них и их потомков могут быть десятки и сотни не родившихся в реальности тургеневых, менделеевых, васнецовых… и скобелевых кстати. Которые способны еще сберечь тысячи и тысячи русских жизней в перспективе.

Если так дальше продолжать, то можно докатиться, до идей о том, что благодаря моему вмешательству не родятся Эмиль Золя, Жюль Верн, Пьер де Кубертен, Генрик Сенкевич или Мария Склодовская-Кюри. Почему-то про возможность родиться теперь Гитлера, Гиммлера, Геббельса и Муссолини мыслей не возникало.

Промаялся дурью на эту тему где-то минут с двадцать, после чего здравый рассудок все-таки победил и я пообещал себе не заморачиваться подобной хренью до конца войны. А после еще некоторого размышления – до Конца Света.

На войне солдат не убивает людей – он уничтожает врагов, если не ошибаюсь, эту мысль озвучил один из героев Пикуля. Если начать во время боя или при его планировании думать о том, что противник тоже человек и, может быть, даже и неплохой… Противник вытрет твою кровь со своего клинка о твой же мундир. Так что пока хоть один вооруженный иноземец топчет русскую землю – никакой я не общечеловек. И они для меня не люди, пока ружье не бросили и руки не подняли.

Погода приятная: и не жарко и не холодно, сверху не капает. Самое то сейчас с рюкзаком, да вдоль по речке какой-нибудь…

Но хоть и шли мы вдоль по Даугаве, хотя нет, это уже не Даугава, а Западная Двина – идем по русским областям, радости от этого не прибавлялось. Отступать по своей земле, несмотря на арьергардные победы в коротких и не очень стычках, когда уже сто лет нога вооруженного иностранца не ступала на русскую землю, это тяжко. Что чувствовалось. Это я, со своим послезнанием, уверен, что Барклай поступает правильно и мудро, но остальные просто "внутренне клокотали" и не стеснялись иногда высказываться в адрес командующего весьма нелицеприятно. Не в лицо, конечно, но совсем нетрудно дать понять человеку, что ты о нем думаешь, не говоря об этом прямо.

Трудно представить, что пережил этот великий россиянин, когда чувствовал нескрываемое презрение, как со стороны генералов, так и со стороны солдат… Но линию свою гнул неуклонно: "Отступать к Смоленску!"

И мы отступали. Ох и тоскливо было на душе. Даже белый крестик, что закачался у меня на груди рядом с владимирским, не особо душу согревал.

Сам Остерман-Толстой навесил его мне на мундир, процитировав статью из статута ордена "Святого Георгия" для нас, пионеров: "Кто, при отступлении, разведет или истребит мост под сильным неприятельским огнем, по переходе всех наших войск, и чрез то обеспечит дальнейшие их действия."

Приятно, конечно, что не забыли, но, честное слово, отдал бы этот символ признания своих действий на пользу армии, лишь бы не было этого тоскливого отхода. Отхода сопровождаемого матюками солдат, цедимыми сквозь зубы, отхода, сопровождаемого более культурными, но все равно весьма неприглядными высказываниями штаб и обер-офицеров в адрес "нерусского министра"…

Но мы еще вернемся! Вернемся, гоня в штыки и в приклады "просвещенную Европу", сопровождая ее бегущих солдат градом картечи и плещущими всполохами палашей нашей кавалерии, ударами дубин восставшего народа…

Все это будет! И Наполеон еще отдаст свою шпагу Платову! Задолго до Березины!.. Мы обязательно это сделаем! Ждите нас, русские леса и поля! Мы еще вернемся!