Когда я вернулся в Ленинград, меня ждало радостное известие. Мой многоталантливый брат Виктор прислал мне письмо. Оно начиналось так:

КОРРЕСПОНДЕНЦИЯ

Настоящим сообщаю и заявляю, что в субботу ко мне имеет честь прибыть отец, дабы порадоваться и отдать должное моим творческим достижениям в области науки и семейного быта, и пробыть на моём иждивении и пищевом довольствии 7 (семь) суток.

Приглашаю и тебя явиться ко мне в субботу к 19:00 и пробыть до 20:00, присоединившись к ликованию отца и имея на своём организме ботинки, брюки, пиджак, рубашку и прочие принадлежности человеческого туалета…

Дальше шли непонятные для меня научные фразы, но первая часть корреспонденции была совершенно ясна: я приглашён братом в гости!

Тщательно подготовившись к посещению Виктора, я явился к нему точно в указанное время. Не буду описывать своей радости при виде отца и брата, которые оба выглядели очень молодо для своих лет. Мои племянники Дуб! и Сосна! тоже произвели на меня весьма приятное впечатление.

В красивой квартире брата за эти годы стало ещё больше солидной мебели и ковров: кое-где ковры висели даже в два слоя. В кабинете тоже были перемены: прежде там висел один портрет Виктора в окружении портретов разных знаменитых учёных и изобретателей, теперь же на всех стенах висели только изображения Виктора в разных позах и вариантах, а все остальные учёные были аннулированы. Уже по одному этому факту я понял, как возросла роль моего брата в науке.

Ужин прошёл в культурной и дружеской обстановке, причём я старался говорить поменьше и внимательно слушал отца и Виктора, которые давали мне дельные советы в порядке моего избавления от пяти «не». А когда я рассказал о секретной пасте, Виктор проявил к ней интерес и предложил мне продемонстрировать её действие.

Вынув из кармана пасту, я тщательно натёр ею свой лоб и зазвучал. Отец и брат прекратили разговор и внимательно слушали меня. Только глухонемая Перспектива Степановна лежала на кушетке в красивой позе и не принимала участия в прослушивании.

— Я тоже хочу звучать, — сказал мне вдруг брат. — Мне завтра доклад надо делать перед начальством, так я хочу, чтоб от меня не только слова шли, а и музыка. От тебя чечётка какая-то идёт, а от меня, по моему служебному положению, должна хорошая музыка выделяться. Я на Баха и Бетховена тяну.

Я сказал брату, что, к сожалению, не имею права подарить ему секретную пасту, но с удовольствием одолжу её ему на один день.

Через день, когда я зашёл к Виктору, он, возвращая мне секретную пасту, сердито сказал:

— Ты мне вредную вещь подсунул! Навредить захотел крупному учёному! На тебя бы надо «заяву» куда следует написать!

И далее брат гневно рассказал мне, что, прибыв в своё научное заведение, он, перед тем как делать доклад, натёр лоб этой пастой — и вдруг от него стала исходить такая неблагозвучная музыка, что ему пришлось поспешно уйти с кафедры и запереться в туалете и просидеть там не евши не пивши восемь часов, пока он не перестал выделять звуки.

Этот неприятный случай с моим учёнейшим братом глубоко поразил меня. Я немедленно понял, что у секретной пасты имеется крупный недостаток: она не всегда вызывает ту музыку, которая заключена в данном человеке, и может создать о нём неверное впечатление, как это и случилось с Виктором. Поэтому я решил избавиться от этой пасты, чтобы впредь она никого не могла подвести. Завернув подарок старца, пасущего камни, в бумагу и привязав к этому пакету камень, я бросил секретную пасту в Неву с Дворцового моста. Совершая этот акт справедливости, я не испытал никакой радости, но считаю, что поступил правильно.