Певчая Птица Микала
Перевод Б. Жужунавы
Дверная ручка повернулась. Наверняка принесли обед.
Ансет шевельнулся на жесткой постели, чувствуя, как ноет все тело. Режущее ощущение вины не отпускало его, но он привычно постарался не обращать на него внимания. Однако на сей раз явился не Хрипун с подносом — вошел тот, кого звали Мастером, хотя Ансет подозревал, что это не настоящее его имя. Мастер был страшно силен и вечно зол, и ему одному из немногих удавалось заставить Ансета почувствовать себя одиннадцатилетним мальчиком, каким тот на самом деле и являлся.
— Вставай, Певчая Птичка.
Ансет медленно поднялся. В тюрьме его раздели донага, и лишь гордость помешала ему отвернуться, когда суровые глаза оглядели его с ног до головы. Чувство вины сменилось чувством стыда, щеки его запылали.
— Тебя ждет прощальный праздник, Воробей, — сказал Мастер. — Почирикай для нас!
Ансет покачал головой.
— Если ты можешь петь для этого ублюдка Микала, то уж для честных граждан и подавно.
Глаза Ансета гневно полыхнули.
— Следи за своим языком, предатель, ты говоришь о своем императоре!
Мастер шагнул к нему, угрожающе занеся руку.
— Мне было приказано не оставлять на твоем теле рубцов, Воробей, но я все равно смогу сделать тебе больно — если не будешь выбирать слова, разговаривая со свободным человеком. А сейчас ты для нас споешь.
Испугавшись жестокого Мастера так, как может испугаться лишь человек, которого никогда в жизни не били, Ансет кивнул, но тут же попятился.
— Могу я попросить? Пожалуйста, верни мне одежду.
— Там, куда мы идем, не холодно.
— Я никогда еще не пел вот так, — смущенно сказал Ансет. — Раздетым.
Во взгляде Мастера вспыхнуло вожделение.
— А что же ты тогда делал, подстилка Микала? У вас с ним были свои секреты, а? Что же, это можно понять.
Ансет понял не до конца, но ясно почувствовал вожделение Мастера и сгорал от стыда, идя вслед за ним по темному коридору. По дороге он спрашивал себя, почему праздник будет «прощальным»? Его отпускают на свободу? Может, кто-то заплатил за него выкуп? Или его сейчас убьют?
Деревянный пол слегка покачивался под ногами; Ансет давно уже решил, что его держат на корабле. Вокруг было столько настоящего дерева, что в доме какого-нибудь богатого человека оно выглядело бы безвкусным и претенциозным, но здесь дерево казалось всего лишь убогим.
Сверху доносились птичьи крики и несмолкающий гул — Ансет думал, что это ветер гудит в такелаже. Иногда мальчик подхватывал этот звук и начинал напевать в унисон.
Наконец Мастер открыл дверь и с шутовским поклоном предложил Ансету войти. Тот остановился в дверном проеме.
Вокруг большого стола сидели человек двадцать, некоторых из них он уже видел раньше. Все они были в странных костюмах земных варваров, и Ансет невольно вспомнил, как смеялся Микал всякий раз, когда такие люди появлялись при дворе. Те, кто называли себя наследниками великой цивилизации и привыкли мыслить в масштабах галактики, считали этих варваров мелкими и ничтожными. Но сейчас, глядя в жесткие лица и неулыбчивые глаза, Ансет чувствовал, что это он жалок и ничтожен — просто голый ребенок с нежной кожей придворного, робкий и испуганный. А эти люди держали в своих грубых руках силу множества миров.
Все они бросали на него такие же любопытные, многозначительные, похотливые взгляды, каким недавно смерил его Мастер. Ансет заставил себя расслабиться, чтобы сладить с эмоциями, как учили его в Доме Пения, когда ему не было еще и трех лет. А потом вошел в комнату.
— На стол его! — приказал сзади Мастер.
Кто-то подхватил Ансета и поставил на деревянный стол, залитый вином и заваленный объедками.
— А теперь пой, маленький ублюдок!
Все взгляды ощупывали его обнаженное тело, и Ансет едва не расплакался. Однако он был Певчей Птицей, и, как считали многие, лучшей из лучших. Даром, что ли, Микал привез его с другого конца галактики в свою новую столицу на Земле? И если Ансет пел, он пел хорошо, кто бы его ни слушал.
Поэтому мальчик закрыл глаза, глубоко вдохнул и издал низкий горловой звук. Сначала он пел без слов, очень низко, хотя знал, что такие звуки трудно уловить.
— Громче! — закричал кто-то, но он не обратил внимания на приказ.
Постепенно шутки и смех смолкли; все напряженно вслушивались в пение.
Замысловатая мелодия легко и изящно перетекала из одной тональности в другую, то нарастая, то затихая. Ансет все еще пел очень низко, бессознательно делая руками причудливые жесты, как будто аккомпанируя пению. Он сам не сознавал, что так поступает, пока однажды не прочел в газете: «Слушать Певчую Птицу Микала — райское блаженство, но видеть танец его рук во время пения — нирвана». Тот, кто написал эти строки, отозвался так о любимце Микала с дальним прицелом, тем более что журналист жил в столице, но никто и никогда даже с глазу на глаз не обсуждал этот комментарий.
Потом к мелодии Ансета добавились слова. Он пел о своем плене, и песня поднялась выше, на мягких верхних нотах, заставлявших трепетать его горло, напрягаться мышцы затылка и бедер. Рулады то поднимались терциями вверх, то опускались — техника, доступная лишь немногим Певчим Птицам, — и песня рассказывала о мрачных, позорных вечерах в грязной камере, о страстной тоске по добрым глазам Отца Микала (не по имени, Ансет не называл его по имени перед этими варварами); а еще о мечтах мальчика о широких лужайках, протянувшихся от дворца до реки Саскуэханны, и о потерянных, забытых, стертых из памяти днях, которые потянулись после того, как он очутился в деревянной клетке.
И еще он пел о своей вине.
Наконец Ансет начал уставать и почти перешел на шепот. Он закончил песню резкой, диссонирующей нотой, которая растворилась в тишине, сделавшейся частью песни.
Ансет открыл глаза. Многие плакали, все не сводили с него глаз. Никто не хотел разрушать очарования момента, пока наконец какой-то юнец не произнес с сильным акцентом:
— Ах, я никогда не слышал ничего прекраснее!
Его слова были встречены утвердительными вздохами и смешками, и в устремленных на Ансета взглядах больше не было похоти, а были только нежность и доброта. Ансет никак не ожидал увидеть такое выражение на этих грубых лицах.
— Хочешь вина, мальчик? — спросил за его спиной Мастер, и Хрипун наполнил чашу.
Ансет сделал маленький глоток и, окунув в жидкость палец, стряхнул с него каплю грациозным привычным жестом придворного.
— Спасибо. — Он вернул металлическую чашу так, как вернул бы бокал, поданный ему при дворе.
Ему было неприятно проявлять уважение к этим людям, и все же он наклонил голову, прежде чем спросить:
— Теперь могу я уйти?
— Ты хочешь уйти? А разве не споешь еще? — раздались голоса, эти люди словно забыли, что перед ними пленник.
И Ансет ответил отказом, как будто был волен принимать решения:
— Я не могу петь дважды. Я никогда дважды не пою.
Ансета сняли со стола, передали в сильные руки Мастера, и тот отнес его обратно. Как только дверь камеры закрылась, мальчик лег в постель, дрожа от волнения. В последний раз он пел для Микала, и та песня была легкой и счастливой. Потом Микал улыбнулся мягкой улыбкой, появляющейся на его морщинистом лице лишь тогда, когда он бывал наедине с Певчей Птицей, и Ансет поцеловал старческую руку и пошел прогуляться к реке. Вот тогда его и схватили — грубые руки, резкий хлопок игольчатого пистолета и пробуждение в тесной, запертой камере, где он лежал и сейчас, глядя в стену.
Он всегда просыпался вечерами, страдая от непонятного и разрушительного чувства вины. Он силился вспомнить, что же такое происходило днем, но снова проваливался в сон, чтобы следующим вечером проснуться все с тем же мучительным ощущением очередного потерянного дня. Однако сегодня он не пытался разгадать, что скрывало его сознание. Вместо этого он погрузился в сон, думая о добрых серых глазах Микала и о его энергичных, твердых руках, которые правили огромной галактической империей, но в то же время могли гладить лоб сладкоголосого юного певца и утирать слезы при звуках грустной песни.
«Ах, — пел Ансет мысленно, — ах, эти руки Микала, уносящие печаль».
Очнувшись, Ансет обнаружил, что идет по улице.
— Прочь с дороги! — закричали за его спиной с сильным акцентом, и Ансет метнулся влево, а электромобиль резко свернул в сторону, едва его не зацепив.
«Недотепа!» — вопила надпись на багажнике машины.
У Ансета ужасно закружилась голова; он вдруг понял, что он больше не в камере и что одет. Пусть в местную земную одежду, какая разница? Он понял, что жив и свободен. Но его радость тут же была отравлена волной вины, и все внезапно обрушившиеся на мальчика чувства и события оказались для него непосильными. На какое-то время он забыл, что надо дышать, и мир внезапно затянуло мраком, и земля ушла у него из-под ног, и он упал, больно ударившись…
— Эй, парень, с тобой все в порядке?
— Малыш, этот придурок тебя задел?
— Кто-нибудь разглядел номер лицензии? Какой у него номер?
— Что-то вроде четыре-восемь-семь, кажется.
— Он приходит в себя.
Ансет открыл глаза.
— Где я?
— В Норзете, — ответили ему.
— Отсюда далеко от дворца? — Ансет смутно припомнил, что Норзет — небольшой городок к северо-востоку от столицы.
— Дворца? Какого дворца?
— Дворца Микала… Мне нужно к Микалу… — Ансет попытался встать, но голова все еще кружилась, и он пошатнулся.
Кто-то его поддержал.
— Странный парнишка…
— Дворец Микала!
— До него всего восемнадцать километров, мальчик. Ты что, собрался лететь?
На шутку ответил взрыв смеха. Ансет нетерпеливо поднялся и понял, что может стоять без поддержки. Какими бы наркотиками его ни пичкали, сейчас их действие почти прошло.
— Найдите полисмена, — попросил он. — Микал захочет поскорее меня увидеть.
Несколько человек снова рассмеялись, а один мужчина сказал:
— Обязательно ему передам, когда он заглянет ко мне на ужин!
Однако некоторые поглядывали на Ансета настороженно, потому что говорил он без американского акцента и вел себя не как уличный мальчишка, хотя по одежде и смахивал на такового.
— Я Ансет. Певчая Птица Микала.
Воцарилась тишина, потом несколько человек бросились на поиски полисмена, а остальные остались — поглазеть на мальчика, полюбоваться его прекрасными глазами, запомнить его облик, чтобы потом рассказывать об этом детям и внукам. Ансет, Певчая Птица, самое драгоценное сокровище Микала.
— Я прикоснулся к нему…
— А я помог ему встать и поддержал…
— Держитесь за меня, сэр, — сказал дородный мужчина, склоняясь в нелепо низком поклоне.
— Позвольте пожать вам руку, сэр?
Ансет улыбался, но не оттого, что ему было весело, а из чувства благодарности за уважительное отношение.
— Спасибо. Вы все мне помогли. Спасибо.
Появился полисмен и, извинившись за грязь в бронированном электромобиле, подсадил Ансета на сиденье и отвез в штаб-квартиру, где уже дожидался дворцовый флаер. Из флаера выскочил камергер в сопровождении полудюжины слуг, они помогли Ансету забраться внутрь, обращаясь с ним так бережно, словно он был сделан из стекла. Дверца захлопнулась, мальчик закрыл глаза, пытаясь скрыть слезы радости при мысли о том, что земля проваливается вниз, а впереди его ждет дворец.
Однако в течение двух дней его не пускали к Микалу.
— Карантин, — говорили ему.
Наконец, не выдержав, Ансет топнул ногой и воскликнул:
— Что за глупости!
И отказался отвечать на сотни вопросов, которые обрушивались на него с рассвета до заката и после наступления темноты. Наконец появился камергер.
— Говорят, ты не хочешь отвечать на вопросы, мой мальчик? — спросил он с наигранной веселостью, за которой, как давным-давно понял Ансет, люди обычно скрывают злость или страх.
— Я не твой мальчик, — возразил Ансет, решив испугать камергера и добиться его поддержки, как ему не раз удавалось сделать раньше. — Я принадлежу Микалу, и он, конечно, хочет меня видеть. Почему со мной обращаются, как с пленником?
— Карант…
— Послушай, я здоровее здорового, а все вопросы, которые мне задают, не имеют никакого отношения к моему самочувствию.
— Ладно. — Камергер тревожно и нетерпеливо замахал руками. Ансет однажды спел Микалу о руках камергера, и некоторые слова той песни заставили Микала смеяться. — Я все объясню. Только не сердись на меня, потому что таков приказ Микала.
— Чтобы меня не пускали к нему?
— Да, до тех пор, пока ты не ответишь на вопросы! Ты достаточно долго пробыл при дворе, Певчая Птица, чтобы понимать, сколько у Микала врагов.
— Знаю. И ты один из них? — Ансет сознательно дразнил камергера, используя голос, как кнут, чтобы рассердить, лишить терпения и заставить совершить оплошность.
— Попридержи язык, парень! — взорвался камергер. Ансет улыбнулся про себя. Победа.
— Ты наверняка понимаешь также, что люди, похитившие тебя пять месяцев назад, вовсе не друзья императора. Нам необходимо знать о твоем плене все.
— Я уже сто раз об этом рассказывал!
— Ты не говорил, чем занимался каждый день от рассвета до заката.
Ансета как будто ударили.
— Этого я не помню.
— Вот поэтому ты и не можешь встретиться с Микалом! — рявкнул камергер. — Думаешь, мы не знаем, что случилось? Мы зондировали твою память и так и эдак, но как бы искусно мы ни ставили вопросы, пробиться через блокировку сознания не удалось. Либо тот, кто ее ставил, сделал это очень искусно, либо ты сам мешаешь заглянуть в свой разум. Как бы то ни было, мы потерпели поражение.
— С этим я ничего не могу поделать. — Теперь Ансет начал понимать, что означают бесконечные расспросы. — Неужели ты думаешь, что я могу быть опасен для Отца Микала?
На губах камергера заиграла улыбка, в которой угадывался сдержанный триумф.
— Помимо блокировки памяти кто-то мог очень искусно внушить тебе приказ…
— Я не убийца! — закричал Ансет.
— Откуда ты можешь это знать? — воскликнул камергер. — Мой долг — защищать императора. Тебе известно, сколько убийц мы ловим? Каждую неделю не меньше дюжины. Яд, предательство, оружие, ловушки — это лишь половина того, что пытаются пустить в ход живущие во дворце, не говоря уж о приходящих слугах, за которыми приходится следить особенно тщательно. Большинство покушений мы пресекаем в корне, но некоторым удается подобраться к императору поближе. Ты имеешь возможность подобраться к нему как никто другой.
— Микал хочет меня видеть!
— Конечно, хочет, Ансет! Именно поэтому вы и не можете встретиться. Тот, кто поработал над твоим сознанием, наверняка знает, что ты — единственный, кого Микал захочет увидеть, несмотря на все, что с тобой случилось… Ансет, маленький глупец! Эй, капитан! Ансет, стой!
Увы, камергеру мешали бежать преклонные годы, и он все больше и больше отставал, пытаясь догнать Ансета, мчавшегося по коридорам дворца. Мальчик знал все самые короткие пути, ведь обследование дворца было одним из его любимых занятий. Он прожил здесь пять лет и успел изучить дворец лучше чем кто бы то ни было.
У входа в Большой зал, конечно, пришлось задержаться, но он быстро миновал все детекторы. Яд? Нет. Металл? Нет. Энергетическое оружие? Нет. Идентификация? Все в порядке! Мальчик был уже в дверях, когда появился капитан охраны.
— Парень, стой!
Ансет остановился.
— Поди сюда, Певчая Птица! — рявкнул капитан.
Однако Ансет уже разглядел в дальнем конце огромного зала маленькое кресло и сидящего в нем седовласого человека. Конечно, Микал заметил его! Конечно, Микал его позовет!
— Верните мальчика назад, пока он не переполошил всех своими криками, — велел капитан, и Ансета вытащили из зала.
— Если хочешь знать, Ансет, Микал приказал привести тебя в течение часа, еще до того, как ты устроил эту нелепую гонку. Но сперва тебя обыщут. Так, как я сочту нужным.
Ансета отвели в комнату для обыска, раздели, дав ему другую одежду («Дурацкую!» — сердито подумал Ансет), а потом в каждое естественное отверстие его тела, где можно было спрятать оружие, глубоко, болезненно проникли ищущие пальцы.
— Никакого оружия, и с простатой у тебя тоже все в порядке, — пошутил один из стражников.
Ансету было не до смеха. Потом под кожу ему вводили иглы, беря пробы на яды, с ладоней и подошв бескровно срезали тончайшие слои кожи, опять-таки чтобы проверить, нет ли там ядов или гибких пластиковых игл. Боль была не очень сильной, но процедуры были крайне неприятными, а вынужденная отсрочка казалась мучительной.
Однако Ансет смирился со всем этим — он проявлял злость и нетерпение лишь тогда, когда надеялся извлечь из них пользу. Никто, даже Певчая Птица Микала, не смог бы прожить при дворе так долго, если бы не умел держать свои чувства в узде.
Наконец Ансету объявили, что все в порядке.
— Постой, — сказал капитан. — Я все еще тебе не доверяю.
Ансет смерил его долгим, холодным взглядом, однако капитан охраны, как и камергер, знал Микала достаточно хорошо, чтобы понимать — если он не превысит своих полномочий, неприятности ему не грозят. Император никогда никого не выделял в своем окружении, даже этого мальчика — единственного человека, в котором, казалось, нуждался. И еще капитан знал, что Ансет достаточно хорошо разбирается в придворной жизни и не станет просить Микала. чтобы тот кого-нибудь несправедливо наказал.
Поэтому капитан взял нейлоновую веревку и крепко стянул Ансету за спиной руки, сначала в запястьях, а потом в локтях.
— Мне больно, — сказал Ансет.
— Зато это может спасти моему императору жизнь, — мягко ответил капитан.
А потом Ансета ввели в Большой зал, со связанными руками, в окружении вооруженных лазерными пистолетами охранников. Капитан шел впереди.
Ансет шагал с гордым видом, хотя в душе злился на охранников, на придворных, на просителей и на слуг, стоящих вдоль стен почти пустого зала, а больше всего — на капитана. Только к Микалу он не испытывал гнева.
Узнав его, Микал ритуальным жестом вскинул руку. Оставаясь с Ансетом наедине, император насмехался над всеми ритуалами, но в присутствии придворных неукоснительно следовал им.
Ансет упал на колени на холодный сверкающий платиновый пол.
— Мой господин, — сказал он ясным, словно звон колокольчиков, голосом, отразившимся от металлического потолка. — Я — Ансет, и я прошу сохранить мне жизнь.
В давние времена, объяснял ему Микал, этот ритуал имел большой смысл, и многие мятежные лорды или солдаты умирали, так и не встав с колен. Даже сейчас ритуал соблюдался, пусть ради проформы, ведь бдительность стала неотъемлемой частью жизни Микала.
— Почему я должен тебя пощадить? — спросил Микал. У него был твердый голос, но Ансету почудилась в нем нетерпеливая дрожь.
«Это просто от старости», — сказал он себе.
Микал никогда не стал бы проявлять свои чувства перед всем двором.
— Ты не должен, — ответил Ансет.
Тем самым он отступил от ритуала, свернул на неведомый путь, желая встретить опасность лицом к лицу. Микалу, конечно, сказали об опасениях камергера. Следовательно, если Ансет попытается что-то скрыть, то по закону поплатится жизнью.
— Почему? — невозмутимо повторил Микал.
— Потому, господин мой император Микал, что меня похитили, пять месяцев держали в заточении и за это время сделали со мной что-то такое, отчего моя память не всегда мне служит. Возможно, сам того не желая, я стал убийцей. Мне не следует сохранять жизнь.
— И все-таки, — ответил император, — я дарую тебе жизнь.
Несмотря на свое долгое заключение, Ансет сохранил достаточно сил, чтобы даже со связанными руками наклониться и коснуться губами пола.
— Зачем тебя связали?
— Ради твоей безопасности, мой господин.
— Развяжите его.
Капитан подчинился.
Почувствовав, что руки свободны, Ансет встал и, отступив от церемонии, запел, и в голосе его зазвучали такие нотки, что все повернулись к нему.
— Мой господин, Отец Микал, — пел он, — в моем сознании есть место, куда не могу проникнуть даже я. Может, там таится внушенное моими пленителями желание тебя убить.
Слова предостерегали, но сама песнь говорила о безопасности, говорила о любви, и Микал поднялся с трона. Он понимал, о чем просит Ансет, и знал, что в состоянии это даровать.
— Ансет, сын мой, я предпочту встретить смерть от твоей руки, чем от любой другой. Твоя жизнь для меня дороже моей собственной.
Микал повернулся и направился к своим покоям. Ансет и капитан последовали за ним, и, как только они вышли, перешептывания в зале сменились гулким шумом. Император зашел гораздо дальше, чем рассчитывал Ансет. Очень скоро вся столица — а спустя несколько недель и вся империя — узнают, что Микал назвал свою Певчую Птицу «Ансет, сын мой», а слова «твоя жизнь для меня дороже моей собственной» лягут в основу множества легенд.
Войдя в знакомую комнату, где жил Отец Микал, Ансет глубоко вздохнул.
Микал сердито посмотрел на капитана охраны.
— Что ты вытворяешь, ублюдок?
— Я связал ему руки из предосторожности и из верности долгу.
— Понятно. Но надо же знать меру! Что плохого может сделать одиннадцатилетний мальчик, раз ты наверняка уже содрал с него всю шкуру в поисках оружия и держишь под прицелом сотни лазерных пистолетов?
— Я хотел быть полностью уверен, что он ничего не натворит.
— Ну, тебе чертовски хорошо это удалось. Убирайся и продолжай в том же духе, даже если это приводит меня в ярость. Убирайся!
Капитан вышел, вслед ему неслись возмущенные крики Микала, но едва закрылась дверь, император расхохотался.
— Что за тупица! Самый тупой из всех тупиц!
С этими словами он шлепнулся на пол непринужденно, словно юноша, хотя Ансет знал, что императору исполнилось сто двадцать три года — по понятиям цивилизации, где нормальная продолжительность жизни составляет сто пятнадцать лет, то была уже глубокая старость. Пол, только что бывший жестким и твердым, тотчас прогнулся, повторив контуры тела Микала.
Ансет тоже рассмеялся и лег.
— Ты рад, что вернулся домой, Ансет? — нежно спросил Микал.
— Сейчас рад. До этой минуты я не чувствовал себя дома.
— Ансет, сын мой, тебе лучше всего удается выражать свои мысли с помощью песни. — Микал негромко рассмеялся.
Ансет подхватил звук этого смеха и превратил в песню — тихую песню. Она была совсем короткой, но когда мальчик закончил петь, Микал лежал на спине, глядя в потолок, и из его глаз струились слезы.
— Я не хотел огорчить тебя, Отец Микал.
— Кажется, в своем старческом слабоумии я сделал глупость, которой избегал всю жизнь. О, мне не раз доводилось любить или, точнее, испытывать страсть, но лишь когда тебя похитили, сын мой, я понял, как ты мне нужен. — Микал перевернулся на бок и посмотрел на прекрасное лицо Ансета, который с любовью глядел на него. — Не надо боготворить меня, мой мальчик. Я старый ублюдок, который убил бы свою мать, если бы меня не опередил один из врагов.
— Ты никогда не причинишь мне зла.
— Я причинял зло всем, кого любил, — с горечью ответил Микал. Потом взглянул на Ансета с беспокойством. — Мы боялись за тебя. Как только ты исчез, прокатилась волна страшных преступлений. Людей воровали на улицах безо всякой причины, некоторых посреди бела дня, а спустя несколько дней их тела находили разорванными на куски. Никто не требовал выкупа. Мы думали, что тебя захватили среди прочих и что где-нибудь найдут твое тело. Ты цел? С тобой все в порядке?
— Я здоровее, чем когда бы то ни было. — Ансет засмеялся. — Испробовал свою силу на крюке гамака — и вырвал его из стены.
Микал коснулся руки Ансета.
— Мне страшно… — сказал император.
Ансет слушал его, негромко напевая. Разговаривая с ним, Микал никогда не называл имен, дат, фактов и конкретных планов, ведь если бы Ансета захватили враги, они могли бы выведать все это. Но император рассказывал Певчей Птице о своих чувствах, а Ансет своим пением утешал его. У многих Певчих Птиц были хорошие голоса, некоторые могли зачаровывать целые толпы; иногда Микал сам использовал Ансета в подобных целях. Однако один только Ансет мог выразить в песне душу Микала, а как раз за душу он и любил императора.
Потом Микал стал громко возмущаться своей империей.
— Разве для того я создал ее, чтобы она пала? Разве для того испепелил дюжину миров и покорил сотню других, чтобы после моей смерти повсюду воцарился хаос? — Он наклонился к Ансету так близко, что их лица разделяло теперь всего несколько дюймов. — Меня называют Микалом Ужасным, но я создал империю, чтобы она служила щитом для всей галактики. Сейчас у моих подданных есть все: мир, процветание и столько свободы, сколько их жалкие умы в состоянии принять. И все же, когда я умру, они разрушат все, что я создал. — Микал резко повернулся и закричал в звуконепроницаемой комнате: — Ради национальных, религиозных, расовых и семейных интересов эти глупцы разломают мой щит на части, а потом будут удивляться, почему на них вдруг посыпались стрелы!
Ансет спел ему о надежде.
— Нет никакой надежды. У меня пятьдесят сыновей, из них трое законных, и все они глупцы, пытающиеся ко мне подольститься. Они не удержат империю и недели, ни вместе, ни поодиночке. За всю жизнь я не встретил ни одного человека, способного управлять тем, что я создал. С моей смертью погибнет все. — И Микал устало опустился на пол.
На этот раз Ансет не стал петь, а вскочил, и пол под ним снова затвердел. Вскинув руку, он сказал:
— Ради тебя, Отец Микал, я вырасту сильным! Твоя империя не погибнет!
Его детский голос прозвучал так величаво, что и император, и сам Ансет рассмеялись.
— Отлично. — Микал взъерошил волосы мальчика. — Я бы отдал тебе империю, но тогда тебя сразу убьют. Даже если бы я смог прожить достаточно долго, чтобы научить тебя править, я не стал бы этого делать. Мой наследник должен быть жестоким, злым, коварным и мудрым, эгоистичным и амбициозным, презирающим всех людей, выдающимся воином, способным перехитрить любого врага, и достаточно сильным, чтобы прожить одиноким всю жизнь. — Микал улыбнулся. — Даже я сам не обладаю всеми этими качествами, потому что теперь я не одинок.
Когда Микал начал засыпать, Ансет спел ему о своем плене, об одиночестве, испытанном в тюрьме, и о том, как плакали люди на корабле. Микал тоже заплакал, а потом оба уснули.
Спустя несколько дней в малой приемной Микала встретились сам император, Ансет, камергер и капитан стражи. Столом здесь служила протянувшаяся из конца в конец комнаты глыба из стекла, чистого и прозрачного, как линза. Все собрались у одного ее конца, и камергер категорически заявил:
— Ансет опасен для вас, мой господин.
Капитан был настроен столь же решительно.
— Мы нашли заговорщиков и убили их.
Камергер возвел глаза к потолку, всем своим видом выражая отвращение.
Капитан начал злиться, хотя старался, чтобы по его глазам, полуприкрытым тяжелыми веками, нельзя было этого заметить.
— Все сходится: акцент, о котором рассказывал Ансет; деревянный корабль; то, что они называли друг друга свободными людьми, их эмоциональность. Это были так называемые Свободные Граждане Ирландии. Еще одна националистическая группировка, однако здесь, в Америке, у них много сочувствующих. Черт бы побрал эти «нации»! Нигде, кроме старой Земли, люди не делятся на нации, к тому же воображая, что такое деление и впрямь что-то значит.
— Итак, вы ворвались в их логово и уничтожили всех, — усмехнулся камергер, — и никто из них ничего не знал о заговоре.
— Тот, кто сумел поставить блок в сознании Певчей Птицы, мог сделать то же самое со всеми остальными, чтобы скрыть свои планы! — взорвался капитан.
— Враг хитер, — отозвался камергер. — Он постарался все скрыть от Ансета — но почему же тогда дал ему в руки ключи, которые навели нас на мысль об Ирландии? Думаю, то была наживка, и ты на нее клюнул. Ну, а я не клюнул и по-прежнему настороже.
— А тем временем, — вмешался в разговор Микал, — не изводите Ансета.
— Я не против, — торопливо сказал Ансет, хотя на самом деле был очень даже против постоянных обысков, частых допросов, сеансов гипноза и охранников, следовавших за ним по пятам, чтобы помешать его возможным тайным встречам.
— А я против, — заявил Микал. — Вы правильно делаете, что держите Ансета под наблюдением, ведь нам до сих пор неизвестно, что они сотворили с его сознанием. И все же позвольте ему жить спокойно!
Под сердитым взглядом императора капитан поднялся и вышел.
— Мне не нравится, что капитан так легко позволил ввести себя в заблуждение. — Микал взглянул на камергера. — Продолжай расследование и рассказывай мне о том, что твои шпионы обнаружат среди подчиненных капитана.
Камергер начал было возражать, говоря, что у него нет таких шпионов, — но Микал только рассмеялся, и в конце концов камергер сдался и обещал обо всем доложить.
— Мои дни сочтены, — сказал Микал Ансету. — Спой об этом.
И Ансет спел шутливую песню о человеке, который решил прожить двести лет и считал свой возраст задом наперед, по числу тех лет, которые ему остались.
— И он умер, когда ему было всего восемьдесят три, — пел Ансет.
Микал засмеялся и подкинул в огонь еще одно полено. Только император и крестьяне в уцелевших лесах Сибири могли позволить себе роскошь жечь древесину.
Однажды, когда Ансет бродил по дворцу, он заметил в одном из коридоров суетящихся слуг — и пошел к камергеру.
— Помалкивай о том, что видел, — сказал камергер. — Хотя ты все равно отправишься с нами.
Спустя час Ансет, сидя рядом с Микалом в бронированном автомобиле, в сопровождении конвоя покинул столицу. Дороги были пусты, спустя час с небольшим машина остановилась. Ансет выглянул из люка и испуганно понял, что конвой исчез.
— Не волнуйся, — сказал Микал. — Мы нарочно их отослали.
Они выбрались из машины в сопровождении дюжины отборных охранников (не дворцовых, как заметил Ансет), прошли через редкий лесок вдоль ручья, и наконец оказались на берегу большой реки.
— Делавэр, — прошептал камергер Ансету, который уже и сам почти догадался.
— Держи это при себе, — раздраженно оборвал Микал.
Когда он говорил таким тоном, это означало, что на самом деле у него хорошее настроение. Микал уже лет сорок не принимал участия в военных операциях: с тех пор, как стал императором и ему пришлось управлять целыми флотами и планетами, а не отдельными кораблями с экипажем в тысячу человек. А сейчас в его походке даже появилась легкость, не свойственная преклонному возрасту.
Наконец камергер остановился.
— Вот дом, а вот и корабль.
Они увидели громоздкий деревянный дом, такой, словно его построили во времена возрождения американского колониального стиля больше ста лет назад. Неподалеку текла река, и там на якоре стоял корабль.
Они прокрались в дом, который оказался пуст, а когда поднялись на судно, обнаружили там единственного человека. При виде них он выстрелил из лазерного пистолета себе в лицо, превратив его в обожженное месиво.
— Это Хрипун! — воскликнул Ансет. Его затошнило при виде обезображенного трупа, а потом на него снова нахлынуло чувство вины. — Человек, который приносил мне еду.
Он пошел по палубе, Микал и камергер — за ним.
— Здесь все не так, как раньше, — сказал Ансет.
— Конечно, — ответил камергер. — Краска свежая, чувствуется запах нового дерева. Они тут здорово все переделали; но хоть что-то ты узнаешь?
Да, Ансет узнавал. Эта крошечная каюта, скорее всего, служила ему тюрьмой, хотя сейчас была выкрашена в ярко-желтый цвет и имела окно, сквозь которое лился солнечный свет. Микал внимательно осмотрелся.
— Окно прорубили недавно, — заявил он.
Ансет постарался вспомнить, каким корабль был раньше, и сумел найти большую комнату, где он пел в последний вечер своего плена. Стола там больше не было, но, судя по размерам, комната была той самой. Наконец Ансету пришлось согласиться, что его держали именно на этом судне.
Издалека вдруг донесся детский смех и шум электромобиля, который катил по старой разбитой дороге.
— Простите, что привез вас кружной дорогой, — засмеялся камергер. — Вообще-то это населенная местность, но я хотел нагрянуть неожиданно.
Микал скривил губы.
— Если это населенная местность, нужно было ехать на автобусе. Вооруженные люди и бронированный автомобиль привлекают к себе куда больше внимания.
— Я плохой тактик, — сказал камергер.
— Не такой уж плохой, — возразил Микал. — Возвращаемся во дворец. У тебя есть доверенные люди, которым можно поручить арест? Я не хочу, чтобы с ним что-нибудь случилось.
Однако все пошло не так, как рассчитывал император. Во время ареста капитан охраны начал буйствовать, а спустя полчаса, прежде чем его успели как следует прозондировать, один из охранников сумел передать арестанту яд, и капитан покончил с собой. Камергер тут же посадил провинившегося охранника на кол, и тот истек кровью до смерти.
Ансет в замешательстве слушал, как Микал ругает камергера. В гневе императора явно чувствовалось притворство, и Ансет не сомневался, что камергер тоже это ощущает.
— Что за глупость — казнить того солдата! Как яд вообще смогли пронести во дворец мимо детекторов? Как солдат сумел передать его капитану? Теперь мы никогда не узнаем ответов на эти вопросы!
Камергер являл собой воплощение покорности — как и предписывал этикет.
— Господин мой император, я поступил глупо и не имею права жить. Я слагаю с себя обязанности и прошу предать меня смерти.
Явно раздраженный тем, что ему не дали как следует излить гнев, но все-таки следуя ритуалу, Микал вскинул руку и сказал:
— Ты чертовски глупо поступил, это правда. Но я дарую тебе жизнь, потому что благодаря твоему верному служению был обнаружен предатель… Ну, камергер, как по-твоему, кто должен стать новым капитаном охраны?
Ансет едва не расхохотался. На этот вопрос было невозможно ответить. Самым безопасным ответом — а камергер всегда предпочитал именно такие — было бы заверение, что он никогда над этим не задумывался или что он не осмеливается давать императору советы в столь важном деле.
Поэтому Ансет был ошеломлен, услышав, как камергер сказал:
— Конечно, Рикторс Ашен, мой господин.
«Конечно» — это уже была дерзость. Имя, которое назвал камергер, прозвучало нелепо. Ансет посмотрел на Микала, не сомневаясь, что император придет в ярость. Вместо этого Микал улыбнулся.
— О, конечно, — вкрадчиво ответил он. — Рикторс Ашен и никто другой. Скажи ему, что он назначен капитаном.
Даже камергер, который сам довел искусство вкрадчивости до совершенства, не смог скрыть своего изумления. И Ансет снова чуть не рассмеялся. Он понял, что Микал победил: камергер, скорее всего, назвал единственного человека из дворцовой охраны, которого не контролировал, в полной уверенности, что император ни за что не согласится с его рекомендацией. Но Микал согласился на назначение Рикторса Ашена, выигравшего сражение на планете Мантрин, когда три года назад там вспыхнуло восстание. Рикторс был известен как человек неподкупный, сильный и надежный.
«Ну, теперь у него есть шанс подтвердить свою репутацию», — подумал Ансет.
Из задумчивости его вывел голос Микала:
— Знаешь, какими были его последние слова?
Каким-то чудом Ансет догадался, что речь идет о покойном капитане охраны.
— Он сказал: «Передайте Микалу, что моя смерть только развяжет руки заговорщикам». И потом добавил, что любит меня. Представь только, этот изворотливый старый ублюдок говорит, что меня любит. Помню, двадцать лет назад он убил своего лучшего друга, повздорив с ним из-за повышения по службе. Убийцы всегда становятся к старости такими сентиментальными.
Ансет решил, что сейчас самое время спросить:
— Мой господин, за что арестовали капитана?
— М-м-м? — Микал удивленно взглянул на него. — А, ясно, тебе никто не объяснил. Пока тебя держали в плену, он часто посещал дом у пристани, где стоял корабль. Говорил, что ходит к женщине. К тому же он в совершенстве умел ставить ментальные блоки.
— Значит, заговор раскрыт! — Ансет обрадовался, подумав, что больше ему не будут досаждать допросами и обысками.
— Едва ли. Кто-то ведь передал капитану яд, значит, во дворце есть еще заговорщики. Следовательно, Рикторсу Ашену будет приказано не спускать с тебя глаз.
Ансет попытался удержать на лице улыбку, но не смог.
— Знаю, знаю, — устало сказал Микал. — Но что-то до сих пор таится в твоем мозгу.
Это «что-то» вырвалось наружу на следующий же день. Двор собрался в Большом зале, и Ансет отказался от утренней прогулки по коридорам дворца, чтобы стоять рядом с Микалом, пока мимо императора проходила нудная процессия сановников, выражающих ему свое почтение… А потом спешащих домой, чтобы гадать, как скоро, по их мнению, Микал Ужасный умрет, кто будет ему наследовать и насколько велики их шансы урвать кусок империи. Ансет решил пойти на церемонию потому, что ему наскучило бродить по дворцу и он хотел быть рядом с Микалом, а еще потому, что камергер спросил с улыбкой: «Ты придешь?»
Порядок процессии был тщательно продуман — с тем расчетом, чтобы почтить преданных друзей и унизить выскочек, чей титул ставился под сомнение. Сначала выразили свое почтение официальные представители далеких созвездий, а затем начался обычный ритуал. Принцы, президенты, сатрапы и губернаторы (в зависимости от того, какой титул уцелел после завоевания их мира десять, двадцать или сорок лет назад) выходили вперед в окружении свиты, кланялись настолько низко, насколько сильно боялись Микала или хотели подольститься к нему, произносили несколько слов, просили о личной аудиенции и получали либо отказ, либо согласие — и так без конца.
Ансет вздрогнул, заметив группу черных киншасанцев, облаченных в причудливые костюмы, какие носят только на старой Земле. Пока Микал Завоеватель покорял планеты одну за другой, Киншаса упорно настаивала на своей независимости — жалкая попытка утереть нос остальным мирам. Почему им позволили носить туземные регалии? Почему вообще допустили сюда? Ансет вопросительно посмотрел на камергера, который стоял рядом с троном.
— Так повелел Микал, — одними губами ответил тот. — Он позволил им вручить прошение прямо перед президентом Стасса. Эти жабы из Стасса будут вне себя от ярости!
Микал поднял руку, дав знак, чтоб ему налили вина. Церемония явно ему наскучила.
Камергер налил в чашу вина, пригубил, как всегда, и шагнул к трону — но вдруг остановился и поманил Ансета. Мальчик удивился, но послушался.
— Почему бы тебе не подать вино Микалу, Певчая Птица? — спросил камергер.
Ансет взял чашу и зашагал к трону.
И тут разразился ад кромешный. Киншасанцы, головы которых украшали сложные завитые прически, вытащили оттуда деревянные ножи, прошедшие мимо всех детекторов при входе во дворец, — и бросились к императору. Охрана сразу открыла стрельбу и уложила пятерых киншасанцев, но все охранники целились в тех, что бежали первыми, а трое державшихся сзади уцелели. Убийцы были уже у самого трона, направив ножи в сердце Микала.
Микал, старый и безоружный, встретил их стоя. Один из охранников выстрелил, но не попал, остальные торопливо перезаряжали лазерные пистолеты; на это ушло всего одно мгновенье, но сейчас и мгновенья было более чем достаточно.
Микал посмотрел смерти в глаза и, казалось, не был разочарован.
Но внезапно Ансет швырнул кубок с вином в одного из нападающих и стремительным прыжком оказался перед императором. Легко взвившись в воздух, он ногой ударил заговорщика в челюсть. Угол удара был выбран безупречно, а сам удар — невероятно резок и силен. Голова киншасанца отлетела на пятьдесят футов в толпу, тело рухнуло ничком, деревянный нож упал на ногу Микала. Едва успев приземлиться после прыжка, Ансет выбросил руку и ударил второго нападающего с такой силой, что его рука по локоть погрузилась в тело убийцы и пальцы раздавили сердце.
Последний заговорщик остановился, пораженный внезапной атакой ребенка, до сих пор смирно стоявшего рядом с императором. Этого промедления хватило, чтобы охранники, успевшие перезарядить пистолеты, выстрелили, и последний киншасанец ярко вспыхнул и превратился в пепел.
Все происшедшее начиная от нападения до гибели последнего нападающего заняло не больше пяти секунд.
Ансет, с окровавленной рукой и с ног до головы забрызганный кровью, стоял в центре зала. Он посмотрел на свою руку, на тело человека, которого он только что убил, и на него обрушилась волна воспоминаний. Он вспомнил другие такие же тела, другие оторванные головы, других людей, которые умирали, когда Ансет учился убивать голыми руками. Так часто терзавшее его чувство вины нахлынуло с новой силой, когда мальчик понял, почему он так часто чувствовал себя виноватым в неких чудовищных деяниях.
Бессмысленно было его обыскивать — сам Ансет был оружием, предназначенным для убийства Отца Микала.
Запах крови и разорванных внутренностей, шквал эмоций заставили Ансета содрогнуться, а потом он согнулся и его вывернуло наизнанку.
Охранники с опаской приближались к нему, не зная, что предпринять.
Однако у камергера не было никаких сомнений. Убийцы подошли к осуществлению своего замысла слишком близко, причем с такой легкостью, что следовало ожидать повторения подобных попыток. Ансет услышал дрожащий от страха голос камергера:
— Возьмите его под стражу. Вымойте и приведите в порядок, но все время держите под прицелом. Спустя час приведите к Микалу.
Охранники вопросительно посмотрели на императора, и тот кивнул.
Когда Ансета привели в апартаменты Микала, мальчик все еще был бледен и слаб. Охранники держали его под прицелом лазерных пистолетов, а камергер и новый капитан охраны, Рикторс Ашен, встали между ним и Микалом.
— Певчая Птица, — сказал Рикторс, — похоже, кто-то научил тебя новым песням.
Ансет повесил голову.
— И тот, кто это сделал, отлично потрудился.
— Я н-н-никогда… — заикаясь впервые в жизни, произнес Ансет.
— Не мучай мальчика, капитан, — сказал Микал. Камергер заговорил формальными словами:
— Мне следовало проверить мускулатуру мальчика, тогда я понял бы, что его обучили боевым приемам. Я должен заплатить за свою оплошность жизнью.
«Похоже, камергер обеспокоен куда больше обычного», — сказала та часть сознания Ансета, которая была еще в состоянии думать.
Старик распростерся перед императором.
— Заткнись и встань, — грубо бросил Микал.
Камергер поднялся с посеревшим лицом. Микал отступил от формальностей этикета. Жизнь камергера все еще висела на волоске.
— Нужно окончательно убедиться, — продолжал Микал, обращаясь к Рикторсу. — Покажи ему фотографии.
Рикторс взял со стола пакет и начал доставать оттуда газетные вырезки. При виде первой же Ансету стало не по себе. Узнав того, кто был изображен на второй, он тяжело задышал. Третья заставила его разрыдаться и оттолкнуть вырезки.
— Это фотографии людей, — сказал Микал, — которые были похищены, пока ты находился в плену.
— Я уб-б-бил их. — Ансет смутно осознавал, что в его голосе нет и намека на песню, просто испуганное заикающееся бормотание одиннадцатилетнего мальчика, оказавшегося замешанным во что-то столь чудовищное, что он даже не в силах был это понять. — Они заставляли м-меня тренироваться на этих людях…
— Кто заставлял тебя тренироваться? — требовательно спросил Рикторс.
— Они! Голоса… из коробки. — Ансет изо всех сил старался удержать ускользающие воспоминания, которые до сих пор были скрыты от него.
Но в глубине души он страстно желал, чтобы амнезия вернулась, чтобы он снова все позабыл.
— Какая еще коробка? — нажимал Рикторс.
— Деревянная. Может, радиоприемник, а может, магнитофон. Я не знаю.
— Голос был тебе знаком?
— Голоса. Их было несколько, все время разные. Даже произнося одну и ту же фразу, голоса все время менялись, каждое слово произносил другой.
Перед глазами Ансета возникли лица связанных людей, которых ему приказали изувечить, а потом убить. Он вспомнил, что всякий раз пытался воспротивиться приказу, но, в конце концов, всегда подчинялся.
— Каким образом они заставляли тебя это делать?
Рикторс читает его мысли?
— Не знаю. Не знаю. Они произносили слова, которые заставляли меня это делать…
— Какие слова?
— Не знаю! Я ничего не знаю! — Ансет снова расплакался.
— Кто учил тебя убивать подобным образом? — мягко спросил Микал.
— Какой-то человек. Не знаю, как его звали. В последний день он оказался связан, так же как до него были связаны другие. Голоса приказали убить его.
Ансет всегда пытался бороться с голосами, но в тот раз борьба была еще более упорной, потому что он понимал — если он убьет своего учителя, то не потому, что ему так приказали, а из ненависти.
— Я убил его.
— Ерунда, — сказал камергер. — Ты был просто орудием.
— Я сказал — заткнись, — оборвал Микал. — Сын мой, можешь вспомнить еще что-нибудь?
— Я убил и экипаж корабля. Всех, кроме Хрипуна. Так велели голоса. А потом послышались шаги, наверху, на палубе.
— Ты видел того, кто пришел?
Ансет попытался вспомнить.
— Нет. Он велел мне лечь. Наверное, он знал что-то… какой-то код. Я не хотел повиноваться ему и все же повиновался.
— И?
— Шаги, укол иглы в руку, и я очнулся на улице.
Несколько секунд длилось напряженное молчание, все обдумывали услышанное. Камергер заговорил первым.
— Мой господин, вам угрожает страшная опасность. Только сила любви к вам побудила Певчую Птицу действовать вот так, вопреки ментальному блоку…
— Камергер, если ты еще хотя бы раз откроешь рот без моего приказа, тебе конец. Капитан, я хочу знать, каким образом киншасанцы прошли мимо охраны?
Ансет заметил, что Рикторс отвечает уверенно, без страха. Возможно, точно так же на его месте вел бы себя любой другой капитан, ведь убийцы проникли во дворец, несмотря на его верность долгу. Теперь Ансет уже немного пришел в себя и сумел вслушаться в мелодию голоса Рикторса. В ней звучала сила. И все же чувствовался некий диссонанс. Ансет подумал: а смог бы он заметить, если б Рикторс солгал? Для сильного, эгоистичного человека все, что он считает нужным сказать, становится истиной, и песнь его голоса ни о чем определенном не говорит.
— Рикторс, отдай приказ полностью уничтожить Киншасу, — Рикторс отсалютовал. — Прежде чем Киншаса будет уничтожена — и я имею в виду именно уничтожение, а не стрижку газонов, — я хочу знать, что за связь между неудавшимся покушением сегодня и тем, что сделали с моей Певчей Птицей.
Рикторс снова отсалютовал.
Микал перевел взгляд на камергера.
— А теперь давай, выкладывай свои соображения насчет того, что нужно сделать с Ансетом.
Как всегда, камергер решил пойти по безопасной дорожке.
— Мой господин, я еще об этом не думал. И вряд ли могу давать советы, как поступить с вашей Певчей Птицей.
— Ты очень осторожен в высказываниях, мой дорогой камергер.
Ансет изо всех сил старался сохранить спокойствие, слушая, как обсуждают его судьбу. Микал вскинул руку в ритуальном жесте, дарующем камергеру жизнь. В другой раз, видя, как камергер старается скрыть свое облегчение, Ансет рассмеялся бы, но сейчас ему было не до смеха. Вряд ли его участь решится так же легко.
— Мой господин, — сказал он, — я заслуживаю смерти.
— Черт возьми, Ансет, меня уже тошнит от ритуалов, — ответил Микал.
— Это не ритуал, — от всех переживаний голос Ансета звучал устало и хрипло. — И это не песня, Отец Микал. Я действительно для тебя опасен.
— Знаю. — Микал перевел взгляд с Рикторса на камергера, с камергера на мальчика. — Камергер, собери все вещи Ансета и принеси на борт корабля, отбывающего на Алвисс. Префектом там Тиммис Хортманг, напиши ему письмо с объяснениями и гарантийное письмо. Ансет будет самым богатым человеком в этой префектуре. Проследи, чтобы все мои распоряжения были выполнены.
Он мотнул головой, указывая на дверь, и камергер с Рикторсом вышли. Ансет остался, остались и наблюдающие за ним охранники.
— Отец Микал, — негромко сказал мальчик, и на этот раз в его голосе прозвучала песня.
Но вместо ответа Микал просто встал и покинул комнату.
До вечера оставалось несколько часов, и все это время Ансет бродил по дворцовым коридорам и садам. Охранники неотступно следовали за ним. Сперва мальчик дал волю слезам. Потом, когда ужас утренних событий слегка померк, скрывшись за не полностью разрушенным барьером в памяти, он вспомнил, как учитель пения повторял ему, снова и снова:
— Если тебе хочется плакать, дай слезам омыть горло, дай боли выйти наружу, дай печали подняться к голове и отозваться в ней.
Бродя по лужайкам вдоль берега Саскуэханны в осенней прохладе предвечерних теней, Ансет воспевал свою печаль. Негромко, и все же охранники слышали. Но чем они могли помочь? Они могли только плакать вместе с ним.
Подойдя к холодной, чистой воде, Ансет начал раздеваться. Один из охранников остановил его, прицелившись в ноги.
— Нельзя! Микал приказал помешать тебе покончить жизнь самоубийством.
— Я всего лишь хочу поплавать, — заявил Ансет.
— Если с тобой что-нибудь случится, нам конец, — ответил охранник.
— Клянусь, я хочу поплавать и больше ничего.
Охранник задумался. Его товарищи, похоже, предпочли предоставить ему решение этой проблемы. Ансет принялся тихонько напевать мелодию без слов, которая, как он знал, подтачивала уверенность людей. Охранник сдался.
Ансет разделся и нырнул. Его обожгла холодная, как лед, вода. Делая большие взмахи, он поплыл вверх по течению и вскоре стал казаться охранникам крошечным пятнышком на поверхности реки. Он нырнул и поплыл под водой к берегу, удерживая дыхание так долго, как может лишь певец или ловец жемчуга. До него долетали заглушённые водой крики. Наконец он со смехом вынырнул.
Два охранника уже скинули сапоги и по пояс зашли в воду, готовясь вылавливать тело, если оно проплывет мимо. Услышав смех Ансета, они сердито уставились на него.
— Чего вы волнуетесь? — спросил он. — Я же дал слово.
Охранники вздохнули с облегчением, и Ансет еще час плавал под осенним солнцем. Борьба с течением слегка отвлекла его от забот. Сейчас за ним приглядывал лишь один человек, остальные играли в полис, бросая четырнадцатигранную кость, — очень азартная игра, которая полностью их захватила.
Время от времени Ансет плыл под водой, вслушиваясь в изменившиеся звуки перебранки и смеха. Солнце уже почти село, когда Ансет снова нырнул, собираясь доплыть до берега на одном дыхании. Он был уже на полпути к берегу, как вдруг услышал резкий, хотя и приглушенный водой, крик птицы.
И этот крик стал недостающим звеном, замкнувшим разорванную цепь в его сознании. Ансет вынырнул, кашляя и отплевываясь, по-собачьи подплыл к берегу, отряхнулся и натянул одежду на мокрое тело.
— Пора возвращаться во дворец, — сказал он высоким, требовательным голосом, стремясь вывести своих стражей из ленивой расслабленности, овладевшей ими после часа игры.
Они поднялись и вскоре нагнали мальчика.
— Куда ты? — спросил один из них.
— Я должен повидаться с Микалом.
— Нельзя! Нам приказано не пускать тебя к императору.
Однако Ансет даже не замедлил шага, не сомневаясь, что охранники не попытаются его остановить, пока он далеко от повелителя. Даже если сами они не видели случившегося утром в Большом зале, до них наверняка дошли слухи о том, что Певчая Птица способен за пару секунд убить двух человек.
Плавая под водой, мальчик услышал крик птицы и вспомнил, что в последнюю ночь своего плена он тоже слышал птичий крик, однако снаружи не доносилось других звуков. А ведь с того места, где был найден корабль, можно было слышать городской шум. Значит, даже если его держали именно на том судне, оно стояло не рядом с домом, и улики против бывшего капитана охраны были ложны. И теперь Ансет знал, кто из придворных захватил его, чтобы превратить в убийцу. В коридоре им повстречался слуга.
— А, вот вы где. Господин Микал приказал как можно быстрее доставить к нему Певчую Птицу. Вот.
Он вручил приказ старшему охраннику, тот достал свой верификатор и провел им над печатью. Резкое жужжание подтвердило, что приказ подлинный.
— Все в порядке, Певчая Птица, — сказал охранник. — Пойдем.
Ансет бросился по лабиринту коридоров, охранники бежали следом. Для них это была почти игра, и мальчик услышал, как один из них сказал между двумя вдохами:
— Я и не знал, что туда можно попасть таким путем.
А другой охранник ответил:
— Ты никогда не сумеешь снова найти этой дороги.
И вот они оказались в апартаментах Микала. Волосы Ансета были все еще влажными, рубашка липла к телу.
— Ансет, сын мой, все в порядке. — Микал с улыбкой взмахом руки отпустил охранников. — Это было крайне глупое решение — отослать тебя подальше. Из заговорщиков только капитан мог подать тебе сигнал, и теперь, когда он мертв, никто не знает кода. Ты в безопасности — и я тоже!
Микал говорил весело, вид у императора был довольный, но Ансет, как никто другой, знал все мелодии его голоса. Мальчик услышал в них предостережение, ложь, предупреждение об опасности — и замер.
— Рассуждая здраво, — продолжал Микал, — ты будешь самым лучшим моим телохранителем. С виду ты маленький и слабый, но убить можешь быстрей, чем любой охранник с лазером, и ты всегда рядом.
Микал засмеялся, но Ансета не обманул этот смех — в нем не было радости.
Зато камергер и капитан Рикторс Ашен обманулись и рассмеялись вместе с Микалом. Ансет тоже заставил себя засмеяться, но одновременно вслушивался в смех других. Рикторс вроде бы веселился искренне, а камергер…
— Это стоит отпраздновать, — проговорил камергер. — Я принес вино. Ансет, почему бы тебе не налить императору?
Ансет резко вздрогнул, кое-что вспомнив.
— Мне? — удивленно переспросил он, но удивление тут же растаяло.
Камергер протягивал ему бутылку и пустой бокал.
— Для господина Микала, — сказал он.
Ансет бросил бутылку на пол.
— Заставьте его замолчать! — закричал он. При внезапном резком движении мальчика Рикторс выхватил из-за пояса лазерный пистолет. — Не позволяйте ему говорить!
— Почему? — спросил Микал, но Ансет знал, что недоумение императора неискреннее.
Почему-то Микал решил притвориться, что ничего не понимает. Камергер поверил в удивление императора, поверил, что у него есть шанс, и заговорил — быстро, настойчиво:
— Зачем ты это сделал? Ладно, у меня есть вторая бутылка. Милая Певчая Птица, напои Микала как следует!
Именно эти слова были запечатлены в сознании Ансета, и он рефлекторно повернулся к Микалу. Он понимал, что происходит, и все в нем восстало против этого. Однако вопреки его воле руки взлетели вверх, ноги согнулись в коленях, и он превратился во взведенную пружину, причем так быстро, что не успел остановиться. Он знал, что не пройдет и мгновения, как его рука врежется в лицо Микала, любимое лицо Микала, улыбающееся лицо Микала…
Микал улыбался — доброй улыбкой, без страха. Ансет остановился на середине прыжка, заставив себя свернуть в сторону, хотя затраченное на это усилие разрывало его мозг. Да, его можно было принудить убить, но только не этого человека. Он врезался рукой в пол, разорвал натянутое покрытие, и выплеснувшийся гель потек по комнате.
Ансет не замечал боли в разбитом кулаке и острого жжения там, где гель проник в рану. Он чувствовал лишь боль в мозгу, он все еще сражался с принуждением, которое едва-едва одолел. Приказ все еще подталкивал его убить Микала, а он загонял это желание вглубь, туда, где оно таилось до сих пор.
Он рванулся вперед, его рука разнесла спинку кресла, на котором сидел Микал. Брызнула кровь, и Ансет с облегчением понял, что это его кровь, не Микала.
Он услышал донесшийся словно издалека голос императора:
— Не стрелять!
И так же внезапно, как нахлынула, жажда убивать исчезла. Перед глазами мальчика все завертелось, он услышал приглушенный голос камергера:
— Певчая Птица, что ты наделал!
Именно эти слова освободили его.
Измученный Ансет лежал на полу, его правая рука была в крови. Вот теперь он почувствовал боль и застонал, но этот стон был песней не столько боли, сколько восторга. Каким-то чудом он сумел выстоять и не убить Отца Микала.
В конце концов он перевернулся на бок и сел, придерживая раненую руку, с которой ручейками стекала кровь.
Микал до сих пор сидел в кресле, хотя спинка была разбита. Камергер стоял на прежнем месте, все с тем же нелепым бокалом в руке, под прицелом лазерного пистолета Рикторса.
— Вызови охрану, капитан, — велел Микал.
— Уже вызвал, — ответил Рикторс. Кнопка на его поясе мерцала, и вскоре в комнату вбежали охранники. — Отведите камергера в камеру, — распорядился Рикторс. — Если с ним что-нибудь случится, смерть ждет не только вас, но и ваши семьи. Вы поняли?
Да, охранники поняли.
Прибежавший доктор занялся рукой Ансета, и, пока врач не вышел, Микал и Рикторс молчали.
После ухода доктора первым заговорил Рикторс:
— Ты, конечно, знал, что это камергер, мой господин.
Микал улыбнулся бледной улыбкой.
— Поэтому и позволил ему убедить тебя, что нужно позвать Ансета.
Улыбка Микала стала шире.
— Ведь только ты, мой господин, мог знать, что Певчая Птица сумеет воспротивиться приказу, который заложили в его сознание пять месяцев назад.
Микал рассмеялся, и на сей раз в его смехе слышалась радость — Ансет сразу уловил это.
— Рикторс Ашен. Как тебя будут называть? Рикторсом Узурпатором? Или Рикторсом Великим?
Рикторсу понадобилось мгновенье, чтобы осознать смысл этих слов. Всего одно мгновенье. Но к тому времени, как его рука рванулась к лазерному пистолету, Микал уже целился ему в сердце.
— Ансет, сын мой, ты не заберешь у капитана пистолет?
Ансет встал и взял у капитана лазер. В голосе Микала отчетливо звучали торжествующие нотки. Однако у Ансета все еще кружилась голова, и он не понимал, почему между императором и его неподкупным капитаном дело дошло до пистолетов.
— Одна-единственная ошибка, Рикторс. Во всем остальном — великолепно проделано. И, по правде говоря, этой ошибки почти невозможно было избежать.
— Ты имеешь в виду то, что Ансет сумел воспротивиться приказу?
— Нет, даже я не рассчитывал на такое. Я был готов убить его, если потребуется, — ответил Микал.
Ансет вслушался в голос императора и понял, что тот не лжет. И с удивлением обнаружил, что это не причиняет ему боли. В конце концов, он всегда знал, что, хотя он нужен Микалу, император готов пожертвовать им ради цели, которую считает высшей.
— Значит, никакой ошибки я не сделал, — сказал Рикторс. — Как же ты догадался?
— Потому что мой камергер сам по себе никогда бы не осмелился предложить твою кандидатуру на должность капитана охраны. А без этого ты не занял бы поста, который позволит тебе захватить власть после разоблачения камергера, верно? Отлично задумано. Охрана пошла бы за тобой, никто бы и не подумал заподозрить тебя в причастности к убийству. Конечно, империя сразу восстала бы, однако ты хороший тактик и еще лучший стратег, и твои люди остались бы тебе верны. Я готов поставить четыре против одного, что ты бы справился, — больше ни на кого я бы не поставил так много.
— Я бы поставил на себя столько же, — сказал Рикторс, но Ансет услышал мелодию страха в этих дерзких словах.
Неудивительно: смерть стояла за плечом капитана, а Ансет не знал людей — за исключением, может, таких старых, как Микал, — способных без страха посмотреть смерти в лицо. Тем более смерти, означавшей крушение всех надежд.
Однако Микал медлил нажать на кнопку лазерного пистолета.
— Убей меня и покончим с этим, — сказал Рикторс Ашен.
Микал отбросил пистолет.
— Этим? Он не заряжен. Камергер больше пятнадцати лет назад установил детекторы зарядов в дверях всех моих комнат. Он знал бы, если бы я был вооружен.
Рикторс тут же шагнул вперед, собираясь броситься на императора. Так же молниеносно Ансет вскочил, приготовившись, несмотря на раненую руку, убить другой рукой, убить ногой или головой. Рикторс замер.
— А! — сказал Микал. — Никто лучше тебя не знает, на что способен мой телохранитель.
И только тут до мальчика дошло: если лазер Микала не заряжен, император не смог бы остановить Ансета, если бы у того не хватило силы остановиться. Микал и вправду верил ему.
— Рикторс, — снова заговорил император, — ты совершил ничтожно малую ошибку и, надеюсь, извлечешь из нее урок. И когда другой, столь же умный, убийца попытается прикончить тебя, ты будешь знать наперечет всех своих врагов и всех союзников, которых можно будет позвать на помощь. Ты будешь знать, чего можно ожидать от каждого из них.
У Ансета задрожали руки.
— Позволь мне убить его, — попросил он.
Микал вздохнул.
— Нельзя убивать ради удовольствия, сын мой. Если когда-нибудь ты станешь убивать ради удовольствия, ты возненавидишь самого себя. И разве ты еще не понял? Я собираюсь провозгласить Рикторса Ашена своим наследником.
— Я не верю тебе, — сказал Рикторс, но Ансет услышал в его голосе надежду.
— Я позову всех моих сыновей — они всегда болтаются поблизости, надеясь оказаться рядом, когда я умру, — и заставлю их подписать клятву, что они согласны признать тебя моим наследником, — ответил Микал. — Конечно, они ее подпишут, и, конечно, взойдя на трон, ты прикажешь их убить. Давай прикинем, когда это произойдет: допустим, недели через три. Времени у нас достаточно. Я отрекусь в твою пользу, подпишу все бумаги. Несколько дней газеты только об этом и будут трубить. Представляю, как все потенциальные мятежники станут рвать волосы от ярости. С такими мыслями приятно уходить на покой.
Ансет ничего не понимал.
— Почему? Он же пытался тебя убить.
Микал лишь рассмеялся.
Ответил мальчику Рикторс:
— Он думает, что я сумею удержать его империю. Но я хочу знать, какова цена отречения.
Микал подался вперед.
— Цена ничтожная. Дом для меня и моей Певчей Птицы — пока я жив. А после моей смерти он будет свободен на всю оставшуюся жизнь и получит состояние, которое позволит ему жить безбедно. Мне кажется, это нетрудно?
— Согласен.
— Очень разумно с твоей стороны. — Микал снова засмеялся.
Документы были подписаны, отречение и коронация прошли с огромной помпой, столичные поставщики разбогатели. Все соперники нового императора были убиты, и в течение года Рикторс носился от одной звездной системы к другой, подавляя восстания, и подавляя жестоко.
После того как несколько планет сгорели дотла, мятежники угомонились.
Спустя день после того, как в газетах появились сообщения о подавлении наиболее грозных восстаний, на пороге маленького дома в Бразилии, где жили Микал и Ансет, появились солдаты.
— Как он мог! — увидев их, с болью воскликнул Ансет. — Он же дал слово.
— Открой им дверь, сын мой, — сказал Микал.
— Они пришли, чтобы тебя убить?
— Год — это все, на что я рассчитывал. Этот год я получил. Неужели ты действительно думал, что Рикторс сдержит слово? В одной галактике нет места двоим, знающим, каково чувствовать на голове императорскую корону.
— Я могу убить большинство солдат, а ты тем временем успеешь скрыться…
— Никого не убивай, Ансет. Это не твоя песня. Танец твоих рук — ничто по сравнению с танцем твоего голоса, Певчая Птица.
Солдаты принялись колотить в дверь, но она была стальная и не поддавалась.
— Сейчас они ее взорвут, — сказал Микал. — Обещай мне никого не убивать. Никого, понимаешь? Пожалуйста. Не мсти за меня.
— Я буду мстить.
— Не мсти за меня. Обещай. Поклянись своей жизнью и любовью ко мне.
Ансет поклялся. Дверь взорвали.
Солдаты убили Микала из лазерных пистолетов и продолжали стрелять до тех пор, пока от него не осталось ничего, кроме пепла. Потом они собрали этот пепел.
Ансет, верный своей клятве, молча смотрел, что они делают, хотя от всего сердца желал, чтобы где-то в его сознании была стена, за которой он мог бы укрыться. К несчастью, он оставался в здравом уме.
Солдаты доставили двенадцатилетнего Ансета и пепел императора в столицу. Пепел положили в большую урну и, воздавая праху государственные почести, выставили на всеобщее обозрение. Ансета привели на поминки под сильной охраной — из страха перед тем, на что способны его руки.
После поминальной трапезы, во время которой все делали вид, как сильно они огорчены, Рикторс подозвал Ансета. Охранники последовали за мальчиком, но Рикторс остановил их взмахом руки.
— Я знаю, ты для меня не опасен, — сказал Рикторс. Его голову венчала корона.
— Ты — лживый ублюдок, — ответил Ансет, — и если бы не моя клятва, я разорвал бы тебя на куски.
Это казалось смешным — что двенадцатилетний мальчик так говорит с императором. Однако Рикторс не рассмеялся.
— Не будь я лживым ублюдком, Микал никогда не передал бы мне империю. — Новый владыка встал. — Друзья мои, — заговорил он, и льстецы разразились приветственными возгласами. — Отныне я буду называться не Рикторс Ашен, а Рикторс Микал. Имя Микал будут носить и все мои преемники — в честь того, кто создал эту империю и принес человечеству мир.
Рикторс сел; послышались аплодисменты и одобрительные возгласы, некоторые из них звучали вполне искренне. Как все импровизированные речи, эта явно удалась.
Рикторс велел Ансету петь.
— Я скорее умру, — ответил мальчик.
— Непременно умрешь — когда придет твое время, — сказал Рикторс.
И Ансет запел, стоя на столе, чтобы все могли его видеть, — точно так же, как пел в последнюю ночь своего плена на корабле, для людей, которых ненавидел. Песня была без слов, поскольку все, что он мог сказать, прозвучало бы как измена. Он выпевал лишь мелодию, без всякого аккомпанемента, легко переходя из одной тональности в другую. Каждый звук вылетал из его горла с болью, каждый звук отзывался болью в ушах слушателей. Печаль, которую они до сей поры только изображали, сейчас по-настоящему разгоралась в их душах. На том званый обед и закончился. Многие расходились со слезами на глазах; все понимали, что смерть человека, чей прах покоится в урне, — огромная потеря.
Когда Ансет кончил петь, у стола остался только Рикторс.
— Теперь, — сказал Ансет, — они никогда не забудут Отца Микала.
— И Певчую Птицу Микала, — ответил Рикторс. — Но теперь я — Микал. То, что смогло его пережить, осталось со мной — его имя и его империя.
— В тебе нет ничего от Отца Микала, — холодно сказал Ансет.
— Разве? Неужели тебя ввела в заблуждение его показная жестокость? Нет, Певчая Птица, — в голосе сурового, надменного императора Ансет услышал нотки боли. — Останься и пой для меня, — почти умоляюще сказал Рикторс.
Ансет протянул руку и коснулся стоящей на столе урны.
— Я никогда не полюблю тебя, — ответил он, сознательно стараясь причинить собеседнику боль.
— А я — тебя, — ответил Рикторс. — И все же мы можем дать друг другу то, чего нам обоим не хватает. Микал спал с тобой?
— Он никогда не выражал такого желания, а я не предлагал.
— И я тоже не стану, — сказал Рикторс. — Все, что я хочу, — это слушать твое пение.
У Ансета внезапно пропал голос — он не мог произнести вслух того, что собирался сказать, и поэтому просто кивнул. Рикторсу хватило такта не улыбнуться. Он тоже ответил лишь кивком и направился к двери. Однако Ансет остановил его словами:
— А что будет с этим?
Рикторс обернулся и увидел, что мальчик стоит, положив руку на урну.
— Эти мощи твои. Делай с ними, что хочешь, — и Рикторс удалился.
Ансет унес урну с пеплом к себе в комнату, где он и Отец Микал так часто пели друг другу. Мальчик долго стоял у огня, напевая свои воспоминания. Вернув все их общие песни Отцу Микалу, он высыпал содержимое урны в огонь.
Огонь погас, засыпанный пеплом.
— Один из этапов завершен, — сказал Учитель Пения Онн Учителю Пения Эссте, едва закрыв дверь.
— А я боялся. — Признание Эссте прозвучало как негромкая, вибрирующая мелодия. — Рикторс Ашен мудр. Однако пение Ансета сильнее мудрости.
Их озарял холодный солнечный свет, льющийся из окон Высокой Комнаты Дома Пения.
Онн запел, и мелодия была полна любви к Эссте.
— Не хвали меня. И дар, и сила — все это принадлежало Ансету.
— И все же его учил ты, Эссте. В других руках Ансет мог бы стать орудием для завоевания власти и богатства. А в твоих руках…
— Нет, брат Онн. В самом Ансете слишком много любви и преданности. Он заставляет других желать стать такими же. Он — тот, кого невозможно использовать во зло.
— Он когда-нибудь узнает правду?
— Может быть; вряд ли он хотя бы подозревает, как могуч его дар. Будет лучше, если ему так и останется неведомо, как сильно он отличается от других Певчих Птиц. А что касается последнего блока в его сознании… Мы установили его на совесть. Ансет никогда не узнает о существовании этого блока и потому никогда не попытается выяснить, кто на самом деле позаботился о смене императоров.
Дрожащим голосом Онн запел об искусно вплетенных в сознание пятилетнего ребенка планах заговора — планах, которые в любой момент могли оказаться расплетены. Но ткач был мудр, и ткань получилась прочной.
— Микал Завоеватель, — пел Эссте, — научился любить мир больше, чем самого себя, и то же самое случится с Рикторсом Микалом. Вот и все. Мы выполнили свой долг перед человечеством. Теперь мы будем просто учить других маленьких Певчих Птиц.
— Только старым песням, — пропел Онн.
— Нет, — с улыбкой отозвался Эссте. — Мы будем учить их песне о Певчей Птице Микала.
— Ансет уже спел ее.
Когда они медленно покидали Высокую Комнату, Эссте прошептал:
— Постепенно мы всех приведем к согласию…
Их смех прозвучал, как музыка звездных сфер.
