Глава 2
Только глаза закрыл – уже толкают! Да встаю я уже, встаю. Небо слегка утратило чернь и только начало синеть, до рассвета еще час, не меньше. А прохладно. Ну, что случилось?
– Сергей Петрович, ты туда посмотри…
Куда – туда? Ничего себе! Еще было плохо видно, но то, что в указанном направлении только степь, и ни леса, ни гор, ни озер… Да что творится–то?
– Дядя Коля, ты здесь хозяин. И как это понимать? Объясни.
Мы с Юрой уставились на Егорыча. Что за шутки, кудесник? Мы что – в степи? Егорыч молчал, и мне реально поплохело. Похоже, он сам был не в курсах о происходящем.
С детства у меня была третья, но для меня важнейшая сигнальная система, не считая головы. Дня за два–три до опасности или неприятностей, а иногда за час, у меня начинает ныть под ложечкой. Некоторые этот фактор называют: «задницей чувствую». У кого как, вещь полезная, но я чувствую брюхом. Это не язва, язва у меня была почти десять лет, вылечил в девяносто седьмом. Язву я знаю. Здесь другое. И опасности еще нет, и человек знать не знает ни меня, ни проблем, а брюхо мое уже ноет.
И вот иду я дня через три, весь настороженный, а он уже в засаде сидит, позицию выбрал, замаскировался хорошо, сейчас работу сделает, и в отвал. А фиг вам – брюхо сигнал дало, я варианты посчитал, откуда дерьмом несет, учуял и иду себе в другом городе или даже с чердака (в доме напротив стрелка) жизнью его любуюсь. Было дело, уехать не успел. Про все случаи уже и не упомню, но в пять лет летом в одном гарнизоне с родителями жил, прочувствовал, отложилось. Эти три дня на горшке сидел у перепуганной мамы, а потом в песочнице, где меня играть устроили, штук пять пуль нашли, с полигона залетевших. Одну нашел я сам и побежал маме показывать. И от налоговой неплохо помогало.
…В общем, под ложечкой заныло…
…Ну, первое, пока не рассвело, определимся по месту. По звездам. Звезды на месте. Не слишком яркие, примерно так в Афгане было. Вон Большая Медведица, вон Полярная. Южного Креста не наблюдаю – мы не в Африке. Школьную астрономию давно забыл, а больше как–то и не требовалось – карты да компас. Не военный я моряк.
Внес предложение:
– Смотрим на звезды, пока видны. Мне сдается, мы на Земле, на широте Афганистана. Какие мнения, кто что заметил? Дядя Коля, что там география говорит?
– Ни черта она мне по звездам не говорит, Сергей Петрович. На Земле, конечно, где ж нам быть. Яркость светил еще от чистоты атмосферы зависит. Углы наклона созвездий другие, чем у нас. Можно бы широту определить по восходу–закату, у нас часы есть, но нет привязки на местности. Плоская степь – горизонт километров тридцать пять, как–то от роста человека зависит. Давайте лучше выбираться отсюда, как пришли. Об этом думайте.
Ну ладно, паники нет, уже хорошо. А думать надо.
– Юра, ты что скажешь?
– Предлагаю отметить точку ночевки вещами и ходить по кругу, взявшись за руки, постепенно увеличивая радиус до километра. Может, и раньше в рамку портала попадем.
Странно, этот еще в себя не пришел. Рамка портала, говоришь? Сколько же часов мы, как идиоты, здесь кругами ходить будем?
– Хорошо. А сейчас давайте посмотрим, чем из вещей мы располагаем. Я имею в виду, что, кроме трех пар джинсов, трех рубашек, двух пар кроссовок и моих ботинок, у нас есть. Думаю, можно добавить три пары носков и трое трусов.
– У меня плавки, я искупнуться в озере перед сном хотел. Ну, про часы ты знаешь.
– У меня ничего. Нет, расческа, вот.
– У меня носовой платок. Да, товарищи офицеры…
– Дядя Коля, – я в очередной раз невольно огляделся. – Следи за солнцем, как край покажется, засекай время. Полностью выйдет из–за горизонта – снова засекай. Может, все–таки координаты определим. Сейчас, пока темно, аккуратно рвем траву на месте стоянки, без фанатизма, руки бережем, будем стожок для засечки места ставить. Солнце взойдет, ты, дядя Коля, попробуешь по нашим следам пройти, может, мы здесь не все затоптали. Где–то час походишь – ты все–таки следопыт, мы за тобой следить будем, если что – сразу же к тебе. Ну, и пока пусть каждый подумает, может, еще предложения появятся. После восхода обсудим.
После короткой разведки Николай Егорович выглядел растерянно:
– Ну, что. Восход я засек, как ты просил, по следу прошел: метров двести он виден, а потом исчезает. Ну, видел, как я там крутился. Сидеть тут до заката не стоит. Чувствуешь, как солнце печет? Изжаримся мы за день. А закат, – он сокрушенно покачал головой. – Даже вычислю я тебе координаты приблизительные, дальше–то что? Дорог не видно, следов цивилизации до горизонта не наблюдается, а нам нужны вода и люди. Да я и так, по земле, могу тебе сказать, что мы не в масайских степях Африки и не в пампасах Южной Америки, там почва желтая и красно–бурая, не говоря о растительности, я ж там был. Североамериканские прерии тоже отпадают. Про Австралию даже не говорю. Это могло бы быть похоже на даурские степи, но большая половина растений мне незнакома, да и не ботаник я. – Повернувшись к Юре, продолжил: – А ты, воин, должен знать, что в Европейской части таких степей, как здесь, не сохранилось. Но это все неважно. Юра, а ведь на той полянке, с которой мы сюда попали, я уж лет десять косил и ходил по ней во все стороны по пять раз на дню лет пятнадцать. Так что появилось там что–то и пропало, не найдем мы твоего портала, даже если это место отыщем.
– Дядя Коля, – коротко кивнул я, – ну хорошо, уйдем мы отсюда, а куда? Ты воду сможешь определить? В какую сторону нам двигать?
Егерь отмахнулся:
– Здесь воды нет, ребята. Степь ровная, однотонная, без балок, без промоин, пятна темной зелени не выделяются. Лозоходцы нашли бы места, где метрах в трех–пяти до мокрого песка дороешься. Но рыть–то нам чем – расческой? Траву можно пожевать, когда очень пить захочется. Я покажу.
Вот и определились. Пора ставить задачу.
– Будем считать, что мы где–то под Читой, – заключил кратко. – Предлагаю идти на север переходами по три часа с получасовым отдыхом. На закате отдых пять часов, вторая половина ночи – переход. Ищем следы пребывания людей, может быть кострище старое. Все согласны?
– Ага, а Ашхабад – там. Короче – Кин–дза–дза.
Дядя Коля, конечно, уставал, мы его поставили в середину цепочки и менялись с Юрой каждый час. На северо–западе постепенно открывалась череда пологих гор или холмов. До заката я один раз видел норку суслика или змеи, да непонятная птица висела над горизонтом. Степь какая–то вымершая, одни цикады, даже мух толком нет. Вода и следы людей не встретились. Хоть бы самолет какой пролетел. Господи, хоть бы степное озеро.
Стемнело в восемь, минут за десять. Точно, мы на юге. Повалились в траву, где стояли, ноги гудели – сил нет. Говорить не хотелось. Скомандовал:
– Всем разуться, снять влажные носки. Дядя Коля, спишь до часа. Юра – дежуришь до десяти, будишь меня. В час я вас поднимаю. Отбой.
Черт, опять будят! Уже десять, что ли?
– Тихо, Сергей, тихо, – предупредил шепотом Юра. – Ухо к земле приложи – слышишь топот? Это кони, кажется. Тут кони рядом. Пастухи, наверное. Может, разбудим Николая Егоровича, определимся, в какой стороне… Э–э–х!!!
Я не видел того, кто бросился на Юру, и его самого не видел в темноте, но на меня навалились двое или трое. Пытавшегося схватить за руку я подмял под себя, оседлавшего меня сбросил вбок, заваливаясь и, кажется, ломая ему бедро, но тут же снова толчком был опрокинут, и чьи–то колени уперлись мне в грудь. Рядом слышались яростные хрипы и приглушенный мат Юры. Рот ему, что ли, зажимают, моралисты? Острый край железа вспорол мне кожу под кадыком, и сразу на груди стало влажно, пришлось замереть. Дальнейших действий хозяина ножа не последовало, и я прохрипел:
– Все! Все! Юра, прекрати! Это недоразумение, сейчас все успокоимся и разберемся.
Мат затих, но возня с той стороны продолжилась. Я еще раз призвал к спокойствию и примирению, после чего меня ударили чем–то деревянным в основание черепа, швырнули лицом в траву и стали заламывать руки. Собственно говоря, я и не сопротивлялся. Ну, свяжите, раз вам так легче. Лучше бы фонарь принесли, ведь ясно же, что трое прилично одетых городских мужчин не коней у товарищей пастухов воруют. Ладно, сейчас разберемся, хоть попить дадут. Черт, не сломал ли я тут кому–то ногу?
Метрах в тридцати вспыхнул факел…
Господи, это куда же нас занесло? Это что же за портал такой? Может, у меня от жажды глюки, голову–то здорово напекло. Ну нет на Земле таких рож. Уж каких только мусульманских чертей в Афгане не видывал – война людей не красит, да и в Питере в начале девяностых были некоторые личности, первая степень устрашения, но это–то – просто кино! Гоблины, что ли? А эльфы где?
Фигуры стоящих были вполне человекоподобными, разве что ноги коротковаты, а туловище длинновато для такого роста. Ну, да у моего знакомого то же самое, и жив–здоров. Обуты в сапоги с широким голенищем, далее какие–то шаровары, запахнутая длинная куртка или халат. У нескольких что–то вроде кожаного панциря, на плечах до кисти руки какие–то накладки, похожи на деревянные, один в малахае. Руки непропорционально длинные, в общем – «Планета обезьян». Другой – здоровило, с торчащей в распахнутом халате, покрытой шерстью, грудью. У ближайших морды в кровище. Над нами стояло около десяти особей, еще двое лежали в кругу света.
Рядом со мной оказались Юра и дядя Коля, оба без движения, руки и ноги также спутаны толстыми волосатыми веревками. Какая–то из тварей глухо рявкнула, подогнали лошадей, и нас животами вниз стали на них укладывать. Да они же маленькие все, я на голову выше любого, а Юра почти на две. На шею накинули веревку, я дернулся, и меня вырубили.
Очнулся от холода и ноющей боли в боку. Чем это меня? Так: сижу голый, ноги и руки связаны и уже затекли, на шее петля, конец намотан на вбитый в землю кол, головой не пошевелить. Еще ночь. Удается прохрипеть почти шепотом:
– Юра, дядя Коля, вы здесь? Отзовись!
– Сейчас, Сергей, я тебя развяжу, – послышался шепот Юры. – Николай Егорович плох, голова в крови, наверное, сильное сотрясение, опять сознание потерял.
Пока ночь, нам нужны вода и лошади. Лучше под седлом. Шесть лошадей. Десяток вдвоем тихо перебить не получится, или провозимся, или нас самих. Оружие – что тут у них? Я, кроме ножа, ничего не видел. Ну, разберемся.
Нас никто не охранял. Оставил Юру смотреть за дядей Колей, пригнувшись, двинулся по дуге на слабый отблеск огня, к палатке в полусотне шагов от нас. Часовой все–таки был, и я на него наткнулся. Сломал ему шею, разжился ножом, одежду не брал, все потом, все потом. Нам повезло, что они такие мелкие, с крупным мне сейчас не справиться. Двое у входа в палатку не спали, один сидел. Сколько–то еще в палатке, есть коноводы. Интересно, далеко? Стоявший у входа согнулся и шагнул в палатку. Ну, так мы можем, легко. Еще один нож и что–то вроде меча. Мечом не умею, в сторону. Зашедший вышел – еще минус один. Вдох–выдох и рывок в палатку – ну, сколько тут вас?
Было пятеро, и меня чуть не убили. Повезло, что бросок ножа левой рукой на этот раз прошел, обычно он у меня не выходит. А ногу мне разрубили, и здорово. И шум был. Пока я рвал найденные тряпки и перетягивал бедро, в палатку ворвался голый Юра с мечом. Ну и видок – хоть посмеяться напоследок.
– Меня вырубили – нога, – сообщил я. – Коноводы твои. Не знаю – где. Шесть лошадей нам, и хорошо бы, если бы никто не ушел, но шум был, ты же слышал.
В прошлый раз, когда ранили – не так болело. Вместо ноги бревно – так вот что значит хороший удар мечом, повезло мне, что замах у гада не получился, места было мало, а то отрубил бы ногу к черту. Может, остаться, не виснуть на ребятах? Всё равно на этой обезьяньей планете шансов у меня нет, гангрена, вон какие тряпки грязные. Если лошадей достанут, попытаюсь прикрыть или увести погоню в сторону. Пару гоблинов урою, хотя они–то здесь при чем?
Так, а что у нас здесь есть? Два бурдюка с молоком? Что–то типа кумыса – литров шесть. Нам на два дня. Наши шмотки в мешке – ну, джинсы мужики натянут, хорошо, что обувку, твари, сберегли. Сверху халаты – издалека за местных сойдем. А вот дохлые они вроде и нормальные ребята, монголоиды. О, у них и пояса есть – берем! Что–то на голову, вроде платка, из тех вот тряпок. Как тут огонь добывают – этими камнями, что ли? Из оружия сгодятся все ножи и вот эти два меча, вдруг Юре подойдут. Ни одного копья – дикари. А луки нам без надобности – никто не умеет. Ого, аркан! Все в сумку, как раз поместится. Все. Где Юра?
Выползаем и начинаем переживать. Хотя ему–то что? Ножевому бою учил меня именно он, а не какой–нибудь сэнсэй. Вот против лучников, конечно… Ну, ничего, подождем, и все решится само.
Юра вынырнул из темноты вслед за шестеркой лошадей. Понятно, тоже, как и я, ездить не умеет. Он бы их еще хворостиной, как коров, подгонял.
– Было шестеро, это их лошади, оседланы, – сообщил тихо. – Трое ушли. Там табун голов сто. Но о нас все равно знают. Пока ты был в отключке, я видел, что двоих, которых мы покалечили, куда–то увезли. Наверное, недалеко, раз до утра дожидаться не стали. И эти трое, уверен, туда же поскакали. Думаю, у нас час–два, не больше.
Я кивнул:
– В палатке одежда и оружие. Попей, там кумыс в бурдюке, и давай дядю Колю паковать. Должны управиться за пятнадцать минут. Видел, куда этих уродов повезли? Вот нам – в противоположную сторону.
Что–то за нами погоня не поспешает. Едем уже часов шесть, почти шагом, я два раза падал, сейчас меня Юра привязал. Дядя Коля так ни разу и не очнулся. Нога кровит, совсем хана. И солнце палит, если так дальше пойдет, догонять нас не понадобится, сами сдохнем. Надо Юру отпускать. Все, товарищи, привал.
Хлюп! Стрела пригвоздила мою раненую ногу к коню. Прошла насквозь, и почти не больно, как в протез попали. По–моему, в ту же рану вошла. Конь начал падать, и перед глазами завертелось зеленое и голубое и погасло.
…Ну, что… Повезло мне, что стреляли охотничьей стрелой, а не боевой – той можно и ногу отчекрыжить. С везением все – в остальном придется дальше помучиться. Дядю Колю убили. Юра сам как–то умудрился убить одного гоблина, притворившись разбившимся при падении с лошади. Говорит, минут пятнадцать ждал, пока над ним склонятся. Привезли его в гоблинское стойбище, спину ножами изрезали, золой натерли и распяли на колышках – спиной кверху, на солнцепеке. Три дня лежал, мух кормил, и все стойбищенское население все это время ему на спину мочилось. Детишки очень потешались гоблинские, скучно им, хуже мух.
Теперь лежим в одной палатке, шаман приходит, лечит какой–то дрянью. Кормят мясом, пить дают. Я, везунчик, пока Юру мучили, лежал без памяти в палатке, и что со мной делал шаман – не знаю, но не умер и в сознание пришел. По нашей слабости и беспомощности никто нас не связывает, поскольку даже по нужде не встать. Каждый вечер какая–то старуха обтирает наши тела и меняет тряпки на повязках, но запах в палатке у нас такой, что в выздоровление я не верю. Да им это и не надо, главное, чтобы мы боль опять ощущать могли, сознание сразу не теряли. Второй акт марлезонского балета готовят. Это у местных вроде концерта, скучно живут, развлечений–то нет. Индейцы, блин. Юра так сказал, и я с ним согласен.
Задачу мы с ним согласовали, выздоравливаем, то есть доходим до кондиции по меркам дикарей, одновременно, чтобы нас по очереди на мясокомбинат не таскали. Берем на это недели две, если повезет, и пару деньков сверху придуриваем, копим силы, чтобы метров сто по прямой пройти могли. Если все удачно – срываемся, убьют, конечно, но как птицу – в полете. Вот такая у нас светлая идея фикс.
…Недалеко мы ушли. Все по плану, по прямой метров сто, ночью. Оказывается, нас дети караулили, какие–то уроды тут же выскочили из ближайшего вигвама или юрты, я в темноте не разобрал. Одного придушил, надеялся – убьют сразу. Думаю, и Юра своего сделал. Но жажда развлечений овладела народом прерий: нас связали и кинули в палатку.
…Утром настала моя очередь. Под радостное погыркивание толпы меня привязали к колышкам лицом к солнцу, и невидимый мне гоблин начал отрезать пальцы на ногах. Наверное, им понравилось, я не молчал. Кажется, отрезали все. Очнулся ночью, было тихо. Потом очнулся днем, дети тыкали меня прутиком в раны и совершали детские дела. Потом ко мне пришел Юра и лег рядом. Кожи у него не было.
…Думаю, я сошел с ума. В памяти какие–то отрывки. Вот я ползаю в пыли на четвереньках, дети кидают в меня конские яблоки, а я собираю их и прижимаю к груди. Вот я в степи, и какая–то коза тычется носом мне в лицо, хочу ее съесть и пытаюсь укусить за щеку, а коза вырывается. Какой–то мальчик бьет меня палкой, я плачу от обиды, ведь он мой друг. Вокруг все грохочет, вода, мне холодно, прижимаюсь к собаке, а она рычит и кусает меня. Не знаю, сколько это продолжалось, месяц, два, год, но постепенно начал понимать, что это я, я жив, и живу – здесь и так.
Я – раб племени. Юродивый старый раб, пасу двадцать шесть коз вместе с мальчиком–рабом неведомого происхождения. У меня старый халат на голое тело, иногда я пью козье молоко, и мальчик на меня кричит, иногда он дает мне еду – сушеное мясо или какие–то лепешки. Очень холодно и постоянно хочется есть. У меня нет пальцев на ногах, при ходьбе я сильно косолаплю и не могу бежать за стадом.