Рассказ восьмой
Рыцари без сапог
И как в войну, мы продолжали
В жизнь играть…
О. Митяев
Снег ли, метель вьюжит,
Дай мне тепла в стужу,
Дай быть тебе нужным
Каждый час.
Дай мне глоток света,
Дай мне чуть-чуть лета,
Чтоб луч летал где-то
Возле нас.
Дай мне чуть-чуть воли,
Тяжкой не дай доли,
Дай совладать с болью,
Будь нежна.
И в грозовых бликах
Слышать не дай крика,
Знай, ты мне как никогда нужна!
Чтобы сути трудный путь мой
полон стал,
Чтоб июль настал
в январе,
Засверкает в нем
твоей любви кристалл,
Чтоб в огне его мне
сгореть.
Дай уходить твердо,
Дай быть всегда гордым,
Чтоб в тишине мертвой
Не упасть.
Дай мне мое право
Быть до конца правым
И самого себя
Не украсть.
Дай обрести веру
В то, что приду первым,
Рыси не дай мерной,
Шпоры дай.
Бросить в лицо спеси
Главную дай песню
И в поднебесье ее сыграй.
Чтобы сути трудный путь мой
полон стал,
Чтоб июль настал
в январе,
Засверкает в нем
твоей любви кристалл,
Чтоб в огне его мне
сгореть…
А. Розенбаум
В горах в этот день еще лежал снег, но ниже по склонам уже грохотали ручьи, подрывая и скатывая в реки валуны, неся песок, глину и гальку. И ветер был теплым, совсем весенним.
Княгиня Юлия пришла с охраной из двух человек почти в последний момент – я задержался у могилы Ленки Рудь в роще за пещерой. Охрана осталась ниже по склону, а Юля подошла ко мне, по колено проваливаясь в рыхлый снег.
– Уходите? – спросила она.
Я кивнул:
– Сергей пришел неделю назад. Он разведал путь и осмотрелся там… Но, может быть, мы когда-нибудь вернемся. Мир, в конце концов, круглый.
– Тут вы всегда желанные гости, – вежливо ответила Юлия. Но потом взяла меня за локоть тонкими сильными пальцами и заглянула прямо в глаза. – Я знаю таких, как ты, – тихо сказала она. – Ни я, ни Борислав, никто из наших не говорили никому из вас… У меня был брат-близнец, Йожо. Когда мы обосновывались тут пять лет назад, он не остался с нами. Он и еще несколько человек… Они ушли на юг. А три года назад нам сообщили, что урса уничтожили отряд Йожо на Крите, у него уже был большой отряд… Мне было бы легче узнать, что он убит. Но его взяли в плен и сделали рабом, Олег… Да, иногда бывает и так, – кивнула она в ответ на мой недоуменный взгляд. – Ты ведь идешь примерно в те места… – Юлия вновь, как тогда, при первой нашей встрече, беззащитным жестом прильнула щекой к вороту плаща. – Если вдруг случится так, что ты… я была бы благодарна за любую весть.
– Да, княгиня, – кивнул я. И вновь – тоже как тогда, только не становясь на колено, – поднес ее руку к своим губам. – Я ничего не обещаю, но я сделаю все, что могу. А сейчас мне пора идти.
Я не оглянулся, уходя. Здесь надо было прочно отвыкать оглядываться…
…Танюшка ждала меня там, где начинался спуск к морю. Стояла, прислонившись к белому стволу березы, в котором уже, наверное, начинали закипать соки, и издалека смотрела на меня. И этого взгляда было вполне достаточно, чтобы разом стереть все заботы и неприятности – как мокрой тряпкой с доски.
– Пойдем? – кивнула она мне, и рукоять корды качнулась над плечом, на котором лежал край мехового капюшона.
– Пойдем, – кивнул я в ту сторону, где наш уходящий во главе с Сергеем отряд превратился уже в цепочку темных силуэтов. Мы начали спускаться вниз. – Весна наступает, и мы пойдем навстречу ей – уже хорошо, а?
* * *
Дунай вскрылся где-то за день до нашего прихода. Присутствие Танюшки удержало меня от матерных ругательств, но Сергей не был столь щепетилен и вызверился на Саню:
– Ну что, достукался?! Раньше надо было выходить, а ты все ныл, блин, чего-то дожидаться призывал… Дождались! Что теперь – ждать, пока лед сойдет?!
– И подождем, – абсолютно невозмутимо отозвался Саня. – Куда лететь?
– Ах, куда лететь… – Но между ними встал Вадим.
Ругань руганью, а половодье нам и в самом деле отрезало путь вперед. Снега в этих местах почти не осталось (разве что в низинах он лежал бело-черной пористой массой), мы шли по раскисшей земле, готовой проклюнуться сплошной щетиной травы. Над нами тянулись и тянулись на север бесконечные косяки птиц.
Сергей успокоился, напоследок нежно обложив Саню «саботажником». Плюнул и пошел, подсел к своей Ленке, которая немедленно начала его утешать.
– Можно попробовать по льдинам, – сказал, подойдя ко мне, Арнис. Я даже не посмотрел на него:
– Бредишь…
– Думаешь, не перейду?
– Думаю, перейдешь. А я не перейду. И еще много кто не перейдет… Нет, правда, задержались мы, – с досадой вырвалось у меня. Я повернулся и крикнул: – Разбиваем лагерь, черт с ним!..
…Если и есть на свете неудачное время для разбивки лагерей – это вот такая весна. Мы нашли местечко в роще недалеко от того места, где берег поднимался кручей – тут можно было не бояться внезапного разлива. Зато некуда было деваться от все еще холодного весеннего ветерка. Впрочем, другим плюсом было наличие в рощах огромного количества смолья, жарко горевшего даже в сыром состоянии, и мы недолго думая запалили два линейных костра метров по десять длиной в десяти шагах друг от друга, между которыми и обосновались. Костры жрали гигантское число коряжин и сучьев, зато между ними было тепло и стало почти сухо.
Я отправил несколько человек на охоту и объявил привал. Подобные мероприятия у нас уже неделю как начинались с сушки сапог и одежды. Занудное, но необходимое дело. Мне иногда становилось дурно при мысли, что мы могли полениться и не продубить кожу для одежды и снаряжения, – что сейчас с нами было бы…
Танюшка подсела ко мне, и мы закутались в плащ, подаренный мне Бориславом. Я приобнял девчонку, она с удовольствием привалилась к моему плечу. В последнее время это у нас получалось абсолютно естественно, так же естественно, как поцелуи; шли, шли, шли, переглянулись, остановились, поцеловались, пошли дальше.
– Весна, – сказала Танюшка.
– Только прохладненько, – заметил я.
– Все равно весна, – упрямо сказала Танюшка, и я кивнул:
– Конечно, весна.
В Зурбагане, в бурной, дикой, удивительной стране,
Я и ты, обнявшись крепко, рады бешеной весне.
Здесь весна приходит сразу, не томя озябших душ, —
В два-три дня установляя благодать, тепло и сушь.
Здесь в реках и водопадах, словно взрывом, сносит лед;
Синим пламенем разлива в скалы дышащие бьет.
Здесь ручьи несутся шумно, ошалев от пестроты;
Почки лопаются звонко, распускаются цветы.
Если крикнешь – эхо скачет, словно лошади в бою;
Если слушаешь и смотришь – ты и истинно в раю.
Здесь ты женщин встретишь юных с сердцем честным и прямым,
С дружбою верною и вечной, взглядом твердым и простым.
Если хочешь быть убийцей – полюби и измени;
Если хочешь только дружбы – просто руку протяни.
Если хочешь сердце бросить в увлекающую высь —
Ты глазам лучисто-серым покорись и улыбнись…
– Грин, – негромко сказала Танюшка, все это время тихо-тихо слушавшая. – Рассказ… ой, не помню, как называется… Про кругосветное путешествие на пари. Помню, что главного героя зовут Седир, Жюль Седир… Ты же не любишь Грина?
– Ну, кое-что я все-таки читал…
– А зачем? – Танюшка чуть извернулась и заглянула мне в лицо. – Эй, не отворачивайся!
– Потому что тебе нравится, – ответил я, глядя ей прямо в глаза.
Мимо прошли Колька с Валькой – оба босиком, в подкатанных штанах. Колька, указывая на видневшееся ниже по течению на нашем берегу серое пятно тумана, сказал:
– А все-таки интересно, что там такое, в этих кляксах?
Я окаменел. Танюшка тревожно посмотрела на меня. Но эпизод продолжения не имел.
– Э-э-эй! – услышали мы вопль. Все головы разом повернулись в сторону крика; по склону прыжками поднимался Бэн – несся так, словно за ним гнались, и один – без Сани и Сморча. Мы, собственно, и подумали, что на них напали, и, вскочив, схватились за оружие, но Бэн, мотая одновременно головой и руками, выдохнул:
– Саня… мост… подвесной…
* * *
Мост и в самом деле был подвесным – полная дичь на равнинном Дунае. Но тут помогли три островка, цепочкой тянувшиеся наискось к течению. Мост, собственно, состоял из четырех раздельных секций-мостов, перекинутых какими-то трудягами с острова на остров и сделанных из вечной лиственницы и столь же вечных канатов крапивного волокна. Джек тоже не знал, кто его строил, и вообще впервые видел этот мост, хотя по этим местам хаживал.
– Ну что, – решился я, – будем переправляться?
И первым ступил на скрипящий, раскачивающийся настил. Высоты я никогда не любил. Точнее – боялся. Но на свете есть много вещей, которых ты боишься, а все равно делаешь. Это я уяснил еще в младших классах.
Белую угловатую массу с ревом, треском и грохотом несло метрах в пяти у меня под ногами. Оттуда дышало холодом, льдины ползли друг на друга, раскалывались и падали. Вид был величественный и жуткий.
– Кра-со-ти-ща-а! – проорал шедший следом Север. – Смотри, как пре-о-от!
– Ага, вижу… – процедил я еле слышно. И тут же застыл, вцепившись руками в жесткий канат и открыв рот.
Арнис шел по льдинам.
Литовец прыгал почти непрерывно – чуть ли не по ребрам шевелящихся чудищ, лишь иногда останавливаясь передохнуть на крупных и более-менее устойчивых кусках. Потом вновь и вновь бросал вперед свое сильное, послушное тело.
– Чертов кретин… – выдохнул Север. – Что он делает?!
Уже не задумываясь о своем страхе, я опрометью бросился вперед. На втором острове едва не сломал ногу, с маху влетев между двух бревен, перемазался в какой-то черной жиже… На четвертом проеме чуть-чуть не ухнул в дыру на месте отсутствующей доски – перелетел прыжком в последний момент… Короче, на берегу я был раньше Арниса и даже на месте не мог устоять – ждал его, пританцовывая то на одной ноге, то на другой.
Арнис подошел минут через десять – уже когда на берегу возле меня толклись еще человек семь наших. Прыгнул к нам с безмятежной улыбкой – и я немедленно схватил его за плечи:
– Ты что, рехнулся?! – заорал я. – Тебе жизнь не дорога?!
Одним ловким движением литых плеч боксера Арнис ушел из моих пальцев. И очень-очень спокойно сказал:
– Ты знаешь, Олег, – нет.
* * *
Чертовски интересно, оказывается, идти навстречу весне. Это странное ощущение, плохо передаваемое. Совсем не то, что ждать весны на месте; похоже на убыстренный просмотр кинопленки. Если сидеть сиднем, то все изменения происходят, как правило (или это только так кажется?), ночью. А в движении… Наверное, никогда не забуду, как мы переправились вброд через какую-то речушку, перевалили холм и увидели цветущие вишни! На том берегу реки дикие вишни тоже росли, но и не думали цвести, а тут – нате! Это было так здорово! Девчонки просто онемели, да и мы хлопали глазами…
Природа тоже менялась. Березы, ели, осины остались где-то позади. Дубов стало меньше, сосен тоже, но появились кипарисы, олеандры и оливы – интересные деревья с уже пробившейся серебристой листвой… С каждым днем теплело, а когда мы обошли с запада Родопы и спустились в долину Вардара (Танюшка комментировала каждый день словно по хорошей карте) – теплеть стало уже с каждым часом.
В конце апреля мы вышли к большому камню недалеко от говорливого ручья. Сергей удовлетворенно хмыкнул и подмигнул Бассу:
– Помнишь? – Тот кивнул, и Сергей указал мне на камень. – Могила, – на камне в самом деле были выбиты четкие строчки греческого алфавита с датами. – Вот тут мы встретили Франсуа Жюссо. Он со своими живет в двадцати километрах к югу. Приглашал в гости.
– Ну так и пойдем к нему! – подал голос Андрей Соколов. – Чего стоять-то? Вон какая погода-природа классная!
– Вообще-то правда, пошли, – махнул я рукой. – Отшагаем до вечера…
Сам я задержался. Не знаю – почему. Мне только на миг показалось, что непонятно, но ощутимо-увесисто потяжелел палаш… а потом – просто выскользнул серебряной змеей мне под ноги! И когда портупея успела съехать? Да и вообще – раньше он не выскальзывал, даже если перевернуть ножны и тряхнуть…
Я наклонился… и медленно выпрямился.
Тропинка тут была, хотя и не очень заметная. Достаточно отчетливая… И клинок лежал поперек этой тропинки, пересекая ее, словно диковинный шлагбаум.
Прямо передо мной. У моих ног, обутых сейчас в легкие немецкие туфли – я вылез из сапог от жары.
Как запрет идти дальше.
Я никогда не был суеверным. И все-таки подобрал клинок не сразу.
* * *
Здешние долины походили на глубокие зеленые чаши. Вот примерно в такую чашу вдоль бегучего ручья мы и начали спускаться – в тот самый момент, когда на краю этой чаши – напротив – появились урса. Не меньше полусотни, плотной группкой – впечатление было такое, что вышли они именно на нас, а не просто так.
– Девчонки, назад, на гребень! – заорал я, обнажая клинки. – Все к бою! Рось!
Это было уже на уровне рефлексов – увидев врага, тут же атаковать. Мы посыпались вниз, не пытаясь тормозить, с ходу перемахивая через камни, трещины и кусты. Урса бежали навстречу…
– Рось! – В бешеном прыжке я взлетел с камня и обеими ногами с лету врезал в выставленный щит оказавшегося передо мной и чуть ниже урса – его буквально швырнуло наземь, а я удержался на ногах. – Рось! – скользнув под щит и занесенный ассегай, я рубанул еще одного снизу вверх в пах. – Рось! – отбросив его плечом, полоснул по ключице не успевшего закрыться другого…
Мимо пролетел Арнис – прямо над окаменевшим урса, в кувырке вогнав ему топор между лопаток, подсечкой в приседе сбил еще одного…
Камень упруго вывернулся у меня из-под ноги, словно живой, и я полетел наземь. Не выпустил оружия и вовремя отклонил голову – квадратное лезвие с визгом высекло искры из гранита у моего виска. Крутнулся вновь – топор урса грянул по камню на месте моей груди. Урса занес оружие еще раз, но брошенный Олегом Фирсовым нож угодил ему точно в горло. Выкатив глаза, урса упал куда-то вниз, а я вскочил как раз вовремя для того, чтобы перехватить палашом рубящий удар ятагана в плечо Сашки. Он тут же уложил нападавшего бросковым ударом кистеня.
– Не давайте им уходить! – крикнул я. – Не давайте им отрываться!
Мимо прокатился по камням ругающийся Сморч – некогда было посмотреть, что с ним. Кто-то из урса уже пытался бежать, за ними гнались, но передо мною выросла пернатая маска. Урса был вооружен двумя топорами, с гулом вращавшимися в его длинных руках.
Я отступил на несколько шагов назад перед этим веером, рождавшим настоящий ветер. А следующим моим движением стал молниеносный нырок с кувырком вниз-вперед. Топор прогудел где-то возле уха… но я уже вогнал палаш до рукояти в мелькнувший черный бок и вырвал его вместе с фонтаном крови – есть! Урса еще пытался стоять на ногах, когда я косым ударом отсек ему правую руку с частью плеча.
Схватка кончалась. Еще мелькали и лязгали клинки, но в общем и целом все уже было ясно. Я наклонился, чтобы вытереть палаш о густую высокую траву.
* * *
Танюшки почему-то нигде не было, хотя я очень старался ее найти.
На валуне Кристина бинтовала вытянутую правую руку Андрюшке Соколову, ловко орудуя окровавленными пальцами. Андрей смотрел в сторону и морщился, а Кристина что-то успокаивающе болтала о скрепках, швах и прочем, чего у нее нет под рукой, а жаль, и т. д.
– Где Танька? – спросил я, чувствуя, как плохо слушается язык. Получилось: «Э ака?» Кристина, впрочем, поняла и только помотала головой. Неподалеку Колька и Арнис держали за плечи Сморча, а Олька, присев перед ними на корточки, просила его не материться, а то белки с деревьев осыпаются, – в ноге у Игоря, над коленом, торчала толла, и Ольга готовилась ее извлечь. – Где Танька, ребята? – поинтересовался я. В ответ Сморч зарядил в меня трехэтажным, и Арнис локтем придержал ему голову, что-то сказав по-литовски.
– Не видали, Олежка, – ответила Оля. – Держите его, ребята, как следует.
Мне надо было спросить, нет ли убитых. Я обязан был это сделать.
Но я искал Таню.
Несколько убитых урса лежали там, где мы спустились с холма. Я прошел мимо, и стало тихо – холм отрезал звуки начисто.
Тут бушевала весна. Пахло тимьяном и миртом, яркая зелень кустов контрастными мазками расписывала алые гранитные склоны. От земли шел жар, и белое горячее небо лежало на холмах – словно нарисованных в нем слишком старательным начинающим художником. Я видел, как внизу, вдоль речушки, продирается семья кабанов, как над кипарисами на склоне холма напротив парят и перекликаются два орла.
Знаете, когда начинаешь понимать и ценить такое? Когда понимаешь, что в очередной раз остался жив. И что это – немало.
Я положил все еще испятнанное кровавыми подтеками лезвие палаша на плоскую верхушку одного из валунов. На клинке остались мелкие щербины – от ударов о черную сталь урса. Меня пробрала дрожь, с которой ничего не получалось сделать, – она настигала меня перед боем и после него, как холод настигает человека, выскочившего на мороз легко одетым. Может быть, у меня слишком развитое воображение, но я помнил каждую щербину и каждый удар, оставивший ее.
И – пугался, вспоминая.
Но еще один взгляд вокруг снова вернул меня в весну. И я понял, что вокруг меня – жизнь. И еще вспомнил, что эта сонная от весеннего цветения земля – Эллада, страна богов и героев, восхищавших меня еще до школы, когда я читал греческие мифы…
И я прочел в солнечное пространство перед собой – устало и задумчиво:
Когда-то в утренней земле
Была Эллада…
Не надо умерших будить,
Грустить не надо.
Проходит вечер, ночь пройдет —
Придут туманы,
Любая рана заживет,
Любая рана.
Зачем о будущем жалеть,
Бранить минувших?
Быть может, лучше просто петь,
Быть может, лучше?
О яркой ветреной заре
На белом свете,
Где цепи тихих фонарей
Качает ветер,
А в желтых листьях тополей
Живет отрада:
Была Эллада на земле,
Была Эллада…
– Была Эллада на земле, была Эллада, – повторил за моей спиной задумчивый голос Татьяны. Я обернулся и встретился с ней взглядом. – Не бойся, я не была в бою. – В голосе ее мне послышалась то ли насмешка, то ли горечь, – стояла на холме и смотрела, как вы деретесь. – Она подходила ко мне неспешным медленным шагом, словно начинала разбег перед акробатической программой, – как убиваете и сами подставляетесь под оружие… Ты заботливый, Олег. Ты беспокоишься обо мне… – Она сглотнула и остановилась в шаге от меня. – А когда ты упал, я думала, что у меня остановится сердце… – Я видел ее приокрытые губы и слышал, как она дышит. От ее волос пахло солнцем. – Вы такие благородные и рыцарственные, мальчики. Но однажды вы все упадете и не встанете, а что тогда останется нам? Когда ты будешь убит, – она протянула руки и горячими твердыми ладонями взяла меня за щеки, слова ее били, как стрелы, как пули, – когда ты будешь убит, Олег, как я буду чувствовать себя – спасенная тобой дура? Ты не услышишь, как я буду выть над тобой, как буду кричать все, что не сказала, пока ты был жив…
– Тань, не надо. – От ее слов у меня немели губы.
– Олег! – Она склонила голову вбок. – В следующий раз я пойду в бой рядом. Чтобы… чтобы не жить, если ты… – она перевела дух и с усилием закончила: – …упадешь насовсем.
– Ты никуда со мной не пойдешь, – так же тихо сказал я. – У нас очень мало осталось. Но в числе прочего – честь. Ты не будешь драться, пока жив я.
– Я. Тебя. Ненавижу, – прошипела она мне прямо в лицо. И ударила в плечо: – Ненавижу, понял?
– Понял, – послушно ответил я. – Ненавидишь. Пусть. Только не лезь в бой.
Мы стояли друг против друга. Потом я отпустил палаш и, медленно подняв руку, коснулся кончиками пальцев девичьей щеки.
– Таня, – сказал я, и это прозвучало, как стон, – я совсем не боюсь за себя. Весь мой страх – это ты. И вся… вся любовь здесь – тоже ты. Почему ты… – Я не договорил и вместо этого сказал, улыбнувшись: – Умереть, зная, что ты жива, – это не такой уж плохой конец, если по-другому никак…
– Не надо. – Ее ладонь легла мне на губы. – Ничего больше не говори, – и попросила очень обычным, спокойным голосом: – Поцелуй меня, Олег. Мне страшно.
Я неумело коснулся губами ее губ – четырнадцатилетний мальчишка, за спиной которого лежал окровавленный палаш; мальчишка, научившийся убивать, но не умевший целоваться; мальчишка, даже самому себе боявшийся признаться в любви к зеленоглазой девчонке…
И задохнулся от того, что почувствовал в этом теплом касании.
Вот она – куда-то идет.
Вот он – я, смотрю на нее.
Это было вчера – мы молчали вдвоем,
Она свежа и прекрасна,
Я сказал: «Пойдем!»
Я там, где небо без крыши,
Где дым без огня,
Где саблезубые мыши,
Все мимо меня.
Где гвозди, вбитые в воду,
Ржавеют дождем,
Где мы в непогоду
Погоду найдем.
Эта любовь ужасна, эта весна хороша!
А твои, твои глазища,
Твое имя на заборе,
Я согласен выпить море,
Лишь бы доползти до днища.
Разгулялася природа,
При деньгах, a все же нищий,
Продолженья просят рода
Эти чертовы глазища!
Порa! Я сказал ей, я сказал ей: «Порa!»
Вот она, куда-то идет
Вот он – я, смотрю на нее,
Здесь я не знаю, что петь,
Я не знаю, чем быть,
Я научился не спать,
Но разучился любить,
Я вроде что-то забыл,
Ты, конечно, права.
Иди ко мне,
Мы потом напишем слова.
Юрий Шевчук
Помню, что нам очень мешало снаряжение. Даже не мешало, а просто злило, и когда между нами в очередной раз оказалась рукоять моей даги, Танька засмеялась и, отстранившись, начала вылезать из своей «сбруи». А на меня вновь напал столбняк, и только когда она взялась за верхнюю пуговицу ковбойки, я задергал одной рукой ремень, другой снимая перевязь. Руки у меня дрожали. Танюшка улыбалась в полушаге от меня, и мы обнялись, и снова начали целоваться. Я опустил руки ей на поясницу и, положив голову на плечо, уткнулся носом в основание шеи.
– Все будет, как будет, – прошептала Таня. – Я знаю, что это правильно. Будет, как будет, Олег. Но ты и я будем вместе. Если мы можем умирать, как взрослые, то и жить мы должны так же… Нет, ничего не говори. Я знаю, что у нас все получится.
Я поднял голову, и поцелуи продолжились. Единственное, о чем в тот момент я думал, – чтобы не появился кто-нибудь из наших. Других мыслей не было. Танюшка расстегивала на мне куртку, но узел не поддавался, и я сказал сбивчиво:
– Погоди… Тань, я сейчас… – задергал шнуровку сам, потом чертыхнулся сдавленно, сдернул куртку через голову, вывернув ее наизнанку, бросил в сторону. Только теперь я увидел, что Танюшка уже без рубашки.
– Расстегни, – попросила она, кладя руки мне на плечи.
– Э… это? – У меня пересох не только рот, но и горло.
– Это, это. – Девчонка смотрела мне в глаза, чуть прикусив уголок губы. – Там, сзади.
Ее спина – с гладкой, шелковой кожей, – казалось, обжигает мне пальцы. И в то же время я как-то весь онемел. В смысле – как после заморозки у зубного, только в ушах звенело, из-за чего я плохо слышал, что мне говорит Танька. Она потянула вверх мою потную футболку, вытащив из штанов, – я пригнул голову и послушно вытянул руки, а когда снова увидел происходящее, то понял, что она сбросила вместе с моей майкой и расстегнутый мною купальник. Ну, верхнюю его часть…
Пальцем Таня легко коснулась шрама на боку. Я этого почти не почувствовал – точно, как во время анестезии. Я боялся раздеваться дальше – и в то же время понимал, что сейчас больше не выдержу. Я пытался, как это ни смешно, заставить себя не смотреть на Танюшкину грудь. Смешно, потому что ясно же было – в этом мире роднее Танюшки человека у меня нет и не будет. Смешно и потому еще, что точеный бюст Тани был красив…
– Боишься, глупый? – шепнула она, но не обидно совсем, не насмешливо.
– Я не знаю, Тань. – Я смотрел ей в глаза, похожие на воду лесных озер, глубокую и загадочную. – Нет… боюсь. Я боюсь что-то сделать не так… ну… тебе что-то сделать.
– Эх ты. – И она прижалась ко мне просто и естественно, так, что у меня словно рухнул с плеч огромный груз. – Что ты мне можешь сделать не так? – прошептала она, щекоча этим шепотом мне щеку. – Что ты можешь сделать не так, если я тебя люблю?
– Та… ня… – задохнулся я. Мои руки блуждали по ее телу и – словно сами собой – раздернули ремень джинсов.
– Погоди, Олег. – Она засмеялась. – Кроссовки, мы же так запутаемся…
– Тань, со мной сейчас случится большая неприятность, – простонал я. Танюшка опять засмеялась и, присев на камень, нагнулась – расшнуровать кроссовки. Я, прыгая на одной ноге, сражался со своей обувью и носками – все это превратилось в моих злейших врагов. Таня уже стояла босиком и, смеясь над моими усилиями, спускала джинсы. Потом переступила, выходя из них, оставшихся лежать на земле «восьмеркой». А земля в самом деле была теплая, почти горячая, я ощущал это.
– Знаешь, – сказала Танюшка, – меня в сознательном возрасте еще никто не видел голой. Я даже во всякие там «игрушки» с мальчишками не играла…
– А я, Тань… – Я облизнул верхнюю губу, но она шагнула ко мне – легко, плавно – и сказала:
– Это не важно. Ты все равно мой парень. – И мы опять начали целоваться, а когда смогли оторваться от этого занятия, я отстранился:
– Погоди, Тань, сейчас, – и быстро стащил штаны – в них, спортивных, была резинка, не возиться с «молнией» или пуговицами – оставшись в спортивных трусах. – Вот… почти все.
Наверное, это прозвучало немного глупо. Но это и в самом деле было «почти все», и мы снова обнялись, плохо понимая, куда попадаем губами и руками – весь мир звенел и сиял вокруг, глуша и стирая обычные звуки и краски. Я немного очнулся, когда мои руки – пальцы – попали в упругие шелковистые завитки волос, и я даже качнулся назад, но Таня подалась вверх, выныривая из остатков одежды; одновременно ее ладони – я вздрогнул – скользнули вниз по моей спине, а шепот толкнулся в ухо:
– Да раздевайся же наконец, Олежка…
Мы попятились на меня, и я, ощутив спиной теплый камень, вжался в него, на миг представив каким-то краешком мозга (оставшимся холодным) то, что сейчас может увидеть сторонний наблюдатель – залитая полуденной жарой каменная чаша в окружении увенчанных кипарисами холмов, а в ней, в центре весеннего мира – ласкающие друг друга обнаженные мальчик и девочка посреди разбросанных одежды и оружия, испачканного чужой кровью.
– Как дальше, Тань?.. – сбивчиво спросил я.
– Я… сейчас лягу… на спину… – прошептала она. – Наверное, так…
– Подожди, Тань… я так не смогу… я же тяжелый… – Она засмеялась (щекотно!) и толкнула меня куда-то вбок и вниз, к одурело пахнущей земле, на что-то мягкое – кажется, на мох. Солнце хлынуло мне в глаза, и я, прижмурив их, видел только сияющий силуэт над собой – будто сгустившийся свет… Пахло горячей землей, мохом и камнем и еще чем-то, чему я не мог отыскать названия – и не хотел его искать. Потом меня пронзило непередаваемое, ни с чем не сравнимое наслаждение, от которого мое тело выгнуло – броском! – вверх, и я услышал, как застонала Танюшка, вскрикнула… но тут же низким тоном засмеялась.
– Тебе… больно? – встревожился я, ощущая, как движется ее тело, и сам двигаясь в такт. – Я… что-то… не так?..
– Да я все сделала сама. – Голос у нее был странный, ладони крепко уперлись в мой живот. – И все… хо-ро-шо-о… – Она вновь застонала – длинно, с каким-то восторгом. – Хо-ро-шо-о… О-лег… оооохххх…
Да, теперь и я ощущал полностью, что это – хорошо. Мои руки наконец-то нашли себе место – я положил ладони на раздвинутые бедра Танюшки и хотел сказать, что мне и правда хорошо, но вместо слов у меня непроизвольно тоже вырвался стон – долгий и неожиданный, я не смог его удержать. Девчонка нагнулась – я этого не увидел, солнце мешало, но около губ ощутил ее грудь…
…Плохо помню, что я делал дальше. Наверное – делал не очень умело. Да не «наверное» – «наверняка», конечно. Но в тот момент, когда мы с Танюшкой – одновременно! – достигли уже какой-то запредельной точки наслаждения, когда мы закричали – вот в этот миг я понял, что мы никогда не умрем. Нельзя умереть в мире, где возможно такое чудо…
…Танюшка лежала чуть сбоку от меня – нога поперек моих раскинутых ног, рука – у меня на груди. Мы оба громко дышали и были мокрыми, как из ванны. Наслаждение откатывалось прочь, но после него оставалась не пустота (как после – ну, того, с самим собой), а чувство глубокой удовлетворенности. Таня посмотрела на меня сквозь шторку спутанных волос, подняв голову с моего плеча, – и засмеялась:
– Я думала, что умру!
– Я сделал тебе больно, – виновато сказал я.
Таня загадочно засмеялась:
– Да нет, это… там другое. В конце я думала – сейчас задохнусь… и это будет самая лучшая смерть, которую только можно пожелать.
– Нас уже ищут, наверное. – Я приподнялся на локте, но Танюшка нажала мне на грудь:
– Да пусть ищут…
– Тань, у тебя что, кровь?! – Это я умел заметить, но она снова пресекла мою попытку вскочить, немного сердито сказав:
– Да все как надо! Ну… так положено, глупый.
– А… да. – Я почувствовал, что краснею. Теория-теория, как же ты меня подводишь… Танька, паразитка, щелкнула меня в нос и хихикнула. Но тут же сказала серьезно-задумчиво:
– А там у нас этого еще долго не было бы, Олег.
– Там… – Я откинул свободную руку. – Там нас не могли убить, и я ложился спать уверенным, что утром тебя снова увижу…
– А ты хотел меня увидеть? – спросила Танюшка.
– Да.
– Ты меня любил там?
– Я не понимал этого, Тань, – признался я. – Просто – не понимал.
– Давай тогда еще раз. – Она легла на бок и подперла голову ладонью. – У тебя получится?
– Вполне, – улыбнулся я, тоже поворачиваясь к ней лицом. – Только подожди. Вот. Послушай.
Я закрыл глаза и заговорил…
Чашу из лунного серебра
У околицы дева мне подала.
Сказала: «Да будет от бед броней
Моя любовь, что вечно с тобой.
Но если в далекой чужой земле,
Мой милый, забудешь ты обо мне,
Вода, что ты пил, что сладка, как мед,
Пусть станет ядом, тебя убьет…»
…Шли дни и за днями – другие дни.
Я шел вместе с ними и понял – брони
Надежней, чем милой любовь моей,
Мне не носить до скончания дней.
Но вот в шумной, жаркой южной стране
Вельможи дочь знатного глянулась мне.
И я, очарован ночью волос,
Меч и отвагу в выкуп принес.
Из женихов был я лучшим – и вот
Отец свою дочь мне женой отдает.
Забыл я дом, чашу из серебра
И ту, с которой гулял до утра.
Забыл я рассвет над дубовым крыльцом,
Забыл я клятвы и мать с отцом.
И вот на шумном и людном пиру
Из рук черноглазой я чашу беру…
…И ядом мне стала родная вода.
Я чашу с вином не донес до рта.
И от измены распалась броня —
Любовь русокосой, ждавшей меня…
* * *
Густая тень олеандра падала на наши лица приятной прохладой, а все остальное тело окатывали волны жара, в котором кожа казалась золотистой. Пахло разогретым медом – то ли от Танюшки, то ли просто воздух пропитался этим запахом. Оглушающе гремел хор цикад вокруг.
Танюшка села, опершись твердой ладонью о мой живот (похоже, ей это доставляло удовольствие, а я еле успел его напрячь), склонила голову набок, волосы волной упали ей на плечо и руку. Глаза девчонки зажглись изумрудным пламенем.
– А хочешь, я тебе станцую? – не дожидаясь ответа, она вскочила и, прогнувшись назад, уперла руки в бока, а потом тряхнула волосами так, что меня (несмотря на все, что уже было) опять почти «зажгло». Я приподнялся на локтях – и только в этот момент понял, что ни капельки ее не стесняюсь (странное было ощущение, я такого никогда в жизни не испытывал). – Смотри, Олег!
Я не понял, что именно она танцевала. Что Танюшка это умеет, я вообще-то знал давно (и, кстати, всегда комплексовал, что не могу толком ее тут «поддержать»). Но я не знал, что она умеет так танцевать. И не заметил даже, как сам поднялся на колени, не отрывая глаз от бешеного танца, похожего на… разогретый мед, смешанный с треском цикад, – словно бы сама земля подкидывала Танюшку. А она смеялась, в какой-то миг прыгнула ко мне – и я, угадав, чего она хочет, подставил ей «замок» из рук, поймал ее узкую, твердую, горячую ступню и метнул гибкое, сильное тело вверх – Танюшка прокрутила сальто и продолжала танец, не потеряв дыхания.
Цикады. Солнце. Горячий мед. Золото на коже.
И беда, и радость, и горе, и счастье, и боль, и смех – все тут ярче и острее, чем там, где мы были раньше. Одно стоит другого, а все вместе временами стоит того, что мы потеряли.
– Иди сюда! – крикнула Танюшка, протягивая ко мне прямые руки в то время, как остальное ее тело продолжало ритмично надламываться в поясе и коленях – влево-вправо.
– Я не умею, ты же знаешь! – засмеялся я, но вскочил на ноги, и Танюшка, дернув меня за руку, подтянула ближе, замотав головой:
– Умеешь! Просто ты этого не знаешь! Ну, давай вместе со мной! И-и!..
…Земля была теплой и сухой – и как будто правда подталкивала в ступни. Лицо Танюшки металось перед глазами – смеющееся, с блестящими зубами и глазами, в ореоле подсвеченных солнцем волос.
– Получается! У тебя получается! – кричала Танюшка. Потом сильно оттолкнула меня от себя и весело сказала: – А без одежды ты, между прочим, еще симпатичнее…
Я шагнул к ней, и мы положили руки друг другу на плечи. Танюшка кусала уголок губы.
– Давай еще? – спросила она.
– Потанцуем? – Я сцепил пальцы у нее на затылке.
– Попрыгаем, – хихикнула Танюшка, – и покувыркаемся… – Она опустила руки мне на бедра, а потом свела впереди. Меня тряхнуло, я невольно выдохнул: «Ммннн…», а она мурлыкнула: – Готов?..
– Нахальство, – дрожащим голосом сказал я, еле сдерживаясь. – Да ты насильница…
Танюшка вскинула руки, толкнула меня в плечи, а я, падая на спину, успел обхватить ее за талию.
…Мы со смехом свалились на мох…
На этот раз мы устали конкретно. Даже толком не помню, как я уснул, зарывшись лицом в волосы Танюшки, пахнущие горячей сухой травой.
А проснулся от ощущения взгляда, заставившего меня сесть, схватившись за рукоять даги.
Танюшка спала рядом – на животе, подложив руки под голову. А Сергей сидел на камне возле моего оружия – спиной ко мне, его кожаная куртка была обернута вокруг пояса, солнце жарило его уже покрытую золотым загаром спину.
– Не дергайся, я не смотрю, – не поворачиваясь, бросил он. – Мы вас почти потеряли.
Я оперся на камень возле него. Особого смущения не было – Сергей ведь мой друг, да и что такого мы с Танюшкой делали?
– Ну извините, – немного насмешливо ответил я.
Сергей посмотрел на меня через плечо и широко улыбнулся:
– До чего же у тебя сейчас довольная физия, ты бы видел.
Я коротко ткнул его кулаком – косточками – между лопаток; вернее – хотел ткнуть, но Сергей быстро извернулся и, взяв меня на излом, прижал спиной к камню, сказав с шутливой угрозой:
– Ти-хо.
– Пусти, – улыбнулся я. Мне было хорошо даже вот так лежать с вывернутой рукой и смотреть в понимающие серые глаза друга. – Оденусь.
– Одевайтесь. – Сергей спрыгнул по другую сторону камня и свистнул: – Эгей, они идут! Нашлись!
Я присел на корточки рядом с Танюшкой. Она смотрела на меня из-под вздрагивающих пушистых ресниц с пляшущими на них золотыми искрами.
– Пора вставать? – Она села, и мы немедленно поцеловались.
– Пора, Тань. – Я посмотрел на разбросанную одежду. – И поскорей. Нас уже ищут.
– Я слышала Сережку. – Танюшка зевнула, изящно прикрыв ладонью рот. – Уффф… встаю!
– А может… – Я ей подмигнул. – Подождем вставать? Еще разок, только быстро?
Танюшка закусила губу. Смерила взглядом непоколебимо-загорелую спину Сергея. Стрельнула в меня зеленью глаз.
– Давай, – шепнула она, – только теперь давай ты, как тебе хочется. Сам… О-о, вижу, что ты можешь… сам.
И она прогнулась в моих руках назад – в поясе, раздвинув колени и бедра и подаваясь ближе.
– Сергей, мы сейчас, – сообщил я. – Быстро. Наверное…
* * *
В ближайшие два часа мы так и не ушли с тех холмов – наверное, не только нам с Танюшкой довелось найти среди них что-то важное. Когда я сам пришел в себя и ухитрился собрать рассеявшийся отряд, уже перевалило за полдень, и было ясно, что до лагеря Жюссо, о котором говорил Сергей, нам сегодня уже не добраться. Кое-кто вообще предлагал остаться здесь, но я заявил, что уж километров десять мы в честь наступившей весны вполне можем отмахать, – и нечего скрипеть.
Скрипеть мы все равно продолжали, в том числе – и я сам. А прошли всего километра три – навстречу нам, перевалившим через холм, из олеандровой рощи высыпал отряд.
Я взмахнул рукой, и мои ребята рассыпались в цепь, девчонки отступили за их спины. Ирка, Валя и Танюшка деловито защелкали затворами аркебуз. Джек с философским видом натянул лук. Колька снял с плеча ружье – у него еще оставалось две пули и одна мелкая дробь.
В отряде, вышедшем нам навстречу, было около десятка мальчишек. Они замерли напротив нас; у троих были аркебузы. Двое неспешно подкручивали пращи. От общего строя отделился черноволосый парень и, сделав несколько шагов, поднял вверх длинную, почти прямую саблю-эспадрон:
– Кто вы такие и чего вы хотите?! – Он говорил по-английски, а я уже достаточно хорошо понимал этот язык. – Если хотите схватки, то знайте – это наша земля, и мы будем ее защищать!
– Это Франсуа, – прошептал Сергей, подходя ко мне. У него в руках оружия не было. – Давай я поговорю? – Я кивнул, и он, сделав два шага вперед, махнул рукой: – Франсуа, это я, Серж, привет!
Сабля опустилась к ноге черноволосого француза.
* * *
Франсуа Жюссо со своим отрядом тоже не сидел на месте – просто зимовал на плоской вершине одного из холмов, в большом доме, плетеные стены которого были промазаны глиной, а боковыми столбами служили живые деревья. Четырнадцать парней, десять девчонок. До вчерашнего дня мальчишек было шестнадцать, но вчера вечером короткая, яростная схватка с захожими урса унесла жизни двоих ребят. Урса свернули в холмы, не решаясь больше атаковать. Франсуа погнался за ними, но мы успели раньше…
Все это Франсуа рассказал мне после обеда, когда мы сидели на теплом ветерке в роще, у подножия холма.
– Сколько ты здесь? – поинтересовался я, ставя босую ногу пяткой на пень, на котором сидел.
– Меньше года. – Француз сыпанул мне в руку сушеных яблок. – Я вообще-то был кадетом военной школы, а попал сюда еще с двумя нашими ребятами. Прибились к отряду франко-испанцев, с которым двинулись южным побережьем Европы на восток. В сентябре были аж в Крыму, где и попали урса в зубы. Лидер отряда был убит, а я тогда сумел возглавить оставшихся в живых и прорвался «на волю». С остатками отряда добрался в Грецию, где и зазимовал, сам видишь.
– Неплохо, вижу, – кивнул я и прислонился спиной к дереву. – Послушай, Франсуа… Ты знаешь Нори Пирелли?
– Мясника? – Франсуа вытянул ноги и потянулся сам. – Который со Спорад? Знаю.
– Я хочу… – Я оборвал себя и помолчал, потом заговорил иначе: – У меня был недолгий знакомый, который мог бы стать моим другом. Он пытался прикончить Нори, но не смог, а этой осенью погиб сам… Я хочу сделать то, что не удалось ему.
Франсуа не удивился:
– А твои люди пойдут за тобой? Нори – не урса.
– Мои люди пойдут за мной, – подтвердил я. – А потом – мы уже отправили на тот свет одного такого, вроде Нори… Я хотел предложить тебе долю в этой игре.
– Я ничего не делил с Мясником, – покачал головой Франсуа. – Мне он не нравится, но не более.
– А я думал – все французы рыцари без страха и упрека, – полушутливо заметил я.
Я-то почти пошутил. Но странно – это возымело действие! Франсуа вскинулся, его светло-карие глаза коротко сверкнули, но он промолчал, а я сменил тему:
– А о Городе Света ты что-нибудь слышал?
– Легенда, – отмахнулся Франсуа, успокаиваясь. – Такая же, как о Туманных Стражах. – Я вздрогнул, но француз этого не заметил. – Или о Бесконечной Тропе…
– А что за Бесконечная Тропа? – заинтересовался я.
Франсуа удобней устроился на пеньке и заговорил, сцепив руки на коленях:
– Это тоже легенда… – и надолго умолк, а я удивился, потому что уже понял – француз любит поболтать. Молчал он долго-долго, но потом заговорил снова: – Мы все так или иначе хотим вернуться, но возвращаться нам просто некуда. А умирать бессмысленно никому не хочется уж и вовсе, вот и выдумывают себе… утешение. Что вроде бы наступает такой момент, как бы переломный. И перед тем, кто остался жив во многих боях и вообще вел себя достойно, открывается что-то вроде… двери. Это может произойти в любом месте, где угодно и когда угодно. Тогда можно уйти.
– Обратно? – поинтересовался я.
Франсуа пожал плечами:
– Нет, зачем? В том-то и дело. Уйти в совсем иные миры. По Бесконечной Тропе – и выбрать любой мир себе, по желанию – тропа-то бесконечная! Совсем любой. И поселиться там, и жить, как тебе хочется. Совсем по-нормальному. Взрослеть, иметь детей, строить дома… – Голос француза был тоскливо-мечтательным, но он оборвал себя: – Только это просто мечта. Легенда. Отсюда можно уйти только на тот свет, – он криво усмехнулся и уже деловито продолжал: – Вы, если хотите, можете задержаться тут на сколько угодно. Мы уйдем в июне на север, всегда хотел побывать в Скандинавии. И на твоем месте, – он соскочил с пенька, – я бы все-таки не трогал Мясника, Олег.
Он не стал дожидаться моего ответа, да я и не собирался ничего отвечать…
…Вокруг бушевало почти настоящее лето. Пожалуй даже, здешняя весна была получше любого лета – я ни разу не видел такого сумасшествия прущей из земли зелени…
Я босиком спустился к неширокой, но бурной и быстрой речушке. Огляделся, стоя по пояс в разлапистом папоротнике. И начал раздеваться. Осатанелое комарье немедленно поднялось из сырых местечек под листвой, и я поступил единственно правильным способом – вошел в воду по пояс и нырнул.
Плавать я так и не полюбил, хотя и научился. Но сейчас мне просто хотелось выкупаться, и я минуты три нырял и плавал посередке реки, где было поглубже. Вода была холодной и очень чистой; замерзнув, я выбрался на берег. Комары снова набросились на меня, но я не спешил одеваться. Стоял и наслаждался майским днем.
* * *
Вечером у костра был общий сбор – вече. Я излагал свои дальнейшие планы касательно атаки на Мясника Пирелли. Если честно, я и сам для себя толком не мог объяснить, что я так на него взъелся. Может быть, он заочно напомнил мне Марюса с его зоологической ненавистью к русским? Может быть, меня возмутила мысль о том, что в мире, где и так не продохнуть от урса, приходится еще и с белой сволочью дело иметь? Наконец, мне нравился Свен. Очень нравился. А Свен теперь уже не мог прикончить Нори.
Но до своих ребят-девчат я не пытался донести эти мне самому не вполне понятные мысли. Я просто говорил – излагал план похода – непререкаемым тоном. И внезапно увидел себя со стороны – длинноволосого мальчишку в самодельной кожанке, уже привычным жестом придерживающего на боку длинный палаш в широкой перевязи. А через секунду поднялся Саня. Он выглядел совершенно спокойно, говорил спокойно, но что-то не то было в его поведении и голосе:
– А ты не можешь объяснить, почему мы должны делать это?
Вопрос оказался неожиданным. Настолько неожиданным, что я, всегда умевший убедительно говорить и аргументированно спорить, просто осекся и заморгал. Саня же настаивал:
– Почему мы должны идти сражаться с теми, кто нам ничего не сделал? – Я промолчал, а Саня продолжил: – Потому что тебе хочется поиграть в рыцарей? Но это, пардон, не за наш счет, Олег!
– Что значит «не за наш счет»? – прорезался наконец у меня голос. – Что ты глупости говоришь, за какой за «ваш» счет?! – И только тут до меня дошел мерзкий смысл обвинения!!! – Ах ты… – Слов у меня не находилось, и я, рванув куртку, показал выпуклый шрам на боку: – А это – за чей счет?! – Я вздернул куртку выше, к шрамам на груди: – Это – за чей?! – Мной овладела вспышка ярости, еще более усилившаяся от того, что Саня был спокоен.
– Тогда это было необходимо, – сказал он, пожимая острыми плечами под такой же, как у меня, кожаной курткой. – Сейчас ты действуешь, как благородный рыцарь, борющийся с несправедливостью. А платить своими жизнями придется нам! Остановись, Олег.
– Защищайся! – рявкнул я, выхватывая палаш. Саня вскочил, но на него навалились Сморч и Олег Фирсов, а Бэн испуганно закричал:
– Не надо, Сань!
Я тоже не успел взмахнуть клинком – мою руку выше запястья обвил хлесткий ремень, рванул – и я увидел Вадима, тянущего на себя кистень. Он спокойно-иронично улыбался:
– Олег, тихо, ты что? Успокойся…
Опомнившись, я вбросил в ножны палаш и, шире расставив ноги, сунул большие пальцы за ремень. Санек остыл еще быстрее – по крайней мере внешне.
– Вы обещали выполнять то, что я скажу, – с расстановкой, тяжеловато произнес я, глядя себе под ноги. Потом вскинул голову: – Но я не стану вам об этом напоминать. Не буду говорить, как князь, и… – я сделал над собой усилие, – …прошу прощения за то, что вообще говорил с вами в таком… приказном тоне. – Я думал, что кто-нибудь подаст реплику, но все молчали, глядя на меня. – Тогда давайте так. Давайте голосовать, как мы это всегда делали. Вече – так вече! Ставлю на голосование вопрос об активных действиях против Нори Пирелли по прозвищу Мясник. Просто потому, что он хуже любого урса и возомнил себя крупным работорговцем и удельным князьком. Мне не нравится то, что рядом со мной такой же мальчишка, как я, торгует другими мальчишками и девчонками. Вот мое обоснование, и я первым поднимаю руку за то, чтобы уничтожить Пирелли, как мы с Лешкой Званцевым уничтожили Марюса. Теперь пусть говорят остальные. – Я сел, и Танюшка пожала мне локоть.
– Ты молодец, я с тобой, – щекотнул мне ухо шепот. Я благодарно улыбнулся.
– Я за нападение, – встал Вадим. Санек ожег его взглядом, но Вадим невозмутимо продолжил: – Мне хочется поразвлечься. Ничего больше я объяснять не собираюсь.
Я не очень ему поверил и даже встревожился. Вадим всегда был себе на уме и очень часто за словами прятал двойной, а то и тройной смысл. Впрочем, я не додумал. Поднявшись, Танюшка сказала:
– Я с Олегом.
– Кто бы сомневался, – буркнул Саня.
Танька спокойно парировала:
– Естественно.
– Я против, – отвернувшись от нее, бросил Саня.
– Я за, – коротко сказал Арнис, даже не вставая.
– А я против, – покачала головой Ленка Власенкова. И добавила в ответ на удивленный взгляд Олега Крыгина: – Не считайте меня бессердечной, просто нам лучше в это не соваться.
– Я тоже против, – вздохнула Ленка Черникова.
– Я за, – кивнул Игорь Мордвинцев.
– И я, – поднялся Север. – Тут Саня сказал, что Олег играет в рыцарей. Не вижу в этом ничего плохого, кстати.
– Я как Саня, – помотал головой Бэн.
– А я – как Сергей, – извиняющимся тоном оповестила Ленка Чередниченко.
Сережка тряхнул светлым чубом:
– Я за драку!
– И я за драку, – сообщила Наташка Мигачева, обычно молчаливая, как пень.
– Я… – Сморч потер лоб. Видно было, что ему хочется подраться, но пойти против мнения Сани он не мог. – Я против, – с усилием выдавил наконец Сморч.
– Я тоже, – неожиданно сказал Андрей Альхимович.
Сергей не выдержал:
– Приехали!
– Не хочу новых похорон, – прямо отрезал Андрей.
– Я тоже против поэтому, – присоединилась Олька Жаворонкова.
– И я против, – глядя в огонь, Колька Самодуров ничего не стал объяснять.
– Я за, – подняла руку Ирка Сухоручкина.
Кристина Ралеска тоже подняла ладонь:
– Мне не нравится рабство. Я за бой.
– Я против, – отрезал Олег Фирсов.
– А я за, – одновременно с ним сказала Наташка Крючкова.
– Я с Колей, – подала голос Валька Северцева. Брат покосился на нее и чуть скривил губы.
– Я за. – Игорь Басаргин вскочил. – Мы должны помогать творить справедливость в этом мире, понимаете?!
– Я тоже за, – раздумчиво произнес Олег Крыгин.
– Против, – коротко отрезала Наташка, сестра Сани.
– Против, – так же коротко сказал Андрей Соколов.
– Я тоже не хочу драться не с урса, – покачал головой Богуш.
– Я за бой, – заключил Джек Сойер.
– Пятнадцать «за», тринадцать – «против», – тут же подвел итог Вадим, все это время, оказывается, считавший голоса.
– Небольшой перевес, – тихо пробормотал я, снова поднимаясь: – С голосованием все? Теперь позвольте мне сказать. Те, кто не хотел идти, могут не идти. Я никого не собираюсь тащить насильно.
Наступило молчание. В тишине хмыкнул Санек. А Андрей Альхимович покачал головой:
– Ну уж нет. Идти, так всем. Всем, Олег. Иначе ни к чему было затевать голосование.
* * *
Джек Сойер пил возле ручья, когда я, подойдя сзади, тронул его за плечо. Англичанин повернул узкое лицо и коротко улыбнулся.
– Если бы ты проголосовал против, была бы ничья, – тихо сказал я. – Я был уверен, что ты не захочешь драться.
– Нас никто не гнал в тот поход, в котором погибли мои друзья, – тихо сказал Джек. – И мы не искали выгод. Мы просто хотели справедливости… Тот парень, Александер, назвал тебя рыцарем, чтобы оскорбить. Но я бы не оскорблялся. Это скорей похвала.
– Спасибо, – я пожал ему запястья. – Спасибо… Ты не видел, где Танюшка?..
…Мой палаш и корда Татьяны столкнулись с коротким лязгом. Тонкий легкий клинок опасно засвистел, плетя плотное кружево ударов. Улучив момент, я сильным толчком в основание клинка вышиб корду из рук Татьяны и, перехватив ее запястья, притянул девчонку к себе. Луна освещала нас; со стороны костра еще слышалась перекличка самых неугомонных.
– Ты не жалеешь, – засмеялась Татьяна, – это хорошо, ведь и в бою не жалеют!
– Ты пошла со мной только потому, что это – я? – Я держал ее запястья крепким хватом, хотя она и не вырывалась.
– А этого мало? – тихо спросила она.
Я упрямо покачал головой:
– Мне бы не хотелось, чтобы ты одобряла мои ошибки из-за того, что они – мои.
– Тут не было ошибки. – Она заглядывала мне в глаза, и из ее зрачков смотрела луна. – Я не хочу говорить избитые слова, но в жизни должен быть смысл. Даже в бессмысленной и заведомо обреченной. Мы все равно погибнем, так к чему бежать и прятаться? Лучше быть таким, как Джек, – сражаться с врагом и встречать опасность лицом к лицу… – Я с уважением смотрел в лицо своей подружки, а она продолжала: – Если есть выбор – быть трусихой или рыцарем, – я предпочту быть рыцарем. Даже если это выглядит глупо… – Она подняла свободную руку и коснулась моей щеки: – Помнишь, ты мне говорил про одну книжку Астрид Линдгрен? Там двое братьев сражаются со злом, и один спрашивает другого, почему тот идет в бой, если мог бы спокойно сидеть дома, не рискуя жизнью? А тот отвечает: «Чтобы быть человеком, а не комком грязи».
– «Братья Львиное Сердце», – вспомнил я. – Я читал про эту книжку в «Пионере». А ее саму так и не успел…
– Может быть, там ты ее еще прочитаешь, – сказала Таня. – А здесь мы просто должны жить, как люди.
– Просто? – переспросил я.
– Просто, – подтвердила Танька. – Даже если это и… непросто.
В тумане теплится восход.
Копьем, мечом и кулаками
С баранами и ветряками
Сражаться едет Дон Кихот.
Он едет тихо мимо стен
И кровель, еле освещенных…
Как много есть неотомщенных…
…А отомщенных – нет совсем!
И в миг, когда сверкнет над ним
Латунный таз огнем холодным,
Смешное будет благородным,
А благородное – смешным.
В тумане теплится восход.
Сражаться – глупо и опасно…
Смириться может Санчо Панса,
А Дон Кихот, а Дон Кихот…
В. Миляев
Коридор был бесконечным, тускло освещенным и совсем не страшным. Одно плохо – бесконечным. Я даже не шел, а просто брел уже по нему, время от времени толкая и дергая двери, в шахматном порядке расположенные по обеим сторонам. Двери не открывались. Казалось, они просто вмонтированы в глухую стену. Кое-где между дверей попадались прислоненные к стене швабры. Их созерцание выводило меня из себя, но тоже как-то устало. Это занятие меня так напрягло, что я не сразу заметил происходящие изменения. А совершались они как-то плавно и совершенно естественно. Я шел только что одетым так, как был одет этим вечером… а потом оружие осталось прежним, но самоделковая кожа сменилась отлично выделанной, и длинные перья широкополой шляпы то и дело цеплялись за стены… через секунду я отпихивал локтем мешавший мне дисковый «ППШ», а мешковатую гимнастерку перетягивал потертый ремень… «ППШ» сменялся мечом, плечи тяжело облегала плотная кольчуга… И еще что-то было, снова и снова, чуть ли не возле каждой двери.
У меня возникло ощущение, что я иду по коридору уже много часов. Три шага – дерг – шаг – поворот – дерг – три шага – дерг… Что же дальше-то?
Впереди – мне показалось – внезапно возник тупик. Но это оказалось разветвление – коридор уходил вправо и влево.
Ишак, которого поставили между двумя возами морковки, в конце концов сдох от голода. Печально… Я решительно повернул направо, начисто отметя все соблазнительные мысли о том, что слева мог быть близкий выход.
Справа, впрочем, выхода не было тоже. Да и коридора тут тоже не было. Вместо этого – тупик, в котором стояло мягкое кресло, а перед ним серым холодным глазом поблескивал стоящий на растопыренных тонких ножках массивный телевизор «Чайка». В точности такой же, как стоял у нас дома, только там он находился на тумбочке. И этот телевизор включился в тот самый момент, когда я, удивленно разглядывая это чудо, подошел к креслу.
Экран провалился, растаял, став открытым окном в никуда… нет, не в никуда. В тумане, висевшем где-то плотной кисеей, рисовались ветви кустов – то ли еще, то ли уже голые, хотя мне почему-то казалось, что там не холодно. Мне показалось, что я различаю фигуры людей, уходящие в туман; чуть сбоку мне почудились несколько воткнутых в землю клинков… или нет, что ли? Изображение уплыло в сторону, я увидел… себя. Да, это был я, в точности такой, как сейчас, только одежда была другой, не было оружия, да еще поперек лба над левой бровью почти на переносицу тянулся тонкий белый шрам. Я кусал губы и хмурился, глядя прямо перед собой.
Потом это видение уплыло, а сменили его сцены яростной схватки – в мелькании клинков и тел непонятно было, кто и кого кромсает, различалось только, что белые дерутся с урса. Но это «кино» оказалось еще более коротким, чем предыдущее. Вместо него возник заснеженный лес и человек, идущий по нему на лыжах. Я видел его только со спины, но почему-то человек показался мне знакомым. И при виде этого накатила на меня глухая, тяжелая тоска…
…Я открыл глаза. Волнами откатывалась прочь посетившая меня во сне печаль. Весенняя ночь была теплой, стрекотали какие-то насекомые, и огромная чаша неба висела над миром.
Я глубоко вздохнул и, чуть повернувшись, различил в темноте южной ночи лицо Татьяны – мы совершенно открыто устроились на склоне холма на разостланных одеялах, брошенных на сорванную и стасканную в «матрас» траву. И только сейчас я понял, как это чудесно – вот так спать рядом со своей девчонкой. Со своей. Не… делать то, что мы делали сегодня днем (вчера, вернее), а просто вот так лежать рядом с самым родным в этом мире существом.
Странно. Сон был тягостным, но не страшным, так от чего же я проснулся?
Это была уже мысль командира, вождя – и я сел. Максимально осторожно, чтобы никого не разбудить (и в первую очередь – Танюшку).
На ночь мои соплеменники разбрелись кто куда, начисто позабыв, что мы вроде бы как на войне. Так что невозможно было определить с ходу, кто на месте, кто – нет, где вообще это место…
Беспокойство не отпускало, и я сперва сел на корточки, потом встал в рост, засунув за резинку спортивных штанов дагу. Помедлил – и шагнул с одеял в теплую траву.
Танюшка позади что-то бормотнула – и не проснулась, я это понял.
Собственно, я не собирался никого искать, а просто хотел успокоиться, вернуться и завалиться спать вновь. Я спустился к ручью, попил, потом присел на камень, прислушиваясь и вглядываясь в темноту. В низине за ручьем с хрустом, топотом и хрюканьем пробежали несколько кабанов, потом прошло какое-то очень крупное животное – я даже расслышал мощное сопение, но какое-то добродушное. Странно, я совсем не боялся, хотя год назад меня ужаснула бы сама мысль о такой вот прогулке по лесу. Мне вспомнились наши с Танюшкой первые ночевки, и я улыбнулся в темноту. Да уж, резко проехался по нам этот год…
В заводи возле моих ног появилась темная тень. Я сперва не понял, что это, а просто нагнулся к воде – посмотреть – и тут же отпрянул, подбирая ноги. На меня из-под воды смотрела чудовищных размеров плоская рыбья харя с усами, похожими на кнуты. Усы шевелились в струях течения, маленькие глазки с интересом посматривали снизу вверх.
– Ни финты себе… – выдохнул я, и сом – а это был сом – исчез, только проструилось похожее на бревно толщиной и длиной тело. А через несколько секунд послышался плеск – кто-то шел по мелководью того берега, и это шел человек… два человека. Не скрываясь, а значит, это могли быть только наши – мои или Франсуа. Скорей всего, гуляла парочка, обалдевшая, как недавно мы с Танюшкой, от ночи, весны и природы.
В таких случаях чувствуешь себя идиот идиотом – лучше всего молча посидеть, ничем себя не выдавая, а при первой возможности – просто смыться и позже об этом никогда не вспоминать вслух. Я плавно переместился к кусту на берегу и слился с ним, приготовившись пережидать.
Через несколько секунд буквально на противоположном берегу появились две фигуры – повыше и пониже, послышался неразборчивый разговор и смех. Еще через мгновение я узнал Саню и удивился – уж кто-то, а Саня-то к девчонкам относился с вежливым высокомерием. Олька Жаворонкова с Наташкой Мигачевой, остававшиеся в нашей компании «свободными», насколько мне известно, интереса к нему не проявляли. Ха, неужели Саня (во мне вновь шевельнулась злость, но я открутил ей голову в эмбриональном состоянии) успел встретить какую-нибудь француженку или испаночку?..
Но едва я это подумал, как во второй фигуре – пониже и похрупче – я узнал Бэна.
Так. Я напрягся. Это что – заговор в лучших традициях французского кино с Жаном Марэ – под покровом ночи, тайно, против законного короля? Ин-те-рес-но-о…
Все оказалось намного интереснее, чем я мог предположить. Вернее – такого я вообще не мог предположить. Ни представить, ни вообразить. Ну – никак.
Я по-прежнему не слышал, о чем они там говорят, несмотря на то, что голоса по воде доносятся хорошо, – уж очень тихо велся разговор. Зато видно было здорово – они остановились как раз напротив меня, нас разделяли метров пять: глубина от «моего» берега и отмель на том берегу.
Саня потрепал Бэна по волосам, поерошил их. А потом…
…Я до сих пор не могу найти слов, чтобы описать свои последующие мысли. Физическое состояние описать было проще. Мне показалось, что меня сунули головой в печку. В ушах зазвенело, рот наполнился привкусом крови, ноги и руки стали ватными. На то, что видели мои глаза, у моего мозга просто не хватало возможностей осознания. Мне легче было привыкнуть к постоянным убийствам, чем уяснить для себя происходящее. Я не мог сдвинуться с места, во мне все уголки разума заняла смесь ужаса с гадливым любопытством и отрывочными, коротенькими какими-то мыслями на тему: «Что делать?!» А потом всплыла еще одна, но потрясающая в своей простоте мысль: «А завтра?!» Нет, в самом деле – завтра-то мне как быть?! Мне же надо будет с ними общаться, разговаривать, дотрагиваться до них…
Что же делать?!
До прибытия сюда я вообще ничего не знал о «таких» отношениях – кроме научного названия «гомосексуализм» и отрывочных сведений из книжек. Да и это мне казалось чем-то инопланетянским и вообще не существующим в сегодняшней реальности – вроде работорговли или людоедства. Тут я впервые увидел нечто подобное, когда мы вошли прошлым летом в сожженное урса поселение. Но и это воспринималось просто как некая часть демонического облика врагов, еще одно подтверждение их нечеловеческой сущности – ну, вроде их масок, людоедства, похожей на звериный лай и вой речи… Но тут-то ничего подобного просто не было! А было… было что-то…
Я видел, как Бэн, ласкаясь к Сане, со смехом переговорил с ним и ушел по берегу, перекинув через руку штаны и что-то насвистывая. Санек, одевшись, посидел на коряге, глядя ему вслед, потом бросился в воду, в два взмаха пересек ручей и выбрался на берег почти напротив меня.
Наверное, он прошел бы мимо, но я его не пропустил. Меня подбросило с земли, как пружиной. Саня отшатнулся. Я вцепился ему в плечи, протащил перед собой вяло сопротивляющегося парня на два с лишним года старше меня – и впечатал его спиной в толстый ствол олеандра.
В первые несколько секунд Саня, ошеломленный нападением и тем, что не понимал, кто именно на него напал, не сопротивлялся (а я какой-то частью мозга, оставшейся холодной, отметил, что его легко могли бы убить). Но, увидев меня, выдохнул: «Ты?! Подглядывал?!» – и рванулся.
Черта с два. Да, он был старше, но даже на «нашей» Земле в последние год-полтора мы сравнялись в силах. Сейчас же мною двигала еще и ярость. Я позволил ему податься вперед, на меня, и, вдобавок дернув в том же направлении, обратным движением снова впечатал Саню в то же дерево – причем так, что он обмяк по-настоящему и, мотая головой, лишь испуганно смотрел на меня.
– Убью! – выплюнул-выдохнул я, несколько раз тряхнув его. – Ты что делаешь, идиот, скотина?!
– Пусти. – Саня опомнился. Он не делал больше попыток вырваться, но смотрел спокойно. – Пусти, ключицы сломаешь. Больно.
Он не врал. Помедлив, я опустил руки, но корпусом продолжал закрывать Сане путь для ухода. Злость у меня внезапно почти прошла, и, кажется, Саня это понял.
– Вот так вот, – тихо сказал он, по-прежнему не двигаясь. – Думаю, после того, что было у вас с Танюшкой, ты меня поймешь…
Я ударил его. Хуком справа. Саню мотнуло вокруг древесного ствола, он сполз наземь, закрывая лицо локтем, – и остался лежать неподвижно.
Я перешагнул через него и пошел прочь от берега…
…Франсуа сидел недалеко от спящей Танюшки, держа на высоко поднятом колене клинок своей сабли. Он обернулся на мои шаги и молча смотрел, как я, подойдя, встал рядом.
– Не спится, – то ли спросил меня, то ли о себе сказал, то ли все вместе Франсуа. – Послушай, ты не был в Карелии? Там и правда так красиво, как говорят?
– Не знаю, – рассеянно ответил я. – Мне там не приходилось бывать.
– Ясно… Ладно, как-нибудь потом побываю. – Он встал, несколько раз, заложив одну руку за спину, рассек воздух поющим сабельным клинком. – Я пойду с тобой на Пирелли. И еще кое-кого позову по пути. Ты хорошо сказал о нас, французах. Может быть, мы и не такие рыцари, как принято о нас думать. Но мы хотим быть такими. Хотим, а это уже немало…
* * *
Я фехтовал с Андрюшкой Альхимовичем и Олегом Фирсовым – они просили еще раз показать кое-какие защиты. Временами мне казалось, что вчерашняя ночь мне почудилась – и Саня, и Бэн вели себя совершенно как обычно. Так бывает: что-то очень страшное кажется нам нереальным…
Отряд Франсуа собрался тоже. У них наверху, в хижине, кто-то наигрывал на самодельной свирели простенький, но красивый мотив из нескольких повторяющихся нот. Солнце пекло беспощадно – потоки света, казалось, выливаются с неба ручьями расплавленного металла. Я машинально обратил внимание на то, что ровный южный загар начинает уже ложиться на тела ребят и девчонок. И Танюшка тоже была загорелая, тоненькая в поясе и смеющаяся – она вместе с Ленкой Чередниченко и Валькой Северцевой о чем-то разговаривала с двумя девчонками из компании Франсуа. Слышалась непередаваемая трескотня на чудовищной смеси из нескольких языков. Вот Танюшка показала корду, несколько раз ловко крутнула ее в руке… Надо же, то ли об оружии заговорили…
Андрей «проколол» мою защиту и шлепнул кончиком валлонки по плечу. И даже сам удивился, судя по выражению его лица.
– Ты что-то не в форме, – заметил он, проводя ладонью по мокрому от пота лицу.
– Вроде того, – кивнул я, отходя в сторону. Клинки продолжали звенеть. Арнис боксировал со Сморчем, Колька показывал какие-то приемы.
Я должен был поговорить. Поговорить немедленно… с кем? Я рассеянно осмотрелся кругом – и увидел Вадима, который поднялся на склон холма снизу. Он нес на плечах тушку косули, а шагавшая следом Наташка тащила в каждой руке по кабаненку.
Я подождал, пока Вадим, свалив добычу, двинется обратно – к ручью, мыться. Наташка за ним, к счастью, не пошла. А вот я – пошел. В конце концов, Вадим был не только моим другом, но еще и лучшим другом Сани, и познакомились они друг с другом на год почти раньше, чем со мной.
Вадим отмывался у ручья. Заметив меня, он весело сказал:
– Хорошая косулька! Я тут еще в болоте таких зараз видел – вроде длинномордых бегемотов с клыками…
– Платибелодоны, – вспомнил я иллюстрацию в «Палеонтологии в картинках». – Честное слово, чертовщина тут творится необъяснимая. Их просто не может быть всех вместе – водяных слонов и косуль, например… Ты знаешь, что Саня гомосексуалист?
Ляпнул я это в отчаянии, просто не зная, как подступиться к теме.
Глаза Вадима не просто широко распахнулись. Даже не распахнулись – этому нет названия. Он упустил с плеча в ручей куртку, подхватил ее, чертыхнулся, отбросил, словно обжегшись. Потом спросил, поднимаясь:
– Ты что, мозги отоспал?! Или сбесился по весне?! А в морду, по-простому выражаясь?!
– А что от этого изменится? – спокойно поинтересовался я. – Он с Бэном… – Я помолчал и выговорил: – …трахался. Вчера ночью.
Наверное, он бы все-таки мне врезал. Если бы не знал, что у меня нет привычки врать. Его взгляд метнулся вправо-влево, словно он искал Саню, который опроверг бы это дикое, чудовищное обвинение. Конечно, никого рядом не было, кроме меня – а именно я это обвинение и высказал…
Вадим потряс головой.
– Неплохо ты меня приложил, – признался он. – Нокаутировал, если честно… – и сердито спросил: – А промолчать ты не мог?!
– Здра-ась! – удивленно развел я руками и добавил слова песенки из детского фильма: – Я не шкаф и не музей – хранить секреты от друзей!
– В данном случае – ты уж, пожалуйста, храни. – Вадим ожесточенно сплюнул в сторону. – Не хватало еще, чтобы об этом растрепали по нашей компании!.. Нет, но… – Он не договорил, мерзко и удивительно сложно выругался, я ошалело посмотрел на него, а потом сказал:
– Да я-то промолчу. Я не об этом… – Я присел на камешек, задумчиво проводил взглядом парочку стрекоз над водой, занятых тем, что я в раннем детстве называл «брачной игрой». – Что нам делать-то дальше? В смысле – а если Саня и дальше свою деятельность будет разворачивать? Э… на других?
Вадим присел на берегу, начал остервенело тереть руки песком. Потом тихо сказал:
– Не знаю… На кого он в первую очередь может… ну, кинуться?
Я засопел. Если честно, мне не приходило в голову рассматривать окружающих меня с такой точки зрения. Какие тут критерии? Как с девчонками? Ирка Сухоручкина красивая. Ленка Черникова – симпатичная. Наташка Бубненкова – так себе. Танюшка – это Танюшка. Созерцая спину Вадима, я попытался – умное слово! – экстраполировать это видение на парней, хотя это было смешно и как-то неловко, словно я сам был… «небесного» цвета.
Север – красивый. Сережка – симпатичный. Андрюшка Альхимович – так себе. А Бэн…
– Нет! – уверенно выпалил я.
Вадим обернулся:
– Что «нет»?
– Нет, – кивнул я. – Я был не прав. Никого больше Саня не тронет.
– И на каком основании такие выводы? – Вадим встал, не сводя с меня глаз.
– На таком, – я помедлил. – На таком, что Санек любит Бэна, – меня невольно передернуло. – Уверен. Я все видел и точно могу это сказать…
– Блядь, – задумчиво сказал Вадим. Посмотрел на меня и вздохнул. Потом вдруг добавил: – Знаешь, а я ведь хотел голосовать-то против этого похода.
– Интересно, – оценил я, ожидая продолжения.
– Мне понравилось, что ты решил быть рыцарем, – хмыкнул Вадим. – Знаешь, у меня такое ощущение, что я проживу тут довольно долго. И мне интересно посмотреть, что с тобой, Олег, будет дальше.
– Со мной? – нейтральным тоном выделил я.
Вадим кивнул:
– С тобой. Я, если честно, удивился тому, как ты за дело взялся. Крутенько. Еще осенью начал удивляться – до сих пор остановиться не могу. Мне тебя князем в шутку называть уже и не хочется.
– Спасибо…
– Пожалуйста, ради бога… Так что считай – мне просто хочется быть рядом с тобой. И увидеть, как ты падешь в бою, накрыв собою свой палаш.
– Даже так? – хмыкнул я. Мне вдруг стало смешно. – Не знал, что я выгляжу таким чудным.
– Не чудным, – без улыбки возразил Вадим. – Совсем не смешным и не чудным. Иногда, если честно – страшным ты выглядишь, Олег. Как тогда, в феврале, на морском берегу…
– Помнишь, как мы убили медведя? – Я подошел, сел рядом, опустив руки к воде. – Ты. Я. Сергей. Помнишь?
– Конечно.
– Хочешь – ты будь князем.
Он хлопнул меня по плечу мокрой рукой:
– Не хочу, Олег. Но тебя поддержу всегда. И во всем… брат.
* * *
Еще издалека стало слышно, как Игорь Басаргин под взрывы хохота бренькает на гуслях, а Север поет:
Как на поле Куликовом
Засвистели кулики
И в порядке бестолковом
Вышли русские полки.
Как дохнули перегаром,
За версту от них разит…
Значит, выпито немало,
Значит, будет враг разбит!
Слева нас – рать,
Справа нас – рать.
Хорошо с перепою
Мечом помахать!
Воевода красноносый
В ратном деле знает толк —
Через речки и покосы
Он повел засадный полк…
Вокруг наших стояли ребята и девчонки Франсуа, тоже смеялись, подталкивали друг друга локтями – вперемешку с нашими. А Игорь уже сам запел, сам себе и аккомпанируя, – что-то про вампиров, но тоже смешное и явно им самим сочиненное:
…обнажает в лунном свете
Предлиннющие клыки
И кричит, хрипя при этом:
«Дайте выпить, мужики!
Самогонки, или водки —
Даже пиво подойдет!..»
Полночь. Одиноко. Жутко.
Спит упившийся народ.
– Это все смешно, пока поешь, – покачал головой худощавый черноволосый мальчишка. – А на самом деле вампиры совсем не смешные.
Он говорил по-русски с легким акцентом.
– Да брось ты, – отмахнулся один из испанцев – в его исполнении русский звучал куда более странно, – опять за свое…
– Не за свое! – мгновенно завелся черноволосый. – Я не вру, я их правда видел!
– Да иди ты… – отмахнулся испанец.
– Погоди, погоди, – вмешался Север, подкидывая на ладони метательный нож. – Ты что, хочешь сказать, что видел вампиров?!
– Он сейчас расскажет, – насмешливо заметила одна из девчонок. Черноволосый ощетинился:
– А ты не слушай! Я вон им собираюсь рассказывать!
– Да мне их и жалко, – вздохнула девчонка, – у них же уши от твоей лапши отвалятся.
Черноволосый засопел. Север похлопал его по плечу:
– Стой, не дуйся, рассказывай. Нам правда интересно. Про вампиров.
Наши поддержали его слитным гулом. Люди Франсуа ответили дружным стоном. Черноволосый мальчишка смерил их воинственным взглядом и начал, демонстративно обращаясь только к нашим:
– Я тут, кстати, на год дольше, чем эти обалдуи. – Он мстительно улыбнулся. – Вообще-то я родом из Лупени. Это в Южных Карпатах, – значительно добавил он, осмотрев всех по кругу. – Знаете, что это за места?
– Знаем. – Я увидел Танюшку, опиравшуюся на корду. – Горы недалеко отсюда. Тянутся на полторы тысячи километров…
– Подожди, Тань, – остановил ее Север, – он не об этом… В тех местах где-то жил Влад Дракула?
– Влад Дракула, – торжественно кивнул черноволосый и несколько раз перекрестился. Кто-то хмыкнул, еще кто-то засмеялся. – Влад Дракула, – повторил черноволосый настойчиво.
– Ты ерунду-то не лепи, – недоверчиво сказал Колька. – Дракула – это вампир. Из сказки.
– Коль, – поморщился я, – Дракула – это князь. В XV или XVI веке правил.
– Верно, – подтвердил черноволосый. – Дракула был князь. И вампир – тоже. Совсем не из сказки, в наших местах про него до сих пор хорошо помнят… Так вот. Мы тут оказались вдвадцатером, поровну парней и девчонок. И сперва прямо там и обосновались – ну, в родных местах, мы же там все знали… А весной у нас начали пропадать люди. Сперва одна девчонка. Потом девчонка и парень. И сразу двое парней, задержались на охоте – и все…
– Урса, – отмахнулся Колька.
– Нет, – возразил Север, – они бы обязательно напали на лагерь…
– Да, – кивнул темноволосый. – Мы искали наших, но никого не нашли. Когда пропали те двое ребят, мы решили уходить. Часовые жаловались, что по ночам мучаются от того, что их разглядывают из темноты. Несколько раз те, кто возвращался в лагерь, припозднившись, видели какие-то… ну, тени, которые их преследовали, но не приближались. Вот тогда мы и решили уйти. И ушли, но за Железными Воротами на нас напали урса… Вот и все.
– Да с чего ты взял, что это вампиры? – хмыкнул Колька. – Тут полно всяких древних животных. Может, это были они?
– Я видел вампиров, – просто и тихо ответил черноволосый. – Они даже спасли мне жизнь. Так получилось… Я уже сказал, за Железными Воротами на нас напали урса. Их было много. Меня и одну девчонку взяли в плен… – Он повел плечами. – Ну это ладно. Меня не убили. Оставили на утро. А ночью за урса пришли. Их было пятеро. Я не спал и видел. Высокие, тонкие… то ли в плащах, то ли это были так сложены крылья… Урса не развели костров, и эти пятеро ходили между спящими – нет, скользили совершенно бесшумно – и перекусывали им горло. До сих пор помню – ходят, нагибаются, кусают. Я, наверное, от страха сумел вывернуть руки из веревок, отполз в сторону, свалился в какую-то ямку и там притих. Урса я не так испугался, как этих, – румынский мальчишка помолчал и добавил: – Они не пили кровь. Они просто убивали. И никто из урса так и не проснулся.
– Он не врет.
Все обернулись на голос. Джек Сойер стоял чуть в стороне, опираясь на свой лук, и слегка улыбался, глядя мимо нас.
– Он не врет, – повторил Джек, – и не выдумывает. Носферату существуют – ну, по крайней мере в этом мире – точно. Чарли Виндзор и Нэд Кардиган убили одного на моих глазах, и было это как раз за Железными Воротами… не помню, сколько лет назад, но нашего Срединного Королевства еще не было.
– Носферату? – переспросил кто-то из девчонок. – А что это?
– «Неумершие» в переводе с греческого, – пояснил Джек. – Только это ерунда. К людям они не имеют никакого отношения – это какая-то тупиковая ветвь эволюции. У них есть крылья, и они в самом деле умеют летать. В некоторых местах этого мира живут весьма странные существа, – он помолчал и повторил: – Весьма.
А я невольно посмотрел на пятно серого тумана – ближайшее было совсем недалеко, в лощинке. И вспомнил, как этот румын говорил: дважды у них люди пропадали попарно – девчонка с парнем и два парня… А что, если вампиры – кем бы они ни были – тут ни при чем? Что, если кто-то просто нашел способ вернуться, от которого смог отказаться я?
Меня передернуло. И я заметил, как тревожно смотрит на меня Саня. Он наверняка думал, что я размышляю о нем.
Но я и правда пришел сюда поговорить с ним… Мысли о вампирах и тумане вылетели у меня из головы. Я сделал Сане знак глазами и отошел сам.
– Чего ты хочешь? – тихо спросил он, подходя.
– Саня, – начал я и сам удивился своему жесткому голосу, – мне неохота знать, какого черта ты развлекаешься таким диким образом. Но я хочу знать другое: ты изнасиловал мальчишку, когда у вас это было в первый раз?
– Это не твое дело, – зло сказал он, но я преградил ему путь, когда он хотел уйти:
– Ошибаешься.
– Нет, – с ядом сказал Саня. – Я, может быть, и пидор, но я не сумасшедший. Мне давно хотелось его отыметь, но я и в мыслях не держал его насиловать. Тогда, в феврале, ему было плохо. Я приласкал его и предложил… и он согласился, а потом ему просто понравилось. В следующий раз он пришел ко мне сам… У тебя все?
– Нет, не все, – возразил я. – Может, Бэну это и нравится. Но мы с тобой были друзьями, и я хочу предупредить тебя честно: если вздумаешь расширить сферу своей деятельности – я тебя просто убью.
Глаза Сани потемнели. Он положил ладонь на рукоять валлонки.
– Не стоит, – коротко приказал я. – И еще учти. Я рассказал все Вадиму.
Руки Сани вцепились мне в куртку на груди.
– Ты рассказал Вадиму?! – прохрипел он, и глаза у него были уже не просто темные – их переполняло бешенство.
– Я уже ударил тебя ночью, – тихо сказал я. – И не хочу бить снова.
– Ты – меня – бить, сопляк?! – выдохнул он. – Ты?! Да я тебя…
Вместо ответа я ударил его прямым правой в корпус – под дых. Саня переломился пополам, но тут же снизу вверх врезал мне апперкотом в челюсть – он тоже много чему научился. Девчонки завопили испуганно, что-то заорали парни. Я нанес Сане свинг левой, подскочил ближе, добавил хук правой; его нога врезалась мне в колено, и нас растащили.
Странно, но и я, и он мгновенно успокоились. Со всех сторон посыпались удивленные и испуганные вопросы на тему: «Что вам понадобилось-то друг от друга?!»
– Мы поцапались из-за похода, – спокойным тоном объяснил я, снимая с плеча руку Сергея. – Все в порядке. Мы все-таки выступаем. Да, Сань?
– Да, Олег, – нейтральным тоном отозвался он.
