Глава 4
Ничего особенно примечательного тут не было: небольшая комната четыре на шесть, ванная и туалет, комната побольше, сделанная под спортивный зал, на стене висят знакомые мечи. Володя подошел к ним и чуть вытащил один из клинков. Действительно те самые. Ну еще и холл со стеклянной стеной для беседы с теми, кто остался снаружи. Позаботились и о досуге: в комнате стоял массивный книжный шкаф, заполненный разными книгами — учебниками, справочниками, пособиями и даже художественной литературой. На столе ноутбук. Володя поднял крышку и запустил его. Дождался загрузки и проверил доступные ресурсы. Ага, похоже, через Wi-Fi он соединен со свободной сетью Базы и через нее имеет выход в интернет. С одной стороны, это хорошо, а с другой в базе данных внутренней сети материалы намного интереснее, но раз есть выход в инет, значит, гарантировано нет доступа во внутреннюю сеть: по требованию службы безопасности эти сети были строго независимы и компьютеры внутренней сети выхода во внешний мир не имели. Хотя… Володя выдвинул ящик стола: листы бумаги, ручки, карандаши, линейка и готовальня. В среднем ящике тетради, а вот в нижнем обнаружился еще один ноутбук, и при запуске он потребовал ввести личный код. Мальчик удовлетворенно кивнул: значит, наставники позаботились о том, чтобы он получил доступ ко всей возможной информации. Закончив осмотр стола, Володя заглянул в шкаф и сразу наткнулся на гитару. А вот ей он обрадовался как лучшему другу. Сразу достал её, плюхнулся на кровать, устроился поудобнее и сделал быстрый проигрыш, проверяя настройку. Отлично. Да и что ей будет — неделю назад только проверял, а играл мало, времени вообще не оставалось. Играть Володя умел и любил, да и учитель у него отличный. Когда у Володи обнаружили неплохой музыкальный слух и голос, то Александр Петрович решил, что стоит их развить и обязательно научиться играть на каком-нибудь инструменте, полагая, что в новом мире это умение лишним не станет — барды ценились всегда, везде и во все времена. Какой инструмент выбрать тоже недолго думали: не фортепиано же тащить за собой, а из остального предложенного Володя предпочел гитару. Только, увы, барда из него не получилось. Нет, играл он очень неплохо, учитель говорил, что можно хоть сейчас выпускать на солидные сцены. С голосом тоже проблем нет. Проблемы с другим — со стихотворным талантом. Те стихи, что мальчик тайком от всех накропал, ему стыдно было показывать даже Петровичу — завскладом Базы, человеку, который на полном серьезе считал, что кровь — горох рифма. Смирившись, что настоящим бардом ему не стать, Володя налег на разучивание песен других: Высоцкий, Митяев, Визбор, Окуджава, выучил много баллад, да и просто песни, которые ему нравились — из фильмов, эстрадные, романсы.
Закончив проигрыш, Володя чуть прикрыл глаза, решая, что сыграть, потом осторожно перебрал струны и запел балладу о любви. Некоторые песни Высоцкого он уже знал настолько хорошо, что для игры участие сознания практически не требовалось. Володя даже не пел, а просто чуть подпевал, играя. Именно эту песню он впервые услышал, когда появился вместе с Александром Петровичем в зале с той самой установкой, из-за которой он сюда и попал.
Высоцкого я раньше никогда не слышал и потому песню, которая неслась из динамиков, не узнал. Точнее, о Высоцком я знал — Гвоздь рассказывал, но вот ничего в его исполнении слышать не доводилось, и потому заинтересовался необычным голосом певца, слегка хрипловатым, хотя эта хрипловатость ничуть не мешала и даже придавала исполнению некоторое очарование. Я так заслушался, что даже замер, но тут меня слегка подтолкнул Александр Петрович и подозвал к огромному стеклу. Я забрался коленями на стоявшее тут же кресло и стал наблюдать. Было интересно и слегка страшновато, если честно: огромный куполообразный зал, толстущие провода, идущие вдоль стен, люди в серебристых защитных комбинезонах, что-то колдующие около приборов, у стены большие ящики, перемигивающиеся разноцветными лампочками и труба, выступающая из непонятной конструкции. Не очень широкая, короткая, слегка наклоненная вниз. Вот что-то загудело и из трубы вылетела капсула, к которой немедленно бросился один из людей, из-за комбинезона непонятно даже, мужчина или женщина. Вот он схватил ее, раскрыл и тут же вставил в разъем на пульте. Люди засуетились.
Я наблюдал за работой около получаса, а потом мне это надоело — первое впечатление прошло, а сейчас стало скучно. Люди ходят, лампочки моргают, что-то жужжит, все смотрят в экраны, на которых какие-то графики и таблицы непонятные.
— Вот это и есть установка «окно».
— А что это такое? — поинтересовался я. — Вы обещали рассказать, зачем я вам понадобился. — О своей болезни я еще не знал и потому полные боли взгляды Александра Петровича, которые порой ловил на себе, меня сильно озадачивали. Я даже не предполагал, на что он пошел ради моего спасения, и стоя напротив странного механизма, даже не думал о той роли, которую он доложен сыграть в моей судьбе.
Александр Петрович задумался, явно не зная, как объяснить сложные понятия десятилетнему ребенку так, чтобы он все понял. Сел в кресло рядом.
— Понимаешь, наши ученые сделали одно открытие и пока совершенно неясно, как применить его на практике. Открытие — вот та самая установка, что сейчас работает за нашими спинами. Она… гм… Ты сказки любишь?
— Гвоздь много рассказывал.
— Так вот, эта установка открывает ворота во что-то типа сказки…
— Ух ты…
— Точнее не сказки, а… — Александр Петрович опять замкнулся, — …а в другой мир. Такой же как наш, но другой.
Я непонимающе посмотрел на взрослого дядю, несущего такую чушь. Тот глянул на меня и сморщился.
— Ну, господин директор, спасибо, удружил, — сердито забормотал он. — И как я должен рассказывать ребенку теорию множественности миров?
Я терпеливо ждал, полагая, что дядя сейчас мне все-таки объяснит.
— В общем, эта установка способна пробить границу миров… как будто на другую планету.
— Ух ты! На другую? Правда?
Александр Петрович задумался, потом облегченно кивнул.
— Да. Именно на другую планету… в другой Вселенной.
— Интересно… — Тут пахло тайной и приключениями, но… инстинкты уличного мальчишки говорили, что раз непонятно, значит, может быть опасно. И какое это имеет отношение ко мне? Поведение Александра Петровича вообще странное в последнее время. Когда оно поменялось? Когда он пришел однажды очень задумчивым и чем-то сильно расстроенным… долго глядел на меня, но так ничего и не сказал, а когда я спросил, перевел все в шутку, но потом несколько дней ходил чем-то расстроенный, затем передал меня на попечение своим знакомым и исчез почти на две недели. Появился на днях сильно измотанный, но в крайне веселом расположении духа, с порога заявил, что все будет хорошо, и завалился спать. А вскоре ошарашил меня известием о переезде на жутко засекреченную базу, где мне обязательно понравится.
Не знаю, понравится мне тут или нет, но я нутром чуял какую-то недосказанность во всем этом.
Александр Петрович мямлить перестал и заговорил со мной как со взрослым.
— Понимаешь, в чем проблема… мы не можем нормально исследовать то, что находится за этим «окном». Мы умеем создавать роботов, исследующих Марс, Венеру, Луну, но роботов этих направляем мы с Земли. Сами по себе они думать не умеют, а искусственный интеллект еще не создан. Можно написать программу, но не зная, что на той стороне, как можно что-то предусмотреть? Как объяснить роботу, что для нас представляет интерес, а что нет? Ты понимаешь меня?
Я кивнул.
— А почему вы никого туда не отправите? И не посмотрите?
— Ты видел диаметр той трубы? У меня лично туда только голова влезет. А шире сделать не получается. Эти умники говорят, что и не получится, сколько энергии не дай. А есть еще ограничение и по массе. Эта проблема решаемае, но тогда рядом АЭС строить надо.
— Хм… — Тут страшная догадка посетила меня… — Вы хотите, чтобы туда отправился я?! — Я даже сам не знал, чего больше в моем крике: восторга или ужаса.
Александр Петрович молчал, опустив голову.
— Это решать тебе… — Честно ответил Александр Петрович. — Время у тебя еще есть, а потому…
— Я не понимаю… Вы говорили, что готовы меня усыновить?! Вы врали?!!
Александр Петрович нахмурился, потом приглашающее махнул в сторону кресла, а сам сел напротив, задернув окно, через которое мы наблюдали за работой ученых.
— Из-за режима безопасности я с тобой поговорить раньше не мог… Думаю, сейчас самое время. Я действительно подал документы на твое усыновление… Проблем быть не должно, но… — Александр Петрович снова нахмурился, сжав кулаки. Потом резко встал и несколько раз прошелся по комнате из угла в угол. — Мне принесли результаты твоего медицинского обследования…
— Вы сказали, что все хорошо… — я нахмурился, вспоминая тот день.
— Я соврал… Не буду утомлять тебя медицинскими терминами… В общем, если тебя не лечить, то через полгода ты умрешь. Но даже самые современные методы не в силах помочь… С ними у тебя есть максимум три года. Может чуть больше…
Я даже не сразу понял, что речь действительно обо мне? Полгода? Если лечить, то три?
— Что у меня? — Почему меня это интересовало? Какая разница?
— Рак. Рак костного мозга… Препаратами можно замедлить течение болезни, но излечить… современная медицина тут не поможет. Если бы тебя обследовали раньше… если бы ты не жил все это время на улице, может у тебя было бы пять лет жизни, а не три года, как сейчас.
— Два года? Это не очень большой выигрыш…
Александр Петрович обернулся ко мне, озадаченно нахмурился, потом присел рядом.
— Ты спокойно воспринял это известие.
— На улице я не был уверен, что переживу следующий день… Я давно смирился с тем, что могу умереть в любой момент.
— Ты не должен так говорить! — чуть ли не отчаянно воскликнул Александр Петрович. — Такие слова не должен говорить ребенок!
— Ребенок тот, у кого есть детство… Так Гвоздь говорил. Значит у меня три года?
— Есть возможность вылечить тебя, но…
— Эта установка?
— Да. Потом я расскажу тебе о ней подробней, пока же… если ты пройдешь через нее, то вылечишься. Но вернуться уже не сможешь, и тебе придется остаться жить в другом мире. Выбор за тобой.
— Либо три года жизни тут, либо жизнь, но там?
Александр Петрович промолчал, устало облокотившись о стол.
— Я хочу, чтобы ты жил… Через три года мы сможем отправить тебя в другой мир…
— Тогда я выбираю жизнь… Но почему вы говорите, что только через три года? Разве не сейчас? Если я болен, то разве не чем раньше, тем лучше?
— В данном случае это все равно, но за три года мы сможем тебя подготовить, чтобы ты смог выжить в новом мире. Если тебя отправить прямо сейчас, то проще доверить все твоей болезни. Как я уже говорил — поход в «окно» — билет в один конец. Тот, кто пройдет, никогда не сможет уже вернуться. Так что лекарство от болезней это весьма сомнительное.
— А…
— Подожди. Я все объясню. Было несколько групп добровольцев. Тогда и обнаружился этот эффект излечения. Как объяснили медики, в момент перехода организм слегка изменяется и подстраивается под новый мир, избавляясь от всего, что ему мешает. Даже от рака. Первый исследователь провел все испытание, переслал нам уникальные материалы, но когда вернулся сам, его… — Александр Петрович быстро глянул на меня, — в общем, он умер. Врачи выяснили, что в организме начался процесс перестроений, который его и убил. Потом, обнаружили, что убило его обратное превращение. Еще обнаружили, что его организм избавился от некоторых хронических болезней. Тогда это сочли случайностью. Дальнейшие опыты показали, что человек может подстроиться под чужой мир, но только раз. Есть и еще одно… чем старше человек, тем труднее происходит приспособление к новому миру. А позже еще провели испытания на животных, чтобы окончательно убедиться.
— То есть я подхожу… но зачем? Вы просто хотите меня спасти? — в моем голосе было столько недоверия, что Александр Петрович против воли улыбнулся.
— Я уговорил начальство использовать тебя для исследования нового мира. Я уже говорил, что роботы не очень надежны. Когда обнаружилось, что возврат невозможен, исследования ограничили роботами, но это резко снизило их эффективность. Робот не в состоянии заменить человека, и на той стороне нужен кто-то, только тогда исследование даст лучшие результаты. Как видишь, интерес тут обоюдный. Ты излечиваешься от болезни и получаешь шанс на жизнь, медики получают уникальный материал, который в дальнейшем сможет помочь найти средство от твоей болезни, а исследователи получают возможность провести изучение нового мира напрямую с помощью человека. И если твой опыт пройдет успешно… полагаю, в мире найдется много неизлечимо больных людей, которые согласятся получить второй шанс, как только решится проблема с шириной окна.
— Настолько важно исследование именно людьми?
— Наиболее полные и важные сведения мы получили от добровольцев. С их помощью нам удалось исследовать три мира, и эксперименты принесли нам очень много уникальных знаний. Настолько ценных, что мы решили продолжать исследования. А как мы получаем данные с той стороны, ты сам только что видел.
— Это человек передал ту фиговину?
— Фиговину? Это капсула с записями. Нет, там сейчас робот. Ездит, снимает и с определенной периодичностью выстреливает в «окно» такие вот информационные капсулы. Потом вернется и сам, но на случай разных неожиданностей передается информация и таким образом.
— То есть в том мире сейчас живет несколько наших людей? — это единственное, что я более-менее понял во всем сказанном.
— Нет. Окно можно держать открытым около недели, потом его надо закрывать. Миров же столько, что открыть проход в тот же у нас ни разу не получилось. Каждый новый прокол вел в свой, уникальный мир.
— А я?
— Мы исследовали много миров с помощью роботов, но результаты плачевны. Настоящие результаты добывали только люди, но ты слышал про ограничения.
В тот момент я мало что понял, хотя и запомнил сказанное. Я много тогда назадавал вопросов. В основном глупых. Да и чем мог интересоваться мальчишка, который еще ничего не соображает и не понимает? Для которого это все удивительное приключение. И даже новость о болезни была далеко задвинута потоком новых впечатлений. К тому же я внутренне приготовился даже к тому, что надо мной начнут ставить какие-то медицинские опыты, а оказалось, что мне предлагают удивительное приключение. Да еще с возможностью покинуть мир, в котором за последние полтора года я не видел ничего радостного. Уже в процессе обучения, получая знания, учась думать и принимать самостоятельные решения и, главное, отвечать за них, я сообразил, что все не так уж и радостно на самом деле. Что переход без возможности вернуться — это решение, которое можно принять только раз, и отказаться от него уже невозможно. Как в той шутке Петровича: фарш невозможно провернуть назад и мясо из котлет не восстановишь. Второй вариант тоже понятен — смерть от болезни. Выбор, кажется, очевиден, но… Действительно ли жизнь вдали от всех близких тебе людей, вдали от какого-никакого, но дома лучше смерти?
Тем не менее, выбор сделан, я готовился принять все его последствия и учился действовать один, ни от кого не завися и ни на кого не рассчитывая. Отсюда и обучение делать операцию самому себе под местным наркозом, изучение тактики выживания в любых условиях, скалолазание, стрельба, рукопашный бой, фехтование, обучение искусству управлять людьми, а также многое и многое другое. Постепенно я смирился, разве что…
Через год жизни на базе я попросил Александра Петровича узнать о дяде Игоре.
— Отомстить хочешь? — сразу спросил куратор. Мою историю он прекрасно знал.
Я задумался.
— Не знаю, — честно ответил я. — Хотел бы просто посмотреть на него.
— Ладно, — вдруг согласился полковник. — Постараюсь узнать о нем что-либо, но о мести забудь.
Через несколько дней он появился у меня в комнате, молча бросил на стол конверт и вышел. Я поспешно встал с кровати, зажег лампу и открыл — внутри лежали всего лишь две фотографии одного места, сделанные с разных ракурсов. Я опустился на стул, разложил фотографии на столе и долго не отрывал от них взгляда. Судя по надписи на могиле, которую и снимали, дядя Игорь пережил отца всего лишь на год. Жалел ли я, что это сделал не я? Может быть… где-то далеко внутри. Мне часто снился сон, как я тихо открываю дверь его дома, поднимаюсь по лестнице (я неоднократно был в доме у дяди Игоря с отцом), вхожу в кабинет… дядя Игорь поднимается с дивана, на котором отдыхает, я подхожу к нему, достаю пистолет. Дядя Игорь испуганно смотрит, пытается что-то сказать, а я стреляю… стреляю… стреляю… уже давно кончились патроны, а я продолжать жать на курок и просыпаюсь.
— Как он погиб? — поинтересовался я при встрече.
— Его застрелили в собственном доме. Убийца пришел, когда этот твой дядя Игорь спал на диване в кабинете на втором этаже. Похоже, ему удалось проникнуть в дом незаметно. Девять выстрелов почти в упор. Стрелял явно не профессионал — всадил весь боекомплект. Убитый, кстати, похоже, успел увидеть убийцу и, возможно, узнать.
Я испуганно вздрогнул: может, сны материальны? Могут ли сны убивать? К счастью, моего испуга Александр Петрович не заметил, а тот сон с тех пор мне больше не снился ни разу.
Много позже меня заинтересовал и другой вопрос, который до этого как-то не приходил в голову: а почему переход осуществляет только один человек? Ведь в незнакомом мире, если кто согласен на такой поход в один конец, всегда лучше быть с кем-то. С кем-то, кому можно доверять, с кем можно поговорить. Даже вдвоем лучше в незнакомом месте, чем одному.
Александр Петрович, когда я задал этот вопрос, согласно кивнул.
— Конечно, лучше. Я раньше не стал говорить тебе об этом, ты и так мало что понимал в моих объяснениях, но не получается отправить двоих. Почему, не знаю. И никто не знает. Есть масса теорий и версий, каждая из которых не лучше и не хуже другой. Когда еще этого не знали, потеряли двух добровольцев. Один прошел нормально, а второй на той стороне приземлился уже мертвым.
Понял я и еще одну проблему, о которой Александр Петрович умолчал при моей первой экскурсии по базе. Меня-то привели сюда, когда мне еще и десяти не исполнилось, а потом очень основательно учили и тренировали. И учителя эти были далеко не обычные и очень не простые, и методики их тоже оказались весьма специфическими, но очень и очень действенными. Ну какой, например, обычный учитель будет обучать меня вскрывать сейфы с помощью куска проволоки? Или использовать любой предмет в комнате в качестве оружия? Те же добровольцы вынужденно уходили без такой подготовки — на это просто не было времени. А значит, их шансы выжить в чужом мире намного меньше моих. Найти же профессионала разведчика, согласного на такое вот путешествие в один конец, задача далеко не тривиальная. Ведь кто обычно соглашается на такое? Неудачники, считающие весь мир виноватым в своих бедах, те, кто все здесь потерял и решил начать с чистого листа, либо смертельно больные люди, для которых это последний шанс, как, например, у меня.
Володя отложил гитару и задумался… И долго еще сидел так, обняв руками колени, витая мыслями где-то далеко. Потом вдруг встрепенулся, встал и подошел к книжному шкафу. Задумчиво провел рукой по корешкам книг. Проскочил справочники и энциклопедии и замер около раздела с художественными книгами, немного поколебался и достал первую попавшуюся, не читая названия. Повернул и хмыкнул: «Трудно быть богом», Стругацкие. Очень даже забавно. Саму книгу он не читал, но ее рассказывал однажды Гвоздь. Володя плохо помнил конкретные детали рассказа, но суть уловил точно. На ходу пролистывая первые страницы с аннотацией и информацией об издании, он отыскал начало и приступил к чтению.
Книга Володю настолько заинтересовала, что ему пришлось приложить некоторое усилие, чтобы отложить её и отправиться в спортзал. Потом душ и за компьютер. Ради развлечения полазил по различным форумам, особенно смешили его рассуждения некоторых оригиналов на военные темы про то, как надо действовать, чтобы реформировать армию. Причем уже по одним постам таких авторов становилось ясно, что армейской жизни они не знают совершенно и не представляют, как вообще функционирует такой сложный механизм, как армия. Мальчик даже в дискуссии не вступал, но читал с интересом, порой сохраняя некоторые посты, чтобы показать Аркадию Семёновичу — командиру отряда охраны Базы, заранее предвкушая, как он будет зачитывать эти перлы бойцам, и как все они будут хохотать. Занятие быстро наскучило. Толковой информации мало, а глупостей… ну немножко посмеялся, поднял себе настроение, но слишком много — уже перебор. Володя отправился на литературный форум. Любовь к словесности привила ему Татьяна Николаевна, одна из немногих женщин преподавателей на Базе. Умела она видеть незаметное в текстах, обращать внимание на мелочи. Володя порой забывал обо всем, слушая ее пересказы книг и их анализ. А какие споры возникали после прочтения… как они увлеченно и до хрипоты спорили о поступках тех или иных героев… Шекспир, Сервантес, Данте, Гоголь, Пушкин, Достоевский. Достоевский это был вообще ее любимый писатель, а вот Володя его так и не понял. Татьяна Николаевна объяснила это тем, что он еще не дорос до него. Мальчик не спорил — может и так, но поделать ничего не мог. Слишком тяжелый автор. Хотя талантлив, тут не поспоришь. Вообще её уроки отличались от обычных — они строились в виде беседы, в которой позволялось спорить, перебивать учителя, уточняя материал, если непонятно, или задавать вопросы. Очень оригинальная манера, но Володе она нравилась.
Кроме словесности, она еще преподавала культурологию и обычаи народов мира. Потом еще добавилась история мировых религий и философия. Мальчик улыбнулся, вспомнив первый урок.
Татьяна Николаевна задумчиво оглядела меня, спокойно сидящего за партой и благовоспитанно сложившего руки перед собой.
— Что-то ты какой-то мелкий.
Я сердито засопел. Никому! Никому я не позволял называть себя мелким!!! Да, я слишком маленький для своего возраста, выгляжу на восемь, но мне уже одиннадцать!!! И я уже почти взрослый!!!
— Ну-ну, не кипятись, — вдруг улыбнулась учитель. — Я не хотела тебя обидеть. На самом деле это начало нашего урока.
— Оскорбление? — возмутился я.
— А разве я тебя оскорбила? — деланно удивилась Татьяна Николаевна. — Знаешь, по обычаям некоторых народов, я сделала тебе комплимент. Там считается, что маленький человек — это человек выделенный духом и обладающий особой судьбой. И назвать кого-то мелким — вовсе не оскорбление.
— Да? — я задумался. — Но я ведь не из этих народов.
— Вот это ключевой момент. Ты обиделся, потому что не воспринял мои слова как комплимент. А вот абориген твоей обиды просто не понял бы. Какой из этого вывод?
Я честно задумался.
— Не знаю, — признал я поражение.
— Вывод же тот, что если для тебя твои слова кажутся совершенно безобидными, это не значит, что они будут такими же для кого-то другого. Тебе предстоит отправиться в другой мир, где культура может быть совершенно отличной от той, к которой ты привык. И тебе надо научиться принимать её такой, какая она есть. Пытаться переделать культуру народа под себя не самый лучший способ обеспечить спокойную жизнь. Знаешь поговорку: в чужой монастырь со своим уставом не ходят? Вот это как раз твой случай. А потому научись уважать чужую культуру и чужие обычаи, даже если они кажутся нелепыми или неправильными. Бесполезно в древнем Риме рассуждать о правах рабов и недопустимости рабства. Тебя не поймут.
— А как же восстание Спартака?
— Как ты думаешь, если бы Спартак победил…
— Невозможно. С того момента, как он повернул от Альп обратно в Италию — он был обречен. Штурмовать Рим он не мог по причине отсутствия сил, а с моря уже подходили легионы Помпея. А это были боевые легионы, а не те тыловые части, что Спартак громил раньше. Победить Спартак не мог даже теоретически — слишком неравные силы.
С каждым моим словом Татьяна Николаевна морщилась все сильнее и сильнее.
— Ладно-ладно. Остановись! Твой анализ военной обстановки понятен. Похоже, тебя хорошо этому учат. Но я вопросы задаю не по военной ситуации, а по моральной. Вот представь, что Спартак победил бы. Что бы в первую очередь сделали его сподвижники, после захвата власти в Риме?
— Что?
— Набрали бы себе рабов, конечно. И все быстро вернулось бы на круги своя. Раньше были одни рабы, а другие господа, стало бы наоборот. Поэтому прежде, чем что-то пытаться делать, сначала пойми чужую культуру, их обычаи, проникнись ими.
— Даже если эти обычаи совсем дикие?
— Володя, порой меня пугает высокомерие некоторых людей. Объявить что-то диким, варварским не давая себе труда даже попытаться понять чужую культуру… Все-таки колониализм неистребим, что бы там ни говорили разные либералы, объявляющие варварством все, что не вписывается в их представления о мире. Но обычаи никогда не возникают просто так. Всегда, запомни, всегда у их истоков лежит какая-то целесообразность. Если попытаться изучить историю народа, его культуру, то станут понятны и их обычаи. Да, в текущий момент они могут уже мешать развиваться, но общество консервативно и с трудом отказывается от того, к чему привыкло — это тоже стоит учитывать. Поэтому настоящими дикарями выглядят не те, кто соблюдает какой-то обычай, который кому-то может не нравиться, а те, кто объявляет на основании этого дикарями целые народы, присваивая себе право на разное «бремя белого человека» или записывая других в страны зла.
— Это вы про империю зла?
— Нет, это я про Толкиена. Если не читал, посмотри. Потом мы поспорим с тобой об отношениях светлых эльфов и орков, и почему автор считал очень добрым делом, когда эльфы уничтожали под корень все поселения орков вместе с женщинами и детьми. А вот если орки делали то же самое с селениями эльфов, то это от их кровожадности, безусловно. Потом можно попытаться составить портрет цивилизации, из которой выходят такие авторы.
— Хорошо. Но вот про обычаи. Вы говорите, что каждый имеет под собой веское основание?
— Да, при рождении обычая.
— Какой смысл тогда запирать женщин в терем в допетровской Руси?
— На момент воцарения Петра уже никакого. Но давай попробуем понять, как появился этот обычай. В Киевской Руси его не было. А вот после монгольского нашествия вдруг появился. Ни о чем не говорит?
Я подумал.
— Хотите сказать, что таким образом мужья и сыновья прятали своих жен, матерей и сестер?
— Правильно. Вспомни, что в городах сидели ханские сборщики податей, которые могли потребовать себе все, что угодно, а отказ грозил карательным походом. Когда в одном из городов убили такого сборщика, дело обернулось сожжением города и уводом его жителей в рабство. Значит, если не можешь сопротивляться — не показывай. За то время, что длилось иго, люди привыкли к такому положению вещей. Да и после оставались еще Крымское ханство, Казанское, Астраханское. И каждое совершало набеги. Только при Иване Грозном удалось завоевать два из трех ханств, но вспомни, что даже при нем крымчаки сожгли Москву. А тем, кто не испытал такого, легко рассуждать о варварстве.
— Это вы на Европу намекаете? — вспомнил я прочитаные записки путешественников и послов.
— В основном, да.
— Тогда еще вопрос: отказ от бань в той же Европе. Как вы объясните этот обычай? Люди там начали регулярно мыться только в конце девятнадцатого века.
— Верно. С развитием науки. Но объясню легко. Западная Европа наследница западной Римской империи, которая очень долго боролась с христианством. Некоторые императоры устраивали настоящие гонения на христиан, и христиане в ответ демонстративно сторонились того, что считали развращенной империей. По сути, они были правы, кстати, публичные бани в Риме были общие, для нас дикость, а тогда обычное дело. Преследуемые властью, первые христиане ходили в рубищах, жить, порой, приходилось в пещерах. Когда же империя приняла христианство, началась борьба за чистоту нравов так, как они это понимали. Пока империя была сильна, она еще поддерживала некоторый порядок, но с момента падения все покатилось в пропасть. Аналогия для людей проста: бани — порождение языческого мира и моются в них грязные язычники. Настоящему христианину это не нужно. Позже появились еще оправдания.
— Так разве это не варварство?
— А с какой стороны смотреть? Европейцы считали варварами русских за то, что те моются каждую субботу. Кто из них прав?
— Вспоминая периодические нашествия чумы в Европу, считаю, что правы русские.
— Это ты основываешься на современных знаниях. А в то время это была вера. И правых с виноватыми тут не выделить. Не уподобляйся тем, кто считает всех варварами только потому, что они не такие, как ты.
— Ну хорошо. Я знаю такой обычай, который вы не сможете оправдать ничем. Каннибализм.
— Опять не прав. Давай-ка, вспоминай, где был особенно широко распространен каннибализм.
— М-м-м-м… — Я задумчиво изучил потолок. — Я помню только из детей капитана Гранта. Новая Зеландия.
— Верно. Небольшие острова. Новая Зеландия, Полинезия, Гавайские острова, где аборигены съели Кука.
Точно! Как же я мог забыть!
— И что?
— Вот и смотри. Маленькие острова. Климат хороший, растительности много, но животный мир весьма ограничен. Человеку же, чтобы жить, нужен белок, который он получает, поедая мясо. Без этого человек слабеет, слабеют его умственные способности, через несколько поколений жители таких островов на одной растительной пище выродились бы и погибли. И как же им получить необходимый им белок? Вот и думай над выбором: либо поедай своего врага и живи, либо медленно слабей и умирай.
— Разве те дикари могли знать о протеинах?
— Не думаешь. О белках они знать не могли. Но они не могли не видеть, что тот, кто ест мясо — становится сильнее и здоровее, а кто его не ест, наоборот — чахнет. Мяса же всем не хватает. Легко быть не каннибалом, живя на континенте, где бродят целые стада мяса, а вот на таких островах?
— А как же вегетарианцы?
— Не забывай про современную химию — все необходимые элементы они могут получать с помощью витаминов. На маленьких островах аптек с витаминами нет. К тому же сомнительно, что современные вегетарианцы бегают по джунглям в поисках трав и пашут на полях. Трать они энергию таким образом, недолго они протянут без мяса.
— Но ведь каннибализм был и на континенте.
— Был. В весьма ограниченных количествах и от него быстро отказывались. Итак, какой вывод из сегодняшнего урока?
Я подумал.
— Не делать выводов о чем-то, предварительно не изучив все стороны. Возможно то, что кажется отталкивающим, имеет какой-то смысл.
— Правильно. Молодец. Самое главное, пойми, в жизни не бывает только двух цветов. Мир намного сложнее черно-белого представления. Но мы об этом еще будем говорить на многих занятиях. Я буду тебе преподавать еще историю религии…
— А это зачем? Думаете, в другом мире тоже христианство?
— Вряд ли. Но изучив историю разных религий, ты поймешь те скрытые силы, которые движут верующими людьми. Поймешь как та или иная религия отражается на поведении людей, их мировоззрении и поступках. Пытаясь вжиться в новое общество, нельзя пренебрегать мелочами.
С урока я вышел крайне задумчивым и потом ещё долго размышлял над услышанным.
Володя поймал себя на том, что уже около получаса смотрит в экран на один и тот же кусок текста. Вздохнув, он закрыл браузер и откинулся на стуле. Скучно. Сказывается, что за последние три года он уже отвык от безделья, а сейчас, оказавшись предоставленным самому себе, он просто не знает, чем заняться. Принял обезболивающее, почитал, потренировался, поразвлекался в сети, а дальше что? Впереди две недели, а выть с тоски хочется уже в первый день. И воспоминания о прошлом в голову лезут. Хорошо, приятные, а не смерть родителей, например.
Володя поднялся и снова отправился в спортзал, несмотря на боль, достал мечи и начал упражнения, доводя себя до изнеможения. Уже когда он с трудом стоял на ногах, а руки не могли поднять оружия, и думать ни о чем не хотелось, мальчик понял, что первый день карантина закончился, но дальше так продолжаться не может. Более-менее взбодрившись под холодным душем, он приготовил себе горячего чаю.
Володя вернулся в комнату. Под потолком немедленно потухли кварцевые лампы. Их он заметил во всех помещениях изолятора и включались они исключительно в те моменты, когда его не было в комнатах, успевал заметить только гаснущий свет, когда возвращался. Работали они, судя по всему, строго определенное количество часов в сутки. Жаль, правда, что самому включить их нельзя, а то бы позагорал. Впрочем, Володя сам понимал глупость своего желания — при его болезни загорать не то что вредно, а даже противопоказано. Но после такого тоскливого дня чего только желать не начнешь. Нет, с этим определенно надо что-то делать. Володя разобрал кровать, разделся и забрался под одеяло, но прежде, чем уснуть, составил четкий план на следующий день.
