Евгений Афанасьевич осторожно потрогал языком стеклянную ампулу во рту. Похоже на леденец, на ландрин из детства, только несладкий.

Маленький Женька обожал небольшие разноцветные конфеты из жестяных разрисованных коробочек, был готов грызть их целыми днями, если бы не запрещали родители. Какое это было наслаждение, сунуть конфету в рот и перекатывать ее языком, постукивать о зубы, с трудом сдерживаясь, чтобы не разгрызть сразу. И какое это было разочарование, какая потеря, когда конфета таяла окончательно, исчезала, превращалась в воспоминание.

Ампула не растает.

Жест, конечно, мелодраматичный: ампула с ядом во рту, пустота в желудке и легкое головокружение. Очень не хотелось умирать. Но и попадать на конвейер допроса – тоже желания не было.

Сам комиссар никогда не испытывал удовольствия, отправляя человека на пытки, но и не пренебрегал возможностью получить дополнительную информацию, заставив человека мучиться.

Здесь не было ни патологии, ни садизма – чистое рацио, как говорил иногда Евграф Павлович. Во-первых, есть люди, просто не способные осознать своего положения и грозящей смерти. Так были устроены у них мозги. Как бы ни пугали, как бы ни угрожали – это было не с ними. Это было с кем-то другим, а с ним такого быть не может. Потому что… Просто потому, что с ним не может случиться ничего плохого.

А вот ощутив физическое воздействие, такие ломались быстро, после одного-двух сеансов. Начинали говорить, старательно вспоминали и подробно рассказывали. Таких нельзя было выпускать из-под пресса, но и перегибать палку тоже было нельзя. Любое необратимое действие они воспринимали как катастрофу и могли впасть в необратимую истерику после перелома, скажем, мизинца.

Во-вторых, были люди, которые не воспринимали других методов воздействия, кроме как побои. Если не бьют – значит, ничего не угрожает. Если бы в самом деле хотели что-то узнать, серьезно, то с ними не болтали бы просто так, а сразу же перешли бы к телу.

Ожидания таких нельзя было обманывать. И вполсилы действовать было нельзя. Таких нужно было сломать, убедить в том, что они либо скажут, либо умрут. Тут важно было уловить последний предел, когда человек уже хочет говорить и еще может.

В-третьих… в-третьих, были люди, которые не боялись смерти, но боялись боли. Они понимали, что смерть – это на самом деле пустота. Ничто. А вот боль… Боль – это страшно. Нужно было всего лишь сделать боль невыносимой, такой, чтобы человек больше всего на свете захотел от нее избавиться. Умереть.

Его, Евгения Афанасьевича Корелина, просто так не отпустят. Его проволокут по всем изыскам активного дознания. Сначала, правда, поговорят. Побеседуют доброжелательно, понимая, что простые угрозы с Корелиным не пройдут, демонстрация орудий пыток или пытка на глазах у него кого-то из знакомых не помогут раскачать Евгения Афанасьевича.

Да и нет у него близких, к счастью.

Водитель Петрович и пять-шесть человек из инструкторов и техников – не в счет. Сами они, может, и сломаются на допросах, но все прекрасно понимают, что ради них Корелин не скажет лишнего. Хотя бы потому, что это ни мучений не уменьшит Петровичу и остальным, ни жизни не спасет.

Выйдя к машине, комиссар предложил Петровичу остаться на даче. Комиссар прекрасно справился бы с машиной и сам. Петрович криво усмехнулся и сел за руль.

Можно было приказать. И заодно посоветовать уходить. Но ведь оставался крохотный шанс, что обслугу не тронут. Нет смысла уничтожать всю школу, школа еще пригодится. До конца войны еще много времени и работы.

Евгений Афанасьевич сел на заднее сиденье. Снова потрогал языком ампулу. Мелькнула мысль вынуть ее изо рта, чтобы случайно не раскусить на ухабе. Но выглядело бы это несерьезно. В собственных глазах это выглядело бы неприлично. Тоже мне, Андрей Болконский, зло подумал Евгений Афанасьевич. Чистоплюй на Бородинском поле. Тот все мялся, не решаясь отвести своих людей из-под обстрела, и сам стоял и смотрел на крутящуюся под ногами бомбу.

Решение было принято и суетиться не следовало.

Корелин даже свой пистолет оставил в письменном столе. При Орлове достал из кармана и положил в ящик. Орлов одобрительно кивнул, потом заспешил, попрощался и вышел. С КПП позвонили, спросили, выпускать ли, комиссар приказал выпустить, задвинул ящик, достал из тайника ампулу с ядом и вышел из дома.

Петрович ни о чем не спрашивал, видел, наверное, что комиссару не до разговоров. Молча вывел машину за ворота и поехал в сторону Москвы.

– На третий объект, – сказал Евгений Афанасьевич и вздрогнул, когда зуб легонько стукнул об ампулу.

Туда ехать с полчаса.

Что там советовал Орлов? Подготовиться к разговору? Что там готовиться? Все валить на Орлова? Рассказывай обо мне всю правду, сказал Данила.

Какую правду? Рассказать, как вместе с Данилой молодой Евгений Корелин занимался ликвидацией людей? Не всех, естественно, а только тех, на кого указывал Евграф Павлович. В Российской империи, за ее пределами. Рассказать, как сидел и ждал приказа из Питера… тогда еще Санкт-Петербурга… в маленькой душной кафешке в Сараево?

Они с Данилой ждали, но так и не дождались. Вначале они увидели, как бросил гранату Чабринович, потом двинулись следом за Принципом на улицу Франца-Иосифа и совсем уж решили, что все обошлось само собой… Данила даже что-то сказал, что можно двинуть к девкам и нахлестаться на радостях… что не пришлось никого убивать… Гаврила пошел в магазин деликатесов… кажется, Морица Штиллера… купить что-то поесть… Корелину тогда еще не было и двадцати пяти, но даже с высоты его не очень пожилого возраста, террорист в свои девятнадцать выглядел мальчишкой…

– Так к девкам? – спросил с улыбкой Данила, а Корелин ничего ответить не успел – послышались крики: «Едет, едет!», Принцип бросился на угол, пробежал мимо Корелина на расстоянии вытянутой руки, можно было его даже и не убивать, а так – просто толкнуть на мостовую. Одно движение руки… Но Дед требовал беспрекословного подчинения, а потому Евгений и Данила просто смотрели, как мальчишка выхватил «браунинг» и несколько раз выстрелил. Смотрели, как мальчишку страшно били прохожие, смотрели, как увезли раненых… А потом выбирались из города, охваченного погромом.

Уходить пришлось с кровью, кто-то попытался проверить документы у Корелина и Орлова, а присутствие российских подданных в таком месте и в такое время было чревато самыми тяжелыми последствиями…

Потом оказалось, что телеграмму им отправили, но она не дошла. Какой-то технический сбой. Ерунда, ставшая причиной гибели миллионов людей и разрушения нескольких империй.

– Притормози, – сказал Евгений Афанасьевич, и машина остановилась.

Корелин вышел, не закрывая дверцу.

Интересно, а к Орлову обратились поэтому? Предложили ему заняться путешествиями во времени потому, что он видел, насколько течение истории зависит от мелочей… Кому-то другому пришлось бы объяснять, доказывать, а Орлов… Орлов все знал наверняка. Нет, понятно, что Великая война… или как ее стали называть недавно – Первая мировая, произошла вовсе не из-за тех выстрелов. Если бы приказ дошел и группа террористов просто исчезла бы посреди гама и пыли июньского Сараево, то все равно… все равно бойня началась бы… Или все-таки нет?

Скоро солнце встанет, подумал Евгений Афанасьевич. Скользкий Дима и другие заинтересованные лица ждут прибытия комиссара Корелина, не спят. Может, даже волнуются.

Домов, наверное, уже успел высказать предположение, что Корелин ушел, что не нужно было его приглашать, а нужно было бросить на его дачу взвод или лучше роту, да решить все разом… А ему, наверное, уже возразили, что живым Корелина в этом случае взять не получилось бы. То, что людей положили бы – ерунда, а вот смерть Корелина…

Что-то изменится, если Корелин не придет?

С точки зрения истории – изменится?

Корелин вдохнул полной грудью влажный прохладный воздух. Хорошая штука – жизнь! Короткая только… До неприличия короткая.

До третьего объекта оставалось совсем немного, если по дороге – километра четыре, а если срезать по тропе через лес – вдвое ближе.

– Не будем тянуть, – сказал Евгений Афанасьевич и наклонился к открытой дверце. – Ты езжай, Петрович, наверное. Я тут через лес пройду… Срежу и заодно прогуляюсь.

– Да зачем? Я за пять минут вас довезу… – начал Петрович, потом странно посмотрел на Корелина и кивнул: – Хорошо. Мне здесь подождать?

– Не нужно, – улыбнулся Корелин. – Возвращайся домой.

Комиссар захлопнул дверцу, отошел в сторону, подождал, пока машина развернется и уедет.

Значит, срезать? Значит, время сэкономить? Врешь ты, Женя! Время ты зачем-то тянешь. Может, надеешься уговорить себя по дороге не ходить на этот разговор?

Вряд ли.

Корелин решительно зашагал по тропинке. Разговор так разговор. Если так написано на роду, то чего дергаться?

Орлов ясно сказал, что и так и так у комиссара Корелина нет шансов дожить до осени. Остается просто прийти, вежливо поздороваться, выслушать преамбулу, а потом… Боже, он ведь никогда не задумывался над тем, почему все эти сотни и тысячи сильных и смелых людей без сопротивления отдались в чистые руки чекистов. Ведь практически никто не защищался, не стрелял, не пытался захватить с собой одного-двух попутчиков…

И ведь не за гимназистками приезжали на рассвете машины, за тертыми, много повидавшими людьми. Те, у кого были семьи, – понятно. Они не хотели потащить за собой на эшафот родных. Но ведь были и те, кто мог… мог сопротивляться. И вместо этого безропотно шли на пытки и смерть. Даже стрелялись только единицы. Почему?

Почему он, комиссар Корелин, сейчас просто идет на допрос? Хочет выяснить, что же там будет происходить? Что ему скажут, как это будет выглядеть, как они перейдут от разговора к рукоприкладству?

Уважаемый Евгений Афанасьевич, мы, пожалуй, закончим беседу, раз уж вы не склонны сотрудничать, и дальше вами будут заниматься эти вот два сержанта госбезопасности, большие, знаете ли, специалисты в этом вопросе. Не такие, как вы, но все-таки…

Корелин усмехнулся.

Может быть и так. Или не будет никакого разговора, сразу втолкнут в подвал и приступят… Или врежут по голове сразу на КПП. Или еще что-нибудь хитрое предложат. Разве не интересно посмотреть, что приготовлено для самого Евгения Афанасьевича? Даже обидно будет умереть от яда до того, как начнется самое забавное. Обидно…

Вот так же рассуждали и остальные?

Нет, военные – генералы и полковники – могли честно надеяться, что с ними разберутся, что это чекисты напутали, а вот вмешается Клим или Семен, и все встанет на место. Это Тухачевского прищучили за дело, это он заговор организовывал, а ведь они… они честно служат Родине и Партии. Нужно только потерпеть.

С этими понятно, а вот те, кто сам имел отношение к допросам и пыткам, кто по роду своей деятельности просто обязан был никому не верить и все просчитывать на несколько ходов вперед, как они могли поверить? Или не верили, знали, что их ждет, и все равно шли на смерть?

Потому что сами были виноваты? Их переиграли, и теперь нужно было по-честному оплатить свой карточный долг? Понадеялся, что пройдут мимо, что минет тебя чаша сия? Проморгал, не смог вовремя отреагировать? Значит, будь последователен, доиграй эту партию.

Корелин остановился. Прислушался.

Было темно, то, что небо на востоке начало светлеть, здесь, между деревьев, ничего не значило. Темнота и темнота.

– Слышь, товарищ! – позвал Корелин вполголоса, чтобы не спугнуть дозорного. – Эй, не молчи, ответь!

Тишина.

Служивый знает правила, голоса не подаст.

– Как хочешь, – небрежно сказал Корелин. – Звякни старшему, что комиссар Корелин приближается к охраняемому периметру с северо-запада. И что комиссара ждут. Услышал?

Тишина.

– И ладно, – кивнул Корелин в темноту. – Я предупредил, если что…

Он успел пройти по тропинке метров десять, прежде чем услышал, как в темноте кто-то сделал несколько шагов, стараясь ступать бесшумно. Значит, сейчас у дежурного раздастся звонок, и станет понятно, что Корелин не сбежал, а просто выбрал странный маршрут для своей последней прогулки.

А какого, собственно, черта?

Почему он должен себя убивать? Он совершил что-то бесчестное? Он предал? Струсил? Самоубийство – смертный грех, который невозможно отмолить и искупить.

Верит Корелин в бога или нет, а иметь в виду такую возможность – стоит.

Евгений Афанасьевич улыбнулся. Вот ведь странно – пришла в голову такая ерунда, и настроение резко улучшилось. Хоть не был в церкви уже лет двадцать пять, а, поди ж ты, вспомнил, организовал себе дополнительный аргумент, притянул за уши.

Нужно перетерпеть пытки, чтобы иметь шанс на спасение души?

Корелин засмеялся, выплюнул на ладонь ампулу с ядом, подбросил ее на ладони, поймал и швырнул в темноту. Играть нужно до конца. До самого конца.

На КПП его ждали, подтянутый лейтенант откозырял и вежливо указал направление, которое Корелин и сам прекрасно знал, бывал здесь неоднократно.

Если его сейчас проводят к главному зданию – есть вариант официального развития событий: разговор-допрос-обработка. Если предложат прогуляться налево, к приземистому каменному домику на отшибе, значит, вокабулярную преамбулу опустят сразу.

Лейтенант в курсе, что товарищ Корелин знаком с местными обычаями? Понимает, что может попасть под горячую руку комиссару, если тот вдруг обидится, что с ним решили не вести светских бесед? Или лейтенант из тех молодых и талантливых парней, что готовы попробовать на излом представителей старой школы убивцев на царевой службе?

Ладно, великодушно решил Корелин. Пусть его.

Решил ведь просто доиграть, без всяких резких телодвижений.

Тем более что лейтенант двинулся по третьему варианту маршрута, к столовой. И это было странно.

Здание столовой, легкое, с широкими окнами, больше похожее на беседку, вовсе не располагало к серьезным разговорам. Легкомысленное было здание, будто не в солидном учреждении расположено, а в пионерском лагере.

Окна были распахнуты и освещены.

Еще более странно, подумал Корелин, но настроение у него не ухудшилось. Кураж, вот как это называется. Хочется поскорее начать беседу. Вот хочется, и все тут.

– Прошу, – сказал лейтенант, остановившись и указав на ступеньки крыльца. – Вас ждут, Евгений Афанасьевич.

Значит, подумал Корелин, поднимаясь по ступенькам, Евгений Афанасьевич? Не гражданин Корелин и даже не товарищ комиссар… Просто именины сердца, честное слово.

В зале столовой пахло дымком, сгоревшими сосновыми шишками.

На круглом столе посреди зала стоял чуть дымящийся самовар, вокруг него были расставлены чашки с блюдцами, вазы с яблоками и баранками. И несколько сортов варенья в хрустальных розетках.

– Второй раз самовар разогреваем, – сказал Домов. – А ты не торопишься, Женя… тут скоро завтракать, а мы еще и не поужинали…

Китель на Домове был расстегнут, на лице – румянец и мелкие капельки пота, чаевничал Дима в ожидании. Вот человек, сидевший напротив него, был серьезен и спокоен. Китель – задраен наглухо, кожа на лице сухая и бледная. Хотя пустая чашка с остатками заварки на дне перед товарищем Токаревым стояла.

– Добрый вечер, Евгений Афанасьевич, – сказал, кивнув, Токарев. – Мне Дмитрий Елисеевич пожаловался, что вы ему даже чая не предложили. Так переживал по этому поводу…

– Ведь пережил, – чуть улыбнулся Корелин. – В наше время – это уже большое достижение. Пережил Дмитрий Елисеевич встречу со мной – может отмечать второй день рождения. А я вот смотрю на своего старого приятеля и понимаю, что постарел. Года три назад я бы такой возможности не упустил.

Не спрашивая разрешения, Корелин сел в легкое плетеное кресло.

Дмитрий Елисеевич все еще держал на лице улыбку, но во взгляде, который он бросил на Токарева, ясно читалось: «Я же говорил! Совершенно потерял над собой контроль».

Но Токарев на эмоции Домова внимания не обратил. Или сделал вид, что не обратил.

– Вы наливайте себе чаю, Евгений Афанасьевич, – сказал Токарев. – Мы тут по-простому, без официантов… Разговор у нас…

– Ну да, – кивнул Корелин. – Разговор у нас непростой, вроде как ногти рвать рановато, да и не за что… Значит, нужно придать сцене вид легкой непринужденности. Я и сам, знаете ли, люблю вначале прополоскать собеседника в семи щелоках, а потом усадить за стол, да продемонстрировать в гостеприимной улыбке клыки… Идея Домова?

Улыбка чуть раздвинула уголки бледного рта Токарева. Домов побагровел.

– Но все очень миленько, спасибо, Дима, – Корелин налил себе заварки, потом кипятку, бросил в чашку два куска сахару и стал демонстративно выбирать варенье. Взял из вазы баранку, сжал в кулаке и мельком глянул.

– Четыре куска, – сказал Токарев, тоже наполнив свою чашку. – Я тоже помню эту вашу шутку. Сам неоднократно проверял – ломается всегда на четвертинки. Хотя есть у меня один знакомый, так он, не поверите, буквально в муку раздавил баранку в ладони. В муку, одним движением.

Корелин начал медленно размешивать сахар в чашке.

– Я, собственно, почему вас пригласил… – Токарев взял свою чашку, сделал маленький глоток. – Дмитрий Елисеевич сообщил вам о проблеме, возникшей в связи с судьбой Андрея Андреевича…

– Сообщил. А я ему сообщил о том, что судьба Андрея Андреевича мало чем отличается от судьбы многих генералов Красной армии. И я, например, не могу решить, кому повезло больше – Павлову или Власову, – Корелин стряхнул со своей чайной ложки несколько капель, без звука положил ее на край блюдца. – Плен или пуля от своих – выбор небогатый.

– Да никто не собирался расстреливать Власова, – зло бросил Домов. – Его искали. Я лично отправил три группы на поиски. Если бы он собирался выйти, то вышел бы. Из его штаба несколько человек выбрались… А он…

– А он и под Киевом выходил в одиночку, – напомнил Корелин. – Только тогда ему повезло, а сейчас… Так сложилось.

– Сложилось… – подтвердил Токарев, не сводя взгляда с лица Корелина. – Но вопрос ведь не в этом… Совсем не в этом… Судьба и перспективы Андрея Андреевича Власова – всего лишь небольшая часть… э-э… проблемы. Я бы хотел ознакомить вас с материалами расследования, которое в инициативном порядке провел Дмитрий Елисеевич. Проявив, так сказать, похвальное рвение. Дмитрий Елисеевич…

– Да? – вздрогнул Домов.

– Вы не могли бы принести Евгению Афанасьевичу папку… – глаза Токарева следили за выражением лица Евгения Афанасьевича. – Вот, взгляните…

Корелин взял из рук Домова картонную папку, взглянул на нее и почувствовал, как что-то шевельнулось в желудке.

Эту папку он уже сегодня видел. Держал в руке и даже читал бумаги, в ней содержащиеся.

– Не стесняйтесь, – подбодрил комиссара Токарев. – Почитайте, а мы пока допьем чай…

Корелин медленно развязал веревочки.

Что это значило? Что Орлов сейчас находится где-то здесь, рядом? Сидит на лавочке под окнами и ловит каждое слово, доносящееся из столовой? Успел добраться сюда раньше Корелина и теперь… Теперь – что? Смысл подобной игры? Это даже и не игра. При таком уровне очень органично будет выглядеть Орлов, просунувший вдруг голову в окно с криком «Бу!». Уровень детского сада.

Корелин открыл папку.

Фотография Репина. Его рапорт. Протокол допроса. Еще снимки трупов, извлеченных из болота, копии найденных документов. Небрежно перелистав страницы, Корелин закрыл папку. Не смог удержаться и посмотрел на окно.

Но Данила не торопился с криком. Его, возможно, тут вообще не было. А папка – была.

– Вы как-то небрежно… – Токарев неодобрительно покачал головой. – Вас ничего в этой папке не заинтересовало?

– Не прикидывайся, Женя, – небрежно бросил Домов. – Ты ведь узнал фото. Это твой воспитанник. Из твоей группы…

Стоп, сказал себе Корелин. Какого, собственно, дьявола?

Папка. Документы.

Корелин еще раз открыл папку, листок за листком перевернул документы, рассматривая уже не текст и изображение, а бумагу.

Бумага не очень хорошая, желтая и хрупкая. Неловкое движение и на крае может появиться надрыв. Корелин помнил, как, рассматривая документы, почувствовал, что бумага надорвалась. Протокол осмотра местности. Точно. Вот этот лист.

Корелин взял его и внимательно осмотрел. Целый. Ну, целый, как ни крути. Копия?

– Ты почитай, почитай, – Домов хлопнул ладонью по столу.

Ему жутко хотелось, чтобы Корелин ознакомился с содержанием, чтобы побледнел, вздрогнул, понял, как его просчитал Домов, как смог вытянуть на свет божий эту историю и превратил фантастический рассказ бойца в тщательно задокументированное дело. Обвинительное дело, если не понятно с первого раза.

– Я это уже читал, спасибо, – сказал Корелин и совсем собрался бросить папку на стол перед Домовым, но вдруг спохватился.

А ведь набор неполный. Документов и фотографий в папке было тридцать пять: восемь фотографий и тридцать семь рукописных и машинописных листов. Двадцать три страницы, заполненных от руки, и четырнадцать – на печатной машинке, если быть точным.

Так вот, сейчас в папке не хватало одного листа.

Рапорта Домова Д.Е. о подготовке встречи с гражданином Корелиным Е.А. Напечатано на машинке и заверено подписью.

– Дима, а где твой рапорт? – спросил Корелин.

– К-какой рапорт? – Домов чуть побледнел.

– Прежде чем отправиться ко мне, ты подготовил план разговора и список тем, которые собирался затронуть. План был отпечатан на машинке, ты его подписал, а кто-то вверху слева поставил пометку красным карандашом: «Согласовано», – Евгений Афанасьевич, не завязывая, протянул через стол папку Домову. – Ты ведь собирался план сюда присовокупить, но забыл, наверное? Как мне кажется, визу ставил товарищ Токарев. Он должен вспомнить этот рапорт. Там машинка сбоила, буква «Т» заглавная отпечатывалась слабо. На этой же машинке в папке отпечатаны два документа. Я не прав?

Побледнев еще больше, Домов просмотрел папку, вскочил, бросился к выходу, но его остановил Токарев:

– Вернитесь, товарищ Домов! Потом найдете эту бумажку, тем более что я ее помню. И вы ее помните. И, как оказалось, Евгений Афанасьевич ее тоже помнит, хотя, казалось бы, откуда. Но он нам расскажет, я надеюсь…

– Отчего нет? – искренне улыбнулся Корелин. – Вы ведь помните, к какому странному, чтобы не сказать, фантастическому выводу приходит Дима Домов? Путешествие во времени, если я не ошибаюсь? В пространстве и времени, если быть точным. И предлагает взяться за мою скромную персону с особым тщанием, и выдавить из меня информацию, необходимую для победы в этой войне… да что там войне… во всем мире дела коммунизма. Я чуть не прослезился, когда читал.

– Когда читал? – спросил Домов, подавшись всем телом к Корелину. – Кто тебе дал папку?

– Лично Даниил Ефимович Орлов, прибывший ко мне для беседы сразу же после твоего ухода. И вот с этой самой папочкой… – подтвердил Корелин, увидев, что Домов берет папку в руки. – Осторожнее, она не завязана…

Со своим предупреждением Евгений Афанасьевич опоздал – один листок выскользнул и спланировал на стол, зацепив уголком вишневое варенье.

– Протокол допроса, – удовлетворенно улыбнулся Корелин. – А я все сомневался, почему это на нем нет пятнышка. А теперь – все совпадает. Ведь, казалось бы, все знаю по этому поводу, даже сам путешествовал, но как-то отказывается мозг принимать… Пытается сделать вид, что ничего этого не было, что не верит мое сознание в реальность происходящего…

Домов взял листок и вложил его в папку. Завязал веревочки. Положил папку на край стола.

– Браво, – тусклым голосом произнес Токарев. – Мне случалось видеть выступление Вольфа Мессинга, но… Вы произвели на меня впечатление. Браво! Честно признаюсь – до последнего мгновения сомневался. Слишком уж…

– Как ты это делаешь? – выдавил из себя Домов. – Как ты летаешь?..

– Летаю, плаваю, переношусь… Оба раза, при отправлении туда и при возвращении оттуда, я просто сделал в нужном месте в нужное время шаг вперед. И оказался в другом месте. Вот и все, что мне известно. Кроме этого я знаю, что проходы называются воронками, что они открываются на время и исчезают. И пропускная способность у воронок разная. Через одну прошли почти два десятка человек с оружием, в другой исчезли четыре установки реактивных минометов. А одна пропустила сквозь себя только одного человека, да еще голого.

– Как? Как можно их найти?

– А вот это… Вот это не ко мне. Вам к Орлову Даниилу Ефимовичу, вот он – знает. Только как найти этого самого Даниила Ефимовича я вам подсказать не смогу. Поскольку – не знаю… Честно – не знаю…

– А ты знаешь, – Домов медленно встал из-за стола, – ты знаешь, Корелин, что я тебя выверну наизнанку? Я из тебя всю информацию выцежу по капле, а потом пропущу тебя через мясорубку, чтобы…

– Сядьте, Домов, – приказал Токарев. – Я сказал – сядьте!

Домов подчинился.

– Дмитрий Елисеевич, конечно, несколько утрирует, но в целом он прав. Вы же понимаете, товарищ Корелин, что такую информацию вам никто не позволит утаить…

– Сидеть! – приказал Домов. – Руки на стол!

В руке Домова был «парабеллум», рукоять Домов опер о стол, а дуло смотрело в лицо Корелину.

– Не двигайся, Женя. Я, конечно, не в самой лучшей форме, но и ты не в расцвете сил. Девять миллиметров…

– В голову? – с улыбкой осведомился Корелин.

– Что?

– Ты мне в голову целишься, Дима. Ты серьезно полагаешь, что это лучший способ получить информацию, в ней хранящуюся?

Домов испуганно посмотрел на Токарева.

– Уберите оружие, Дмитрий Елисеевич, – тихо сказал Токарев, но увидев, что Домов все еще целится из пистолета, ударил кулаком по столу и крикнул: – Уберите оружие! И вон отсюда! Вон из помещения!

Домов вскочил и быстрым шагом вышел из столовой. Почти выбежал.

Токарев потер лицо ладонями.

– Вы уж его простите, – произнес он глухо. – Он уже несколько месяцев с этим живет. Сделал выводы из совсем уж пустяков, есть чем гордиться! И то, что можно перемещаться во времени и пространстве – это ведь не просто фокус. Это и в самом деле мощнейшее оружие. Вы ведь знаете, что творится сейчас на юге? Если бы мы могли…

Токарев оторвал руки от лица и посмотрел на Корелина.

– Вы даже не попытались понять, как это действует? Как этим управлять? Вы даже попытки не предприняли захватить этого вашего Орлова?

На бледных щеках Токарева проступил румянец.

– В это трудно поверить. Очень трудно… Я надеюсь услышать от вас подробности… Что там произошло под Смоленском, в болоте? При чем здесь «катюши» и химические снаряды?

– Я расскажу. Конечно, расскажу все, что знаю, но… – Корелин развел руками. – Я знаю не очень много. Честно – очень немного. Вы, естественно, пропустите меня через маслобойку, но я вам гарантирую – ничего ТАКОГО вы из меня не выбьете. Нельзя выдавить из апельсина больше сока, чем в нем есть.

– Вы сможете найти Орлова?

– Я могу попытаться, но, как мне кажется, с его возможностями он попадет в ловушку, только если очень этого захочет. Он видит прошлое. И слышит прошлое. Так что… – Евгений Афанасьевич снова развел руками. – Он сам придет, если сочтет это нужным. Или если ему понадобится помощь… Мне он, кстати, сказал, что в качестве помощника я его не устраиваю. Может быть, вы? Зачем-то он показывал мне эту папку. Ведь был же в этом какой-то смысл, как вы полагаете?

– Может быть… – задумчиво протянул Токарев. – Очень может быть… Что он у вас просил?

– Все, как в обычных операциях – ресурсы и кадры. Кадры и ресурсы. Он говорил, что в его группе мало людей. И здесь я обеспечивал ему снаряжение и деньги. Не смотрите на меня так, я все равно не испугаюсь.

– Я не пытаюсь вас пугать, отнюдь. Мне интересно, как вы просто относитесь к этому… Я бы… Я бы не смог, наверное. Я и Домову-то не верил. Выполнял приказ… – Токарев посмотрел на потолок. – Выполнял, не более того. И вдруг… Такое нужно пережить. И к такому нужно привыкнуть. И у нас совсем нет времени. Совершенно.

Словно в ответ на эти слова в зал вбежал Домов. Протянул Токареву лист бумаги. Пальцы при этом у Дмитрия Елисеевича явственно дрожали.

– Телефонограмма, только что получена, – шепотом сказал Домов.

Было видно, что он не пытается скрыть эту информацию от Корелина. Просто у него от волнения сел голос. Почти пропал.

Токарев прочитал телефонограмму. Быстро глянул поверх листка на Корелина и снова перечитал текст.

– Машину я на всякий случай приказал готовить…

– Кто-то еще знал, что Корелин у нас?

– Нет. Вы, я, боец в секрете и лейтенант Иванов.

– Понятно… – Токарев зажмурился, потер пальцами переносицу. – Дико хочу спать… Вторые сутки на ногах…

Корелин ждал продолжения.

– Кто из ваших знал, что вы едете сюда? – спросил Токарев, не открывая глаз.

– Водитель.

– Утечка исключается, мы задержали его на обратном пути, – быстро сказал Домов.

– Я. И еще… Еще – Орлов.

Токарев посмотрел на Домова, тот помотал головой.

– Почему? – спросил Токарев.

– Звонок Корелину прошел два часа назад, – сказал Домов. – Если у Орлова такие связи, то почему я смог спокойно копать в его направлении?

– Логично, – вздохнул Токарев. – Но теперь ничего уже от нас не зависит, я полагаю?

Домов кивнул и посмотрел на Корелина со странной смесью ненависти и зависти в глазах.

– Как бы то ни было…

За окном взревел автомобильный двигатель.

– Как бы то ни было, приказы нужно выполнять, – сказал Токарев и встал из-за стола. – А я, пожалуй, пойду и высплюсь. Часа четыре. Нет, даже четыре с половиной…

Корелин кашлянул, напоминая о себе.

– Извините, Евгений Афанасьевич, – как бы спохватился Токарев. – Вам придется еще немного попутешествовать.

Евгений Афанасьевич встал с кресла.

– Машина перед зданием, – угрюмо произнес Домов. – Выходи, я догоню…

Выходя из зала, Корелин услышал, как Домов тихо сказал:

– И особо указано, чтобы папку я взял с собой.

– Ты рапорт свой в папочку вложи, Дима, – посоветовал Евгений Афанасьевич и спустился по ступенькам в сад. Поднял голову и посмотрел на небо.

Уже почти рассвело, подумал комиссар. А приключения все еще не закончились.