Вскачь по странным и диким путям, что вели к Авалону, ехали мы с Ганелоном; по кошмарным и дивным долинам, под медной ладьей солнца, ночами, раскаленными добела и серебряными, когда в небе поблескивали алмазы и белым лебедем плыла луна.

Заря протрубила в зеленой весенней роще. Мы переправились через широкую реку, а горы впереди побелели за ночь. Я выпустил стрелу своего желания в грудь полуночи, и, загоревшись над головой, она метеором умчалась на север. Единственный попавшийся нам по дороге дракон оказался хромым и, едва завидев нас, попыхивая дымом, заковылял в сторону, испепеляя дыханием маргаритки. Стаи ярких птиц стрелками указывали нам путь, звонкое эхо от хрустальных озер повторяло наши слова. Я ехал и пел, а чуть погодя начал подпевать мне и Ганелон. Так мы ехали целую неделю; небо и ветер — все указывало на то, что Авалон теперь близок.

Когда солнце скользнуло за скалы, а день ушел в небытие, мы заночевали в лесу у озера. Я отправился искупаться, Ганелон же занялся нашим снаряжением. Прохладная вода не отпускала. И я плескался в ней, не думая о времени.

Из воды мне послышалось, что в лесу кто-то крикнул, но я не был уверен в этом. Лес и так был достаточно необычен, и что творилось в нем, меня не слишком интересовало. Все же я быстро оделся и поспешил назад в лагерь.

Подойдя поближе, я вновь услышал визг и мольбы и понял, что беседа уже в полном разгаре.

Я вышел на выбранную нами поляну. Вокруг было разбросано снаряжение и приготовленный для костра хворост.

Ганелон сидел на корточках под дубом. С одной из ветвей свисал человек.

Молодой и светловолосый — сказать что-нибудь поточнее было трудно. Сложно составить впечатление о человеке, когда он подвешен вниз головой на дереве в полутора метрах от земли.

Руки его были связаны за спиной, а подвесили парня за лодыжку правой ноги.

Он говорил, кратко и торопливо отвечая на вопросы Ганелона. Его лицо было забрызгано слюной и покрыто каплями пота. Он не висел мешком, а раскачивался взад и вперед. На щеке его была ссадина, спереди на рубашке краснели свежие пятна крови.

Я остановился, решив не вмешиваться и понаблюдать. Без причины Ганелон не стал бы трудиться, симпатией к этому типу с первого взгляда я тоже не проникся. И что бы там ни заставило Ганелона прибегнуть к подобному способу беседы, но результаты допроса были интересны и мне. Кстати, так я мог узнать кое-что о Ганелоне, моем нынешнем союзнике. А несколько минут вверх ногами едва ли серьезно повредят молодцу.

Когда амплитуда раскачиваний понемногу уменьшилась, Ганелон ткнул пленника острием меча в грудину и качнул посильнее. Кожа при этом лопнула, на рубахе появилось новое красное пятно. Тут мальчишка вскрикнул — по сложению стало понятно, что это юнец. Ганелон выставил меч вперед, чтобы тело с обратным размахом непременно наткнулось на меч, но в последний момент отдернул его, а мальчишка извивался и кричал:

— Ну пожалуйста!

— Дальше! — приказал Ганелон. — Выкладывай все до конца!

— Клянусь, это все! — вскричал тот. — Больше я ничего не знаю.

— Почему?

— Они пронеслись мимо меня! Я ничего не видел!

— А почему ты не отправился следом?

— Они были на конях, я — нет.

— А почему ты не последовал за ними пешком?

— Я был оглушен.

— Оглушен? Да ты струсил! Дезертировал!

— Нет!

Ганелон снова выставил клинок вперед и вовремя убрал его обратно.

— Нет! — закричал юнец.

Ганелон опять повторил свое движение.

— Да! — взвизгнул мальчишка. — Я испугался!

— И ты убежал?

— Да! Убежал! И с тех пор все бегу!

— И ты не знаешь ничего о том, как потом обернулись дела?

— Нет!

— Ты лжешь!

Он вновь шевельнул клинком.

— Нет! — крикнул мальчик. — Пожалуйста…

Я шагнул вперед и сказал:

— Ганелон!

Он глянул на меня, ухмыльнулся и убрал клинок. Юнец лихорадочным взглядом впился в мое лицо.

— Ну и что тут у нас? — спросил я.

— Ха! — ответил Ганелон, шлепнув юнца с размаху по мягкому месту так, что тот вскрикнул. — Вор, дезертир… и интересная история.

— Тогда спусти его, и я тоже послушаю.

Ганелон небрежно, одним взмахом, перерубил веревку. Мальчик упал на землю и зарыдал.

— Я поймал его, когда парень копался в наших припасах, и решил порасспросить об окрестностях, — сказал Ганелон. — Наш гость из Авалона, вот буквально только что.

— Что ты имеешь в виду?

— Он был пехотинцем в битве, которая произошла там две ночи назад. Во время боя струсил и дезертировал.

Юнец стал было бормотать возражения, но Ганелон пнул его.

— Тихо! — прикрикнул он. — Я просто пересказываю то, что узнал от тебя.

Мальчишка раскачивался, как краб, и глядел на меня большими умоляющими глазами.

— В битве? — переспросил я. — Кто же и с кем бился?

Ганелон мрачно усмехнулся.

— Довольно знакомая картина. Войска Авалона принимали участие в самой крупной и, возможно, последней битве с не вполне обычными существами…

— Ого?!

Я внимательно посмотрел на мальчика, и тот потупился, но я успел перед этим заметить в его глазах страх.

— …Женщины, — говорил Ганелон, — бледные фурии из какого-то ада, красивые и холодные. В броне и с оружием. Длинные светящиеся волосы, ледяные глаза. На белых огнедышащих конях, что питаются человечиной. По ночам они выходят из лабиринта пещер, что открылся в горах после землетрясения несколько лет назад, совершают набеги на селения, похищают юношей, а всех остальных убивают. Некоторые из похищенных, словно бездушные куклы, после следуют за авангардом. Это похоже на людей из знакомого нам Круга.

— Но многие из них остались живы, когда их освободили, — сказал я. — И они оказались не бездушными, а только все позабыли, как я когда-то. Странно, — продолжал я, — почему они не завалили входы в пещеры днем, ведь наездницы выходят из них по ночам…

— Дезертир говорит, что так пытались делать, — сказал Ганелон, — да только помогало ненадолго. Потом они вырывались снова, сильнее прежнего.

Лицо мальчика посерело, но он утвердительно кивнул в ответ на мой вопросительный взгляд.

— Их генерал — парень зовет его Хранителем — отражал их набеги уже много раз, — продолжал Ганелон. — Даже провел часть ночи с их предводительницей, бледнокожей сукой по имени Линтра. Уж не знаю, развлекался он с ней или вел переговоры. Но ничего хорошего из этого не вышло. Налеты продолжались пуще прежнего. Хранитель наконец решился на массированную атаку всеми силами, чтобы полностью уничтожить врага. Из этой-то битвы парень и бежал. — Ганелон указал мечом на юнца. — Вот почему конец истории нам неизвестен.

— Все это действительно так? — спросил я.

Мальчик отвел взгляд от острия меча, что Ганелон не выпускал из рук, на секунду глянул прямо мне в глаза и медленно кивнул.

— Интересно, — сказал я Ганелону. — Очень. Похоже, их проблемы тесно связаны с нашими. Хотелось бы знать, чем окончилась битва.

Ганелон кивнул, перехватив рукоять меча.

— Ну, если покончить с ним сейчас… — начал он.

— Погоди. Парень, кажется, пытался стянуть что-то из еды?

— Да.

— Развяжи ему руки. Пусть поест.

— Но он же пытался украсть у нас…

— Разве ты не говорил когда-то, что убил человека за пару сапог?

— Конечно, но там все было совсем по-другому.

— Как это?

— Я ушел в сапогах.

Я расхохотался. Этот смех взял верх — я не мог остановиться. Ганелон сперва вроде бы рассердился, потом удивился и тоже захохотал.

Юнец смотрел на нас, как на пару умалишенных.

— Хорошо, — сумел наконец выговорить Ганелон. — Хорошо. — Нагнувшись, он одним движением перерезал стягивавшую запястья юнца веревку. — Пойдем, парень, я организую тебе чего-нибудь.

И склонился над мешком с припасами, копаясь в свертках.

Мальчик схватил предложенный ему кусок и быстро и шумно зачавкал, не отрывая, впрочем, глаз от Ганелона. Если он говорил правду, у меня возникали некоторые сложности, и главная заключалась в том, что в опустошенной войной стране трудно отыскать то, что мне требовалось. И это, помимо природы здешней беды, тоже усиливало мои опасения.

Я помог Ганелону развести костерок.

— Насколько могут измениться наши планы? — спросил он.

Выбора у нас не было. Во всех Тенях неподалеку от намеченного мной места происходит примерно одно и то же. Я мог направиться туда, где нет войны, но тогда попал бы не в Авалон, а куда-то в совершенно другой мир. И там не окажется того, что мне нужно. Коль скоро хаос постоянно препятствует мне на пути сквозь Тени в то место, куда я желаю попасть, значит, причиной тому — само желание мое, и так или иначе, подобные препятствия нужно устранить, чем раньше, тем лучше. Уклоняться нельзя. Таковы правила игры, и некому жаловаться — ведь правила эти устанавливал я сам.

— Идем дальше, — сказал я. — Это и есть место, куда я желаю попасть.

Мальчишка коротко вскрикнул, а потом, быть может, из благодарности — ведь я вроде бы помешал Ганелону сделать еще пару дырок в его шкуре — предупредил:

— Не ходите в Авалон, сэр! Вам нечего желать там! Вас убьют!

Я улыбнулся и поблагодарил парня. Ганелон состроил страшную гримасу и сказал:

— Ну что же, прихватим его, пусть предстанет перед военно-полевым судом.

Тут юнец вскочил и проворно бросился в кусты.

Ганелон с хохотом выхватил кинжал и занес руку, чтобы метнуть ему вслед. Я ударил по ней, и кинжал отлетел в сторону. Мальчишка исчез в лесу, а Ганелон продолжал смеяться.

Потом он встал, подобрал кинжал и сказал мне:

— Лучше бы ты все-таки позволил мне прирезать его.

— Я решил иначе.

Он пожал плечами:

— Быть может, мнение твое переменится, когда парень вернется ночью, чтобы перерезать нам глотки.

— Могу представить и такое. Но его на это не хватит, сам знаешь.

Ганелон вновь пожал плечами, отрезал изрядный кусок мяса и стал подогревать его над костром.

— Что же, по крайней мере, война великолепно научила его показывать пятки, — объявил он, — и, быть может, мы действительно проснемся завтра.

Он отгрыз кусок и принялся жевать. Занятие показалось мне недурным, и я последовал его примеру.

Глубокой ночью я очнулся от беспокойного сна и долго вглядывался в звезды через просветы в листве. Та часть моего разума, что ведает предзнаменованиями, не могла позабыть этого юнца и не давала мне спать. Вновь заснул я не скоро.

Утром мы забросали кострище землей и отправились в путь. Ближе к полудню подъехали к предгорьям и углубились в них. На нашей тропе время от времени попадались свежие следы, но мы никого не встречали.

На следующий день мы проехали мимо нескольких ферм и домишек, даже не остановившись. Я отказался от дикого, дьявольского маршрута, по которому вез когда-то опального Ганелона. Путь тот был, конечно, короче, только ему он показался бы весьма неприятным. Мне нужно было время, чтобы поразмыслить, поэтому лишних приключений по дороге не требовалось. Теперь, однако, долгая дорога близилась к концу. Днем мы въехали под небо Амбера, и я молча наслаждался его великолепием.

Мы ехали через лес, очень похожий на Арденский. Тишь — ни звуков рога, ни намека на присутствие Джулиана, или Моргенштерна, или грозных собак, как в тот последний раз, когда я проезжал Арден. Только в кронах высоких деревьев чирикали пташки, жаловалась на что-то белка, тявкала поблизости лисица, журчал небольшой водопад, а в тени белели, краснели и голубели цветы.

Дневной ветерок навевал сон и прохладу и убаюкивал меня, пока за поворотом не открылся ряд свежих еще могил. Поляна вокруг была вытоптана. Мы огляделись по сторонам, но сверх увиденного не узнали ничего.

Поодаль оказалось другое такое же место, а за ним несколько сожженных рощиц. Дорога была уже совершенно разбита, кусты по сторонам вытоптаны и изломаны пехотой и конницей. Запах гари висел в воздухе. Мы поспешно миновали вонявший вовсю полуобъеденный труп лошади.

Небо Амбера больше не радовало меня, хотя дорога впереди была уже знакома.

День склонялся к вечеру, и лес вокруг поредел, когда Ганелон заметил дымы на юго-востоке. Мы свернули на первую же тропку, что вела в сторону, но мимо Авалона. Сколько оставалось ехать еще, понять было трудно, но я видел, что до темноты мы не доберемся.

— Значит, их армия еще в поле? — удивился Ганелон.

— Их или победительниц?

Он покачал головой и вытащил из ножен клинок.

Когда стало смеркаться, я съехал с тропы на шум бегущей рядом воды. Ручей был прозрачен и чист и нес с гор прохладную свежесть. Я окунулся, пригладил вновь отпущенную бородку, отряхнул дорожную пыль с одежды. Наше путешествие приближалось к концу, и я хотел явиться в Авалон во всем возможном великолепии. Уловивший мое намерение Ганелон плеснул воды на лицо и громко прочистил нос.

Стоя на берегу, я моргал мокрыми ресницами, уставившись в небеса, и тут впервые заметил, что вижу теперь луну четко и ясно. Впервые. Сердце мое екнуло, я вгляделся повнимательнее. Все: ранние звезды, края облаков, далекие горы и деревья — все видел я новыми глазами резко и четко. Я вновь поглядел на луну, и она не расплылась в мутное облачко.

Зрение полностью вернулось ко мне.

Услышав мой смех, Ганелон отпрянул назад и так и не рискнул спросить о причине.

Подавив желание запеть, я вскочил на коня, и мы снова припустили к тропе. Тени густели, в ветвях над головой заискрились созвездия. Я вдохнул полной грудью наступившую ночь, задержал подольше и выпустил. Теперь я стал снова собой. Чувствовать это было отрадно.

Ганелон подъехал ко мне и тихо сказал:

— Вне сомнения, впереди нас ждут часовые.

— Да, — согласился я.

— А не лучше ли съехать с дороги?

— Нет. Я не хочу скрываться. Не так уж важно, если мы приедем и под конвоем. Мы простые путешественники.

— Для путешествий должна быть причина.

— Тогда… мы наемники, заслышавшие о битве и прискакавшие наниматься.

— Хорошо. Наш вид вполне соответствует этой роли. Будем надеяться, что у них окажется время приглядеться к нам повнимательней.

— Если они не сумеют нас разглядеть, то и мишени из нас аховые.

— Верно, только эта мысль меня не очень утешает.

Я прислушивался, чтобы первым уловить топот копыт по дороге. Она извивалась, петляла из стороны в сторону и наконец, изогнувшись, пошла вверх. Когда мы въехали на гребень, деревья вокруг совсем поредели.

Мы были на вершине холма, перед нами открывался широкий простор. Через несколько шагов коней пришлось остановить: склон впереди кончался крутым обрывом высотой десять-пятнадцать метров, переходившим в отлогий уклон к равнине, через милю он сменялся поросшими редколесьем холмами. Долина была усеяна кострами, поближе к центру виднелось несколько шатров. Всюду паслись лошади, воинов можно было насчитать несколько сотен.

Ганелон вздохнул.

— По крайней мере, выглядят как люди, — сказал он.

— Да.

— И если это нормальные солдаты, то за нами уже следят. Место здесь слишком удобное, чтобы его не использовать.

— Да.

Тут позади раздался шорох. Мы стали было оборачиваться, как голос вблизи произнес:

— Не двигаться!

Я все же повернул шею и увидел вблизи четверых. Двое с поднятыми луками держали нас на прицеле, двое сжимали мечи. Один из них шагнул вперед.

— С коней! — приказал он. — На эту сторону! И не торопясь!

Мы слезли с коней и повернулись к нему, стараясь держать руки подальше от оружия.

— Кто такие? Откуда? — потребовал он.

— Наемники, — отвечал я, — из Лоррейны. Услыхали, что у вас есть работа, и предлагаем свои мечи. Мы едем туда, в лагерь. Он ваш, я надеюсь?

— А если я скажу — нет и мы — дозор тех, кто окружил этот лагерь?

Я пожал плечами:

— В таком случае, быть может, и вам нужна пара клинков?

Он сплюнул.

— Хранителю не нужны такие. — А потом спросил: — Откуда вы?

— С востока, — ответил я.

— А… с неприятностями по дороге не сталкивались?

— Нет, — ответил я, — откуда им было взяться?

— Трудно сказать… Снимайте оружие, я отошлю вас в лагерь. Там захотят узнать обо всем, что вы видели на востоке, обо всем необычном…

— Ничего такого мы не видели.

— Что бы там ни было, вас, вероятно, покормят. А нанимать — едва ли. Вы немного опоздали. Теперь давайте сюда оружие.

Пока мы отстегивали мечи, он махнул рукой, и из-за кустов выступили еще двое. Старший приказал им отвести нас в лагерь. Лошади должны были следовать за нами на поводу. У нас забрали оружие, и, когда мы уже повернулись, чтобы идти, допрашивавший крикнул:

— Стойте!

Я обернулся.

— Ты, как твое имя? — спросил он.

— Кори, — ответил я.

— Постой.

Он подошел совсем вплотную и секунд десять рассматривал меня.

— В чем дело? — спросил я.

Вместо ответа он запустил руку в висевший на поясе кисет. Вытащил горсть монет и поднес их к глазам.

— Слишком темно, черт побери, а огня зажигать нельзя…

— Для чего? — удивился я.

— Да не то чтобы это было так важно, — проговорил воин. — Лицо твое показалось мне знакомым, и я постарался припомнить откуда. Твой профиль похож на тот, что отчеканен на старых монетах. Иногда они еще попадаются. Похож, правда? — обратился он к ближайшему лучнику.

Тот опустил лук и подошел поближе ко мне.

— Да, — согласился лучник, — похож.

— А кто этот… о ком ты подумал?

— Из старых королей. Правил очень давно. До меня.

— И до меня тоже. Хорошо… — Лучник пожал плечами. — Ерунда. Вперед, Кори. Отвечайте на вопросы честно, и вас не тронут.

Я повернул к лагерю, оставив его в лунном свете на гребне холма удивляться и чесать затылок.

Наши провожатые оказались неразговорчивыми — это было неплохо.

Спускаясь с холма, я вспоминал рассказ мальчишки и пытался представить, чем завершилась битва: ведь этот мир соответствовал тому, что я искал, и теперь нужно было правильно сориентироваться, чтобы потом не ошибиться.

Лагерь благоухал приятной для ноздрей воина смесью мужского и конского пота, дыма, жареного мяса, кожи и масла… Люди в свете костров толковали, чистили оружие, чинили снаряжение, ели, играли, пили и спали, провожали нас глазами на пути к трем потрепанным шатрам, располагавшимся в центре. И когда мы проходили мимо костров, разговоры смолкали.

Мы остановились возле второго, отличного от других шатра. Один из наших конвоиров что-то сказал расхаживавшему вблизи воину. Тот несколько раз кивнул ему в сторону самого большого шатра. Конвоир прошел туда, через несколько минут вернулся и обратился к другому часовому, что стоял слева. Наконец наш конвоир кивнул часовому и подошел ко мне. Часовой тем временем подозвал кого-то от ближайшего костра.

— Офицеры на совете в шатре Хранителя, ваших лошадей мы стреножим и пустим пастись. Снимайте поклажу и располагайтесь здесь. Придется подождать капитана.

Мы отвязали пожитки от седел, почистили коней. Я потрепал Звезду по холке. Низкорослый человек, прихрамывая, повел его вместе с Огнедышащим Драконом Ганелона к другим лошадям, а мы уселись на поклажу и стали ждать. Один из стражей принес нам горячего чая; в ответ я угостил его табаком. Потом все они ушли куда-то за наши спины.

Я смотрел на большую палатку, прихлебывая чай, вспоминал Амбер и маленький ночной клуб на улице Возчиков хлеба в Брюсселе, в Тени Земля, где я провел столько времени. Раздобыв здесь шлифовальный порошок, я вернусь в Брюссель, где снова поговорю с дельцами Оружейной биржи. Заказ мой будет сложным и дорогим, ведь производителя боеприпасов придется убедить создать новую линию. Но я знал на той Земле разных дельцов, не только из «Интерармко», спасибо моему опыту «военного советника», и через несколько месяцев дело должно быть сделано. Я начал обдумывать детали, и время пробежало приятно и быстро.

Часа через полтора по стенам большой палатки задвигались тени. А еще через несколько минут изнутри откинули полог, и из шатра неторопливо стали выходить люди, переговариваясь и вновь заглядывая обратно. Последние двое задержались на пороге, все еще не закончив разговора с оставшимся внутри.

Двое у входа расступились, лица их были обращены внутрь шатра. До меня донеслись звуки разговора, но слов я разобрать не мог. Наконец я сумел различить того, с кем они говорили. Свет был у него за спиной, офицеры заслоняли его от меня, я видел только, что он худой и очень высокий.

Наши часовые замерли — похоже, один из двоих офицеров и был упомянутым капитаном. Я, не отрывая от них глаз, внутренне приказывал им расступиться, чтобы можно было наконец разглядеть их предводителя.

Еще немного, и вышло по-моему, а еще через миг — он сделал шаг вперед.

Сперва мне показалось, что полумрак подшутил надо мной… Нет! Он снова шагнул, и какое-то мгновение никто не загораживал его от меня. У него не хватало правой руки, чуть ниже локтя. По количеству бинтов я понял — рана совсем недавняя.

А потом он повел вниз левой рукой, остановив ее на порядочном расстоянии от тела, обрубок правой при этом дернулся. И что-то шевельнулось в моей памяти. Длинные каштановые волосы его прямыми прядями спадали на плечи, я увидел очерк скулы…

Он вышел из шатра, дуновением ветра плащ отнесло вправо. Желтая рубашка была заправлена в коричневые брюки, плащ пламенел оранжевым цветом. Неестественно быстрым движением левой руки он поймал плащ за край и дернул, чтобы прикрыть культю.

Я быстро встал, и голова его резко повернулась ко мне.

Наши взгляды встретились, на несколько биений сердца мы застыли в неподвижности.

Оба офицера тоже повернули головы, он отстранил их и, широко шагая, направился ко мне. Ганелон заворчал и стал подниматься во весь рост. Наши стражи тоже застыли от изумления.

Он остановился в нескольких шагах, внимательный взор скользнул по мне. Он редко улыбался, но на сей раз губы его слегка дрогнули.

— Пойдем со мной, — сказал он и повернулся к палатке.

Мы последовали за ним, оставив свои пожитки.

Взглядом он отпустил обоих офицеров, остановился у входа и пригласил нас войти. Пропустил вперед и вошел следом, задернув за собой полог. Я заметил скатку с постелью, столик, скамьи, оружие, походный сундук. На столе светила масляная лампа, лежали книги, карты, стояли бутыли и чаши. На сундуке мерцала еще одна лампа.

Он пожал мою руку и снова улыбнулся.

— Корвин, — сказал он, — и еще живой.

— Бенедикт, — ответил я, улыбнувшись, — и еще дышащий. Чертовски давно не виделись.

— Действительно. Кто твой друг?

— Его зовут Ганелон.

— Ганелон, — повторил он, кивнув, но не подавая руки.

Затем подошел к столу, налил три чаши вина, протянув одну из них мне, другую Ганелону, а третью взял сам.

— Твое здоровье, брат, — произнес он.

— И твое.

Мы выпили.

— Садитесь, — он показал нам на скамьи, а сам уселся за стол. — Добро пожаловать в Авалон.

— Благодарю вас… Хранитель.

Бенедикт скривился.

— Впрочем, прозвище мной вполне заслужено, — сказал он ровным голосом, продолжая изучать мое лицо. — Хотелось бы знать, мог ли их предыдущий Хранитель сказать то же самое.

— Это было не совсем здесь, — ответил я, — и, как мне кажется, он мог.

Бенедикт пожал плечами:

— Конечно. Но довольно об этом! Где ты был? И что делал? И почему явился сюда? Расскажи о себе. Мы так давно не встречались.

Я кивнул. К несчастью, фамильный этикет требовал, чтобы я ответил сперва на его вопросы, а потом уже задавал свои. Он был старше, и я — пусть случайно — вторгся в область его интересов. Не то чтобы мне не хотелось быть с ним вежливым, он принадлежал к числу тех немногих моих родственников, кого я уважал. Более того, Бенедикт мне всегда нравился. Просто мне не терпелось повыспросить его. Как он и сказал, мы не встречались так давно!..

И что можно ему поведать? Я даже не представлял, на чьей стороне он теперь, и уж вовсе не хотелось мне случайным и неловким словом намекнуть на причины его длительного самоустранения из Амбера. Следовало начинать с какой-нибудь нейтральной темы и быть настороже во время нашего разговора.

— Ну, уж как-нибудь начинай, — догадался он, — неважно с чего.

— Начал может быть много, — ответил я. — И трудно… Пожалуй, начну с самого начала. — И пригубил вина. — Да, — добавил я решительным тоном, — так будет проще всего… хотя припомнил я все это сравнительно недавно…

Итак, через несколько лет после победы над Лунными всадниками из Генеша и твоего отбытия у нас с Эриком произошла крупная ссора — как всегда, из-за права наследования. Папаша снова забурчал об отречении, но преемника не называл. Тут же ожили прежние распри, стали выяснять, кто более законный наследник. Конечно, и ты, и Эрик старше меня, но Файелла, наша с Эриком мать, была его женой после смерти Климнеи, и…

— Довольно! — рявкнул Бенедикт, грохнув рукой по столу так, что тот треснул.

Лампа вздрогнула, расплескалось масло, но каким-то чудом она не перевернулась. Полог моментально отдернулся, в палатку заглянул встревоженный часовой. Бенедикт сверкнул глазами, и он исчез.

— Я не желаю более слушать разговоры о нашей взаимной незаконнорожденности, — тихо выговорил Бенедикт. — Эти непристойности — одна из причин, которые заставили меня устраниться от наследования. Будь добр, продолжай без дальнейших отступлений в этом направлении.

— Ну хорошо… — Я слегка кашлянул. — Как я уже говорил, вопрос вызвал у нас горячий спор. И однажды вечером спор зашел дальше слов. Мы подрались.

— На дуэли?

— Ничего столь формального. Точнее это можно было бы назвать взаимным желанием убить другого. В любом случае дрались мы долго. В конце концов Эрик одолел и захотел стереть меня в порошок. Чуть забегая вперед, я должен добавить, что все это мне удалось припомнить только пять лет назад.

Бенедикт согласно кивнул.

— Могу только предполагать, что случилось, когда я был без сознания, — продолжал я. — Эрик не стал убивать меня… Очнулся я в Тени Земля, в месте, именуемом Лондоном. Вокруг свирепствовала чума, но я справился с нею. Когда я выздоровел, ничего, что произошло до Лондона, я не помнил. Столетия провел я в этом теневом мире, пытаясь понять, кто я. Я прошел по всем его дорогам, чаще всего в составе той или иной армии. Посещал университеты, разговаривал с тамошними мудрецами, обращался к знаменитым врачам. Но нигде не мог отыскать разгадки своего прошлого. Было ясно, что я не такой, как все, и мне пришлось тщательно скрывать это. Я был разъярен: я мог добыть все, что пожелаю, кроме того, в чем нуждался больше всего, — кроме моей памяти, моей личности.

Годы прошли, но гнев и тоска по себе не угасли. Я получил травму головы в автокатастрофе и вдруг начал что-то припоминать. Это было пять лет назад. Ирония судьбы заключается в том, что есть все основания видеть за дорожной аварией руку Эрика. Флора все время жила на этой призрачной Земле, приглядывая за мной.

Однако возвратимся к моим предположениям… Должно быть, Эрик в последний момент сдержал себя: он желал мне смерти, но не хотел, чтобы ее могли приписать ему. Потому-то он и забросил меня в Тень, в такой мир и такое место, где меня ожидала быстрая и почти неминуемая гибель, — несомненно, чтобы иметь возможность, вернувшись домой, сказать: дескать, Корвин в гневе отбыл и бормотал по пути, что не желает возвращаться. В тот день мы вдвоем охотились в Арденском лесу…

— Странно, — перебил меня Бенедикт, — чтобы в подобных обстоятельствах двое соперников решили поохотиться вместе.

Я пригубил вина, усмехнулся и ответил:

— Быть может, все было несколько занимательнее, чем я рассказываю. Возможно, мы оба обрадовались представившейся нам возможности поохотиться вдвоем… без свидетелей.

— Понятно, — произнес он. — Значит, все могло быть и наоборот?

— Ну, — ответил я, — трудно сказать. Не думаю, чтобы я зашел так далеко. Конечно, я говорю это сейчас, все мы меняемся. А тогда?.. Быть может, я обошелся бы с ним не ласковей. Утверждать не берусь, но не исключаю.

Бенедикт кивнул, а мимолетная вспышка гнева сменилась во мне удивлением.

— К счастью, я не собираюсь оправдывать свои поступки, — продолжал я. — Потом я догадался, что Эрик, конечно, все время следил за мной… Сперва он был разочарован, что я уцелел, однако удовольствовался тем, что отныне я безвреден. Поэтому велел Флоре приглядывать за мной, и повсюду воцарился мир. А потом, должно быть, папаша отрекся, не уладив вопроса о престолонаследии…

— Черта с два! — отвечал Бенедикт. — Не было никакого отречения. Он просто исчез. Однажды утром его не оказалось в собственных покоях. Кровать даже не была смята и никакой записки. Вечером отец вошел туда, это видели, но чтобы он куда-то отбыл — свидетелей не нашлось. Сперва это никому не показалось странным. Все решили, что он снова отправился в Тень, должно быть, за новой невестой. И только потом, через достаточно долгое время, начали подозревать в этом либо чьи-то козни, либо новый способ отречения.

— Я не знал этого, — ответил я. — Твой источник информации, похоже, намного ближе к центру событий, чем мой.

Бенедикт кивнул, подлив масла в огонь моих подозрений относительно того, с кем он имел дело в Амбере. Похоже, в то время он был настроен в пользу Эрика.

— А когда ты сам был там в последний раз? — попробовал я изменить ход разговора.

— Чуть больше двадцати лет назад, — ответил он. — Но я постоянно поддерживаю связь.

И никто даже не упомянул мне об этом! Бенедикт, конечно, знал, что эти слова будут для меня предупреждением или угрозой. Конечно, колода с полным набором Козырей у него была. В уме я развернул их веером и лихорадочно вгляделся в лица. Рэндом совсем ничего не знал о местонахождении Бенедикта. Бранд уже давно пропал; скорее всего заточен в каком-то весьма неприятном месте и не может сообщить о себе в Амбер. Быть в контакте с Флорой Бенедикт явно не мог, да и она тоже до недавнего времени находилась в Царстве Теней. Ллевелла была в Ребме, Дейдра тоже, да и в Амбере в то время она была не в чести. Фиона? Джулиан говорил мне, что она где-то на юге. Точнее он не знал. Кто загнал ее туда?

Оставались сам Эрик, Джулиан, Джерард и Каин. Вычеркнем Эрика. О мнимом отречении папаши он не стал бы говорить так, как Бенедикт это воспринял. Джулиан поддерживал Эрика, но имел и собственные интересы на лучшую участь. Он мог поделиться сведениями, если видел в этом выгоду для себя. То же самое относилось и к Каину. С другой стороны, мне казалось всегда, что для Джерарда благополучие Амбера важнее, чем то, кто занимает престол. Он не слишком симпатизировал Эрику, а когда-то даже собирался помочь мне или Блейзу против него. С его точки зрения, осведомленность Бенедикта о событиях была чем-то вроде страхового полиса для всего Королевства. Вне сомнения, сообщил ему кто-то из них троих. Джулиан ненавидел меня, Каин не проявлял ко мне ни особых симпатий, ни антипатий, а с Джерардом нас связывали теплые воспоминания детства…

Я должен был немедленно понять, кто это, а Бенедикт, естественно, не собирался мне помогать, ничего не зная о моих нынешних намерениях. Его связь с Амбером могла быть опасна для меня или полезна — все зависело от того, куда тянулась связующая нить. Она была и мечом, и щитом Бенедикта, и я почувствовал себя уязвленным оттого, что он так быстро прибег к этому оружию. Я предпочел считать, что чрезмерную осторожность вызвала свежая рана — ведь сам я не подал ему ни малейшего повода для беспокойства. А потому мне следовало проявить особую осторожность — печально было сознавать это, встретив брата через столько лет.

— Интересно, — сказал я, задумчиво поглаживая кубок. — Похоже, что все несколько поторопились.

— Не все, — ответил Бенедикт.

Я слегка покраснел и сказал:

— Извини.

Он отрывисто кивнул:

— Будь добр, продолжай свой рассказ.

— Далее цепь предположений, — сказал я, — приводит меня к выводу: когда Эрик решил, что трон пустует уже достаточно долгое время и наступила пора действовать, ему показалось, будто амнезии для меня мало и все мои возможные претензии следует вырвать с корнем. Тут-то он и устроил мне на теневой Земле ту аварию, что должна была покончить со мной. Но вышло все наоборот.

— Почему ты так думаешь? Быть может, это только твои подозрения?

— Флора почти признала это, когда у меня появилась возможность повыспросить ее, с учетом ее собственного участия во всем, конечно.

— Очень интересно. Продолжай.

— Простой удар по черепу сделал то, чего не сумел сделать и сам Зигмунд Фрейд, — сказал я. — Память стала возвращаться сперва понемногу, а потом все быстрее, в особенности после встречи с Флорой, которая помогала мне многое припомнить. Я сумел обмануть ее: сестрица решила, что память ко мне возвратилась полностью, и говорила обо всем: о людях и вещах. А потом появился Рэндом, от чего-то спасавшийся.

— Спасавшийся? От чего? И почему?

— От каких-то странных тварей из Теней. А почему — я так и не узнал…

— Интересно, — промолвил Бенедикт, и я вынужден был согласиться.

Я часто думал еще в своей камере — почему вдруг на сцене оказался преследуемый фуриями Рэндом? С того момента, как мы встретились, и пока не расстались, нас обступала опасность. Я был поглощен своими делами, а он молчал о причинах своего внезапного появления. Все эти мысли пришли мне в голову, конечно, сразу, но я не был тогда уверен, что за его появлением что-то кроется, и потому пустил все на самотек. Последующие события заслонили тайну, но я не забыл — и тогда в камере, и сейчас в компании Бенедикта. Интересно? Безусловно. И небезопасно.

— Я попытался использовать Рэндома, — продолжал я. — Он решил, что я добиваюсь трона, а я всего лишь пытался вспомнить себя. Он согласился доставить меня в Амбер и выполнил свое обещание. Почти… — поправился я. — Мы попали в Ребму. Там-то я и признался ему в моем истинном состоянии, и он предложил мне пройти Образ, чтобы полностью восстановить память. Возможность была под рукой, я воспользовался ею и таким образом перенесся в Амбер.

Бенедикт улыбнулся:

— Должно быть, ты несколько огорчил Рэндома.

— Ну, петь от счастья ему было не с чего, — ответил я. — По приговору Мойры он вынужден был жениться — она выбрала для него слепую девушку по имени Виала — и не покидать жену раньше чем через год. Рэндом остался там, а потом я узнал, что он исполнил все требования. Дейдра тоже была там — она бежала из Амбера, и мы встретили ее по дороге в Ребму и попали туда втроем. Там она и осталась.

Я допил вино, и Бенедикт кивком указал мне на бутыль. Там почти ничего не осталось, и ему пришлось достать из сундука непочатую, после чего мы налили по новой. Я глотнул. Вино было явно получше, чем в первой бутыли. Видно, из его личных запасов.

— Во дворце, — продолжал я, — мне пришлось отправиться в библиотеку, где я отыскал колоду Таро. Но прежде чем я успел что-либо сделать, явился Эрик, и мы бились с ним прямо в библиотеке. Я сумел ранить его и, наверное, смог бы прикончить, но тут к нему подоспела помощь, а я был вынужден бежать. Я успел связаться с Блейзом, и тот укрыл меня в Тени. Остальное ты, должно быть, знаешь из собственных источников. Мы с Блейзом объединились, попытались атаковать Амбер и проиграли. Блейз упал с Колвира. Я бросил ему свою колоду, он успел поймать ее на лету. Насколько мне известно, тела его не нашли. Лететь к подножию долго, хотя прилив тогда был высоким. Не знаю, жив он или нет.

— И я тоже, — отозвался Бенедикт.

— Меня заключили в тюрьму, а Эрик короновался. Меня заставили участвовать в коронации, что позволило мне внести толику неразберихи в церемониал. Я сумел примерить корону себе на голову, прежде чем этот ублюдок — в генеалогическом смысле — вырвал ее у меня и возложил на собственную голову. А потом он велел ослепить меня и заточить в темницу.

Наклонившись вперед, Бенедикт внимательно изучал мое лицо.

— Да, — сказал он, — эту часть я слышал. Как они это сделали?

— Раскаленным железом. — Я непроизвольно вздрогнул и подавил желание прикрыть глаза руками. — К счастью, я скоро потерял сознание.

— Произошел ли контакт с глазными яблоками?

— Да. По-моему, так.

— Сколько же времени потребовалось на регенерацию?

— Я смог видеть примерно через четыре года, — ответил я. — А полностью восстановилось зрение буквально на днях. Значит, на все про все около пяти лет.

Бенедикт откинулся назад, вздохнул и слабо улыбнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Теперь у меня есть некоторая надежда. Другие наши родственники теряли некоторые детали анатомии и отращивали их заново, но мне прежде не доводилось терять ничего существенного.

— Что говорить, — ответил я, — полный реестр впечатляет. Иногда я освежаю его в памяти. Коллекция укусов и обрубков, большая часть ее утрачена, но в общем и целом, плюс мой личный опыт, это пальцы на руках и ногах, мочки ушей и прочее. Я бы сказал, рука у тебя восстановится. Не сразу, конечно. Так что хорошо, что ты одинаково владеешь обеими руками, — добавил я.

Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала. Он приложился к чаше. Нет, он не собирался рассказывать мне о своих делах.

Я сделал еще глоток. Рассказывать ему о Дворкине мне не хотелось, Это туз в рукаве, на самый крайний случай. Пределов силы его мы не знали, но он явно сошел с ума. А ведь им можно было управлять. Даже папаша когда-то начал бояться его и упрятал подальше. О чем же Дворкин говорил мне тогда в камере? Папаша заточил его, когда он объявил, что открыл способ уничтожить Амбер. Если эти слова не бред сумасшедшего и именно они явились причиной заключения Дворкина, значит, папаша повел себя куда благороднее, чем поступил бы я, случись мне оказаться на его месте. Такой человек слишком опасен, чтобы оставлять его в живых. С другой стороны, папаша пытался вылечить его. Дворкин говорил о врачах, которых он распугивал и уничтожал, обращая на них свою мощь.

Я помнил его мудрым и добрым стариком, преданным моему отцу и всей семье. Поднять на него руку было трудно, пока оставалась надежда. Дворкина заключили в место, откуда нельзя было бежать. И все-таки, соскучившись, он просто вышел оттуда. Сквозь Тень — и это в Амбере, где нет Теней. То, что сделал Дворкин, просто не укладывалось в голове — как-то это было связано с фундаментальными принципами работы Козырей. Пока он еще не вернулся к себе, я уговорил его создать для меня мой личный выход из камеры, и рисунок Дворкина перенес меня к маяку на Кабре, где я немного пришел в себя, а потом отправился в плавание, приведшее меня в конце концов в Лоррейн. Скорее всего никто так и не понял, что позволило мне бежать.

Сколько я понимал, вся наша семейка всегда обладала особыми талантами, но именно Дворкин изучал и анализировал их, а потом формализовал эти таланты, создав Образ и колоду Таро. Он часто пытался обсудить с нами эти вопросы, однако большинству наших эти разговоры казались слишком абстрактными и скучными. Черт побери, мы всегда были слишком практичны. Бранд был чуть ли не единственным, кто проявлял какой-то интерес к этой теме. Да еще Фиона. Я почти позабыл о ней. Иногда Фиона слушала тоже. И отец… Он вообще знал ужасно много, но помалкивал. Времени на нас у него не хватало, и мы не так уж много знали о нем. Должно быть, в основах он разбирался не хуже Дворкина. Разница заключалась в том, как они использовали знания. Дворкин был художником, а кем был папаша, я так и не понял. Ни с кем из нас он не сближался, хотя назвать его черствым отцом тоже нельзя. Когда ему случалось заметить кого-нибудь из нас, он тут же осыпал подвернувшееся чадо подарками и развлечениями. Но воспитание наше доверил придворным. Мне кажется, он просто терпел нас как неизбежное последствие своих увлечений. И я, в сущности, удивлен, что семейка не столь велика, как могла бы быть. Тринадцать живых детей и еще двое братьев и сестра, которые ныне мертвы, — и это за пятнадцать веков его любовной активности. Я слыхал, правда, еще о нескольких, что жили задолго до нас; никто из них не уцелел. Не столь уж впечатляющий итог для похотливого владыки. Правда, и среди нас излишне плодовитых не было. Как только мы обучались заботиться о себе и передвигаться в Тени, отец сразу же отправлял нас туда, чтобы мы отыскали для себя местечки, где жили бы спокойно и счастливо. Так и я попал в тот Авалон, которого теперь уже не было. Насколько я знал, о происхождении папаши знал лишь он сам. Я никогда не встречал таких, кто помнил бы те времена, когда Оберона не было. Странно? Не знать, откуда родом собственный отец, имея в запасе столетия, чтобы удовлетворить свое любопытство? Увы, он был скрытен, проницателен и всемогущ — как и мы, в известной мере. Он хотел, чтобы мы жили долго и счастливо — но так, чтобы не представлять угрозы его собственному правлению.

Чувствовалась в отце, по моему мнению, какая-то неуверенность, какая-то непонятная осторожность, когда речь заходила о нем и давнем прошлом. Вряд ли он мог представить себе, что когда-нибудь перестанет править в Амбере. Иногда в шутку отец начинал ворчать об отречении, но мне всегда казалось, что делает он это специально — чтобы выяснить, кто и как станет на то реагировать. Он вполне понимал, к чему приведет его уход от дел, но все не верил, что такое возможно. А всех его обязанностей, дел и тайных обязательств не знал никто из нас. И сколь пресной ни казалась такая мысль, во мне почему-то крепло убеждение, что на самом деле никто из нас не пригоден для трона. Не раз хотелось мне обвинить папашу в некомпетентности, но, к несчастью, я слишком долго был знаком с Фрейдом, чтобы не усматривать в этом личных мотивов.

И еще: я начинал сомневаться в законности наших претензий. Раз он жив и отречения не было, мы могли рассчитывать не более чем на регентство. Мне не хотелось бы дождаться возвращения папаши, сидя на его троне в качестве преемника. Если честно, я боялся его, и не без причины. Только дурак не боится высших сил, которых не понимает. Но король или регент, у меня было больше прав на этот титул, чем у Эрика, а значит, я должен был добиваться своего. И если некая сила, вынырнув из темного прошлого папаши, могла помочь мне, а Дворкин и был такой силой, — пусть о нем не узнает никто, пока мне не удались мои планы.

«Даже если эта сила способна разрушить сам Амбер, уничтожить все призрачные миры и все подлинные?» — спрашивал я себя.

«В особенности, если она такова, — отвечал я себе. — Разве можно доверить кому-нибудь подобную силу?»

Все мы действительно весьма практично настроены.

Допив вино, я потянулся к кисету за трубкой, прочистил ее и набил.

— Вот, в сущности, и все на сегодняшний день, — сказал я, разглядывая результат своих трудов, и, поднявшись, прикурил от лампы. — А после того я вновь обрел зрение, бежал из Амбера, попал в страну под названием Лоррейн и встретил там Ганелона, а потом явился сюда.

— Зачем?

— Невдалеке отсюда был тот Авалон, что я знал когда-то.

Я сознательно не упомянул, что был прежде знаком с Ганелоном, и надеялся, что он поймет меня правильно. Ведь эта Тень была вблизи нашего Авалона, так что Ганелону непременно покажутся знакомыми вся страна и ее обычаи. Это может оказаться полезным, а потому Бенедикт не должен пока знать об этом.

Как я и надеялся, он пропустил это мимо ушей, увлекшись более занимательными подробностями.

— Как тебе удалось бежать? И как ты только ухитрился?

— Конечно, мне помогли, — признался я, — выбраться из камеры. А уж потом… Там есть еще и такие ходы, о которых не знает даже Эрик.

— Понимаю, — произнес Бенедикт, якобы не выказывая интереса, надеясь, естественно, что я стану продолжать и выложу имена своих сообщников.

Я пыхнул трубкой, улыбнулся и откинулся назад.

— Хорошо, когда у тебя есть друзья, — сказал он, словно соглашался с моей не высказанной вслух мыслью.

— Думаю, в Амбере у каждого из нас найдутся верные люди.

— Хотелось бы так думать, — ответил он. — Помнится, дверь твоей камеры оказалась изрядно оцарапанной, еще ты спалил лежанку и разрисовал стены.

— Да, — согласился я. — Долгое заключение влияет на рассудок. По крайней мере на мой — временами я просто терял его.

— Не завидую твоему опыту, брат, — сказал Бенедикт, — ничуть не завидую. Что ты собираешься делать дальше?

— Еще не решил.

— Не хочешь остаться здесь?

— Не знаю, — ответил я. — А как тут идут дела?

— На меня возложена большая ответственность, — сказал он, и это было не хвастовством, а просто констатацией факта. — Я считаю, что уничтожил главную угрозу. Впереди время относительного спокойствия, и куплено оно дорогой ценой… — Тут он глянул на обрубок руки. — Победа стоила того, однако нормальной обстановка станет не скоро.

А потом он в основном пересказал то, что мы уже знали от юного дезертира. Добавились только детали битвы. Когда предводительница адских дев была убита, ее всадницы кинулись врассыпную и разбежались; большинство погибло, пещеры удалось завалить вновь. Бенедикт решил оставить на поле битвы трофейную команду — его разведчики прочесывали окрестности, разыскивая бежавших.

Он не стал даже упоминать о своей встрече с их предводительницей, Линтрой.

— А кто убил предводительницу? — спросил я.

Неожиданно дернув культей, брат с искаженным лицом ответил:

— Это удалось сделать мне. Хотя я чуть-чуть промедлил с первым ударом.

Я отвернулся, Ганелон тоже. Когда мы рискнули вновь глянуть на него, лицо Бенедикта обрело нормальное выражение, он опустил руку.

— Мы искали тебя, Корвин. Разве ты не знал? Бранд и Джерард искали тебя в Тени повсюду. Ты не ошибся: Эрик все рассказал именно так, как ты предположил. Но мы не полагались на его слова. Не раз тебя пытались отыскать с помощью Козыря, но ты не отзывался. Должно быть, повреждение мозга блокирует вызов. Любопытно. Ты не отвечал, и мы решили, что ты умер. Потом к поискам присоединились Джулиан, Каин и Рэндом.

— Все? В самом деле? Я потрясен!

Бенедикт улыбнулся.

— О! — Я усмехнулся в ответ.

Всеобщее участие в травле означало, что не мое благополучие заботило их, а возможность скомпрометировать Эрика: покушение на братоубийство — хороший повод для низложения или шантажа.

— Я искал тебя вблизи Авалона, — продолжал он, — наткнулся на эту страну, и она очаровала меня. В те дни она была в весьма плачевном состоянии, поколениями трудился и я, возвращая ей былой блеск. Начинал этот труд в память о тебе, а потом полюбил и страну, и народ. Они считают меня своим Хранителем, и я вижу в себе защитника этой земли.

Я был и тронут, и обеспокоен. Не намекал ли он, что я тут напакостил и ему пришлось застрять здесь, приводя землю в порядок, так сказать, прибирать после меньшого братца? Или он понял, что я любил это место, то есть похожее на него, — и старался сделать его таким, каким я бы хотел его видеть? А может быть, я просто стал сверхмнителен?..

— Приятно узнать, что вы искали меня, — сказал я, — но еще приятнее знать, что ты — защитник этой земли. Мне бы хотелось повидать эти края; они напоминают о том, привычном мне Авалоне.

— И это все, что ты хочешь? Просто побывать тут?

— Ничего другого пока не пришло мне в голову.

— Знай тогда, в этом Авалоне не поминают добром твою тень, что правила здесь. Детей тут не называют твоим именем, и Корвин здесь не брат мне.

— Понимаю, — ответил я, — меня зовут Кори. Мы можем быть и просто старыми друзьями.

Он кивнул.

— Здесь всегда рады моим старым друзьям, — ответил он.

Я улыбнулся.

Само предположение, что у меня могут быть какие-то виды на Тень другой Тени, было оскорблением для меня. Ведь на челе моем — пусть мгновение — горел хладный огонь короны Амбера.

Я размышлял, что будет, если Бенедикт узнает, кто, в сущности, виноват в появлении этих наездниц. В некотором смысле я был причиной и его ранения. Правда, если вернуться еще на один шаг назад, можно считать виновным во всем Эрика. В конце концов именно его действия вызвали к жизни мое проклятие.

И все же я надеялся, что Бенедикт не узнает об этом.

Теперь следовало определить, какую позицию займет Бенедикт по отношению к Эрику. Поддержит его, выступит за меня или просто не будет мешать, когда я сделаю свой ход? К тому же я был уверен, что он озадачен и размышляет, тлеют ли еще мои амбиции или угасли, а если тлеют, то каковы будут мои планы. Итак…

Но кто первым коснется этой темы?

Я несколько раз со вкусом затянулся, допил вино, подлил еще, вновь затянулся. Я слышал гомон лагеря, шум ветра, урчание в собственном желудке.

Бенедикт пригубил вино.

А потом, почти мимоходом, спросил:

— И какие же у тебя дальнейшие планы?

Я мог бы сказать, что еще ни о чем не думал, что просто рад быть на свободе, жить, снова видеть… наконец, что я уже сыт всем этим по горло и больше не строю планов… И он понял бы, что я лгу. Ведь он прекрасно знал меня. Поэтому я ответил:

— Ты все прекрасно представляешь сам.

— Если ты ищешь моей поддержки — не рассчитывай. Амбер сейчас слишком слаб и без грызни за власть.

— Эрик — узурпатор.

— Я предпочитаю считать его просто регентом. В такой ситуации каждый из нас окажется на троне узурпатором.

— Значит, ты веришь, что отец жив?

— Конечно. Он жив и весьма расстроен. Несколько раз пытался связаться со мной.

Я сумел сохранить на лице равнодушие. Значит, отец являлся не только мне. И открывать свои впечатления от нашей последней встречи я просто не вправе — они могли сойти за ханжество, приспособленчество и прямую ложь. Ведь тогда, пять лет назад, Оберон велел мне занять трон… Конечно, он имел в виду просто регентство.

— Ты не поддерживал Эрика, когда он занял престол, — сказал я. — Выступишь ли ты на его стороне сейчас, когда он на троне, — если будет предпринято выступление против него?

— Я уже объяснил тебе, — ответил Бенедикт. — Я считаю его регентом. Не могу сказать, что хорошо к нему отношусь, но междоусобиц в Амбере не одобряю.

— Значит, ты поддержишь его?

— Я уже сказал все, что думаю. Приглашаю тебя посетить мой Авалон, если только ты не собираешься воспользоваться им для подготовки вторжения в Амбер. Надеюсь, я достаточно ясно выражаю свое отношение ко всему, насчет чего ты сейчас раздумываешь?

— Достаточно ясно.

— И ты все еще хочешь посетить Авалон?

— Теперь не знаю, — ответил я. — А твое желание избежать войны в Амбере простирается в обе стороны?

— Ты о чем это?

— А о том, что, если меня вдруг против воли пожелают доставить в Амбер, я лягу костьми и затею такую драку, чтобы вся эта история не повторилась…

Лицо его стало менее жестким, он потупил взор.

— Я не собирался создавать у тебя впечатление в том, что выдам тебя. Корвин, я же не бессердечен и вовсе не хочу, чтобы тебя снова заточили в темницу, ослепили… или хуже того. Я всегда рад тебя видеть, и свои страхи вместе с амбициями можешь оставить по ту сторону границы.

— Тогда я хотел бы посетить Авалон. Армии у меня нет, и рекрутов я не набираю.

— Тогда я вновь скажу — добро пожаловать.

— Благодарю, Бенедикт. Я не рассчитывал встретиться здесь с тобой, но рад, что так случилось.

Он слегка покраснел и кивнул в ответ.

— Мне очень приятно, — сказал он. — А больше ты пока не видел никого из наших? Я имею в виду после своего бегства.

— Нет, но я просто изнемогаю от любопытства. Серьезные новости были?

— Обошлось без новых смертей.

Мы оба усмехнулись, и я понял, что придется выслушивать семейные сплетни обо мне. Овчинка, впрочем, стоила выделки.

— Я собираюсь задержаться в поле, — сказал Бенедикт, — с дозором, пока не перебьем врагов окончательно. Должно быть, с неделю мы еще простоим здесь.

— О! Значит, победа не была окончательной?

— Полагаю, что была, просто предпочитаю быть осторожным. Уж лучше потратить еще немного времени, чтобы потом быть уверенным…

— Рисковать не следует, — кивнул я в ответ.

— …поэтому, если у тебя нет большого желания оставаться в лагере, не вижу, почему бы тебе не проследовать в город, поближе к центру событий. Вблизи Авалона у меня есть несколько резиденций, тебе я могу предоставить скромную усадьбу неподалеку от города. По-моему, там хорошо.

— Просто изнемогаю от нетерпения.

— Утром я дам тебе карту и письмо к управляющему.

— Благодарю тебя, Бенедикт.

— Я присоединюсь к тебе сразу же, как только закончу здесь все свои дела, — продолжал он, — но каждый день буду направлять к тебе вестников. Буду держать тебя в курсе дел.

— Очень хорошо.

— Тогда выбери себе сейчас клочок земли поукромнее. Уверен, что ты не проспишь сигнала к завтраку.

— Нечасто позволяю себе такое, — ответил я. — Не возражаешь, если мы останемся ночевать там, где сейчас лежат наши вьюки?

— Пожалуйста, — ответил он.

И мы допили вино.

Когда мы выходили из шатра, я поднял полог повыше и ухитрился сдвинуть его на несколько дюймов вбок. Бенедикт пожелал нам доброй ночи и опустил полог, не заметив образовавшейся сбоку щели.

Постель себе я устроил подальше от наших пожитков, лицом к шатру Бенедикта, сами тюки, устраиваясь, тоже сдвинул подальше. Ганелон вопросительно глянул на меня, в ответ я кивнул, указав глазами на шатер. Он посмотрел туда, понимающе качнул головой и стал укладываться еще правее.

Я бросил оценивающий взгляд и сказал:

— Знаешь, твое место мне нравится больше. Не хочешь ли поменяться? — Для надежности я подмигнул.

— Мне все равно. — Он пожал плечами.

Костры повсюду гасли, большинство воинов уже спало. Лишь часовые пару раз обратили на нас внимание. Лагерь почти затих, на небе не было ни облачка, способного затмить блистание звезд. Я устал, запахи дыма и сырой земли приятно тревожили ноздри, напоминая об иных временах и иных местах, где доводилось мне стоять лагерем, и об отдыхе тоже.

Но, вместо того чтобы смежить глаза, я взял один из вьюков, положил себе под голову, набил трубку табаком и раскурил.

Бенедикт расхаживал по шатру, и я дважды вынужден был менять свое положение. Однажды он исчез из виду на несколько секунд, а потом свет в глубине шевельнулся, и я понял, что он открыл сундук. Затем он вновь появился, очистил стол, на мгновение отступил, снова приблизился к столу, присел.

Я опять сдвинулся, чтобы видеть его левую руку.

Он листал книгу или перебирал что-то примерно такого же размера.

Быть может, карты?

Конечно.

Многое отдал бы я сейчас за то, чтобы глянуть на тот Козырь, что он выбрал наконец и держал перед собой. Не меньше отдал бы я и за то, чтобы Грейсвандир оказался у меня под рукой — на случай, если в шатре вдруг появится некто, причем не через вход, за которым я следил. Ладони и пятки мои свербели в предчувствии боя или бегства.

Но Бенедикт оставался один. И сидел неподвижно, наверно, более получаса, а потом встал, убрал колоду обратно в сундук и погасил лампы.

Стражи монотонно расхаживали рядом. Ганелон уже храпел.

Я выбил трубку и лег на бок.

Завтра, сказал я себе. Завтра, если я проснусь, все будет хорошо.