Как только я зашел в свою палату, на меня требовательно уставилось несколько пар встревоженных глаз ребят.

– Виктор, что случилось? Кто приезжал? Особисты?

– Да успокойтесь вы, ребята! Тут один военюрист в госпитале по своим делам был. Ну, узнал каким-то образом про меня. Мы с ним земляками оказались. Вот и покалякали немного, с орденом он меня поздравил, и разошлись. А вы что тут себе вообразили? Что я шпион или самострел, что ли?

– Ты брось шутковать, Витька! – отозвался лейтенант-танкист Серега, грубоватый, решительный и честный парень. – Как этот паразит – Пахомыч – тебя выхватил, прямо как на допрос. Ну, я ему щас задам, выхлопную трубу ему в задницу.

– Охолонь, Сергей! Пахомыч сам перепугался, он мне уже поплакался. Не разобрался, говорит, в ситуации. Да и потом – нам ли, фронтовикам, прокурорских бояться. Там, где мы летаем и ползаем, их нет. Ладно, давайте спать, что-то меня сморило.

Медицинское устройство Регистратора, похожее на крупную металлическую таблетку с несколькими острыми ножками-иглами, было, на мой взгляд, чем-то вроде шприц-тюбика. Уже после первой инъекции ночь я проспал спокойно. Правда, весь день проходил какой-то сонный и вялый. После третьей процедуры дела мои заметно пошли на поправку. Врач, ведущий нашу палату, удивлялся и радовался, приговаривая что-то о моем богатырском здоровье и хорошей наследственности. А что – если считать шприц-тюбик Регистратора наследством, то оно действительно неплохое.

В общем, через две недели со дня ранения меня уже наладили из госпиталя. Иди, говорят, летун, отсюда и койку освобождай. Да я с радостью – надоел ваш пустой суп хуже горькой редьки. На фронте хоть летунов кормят по пятой норме. Медики думали сунуть мне дней двадцать отпуска для поправки здоровья, да я отказался. Куда мне ехать? Родные места Виктора, а он из-под Смоленска, еще под немцами. Ехать в Астрахань – только душу рвать. Да еще бои стали ожесточеннее. Немцы рвали жилы, так им хотелось взять Сталинград. Потери и у нас, и у них были страшные. Война гремела и ворочалась где-то километрах в тридцати от госпиталя, и к нам долетали ее ошметки в виде искалеченных и раненых бойцов и командиров. Текучка в госпитале была страшная. Тут не до отпуска – только в полк, и как можно скорее. Хотелось снова подняться в небо и увидеть врага через сетку прицела. Нахально сказал, да? Сам-то я в воздух еще не поднимался. Но, как говорят, какие наши годы?

Мне выдали целую кучу бумаг – справку о ранении, справку о выписке, какую-то бумаженцию полковому врачу, продаттестат, что-то еще. Пахомыч, чувствуя себя почему-то сильно виноватым передо мной, таинственно улыбаясь, уволок меня в каптерку, где здоровенная бабища с четырьмя треугольниками старшины накидала мне в вещмешок форму, белье, портянки, защитные петлицы и кубики. Сапоги, командирский ремень и пилотку с голубым кантом притащил Пахомыч. Где только взял, спрашивается? Я свалил все это хозяйство на койку и пошел прощаться с сестричками и врачами. Хоть меня не было в палате всего-то минут сорок, вернувшись, я нашел свою гимнастерку с подшитым подворотничком, петлицами с одиноким кубиком, привинченным орденом и даже – с красной нашивкой за легкое ранение, во как! Молодцы, ребята, удружили. Переодевшись в форму, я сходил к заму по хозчасти и забрал у него свой трофейный «вальтер» и командирское удостоверение. В общем, в палату к ребятам я вернулся почти что орлом. Всех обошел, обнял, пожелал скорейшего выздоровления. И, заодно, заложил им еще немного заговора от боли. Подхватив свой сидор, я удивился его возросшему весу. Оказывается, оборотистый Пахомыч каким-то образом успел запихнуть туда пару банок консервов, буханку ржаного хлеба и пачку махорки. Всю эту роскошь, не слушая возражений, я оставил ребятам – им тут нужнее, а я как-нибудь прокормлюсь. Еще раз попрощался и вышел.

Как добираться до аэродрома, а до деревни Красные Дубки, где две недели назад стоял наш полк, было около пятидесяти километров, я не знал. Ну и что же, что не знал. Тут и спросить не грех. Здесь, в селе, где находился армейский госпиталь, было полно частей, наверное, и комендатура найдется. У них и спрошу. Однако спрашивать не пришлось. Только я закинул тощий сидор на спину и загнал кобуру с трофеем поглубже за правый бок, как во двор госпиталя медленно зарулила довольно потасканная полуторка. Что-то ворохнулось в душе, и я неосознанно сделал к ней несколько шагов. Командир, вылезший из кабины грузовичка, довольно потянулся, выгнулся, расслабляя закостеневшую спину, и обернулся ко мне лицом.

– Туровцев? Здорово! А я к тебе! – Это был воентехник 1-го ранга Толя Квашнин, инженер нашей эскадрильи.

– Толя?! Здравствуй, дорогой! Ты что тут делаешь?

– Да вот, ездил в мастерские, сдавал два двигателя. Да заодно и железок всяких понабрал. А комиссар попросил заехать к тебе, узнать, когда ты собираешься назад, в часть. А тут ты – в форме, с новеньким орденом, да еще с такой миленькой цыплячьей кобурой. Красавец-мужчина! Ну, что? Подлечили? Садись, промчу с ветерком. Только прыгай в кузов, других местов в этой таратайке не предусмотрено.

– Да ладно, кузов так кузов. Доедем как-нибудь. Ну а что дома? В эскадрилье? Все живы-здоровы?

Толя помрачнел.

– Потери у нас, Витя. После тебя еще двух ребят сбили. Погибли они. Командир звена Сашка Лучкин и его ведомый Мордвинцев. Новенький он, ты его не знал. Второй вылет у парня был. Вот он и прозевал атаку фрицев. Сначала его срезали, а потом и Сашку. Ребята говорили – пара секунд, две очереди, и все. Вот так-то, Витя… Ну да ладно, грузись, что ли. Поедем уже. Напротив переправы поглядывай в небо, фрицы там свирепствуют. Налетают от солнца, дрын-н-нь пулеметами, и вверх. А на земле – одна, а то и две машины горят. Смотри, в общем. Если что – стучи по кабине, а сам – в кювет. Понятно?

– Ладно, учи ученого. Поехали. Домой хочу. К обеду-то доедем? Кормят хорошо? А то я на тыловой норме все сало подрастерял.

– Доедем, не боись. Шлифуй ложку в дороге. Да, еще колхозники арбузов нам подбросили, целую кучу. Сладкие – страсть! Ты арбузы-то ел?

– Ел, приходилось. Давай прыгай в кабину, поехали уже.

И мы отправились в путь.

На выездном КПП у нас проверили документы, накладные на запчасти, сержант-погранец с автоматом приподнялся над бортом кузова, взглядом посчитал количество ящиков, неодобрительно покосился на мою желтую кобуру, но ничего не сказал, и машина запылила по выгоревшей под солнцем степи. Было еще очень тепло, даже жарковато. Я расстегнул воротничок гимнастерки и, откинувшись на свернутый матрас водителя, уставился в бледно-голубое осеннее небо. Не то чтобы я высматривал немецкие истребители, нет. Просто давно я не был на таком открытом всем ветрам пространстве, в бескрайней степи, под бескрайним небом. А воздух-то какой! Степной, полынный. Соскучился, знаете ли… Так, сберегая нас от атаки с воздуха, я и задремал часа на два. До самого нашего аэродрома.

– … Вставай, соня! Уматывай из кузова, страж неба. Эх, Витька, Витька! Ничего тебе поручить нельзя.

Пристыженный и пыльный, я спрыгнул на землю у штабной землянки и пошел к рукомойнику умыться и почиститься. Приведя себя в относительный порядок, я бодро спустился по ступенькам, откинул выгоревший на солнце брезент и, проморгавшись со света, нашел взглядом нашего комиссара. Командира полка в землянке не было. Вспоминая свою службу в Советской армии, я сделал полшага вперед, с явственным стуком каблука приставил правую ногу, одновременно бросая руку к пилотке свободным и красивым жестом.

– Товарищ батальонный комиссар! Младший лейтенант…

– Уже лейтенант. Вольно, Туровцев. Ты сколько на фронте? Месяца три? Ну так вот. Про Постановление ГКО № 929 от прошлого года о сокращении сроков производства в следующее звание слышал небось? Так что поздравляю тебя, лейтенант. И еще хочу сказать, Виктор, счастливчик ты. Смотри, как бы завистники не нашлись. Тебе за боевые вылеты и штурмовку на Калининском фронте медаль пришла. Подавали мы с командиром наградные листы на ребят уже давно, но, видишь ли, с переводом на Сталинградский фронт подзадержались они. Однако не забыли наш полк калининцы, вдогонку награды прислали. Молодцы, что и говорить. Эти награды сейчас ох как нужны. Поддержат они людей, дух поднимут. Только ты пока молчок. Награждать в торжественной обстановке будем. Тебе первому сказал, расслабился я, что ли, на твой орден глядя. Ладно, иди в эскадрилью. Тяжело там. Ребят потеряли, слышал? Пусть на тебя, такого красивого, посмотрят, может, поднимется настроение-то, а? Как думаешь? Вот и я о том же. Иди уж, строевик. Стой! Да, скажи-ка на милость, какой это белогвардеец тебя так козырять учил? Нет, чтобы по уставу – легко, свободно, красиво! А то зажался, скрючился, локоть опущен. Эх, ты, лейб-гвардеец! Иди уж с глаз долой. У старшины Семенчука из второй эскадрильи поучись козырять. Он в империалистическую в гвардейском полку служил, всю воинскую науку превзошел. Иди-иди, лейтена-а-нт!

Сгорая от стыда, я четко козырнул, повернулся кругом и, печатая шаг по рассохшимся доскам пола и поднимая клубы пыли, вышел с гордо напряженной спиной и расправленными плечами. Сзади, сам не знаю отчего, вдруг трубно расчихался комиссар. Бывайте здоровы, как говорится, товарищ комиссар. Наше вам с кисточкой!