9 июля 1941 года, Юго-Западный фронт
К полуночи аэродром затих. Даже комэск эскадрильи «чаек», примостившихся на краю аэродрома бомбардировочного полка, перестал терзать свою гармонь. Старлей был уверен, что виртуозно владеет инструментом и что все окружающие просто жаждут насладиться «Барыней» в его исполнении.
Летал комэск лучше, чем играл. Гораздо лучше. И парни его эскадрильи летали хорошо. Отлично, можно сказать, летали. Им за это прощали «Барыню», и сегодняшнюю драку с зампотехом простили, не стали раскручивать и доводить дело до трибунала. Опоздавший к самому мордобою Товарищ Уполномоченный как ни бился, но ничего внятного на бумагу занести не смог. Даже зампотех синяк на своей скуле списал на удар о крыло «чайки» во время осмотра.
Неловко повернулся – и мордой о плоскость, сказал Петрович, глядя в глаза Товарища Уполномоченного. И ничего такого. Какая драка, товарищ лейтенант? Вы что, как можно? Чтобы лейтенант на военинженера руку поднял? Да вы что? Это вам кто-то соврал, точно говорю – соврал…
Зампотех обернулся к стоящим поодаль ребятам из истребительной эскадрильи, взмахнул рукой, словно приглашая особиста самому убедиться – такие парни никогда не посмеют нарушить субординацию. Никогда.
Товарищ Уполномоченный поправил фуражку, кашлянул, бросив быстрый взгляд в сторону техников, копошащихся у побитого при посадке «Пе-2», и что-то пробормотал.
Не то чтобы особиста в полку ненавидели.
Каждый где-то в глубине души признавал необходимость присутствия Товарища Уполномоченного на аэродроме, каждый мог при случае внятно объяснить, что выполняет лейтенант очень важную функцию, защищает личный состав и технику от происков тайного врага, стоит на пути предательства и измены… Но и особой любви тоже никто не проявлял.
Особист честно пытался вербовать техников, мотористов и даже пилотов на предмет сотрудничества, но большинство нашли силы и способ от этой почетной обязанности увернуться. Не все, правда, кто-то же про драку рассказал…
Хотя и драки как таковой не было.
Летеха из истребителей потребовал, чтобы его «чайку» обслужили в первую очередь. И чтобы через полчаса она уже могла взлететь. Летехе было нужно вернуться к линии фронта и посчитаться со сволочами. Очень нужно. И слушать про то, что его аппарат сможет взлететь в лучшем случае завтра, лейтенант не хотел. Он хотел вернуться и отомстить. Счет у него к немцам, понимаете? Счет. Он им…
Петрович решил истребителя успокоить. Тот сорвался на мат, зашелся в крике, а когда зампотех полка попытался привести летчика в чувство, то летчик вдруг ударил военинженера в лицо. От неожиданности Петрович упал, лейтенант попытался ударить лежащего ногой, но оказавшиеся рядом летчики полка хулигана скрутили, слегка помяли и передали на руки родному командиру эскадрильи.
В любое другое время никто лейтенанта прикрывать не стал бы, но в тот день… Девятка «чаек» встретила четыре «мессера». И за пятнадцать минут боя шесть «И-153» были сбиты, а немцы без потерь ушли на свою сторону.
Лейтенанту казалось, что он сможет… что он должен немедленно отомстить. Что у него получится.
Его напоили спиртом до полного бесчувствия и уложили спать на парашютах под крылом «чайки». Как стемнело – собрались в палатке у комэска, пригласили Петровича и ребят из бомбардировочного полка. Вначале пили молча, поминали не вернувшихся сегодня на аэродром, потом, немного успокоившись, пели песни и слушали ту самую неизбежную «Барыню».
Капитан Костенко на застолье не пошел.
Побродил немного по степи вокруг аэродрома, сбивая палкой верхушки высохшей на солнце травы. Как будто трава была в чем-то виновата. Костенко видел, что его штурман, Олежка Зимянин, сидит на пустой бочке из-под горючки и внимательно следит за командиром. И то, что их стрелок-радист Лешка Майский подошел к штурману и что-то с ним обсуждал – капитан тоже видел. И понимал, что говорят о нем, что все его экипаж понял, и что ночью придется как-то все это решать… И нужно будет найти какие-то слова, чтобы убедить, чтобы не мешали и чтобы не лезли в помощники. Это его решение. Его выбор. Они здесь ни при чем.
Если бы у него было еще немного времени! Еще день хотя бы, чтобы можно было в следующем полете присмотреться, понять – не ошибка ли, не совпадение… Два белых и красный – срочно нужна помощь. Два белых и красный…
Костенко дождался, когда стемнеет окончательно, прошел к своей палатке и не раздеваясь лег на охапку сена, заменявшую ему кровать. Койки никто даже и не пытался сооружать, все понимали, что аэродром этот – временный. Что долго летать с него не получится и обживаться, заводить хозяйство и обрастать предметами быта нет никакого смысла.
Максимум неделя, понимали все. Потом… И ошиблись.
Три дня. Завтра полк убывает на переформирование. Сегодня прибыли приемщики из соседнего полка, приняли оставшуюся технику – то, что уцелело за почти месяц непрерывных боев. Если бы приехали вчера – получили бы больше. Сегодня бомберы ходили к переправам. Из восьми «петляковых» вернулось три, из девяти СБ – четыре. Один из уцелевших «Пе-2» при посадке «дал козла» и перевернулся. Пилота вытащили со сломанными ногами, а штурман и стрелок… Они прилетели уже мертвыми.
Но мост они уничтожили.
А на обратном пути Костенко чуть уклонился в сторону, чтобы посмотреть. Только посмотреть. Накануне он тоже улучил момент, чтобы проскочить над Чистоводовкой, и дважды качнул над домами крыльями, просто по привычке. А сегодня, пролетая над деревней, вдруг увидел – два белых, один красный. Срочно нужна помощь.
И это значило, что выбора у капитана Костенко нет. Ни малейшего выбора.
Завтра утром он уезжает с остатками полка на переформирование. Куда именно – не говорили, но понятно, что далеко, что к Чистоводовке он не вернется. И что сигнал о помощи… сигнал останется без ответа.
Костенко лежал на постели и старался дышать ровно. Вернувшийся штурман постоял в темноте, прислушиваясь, потом лег на свое место.
Если хочешь качественно притвориться спящим, нужно следить за дыханием. Костенко в детстве прочитал об этом у Фенимора Купера, в «Прерии». Человек, который притворяется спящим, иногда задерживает дыхание, лежит бесшумно. Это его и выдает. Десятилетний Юра это прочитал и запомнил. А двадцатидевятилетний Юрий Костенко, капитан, командир эскадрильи и без пяти минут замкомполка, эту премудрость вспомнил и применил на практике.
Штурман заснул. Во всяком случае, через несколько минут и его дыхание стало ровным и мерным. Хотя, с легкой улыбкой подумал Костенко, Олежка тоже мог в детстве читать «Прерию».
Все станет понятно, когда капитан будет выходить из палатки.
Восход луны сегодня около часа ночи. Полнолуние. И небо чистое – все как на заказ. Будто все подстроено специально.
Костенко поднес к лицу запястье левой руки с часами. Хотя на циферблат можно было и не смотреть – луна взошла, осветив все вокруг, на стенках палатки проступили тени от стоек маскировочной сетки.
Ноль пятьдесят шесть.
Костенко вздохнул. Это как первый прыжок с парашютом. Пусть даже тогда парашют был прикреплен к балке и прыгать предстояло всего лишь с вышки в парке. Костенко помнил то ощущение. И помнил, что оно неоднократно возвращалось к нему. Первый настоящий парашютный прыжок из гофрированной утробы «ТБ-3»… Первая самостоятельная посадка на «У-2»… Первый боевой вылет…
И вот сейчас.
Сейчас.
Костенко нащупал шлемофон, лежащий рядом на плащ-палатке. Осторожно сел. Сено под плащ-палаткой спросонья недовольно зашуршало. Вставать с импровизированной постели было неудобно. Нужно было подобрать ноги, согнуть их в коленях, потом, качнувшись вперед, встать.
– Не нужно, Юра, – тихо прозвучало в темноте.
Штурман все-таки не спал.
– Что-то мне не спится, – сказал Костенко. – Душно. Выйду, прогуляюсь…
– Не нужно, Юра, – повторил штурман и встал.
Теперь он стоял перед командиром, близко, всего в нескольких сантиметрах. Рассеянный лунный свет освещал его лицо.
– Ты о чем, Олег? – спросил Костенко, лихорадочно пытаясь придумать, как поступать дальше.
В глубине души капитан уже знал, что нужно делать, понимал, что другого выхода у него нет, но тянул время… Ведь ясно, что Олег все понял, что не одобряет штурман решение своего командира и сделает все, чтобы удержать его, не позволить совершить необратимый поступок. Наверное, будь все наоборот, Костенко и попытался бы остановить приятеля в такой вот ситуации. Ведь понятно, что ничем хорошим это закончиться не может.
– Ты же знаешь, что после этого будет, – сказал штурман. – Что с тобой после этого сделают.
Ты о чем, хотел делано удивиться Костенко, но сдержался. Чего уж тут притворяться? Они с Олежкой уже больше года вместе, научились понимать друг друга с полуслова. Уговаривать? Просить, чтобы не поднимал шума? Чтобы дал возможность совершить глупость?
– Ты же понимаешь, что я иначе не могу? – тихо спросил Костенко.
– Можешь, – уверенно произнес штурман. – Ты можешь. И этот знак ваш… Это не знак на самом деле, это совпадение. Просто совпадение. Или даже хуже. Провокация. И ты…
– Я должен, – сказал Костенко. – Я…
Это было подло, приемчик был грязный, работал только против своих, против тех, кто стоит рядом и слушает, и хочет услышать продолжение фразы, начатой этим самым «Я», а продолжения не будет. Вернее, будет, но не словами.
Костенко ударил. Правой рукой, костяшками пальцев в горло своему штурману. Резко и сильно.
Олежка захрипел и стал оседать, Костенко подхватил его и осторожно опустил на пол.
– Я должен, – тихо сказал капитан и ударил своего друга по лицу наотмашь, целясь в нос. – Я должен.
И еще один удар, по брови. И снова – костяшками пальцев. Суставы заныли.
Костенко стащил со штурмана ремень, перевернул Олега лицом вниз, связал ремнем руки. Потом снова перевернул его на спину и заткнул рот свернутой пилоткой.
По бледному лицу Олега текла черная кровь. Из носа и из рассеченной брови.
– Извини, – сказал Костенко.
Штурман попытался ударить командира ногой, но тот увернулся и ремешком от штурманского планшета связал ему ноги.
Перетащил Олега на постель, прикрыл своей плащ-палаткой. Вышел наружу, откинув полог.
На душе было мерзко, хотелось вернуться и попытаться все-таки объяснить Олежке…
И было совершенно понятно, что ничего объяснить не получится. Он встал на боевой курс, и теперь ничто не может его увести в сторону. Только вперед.
На всякий случай Костенко расстегнул кобуру. Стрелять он не собирался, но и позволить кому-либо ему помешать капитан не мог.
Длинные тени от самолетов тянулись через белесую раскатанную поверхность аэродрома. Деревьев в округе почти не было, самолеты маскировались только сетками. Все понимали, что так неправильно, что если нагрянут «мессеры», то два счетверенных «максима» в роли зенитного прикрытия аэродрома будут выглядеть неубедительно, но сделать все равно ничего было нельзя, оставалось надеяться на то, что немецкая авиация занята советскими сухопутными войсками, утюжит окопы и точечно выжигает чудом уцелевшие танки. Ну и сносит с неба Военно-Воздушные Силы Рабоче-Крестьянской Красной Армии, буде они не увернутся или попытаются нанести удар.
Костенко обошел уцелевшие самолеты полка и то, что осталось от эскадрильи «чаек», по широкой дуге. Не хватало еще натолкнуться на часового или кого-то из техников, уснувшего прямо возле самолета.
Было тихо, даже насекомые не стрекотали, словно густой и вязкий лунный свет запечатал их призрачным воском.
Восход сегодня в три двадцать семь по Москве. Плюс что-то около получаса для этих мест. Костенко взглянул на часы. У него еще почти три часа темного времени суток. Он успеет. Он должен успеть.
На дальнем конце взлетного поля стоял «У-2».
Вечером на нем привезли почту и запчасти, и утром пилот должен был вылететь. На рассвете.
Биплан был заправлен, Костенко, гуляя по степи, внимательно следил за тем, как техники заливают в бак горючее, как проверяют двигатель и управление. «У-2» садился жестко, бродячий «мессер» влепил-таки ему пулеметную очередь по хвостовому оперению, и одна из тяг оказалась перебитой. Но залатать аппарат до темноты успели.
Иначе ничего у Костенко не получилось бы.
Капитан присел, опершись рукой о сухую землю. Часового возле биплана не было видно. А ведь был. Точно был, его начальник караула выставлял в десять часов. И в двенадцать наверняка сменил. Возможно, часовой примостился возле стойки шасси и спит. И кто там сейчас с винтовкой на посту? Кто-то из техников или оружейников. Весь не технический персонал аэродромных служб выгребли в пехоту еще неделю назад. Так что, наработавшись за день, водители и техники несли еще и караульную службу, засыпая иногда на ходу, или внаглую заваливались спать прямо на посту.
Начштаба ругался, грозился трибуналом, пойманный нарушитель клялся и божился, что и сам не понимает, как оно вышло, а на следующую ночь…
Темный силуэт появился из-за самолета. Лунный свет отразился на кончике штыка, светлой точкой поплыл над землей. Часовой нес службу по уставу, держа винтовку на изготовку. Оставалось надеяться, что «мосинка» на предохранителе.
Костенко выпрямился, одернул гимнастерку и решительным шагом направился к часовому. Ну мог командир эскадрильи пикирующих бомбардировщиков забыть что-то в самолете? Или, может, его комполка отправил проверить несение службы часовыми? Чушь, конечно, не предусмотренная никакими уставами, даже Товарищ Уполномоченный не ходил тайно проверять посты, но время сейчас такое бестолковое, а техники и водители подробности уставов если и знали, то уже забыли.
Капитан положил руку на рукоять «ТТ» в кобуре.
Это он не продумал. Нужно было приготовить что-то тяжелое, что-то, что не может выстрелить при ударе о человеческую голову. А чертов «Тульский-Токарев» вполне мог устроить такую пакость.
Значит, напомнил себе Костенко, подойти как можно ближе, в упор. Заговорить часового, отвлечь его внимание, а потом… Левой рукой – за ствол винтовки, а правой пистолетом по затылку. За ухом. Не слишком сильно, чтобы не стрельнул… Черт-черт-черт…
Костенко чуть не сплюнул от злости на себя. Какой выстрел? Он же не дослал патрон в патронник. Он вообще последний раз передергивал затвор на «ТТ» и стрелял из него как бы не три месяца назад, когда надумали они с ребятами перед майскими праздниками устроить соревнование по стрельбе. Вот было смеху! Стрелки из летчиков были еще те…
Значит, бить сильно, но так, чтобы не проломить череп бедолаге. Он-то не виноват ни в чем. Просто подвернулся не вовремя.
До самолета и часового – метров двадцать. Не спешить. Не суетиться. Можно даже насвистывать какую-то мелодию. Чтобы часовой не подумал чего плохого. Он ведь слышал, как гуляли истребители. Кто-то из них вполне мог проснуться и пойти подышать свежим воздухом.
Кстати, хорошая идея. Прикинуться пьяным. А у нас к пьяным всегда относятся снисходительно.
Десять метров.
Часовой остановился, смотрит на Костенко. Винтовку опустил к ноге и ждет. Вояка. Если бы его сейчас начштаба застал, то крику было бы…
Пять метров.
А где же «Стой, кто идет?». Костенко сглотнул комок, вдруг откуда ни возьмись появившийся в горле. Часовой его узнал? Почему он молчит, черт бы его побрал! Ну окликни же, не томи…
Два метра.
– И где вы так долго ходили, товарищ капитан? – тихо спросил часовой голосом Лешки Майского. – Я уже волноваться начал…
Костенко остановился, словно пораженный ударом грома.
– Ты что здесь делаешь? – наконец спросил он. – Какого…
– Я здесь стою и смотрю на капитана Костенко, своего родного командира, – сказал Лешка. – Сейчас. А двадцать минут назад я треснул по башке водителя бензовоза Григория Петрова, связал, заткнул рот кляпом и аккуратно откатил этого здорового черта к бочкам. И жду вас, а вы все не появляетесь. И не нужно хвататься за пистолетик. Я, если помните, чемпион дивизии по боксу в среднем весе. Приложу так, что мало не покажется…
– Все равно я пройду. – Костенко шагнул вперед. – Я…
– Конечно, пройдете, – тихо засмеялся Лешка. – Только вот улететь в одиночку все равно ведь не получится. Вот так я и подумал, что вы не вспомните впопыхах все эти «контакт – есть контакт» и «от винта». Разбаловался пилот на современных аэропланах, забыл, как крутил пропеллеры… На «У-втором», подумал я, движок заводится с ручного старта. Как же капитан собирается взлетать? Уговорит штурмана? Так штурман мне сообщил в личной беседе, что не собирается помогать командиру в совершении глупости. Наотрез отказывается. Я бы тоже отказался, если бы не был идиотом. Вы же знаете, как часто боксера бьют в голову? Вот, наверное, мне ту часть мозга, которая отвечает за умные решения, и отбили на фиг. Так что я с вами, товарищ капитан. А иначе хоть вырубайте меня, хоть стреляйте – а не взлететь вам…
Костенко застегнул кобуру, несколько раз глубоко вздохнул, пытаясь успокоиться.
Вот зар-раза… Действительно, забыл. Забыл, что не сможет в одиночку завести двигатель.
– Хорошо, – сказал Костенко, оглядываясь на палатки. – Взлететь ты мне поможешь, а потом…
– А потом что? – осведомился Лешка. – Меня ведь Григорий Петров видел. Он знает, кто его по макушке треснул черенком от лопаты. Я ведь вначале с ним поболтал немного, а уж потом… Так что хоть так, хоть так, а мне все равно светит статья за нападение на часового. Лучше уж я с вами…
Костенко снова оглянулся на палатки.
Штурмана он связал, но ведь ни к чему не прикрепил, так что тот вполне мог… или с минуты на минуту сможет поднять шум. Нужно спешить.
– Ладно, вместе летим, – сказал Костенко и надел шлемофон. – Давай к пропеллеру…
– Есть! – Лешка козырнул левой рукой, не выпуская винтовку из правой. – Вы у штурмана для меня пистолет не взяли случайно? Нет? Придется с винтовкой.
Лешка отомкнул с винтовки штык, надел его острием к накладке.
– Только там это… Парашютов нет.
– Ты собирался прыгать? – спросил Костенко, забираясь в кабину пилота.
– Ни в коем случае, – засмеялся Лешка. – Я ведь высоты боюсь, вы же помните…
– Болтун, – пробормотал Костенко.
– Какой есть. – Лешка закинул винтовку за спину. Взялся за лопасть винта. – Контакт!
– Есть контакт! – ответил Костенко и крутанул ручку зажигания.
Пропеллер провернулся, мотор чихнул и завелся.
Был у Костенко соблазн не брать Лешку, развернуться и взлететь без него, но это было бы уже верхом свинства – оставить стрелка-радиста отвечать за все в одиночку.
Лешка запрыгнул в заднюю кабину, что-то крикнул.
Костенко оглянулся.
– Когда линию фронта перелетать будем, давайте пониже! – прокричал Лешка. – Вот над самой землей…
– Не учи отца… – ответил Костенко.
Самолет вырулил на дорожку, пошел на разгон. Мотор взревел.
У палаток зажглось несколько фонарей, на поле бежали люди.
Не успеют, подумал Костенко. Теперь уже никто не успеет его остановить.
«У-2» оторвался от земли и ушел в сторону линии фронта.