Рассказ шестой
Моравская соль

Она твердила: «Этот путь
На треть завален мертвыми костями!»
Он отвечал: «Я знаю. Ну и пусть.
Я не хожу окольными путями».

Л. Бутяков

Холод, забравшийся под одеяло, разбудил меня неласковой рукой. Сентябрьское утро – это не шуточки, не разоспишься, даже если очень устал.

Я сел, все еще кутаясь в одеяло. Первое, что мне попалось на глаза, были пологие угловатые вершины, небрежно закинутые зеленым в алых и желтых узорах покрывалом леса.

Карпаты. Всю последнюю неделю они росли на горизонте над морем леса – к горам вообще очень трудно идти, они почти не меняются, и не поймешь, когда дойдешь. Но вот вчера мы все-таки дошли. Подъем начинался буквально за местом, где мы разбили лагерь.

Дошли до нашей странной, эфемерной цели…

…Мы шли весь последний месяц. Самой тяжелой была неделя пути по болотам Полесья. И за весь этот месяц мы не встретили ни людей, ни урса – ни-ко-го. А еще – фигово питались, охота почему-то была до ужаса плохая.

В «Москве» мы обосноваться не смогли. Все случилось в тот же день, когда мы сожгли форт прибалтов. Урса появились так неожиданно, что мы просто рванули в разные стороны – я со своими в одну, Лешка со своими в другую, и больше мы не виделись. Ни о какой зимовке там и речи быть не могло, мы едва сумели оторваться.

Жаль. Отличное было место. Но, как пошутил Саня, иногородним в Москве закрепиться трудно было во все времена…

…Неподалеку с плоского камня рассеянной завесой падал в овальную выбоину водопад. Я увидел, что кое-кто поднялся раньше меня – кто-то сидел над водопадом, обхватив коленки руками и поставив на них подбородок. Я не сразу узнал Бэна, но мне очень не понравилась его поза.

Я начал обуваться. Носки от бесконечных вынужденных стирок начали разваливаться, туфли (слава ГДР!) держались непоколебимо; хорошо еще, мы тут не растем…

Я сообразил, что нацепил на себя все снаряжение, только когда уже сделал это. На верх водопада вела какая-то козлиная тропка, начинавшаяся сразу за выбоиной. Чертыхаясь про себя и желая Бэну всего самого нехорошего, я полез вверх – сработал «командирский инстинкт». Вообще-то я хотел разнести Бэна «за упадничество и отделение от коллектива». Но, поднявшись наверх, я обнаружил, что наш младший… плачет. И не скрывает это.

Я так обалдел, что остался довольно надолго стоять на краю обрыва и только через минуту сообразил подойти. И тихо спросил, даже не назвав его Бэном:

– Сань, ты че, а?

Он сердито посмотрел на меня – сердито и беспомощно, потому что я видел, как он плачет, и сделать с этим уже ничего было нельзя. На пушистых ресницах висели слезы, лицо пересекали мокрые дорожки. И с той отчаянной прямотой, которая появляется у мальчишек (по себе знаю), когда уже дальше некуда, ответил:

– Реву, а чего?

– Да ничего, а чего ревешь-то? – уточнил я, присев рядом на корточки.

– Я… – он помедлил и закончил решительно: – Я домой хочу.

Я вздохнул. Вздохнул снова. И сказал:

– Не, Сань, домой не получится.

– Да знаю я, что не получится! – сердито отрезал он. – Я просто хочу, и все. Мне сегодня ночью дом снился… вот.

– Сань, – попросил я его, – ну ты держись, что ж теперь. Нам еще тут жить. Долго, наверное.

– Я еще тут посижу, ладно? – тихо сказал он.

– Конечно, – кивнул я, поднимаясь, – посиди…

…Дежуривший Игорь Северцев бесшумно встал мне навстречу из-за мшистых камней. Если он и дрых (да нет, не в его характере это было), то внешне это никак на нем не отразилось. И вообще Север изменился меньше всех нас. По крайней мере внешне.

– Доброе утро, – он махнул мне рукой. Я подумал, что уже давно не пожимал никому руку – какой смысл, если живешь рядом с людьми и видишь их постоянно?

– Доброе утро, – кивнул я и оперся о камень. – Ну, как дежурство?

– Перед самым рассветом, как заступил, вон там, – он указал подбородком в скалы, – кто-то ревел. Довольно страшно, если честно… Может, пещерный лев, как у Жоржа Рони-старшего?.. Что со Бэном?

– Нервы, – коротко ответил я. – Ладно, сейчас будем подниматься. И сегодня начнем искать хорошую пещеру.

– Продукты надо спешно запасать, – высказался Игорь. – Зелень обязательно, а то…

– Знаем, читали про цингу, – ответил я. – Запасем, осень-то еще только начинается… И зимняя одежда нужна, шкуры… – Я вздохнул. – И до фига всего.

– Тут дальше много этих туманных пятен, – задумчиво вспомнил Игорь. – Интересно было бы узнать, что там, в них…

– Да не валяй дурака, – помотал головой я.

Игорь улыбнулся:

– Ты раньше был любопытней.

– Я стал осторожней, – пояснил я, – потому что отвечаю теперь не только за себя.

* * *

Завтрак получился скудным, как и все последнее время. Соль кончилась еще в Полесье, приходилось пользоваться пеплом. Дожевывая свою порцию, я пробурчал:

– Сейчас разойдемся искать жилище. Давайте, ребята, не балдеть, искать сразу то, что нужно. Пещеру, просторную, с водой, если не внутри, то рядом. Нам там жить. Зимовать.

Я, если честно, сам почти не верил в то, что говорю. В смысле, что придется тут зимовать. Нет, честное слово, мне до сих пор казалось, что вот-вот все кончится…

…Мы шли вчетвером – я, Сергей, Танюшка и Ленка Чередниченко. За прошедший месяц Сергей и Ленка начисто перестали скрывать свои отношения, временами приводя меня в тихое бешенство. Да и вообще – межполовые связи стали вырисовываться все четче. Вадим, например, с взаимностью окончательно увлекся Наташкой Крючковой, замкнутый Олег Крыгин, ко всеобщему удивлению, сошелся с Ленкой Власенковой, нашим «завхозом»… «Парочка кулаков», – подкалывал Саня, который оставался стоек и «непокобелим», по собственному выражению.

А я… Про себя я называл Танюшку «моя». И никто, собственно, в этом и не сомневался, и она вела себя так, словно это реальность… временами. Но временами я и сам не мог понять, что ей нужно от меня и от жизни, и это наводило на печальные размышления. «На Земле» отношения были проще.

Может быть, это потому, что там мы не жили бок о бок, не надо было прятать некоторые черты своего характера? Можно было всегда оставаться хорошими друг для друга… А тут – тут надо было сделать еще какой-то один последний шаг, чтобы стать совсем родными.

Я не знал, как этот шаг сделать…

…Ходить по горам – дело нудное и очень тяжелое, а сентябрьские дни стояли теплые, и скоро мы все четверо взмокли. Девчонки завязали узлами на животах подолы ковбоек, расстегнули вороты и закатали рукава. Сергей снял свою куртку. Именно он первым добрался до перевала между двух отрогов, где расступались сосны, и мы услышали его голос:

– Елки, море!

Сперва мне тоже показалось, что это море, – противоположного берега водной глади, раскинувшейся перед нами в конце длинного спуска, видно не было. Но потом я различил берега слева и справа и возразил:

– Озеро.

– Нет тут ни моря, ни озера, – сердито сказала Танюшка. Ее, по-моему, нервировало и задевало, что этот мир не полностью совпадал с ее познаниями в географии. – Ближайшее озеро – Балатон в Венгрии.

– Ну а тут – вот оно, – кивнула Ленка, поправляя перевязь с ландскеттой. – Озеро или морской залив. Красиво, а? Дымка такая розовая…

– Красиво, – согласилась Танюшка и положила голову мне на плечо. Я окаменел и перестал контролировать ситуацию начисто.

– А вон, смотрите. – Сергей вытянул руку немного в сторону. Там небольшой распадок открывал вид в зеленую долину. По ней брело большущее стадо огромных туров. Животные обходили солидное темное пятно у ручья, текущего, наверное, в залив. – Тань, дай аркебузу? Завалю одного…

– Пошли вместе, – поспешно предложил я. – Там есть где спуститься?..

…– Сколько все-таки мы потеряли… – завороженно шептала Танюшка. – Смотри, Олег, смотри! – Она засмеялась, наблюдая за телятами. – Понимаешь, тут же все прямо кишит жизнью…

Я мог бы возразить, что тут людям нет жизни. Но возражать не хотелось, и я только кивал. Тем более что этот мир и правда поражал обилием живых существ.

– Вот и хорошо. – Сергей под шумок забрал у нее и зарядил аркебузу. Мы держались возле больших камней, а стадо передвигалось наискось по отношению к нам, шло к невидимому выходу из долины. – Олег, держи, ты лучше меня стреляешь.

Я оценил расстояние до буро-коричневых могучих животных. Непредставимо огромный вожак – кажется, я мог улечься у него на лбу и едва достал бы раскинутыми руками до кончиков рогов, – весивший на глаз не менее тонны, косился в нашу сторону, но не проявлял агрессии.

Я повел стволом, прицеливаясь и исключая самок с телятами (ни один охотник в них не станет стрелять, если только не умирает с голоду). Тут под лопатку не ударишь – пуля завязнет в мышцах. Надо бить в ухо, в мозг… Черепа у них, наверное, прочные, как камень…

Туго щелкнула тетива. Молодой самец удивленно мыкнул и неожиданно легко завалился на бок между шарахнувшихся от него соседей.

– Пулю, быстро, – сказал я, наблюдая, как одна из самок наклонилась к туше, обнюхивая ее. Остальные остановились, и громадный вожак посмотрел в нашу сторону. Танюшкины пальцы вложили мне в ладонь подшипник. Я зарядил его и вскинул аркебузу.

Вожак глухо и протяжно замычал – и двинулся в нашу сторону. Шагом пока.

– На камни, – процедил я. И выстрелил – снова точно, рухнул еще один самец. Я бросил вверх аркебузу и, протянув руку, оттолкнулся обеими ногами. Сергей и девчонки вздернули меня наверх.

Бык остановился, меряя взглядом откос. Глаза у него были умные, надо сказать, и он, постояв, повернул обратно, взревывая, словно подавая сигнал отхода. И действительно – стадо пошло за ним, не оглядываясь.

– Готово, – удовлетворенно отметил Сергей. Я кивнул и предложил:

– Сходи с Ленкой в лагерь. Если там кто есть – валите сюда всей компанией, будем мясо таскать. А я пока начну свежевать с одного бока и разделывать.

– Ладно, – кивнул он. – Мы недолго, пошли, Ленок.

Мы с Танюшкой проводили их взглядами. Я зарядил аркебузу, спрыгнул вниз и протянул руки, но Танюшка исполнила отличный соскок и первой пошла к темнеющим в траве тушам.

– Тань, – попросил я, помахав рукой на секунду остановившимся на перевале Сергею и Ленке, – ты мне дай свои кинжал и нож, ими разделывать удобнее.

– А я чем буду? – удивилась она.

– Не надо, я сам, – покачал я головой, – а ты просто по сторонам посматривай. Вон, с аркебузой. А то гляди… – Я кивнул на стаю диких собак, появившихся на опушке леса. Они были мельче волков, но в отличие от них держались стаями даже летом.

– Ладно, – легко согласилась Танюшка. Мне и самому не очень-то хотелось возиться с разделкой, я ее понимал.

С видом часового она присела неподалеку на выступавший из травы камень, положив аркебузу на колени. Предупредила собак:

– Животные, я собак люблю, но, если полезете, буду стрелять. Ждите, вам и так всего много останется.

Они, наверное, поверили и сели на хвосты, следя за нами умными голодными глазами.

Я разделся до пояса и, сложив одежду, пристроил сверху вынутый из кобуры наган. Танюшкин кинжал идеально подходил, чтобы рубить кости, а короткий нож – свежевать и резать. Работа по разделке (тем более – таких туш, какие мне ни разу не приходилось и видеть-то!) была очень тяжелой, грязной и дурно пахнущей, я полностью в нее погрузился, сдувая с лица волосы и каких-то мошек, налетавших непонятно откуда.

Когда я поднял голову – Танюшки на камне не было. А еще через миг я увидел ее на берегу ручья.

За серой пеленой страшного тумана.

* * *

Я хорошо видел Танюшку. Серая пелена не мешала смотреть, она только немного размывала очертания предметов. Так близко к этим местам я еще ни разу не подходил – и сейчас понял, что эти места совсем не для человека. Казалось, что я стою… Нет, никаких сравнений и ассоциаций не возникало в мозгу. Мне было просто страшно. И все тут.

До Танюшки было шагов десять. Она сидела у самого края, уронив голову на грудь так, что я не видел лица. Зато хорошо различал, что она ровно и спокойно дышит. Видел, как вода обтекает пальцы свесившейся в ручей узкой руки.

Да черт побери, разозлился я, что за страх?! Я бы рискнул жизнью даже ради незнакомого, попади он в беду, а тут моя девчонка, и нужно всего-то сделать два десятка шагов…

Я вытянул руки перед собой. Они не тряслись, нет, казалось, пальцы сами собой играют на пианино.

– Тань, я иду, – громко сказал я. И страх отпустил. Он не ушел, но превратился в обычный красный сигнал, предупреждающий об опасности, но не гипнотизирующий ею.

Я обнажил оружие и пересек черту – одним шагом…

…Странно. Туман внутри не был туманом – вполне прозрачный, словно его и нет вовсе. А вот то, что осталось снаружи…

Я ничего не видел. Вокруг очерченного туманом пространства была чернота. Какая-то смоляная, как гудрон. И еще. Все вокруг меня – кроме Танюшки – сделалось плоским, как декорации, вырезанные из фотообоев.

Вроде бы ничего страшного в этом и не было. Но у меня на затылке ощутимо встали дыбом волосы, а кожу покрыл липкий пот.

Я вцепился в плечо Танюшки, как вцепляется утопающий в брошенную ему веревку. Плечо было мягким и теплым, но безвольным.

– Тань, Тань, Танюшк! – Я откинул с ее лица волосы, приподнял голову за подбородок и окаменел. Улыбаясь слабой, но счастливой улыбкой, Танюшка смотрела куда-то сквозь меня стеклянными глазами чучела из краеведческого музея. – Таня… – упавшим голосом сказал я.

– Здесь так хорошо и спокойно, – тихим и расслабленным голосом сказала девчонка, глаза которой оставались по-прежнему стеклянными. – Хорошо, что ты пришел. Тут не бывает ни боли, ни голода, холода, крови. Тихо… спокойно… тепло… Тихо… спокойно… тепло…

– Танюшка, очнись! – взмолился я. Присел на корточки, взял ее за руку, лежавшую на колене – тяжелую, безвольную, – и поднес к губам. Не поцеловал, хотя была такая мысль. – Сейчас, Тань. Я тебя унесу.

– Не унесешь.

Это был человеческий голос. Но так мог бы говорить человек с искалеченными губами… или очень замерзший. Я обернулся…

…Мне редко снились кошмары. И точно знаю, что ни в одном из них я не видел эту тварь. Потому что если бы увидел – не проснулся бы точно. Не знаю, был ли свой облик у этого существа. Я даже не знаю, как оно выглядело. Вернее – знаю, что оно имело сотню обликов, и эти облики воплощали все самое страшное, что я видел, думал или читал в жизни. Наверное, все это было взято из моей же головы и не являлось реальностью. По крайней мере мне так хочется думать.

Реальной была огромная пасть, общая для всех воплощений, отчего они не становились приятней, – широкая, с двумя рядами длинных, тонких и очень острых зубов.

Одних клыков, кажется.

Не знаю, что это было. Знаю только – теперь знаю! – что обитает за тонкой пленкой тумана.

Существо обрело устоявшуюся форму.

И это была форма огромного паука.

Я ощутил тошноту. Да нет, не тошноту – непередаваемые ужас, отвращение сбили меня с ног, и, попятившись, я упал возле неподвижной Танюшки на пятую точку.

Ничего на свете я не боялся так, как пауков. Это был даже не страх, а физическое отвращение. Даже читая книги, я старался не смотреть на страницы, где они были изображены, а если пауков показывали по телевизору, я просто отворачивался.

Здесь у меня начисто отсутствовали такие соблазнительные возможности. Впрочем… оставалась еще одна возможность – сбежать. Один рывок – и… Я почему-то был уверен, что тварь не станет за мной гнаться вне пределов этого плоского мирка.

Но Танюшку мне не утащить. Не успею.

Зато, может быть, успею подрубить этой гадине ноги.

Я вскочил, выхватывая палаш, и паук, заперебиравший было в нашу сторону шустрыми ногами, вдруг шарахнулся прочь длинным прыжком. Опасливо обогнул ручей. Я тоже обошел Танюшку и снова встал на его пути, почти теряя сознание от омерзения, – паук вновь отскочил. Да он же боится, вдруг дошло до меня. Неужели моего палаша?! Я дернул в сторону вновь заторопившегося в сторону паука клинком – нет, клинка он не боится… но вроде бы боится моей руки! Да ну – чушь, что мне с ним – кулаком сражаться?!

– Уходи, оставь ее. – Человеческий голос был невероятно мерзким «в устах», если так можно сказать, этой твари. – Это моя добыча, она пришла ко мне…

– А уйдет со мной. – Я продолжал держаться между пауком и спокойно сидящей Танюшкой, прикидывая, смогу ли быстро вскинуть ее на плечо и утащить.

Паук присел на задние ноги, и я, инстинктивно пригнувшись тоже, избежал двойного плевка паутины. После этого своего промаха паук замер на одном месте, чуть раскачиваясь и сверля меня взглядом одной пары человеческих глаз.

– Отдай ее, – сказал паук.

– Что, не можешь подойти? – Я перевел дух.

– Не могу. Но и ты не сможешь уйти, а пить и есть тебе тут нечего. Отдай и уходи.

Да, он боялся моего правого кулака. Странно… В нем – эфес палаша… В рукояти мечей вкладывали мощи святых, так, может… Нет, ерунда. У меня не полая рукоять. Но ведь боится! Серебра, что ли? Но и серебра там нет – железо, бронза, кожа, дерево…

– Кем ты был? – вдруг спросил я. Паук изучал меня внимательными глазами. – Ведь ты был человеком?

– Был, – подтвердил паук. – Давным-давно. Я не помню, сколько прошло времени. Да это и не важно. Отдай ее мне.

Вместо ответа я показал ему кулак с палашом. Паук присел – брюхом к земле.

А я увидел гравировку на навершии моего оружия. Ту самую свастику.

– Боишься свастики?! – Я сам себе не поверил. Для меня свастика, что бы там ни было, оставалась символом войны и зла, которое принесли фашисты. – Ты боишься свастики?!

Паук издал странный звук – словно бы хихикнул. Потом сказал:

– Ты русский, это видно даже без разговора… Для тебя существует только ваша собственная история… Да, я боюсь свастики, как боится ее любое зло, если она в чистых руках… Но я предлагаю тебе обмен.

– Обмен? – Я был не настолько поражен, чтобы опустить оружие, но удивился сильно. – Что у тебя есть и что есть у меня, что менять-то?

– Смотри, – сказал паук и человеческим жестом провел по воздуху, словно по стеклу, одной из лап.

Вы видели, как стекают по окну капли дождя? А теперь представьте, что вот так же стекает целый ручей и стекло следом за ним мгновенно высыхает, а изображение там, за стеклом, – уже совсем другое… да и стекла-то – нет.

Передо мной был прямоугольник – метр на два, похожий на обычный дверной проем, в котором сняли с петель дверь. А за этим проемом…

– Это обман, – сказал я, созерцая спокойную воду Пурсовки почти у моих ног, слушая шум машин на мосту над головой. Окурки на грязноватом песчаном берегу…

Проем выводил под мост недалеко от почты. Частое место наших игр. До меня донеслись голоса людей и смех.

– Нет. – Голос паука был странно грустным. – Это правда.

Преодолев себя, я шагнул от проема обратно к Танюшке и покачал головой:

– Там – уже не мой мир.

– Подумай, – заметил паук, – он достаточно велик, чтобы вместить двух Олегов.

– А в этом не останется ни одного? – Я овладел собой и усмехнулся. – Нет уж. У меня тут дела и друзья.

– Сейчас, – вдруг зло – с человеческой злостью! – сказал паук. – Но не будет ни дел, ни друзей, если ты не отдашь девчонку, дурак!

– Чтобы ты ее сожрал? – Я показал элементарную фигу.

– Я не собираюсь есть ее… – казалось, эта мысль его насмешила и одновременно заставила задуматься.

А я против воли – просто из любопытства! – спросил:

– А такие… двери, они есть только тут?

– Они прячутся во всех туманах, – ответил паук. – И в них довольно легко войти. Надо только привести в туман и отдать Охраннику своего лучшего друга.

– Так вот как ты тут оказался! – осенило меня. Паук дернулся, словно я ударил его; потом прошипел уже без человеческих интонаций:

– Да-а-а…

Воздух в «двери» дернулся, и я увидел… нет, уже не берег реки, знакомый мне с детства. Это самое место, где я стоял, – берег ручья. Только, похоже, была зима. Возле ледяной кромки лежал ничком светловолосый мальчишка в раскинутом полушубке – я видел рукоять какого-то оружия, родинку на виске и угол приоткрытого рта. К нему, проваливаясь в снег по колено, бежал мальчишка помладше меня, тоже светловолосый, на бегу придерживавший на бедре меч.

– Федька! Федька! – Он ухнул в снег по бедра, рывком добрался до лежащего товарища, нагнулся над ним. – Федь, кто тебя?!

– Во-ды-ы… – простонал лежащий. – Пи-ить…

– Сейчас, сейчас! – Мальчишка дернулся к ручью, ладонью сломал ледяную кромку… и упал бы в воду, не подхвати его мгновенно вскочивший Федька.

– Прости, – тихо сказал он, и меня поразило его лицо – смесь радости и жуткой, виноватой тоски…

…– Это был ты? – спросил я.

Паук ответил сразу же:

– Я. И мой друг Федька. Мы были тут вместе три года и несколько раз спасали друг друга. Я бы отдал за него жизнь. И отдал… от меня немного осталось.

– Он оставил тебя Охраннику? – догадался я. – И вернулся… домой? Давно это было?

– Все так. А давно ли, я не знаю.

– Значит… – Я огляделся. – Ты тут не один? Где другой Охранник?

– Я тут один, – возразил паук. – В том-то и дело, что Охранник, нашедший себе замену, умирает.

– Умирает? – переспросил я. – И ты…

– И я, – подтвердил паук. – Я только об этом и мечтаю. Уже давно.

Я молчал. Что тут было сказать или спросить? Молчал и паук, которого когда-то звали Федькой.

– Мне тебя жалко, – вырвалось у меня. – Правда жалко. Но Танюшку ты не получишь. – Я наклонился и вынул руку Танюшки из ручья. По ее телу словно бы проскочила электрическая искра, и я увидел, что она просто спит.

– Догадался, – сказал паук. – Но смотри. Ты, наверное, думаешь, что хорошо знаешь своих друзей. Я тоже так думал – а теперь я здесь. Тебя может ждать та же судьба.

– Мои друзья меня не предадут, – твердо сказал я. – Как я не предам их. Тебе просто не повезло.

– Время идет, – загадочно заметил паук. – Идет, приносит и уносит. И не все плохо, что оно уносит. А принесенное – не всегда хорошо.

– Тебе просто не повезло, – повторил я и коснулся плеча девчонки: – Тань, просыпайся. Я пришел за тобой.

Были тайны тогда неоткрытыми,
Мир земной был широк, неисхожен.
Мастерили фрегат из корыта мы
С парусами из ветхой рогожи.

Мы строгали из дерева кортики,
Гнули луки тугие из веток,
Капитаны в ковбойках и шортиках,
Открыватели белого света.

Белый свет был суров и опасен.
Он грозил нам различными бедами.
Караулил нас двоечник Вася
И лупил – а за что, мы не ведали.

Мир являл свой неласковый норов,
И едва выходили за двери мы —
Жгла крапива у старых заборов,
Жгли предательством те, кому верили…

Мы, бывало, сдавались и плакали.
Иногда спотыкались и падали.
Но потом, сплюнув кровь, поднимались мы,
Ощетинясь сосновыми шпагами.

Жизнь была нам порою как мачеха
И немало нам крови испортила.
И тогда вспоминал я, как мальчиком
Помнил честь деревянного кортика.

А когда было вовсе несладко
И казалось, что выхода нет,
Будто в детстве, спасал меня Славка
Десяти с половиною лет.

…Вот он мчится, как рыцарь из сказки,
В тополиной июньской пурге.
И как рыцарский орден Подвязки —
Пыльный бинт на побитой ноге.

В. Крапивин

– Что там тебе понадобилось, ненормальная?!?!?!

– Не смей меня трясти!!!

Я опустил руки, тяжело дыша. Танюшка прожигала меня взглядом, похожим на двойной залп лазерных пушек из фантастической книжки. Глаза у нее сделались густо-зелеными и свирепыми. В таком состоянии она однажды отметелила Сморча, вздумавшего над ней подшучивать и переборщившего ненароком. Я перевел дух и сказал:

– Тань, я за тебя очень испугался.

– Ну… – Она смутилась. – Ничего не случилось. Да там не особо и страшно. Уснула я некстати почему-то…

– Тань, – я посмотрел ей в глаза, где остывала злость, – я тебе сейчас все расскажу, а ты думай – вру я тебе или как…

…Дослушивала меня девчонка, прикрыв рот ладонью и не мигая. Потом она оглянулась на туманное пятно и, передернув плечами, выдохнула:

– Ой…

Она поверила. Я же ей никогда не врал. А я – я продолжал, только теперь уже глядя в сторону, и частичкой себя ужасаясь тому, как легко соскальзывают с моих губ слова приговора:

– Тань, если… ты очень хочешь домой?.. То…

– Не смей, – пропадающим голосом шепнула она. – Ты что, Олег, ты не смей!.. Я не хочу… без… – Она укусила губу и толкнула меня в грудь: – Не смей, слышишь?!

– Да я же все равно ничего не могу без твоего согласия! – От облегчения у меня загудело в ушах. Но в то же время я осознавал, что, согласись она, я сам пошел бы туда с ней. Сам опустил бы руку в воду… И осознавать эту готовность было жутко и… приятно.

– Давай никому не говорить, – предложила Танюшка, и я, оглянувшись, увидел, как через перевал спускаются полдюжины наших. Сергей шагал впереди, махая нам рукой; потом, обернувшись, что-то сказал остальным, они ускорили шаг.

– Давай. – Я взглянул на Танюшку. – Ты думаешь?..

– Ничего я не думаю, – отрезала она.

– Сегодня мы понимаем друг друга с полуслова, – заметил я. И выпалил: – Тань, а можно я тебя поцелую?

На секунду ее лицо застыло. Потом она улыбнулась и, внезапно щелкнув меня в нос, объявила:

– Нет, – и добавила непонятно: – Думай, Олег, прежде чем спрашивать.

* * *

«Пещеру с ручьем» отыскал Вадим, а осматривать ее мы отправились втроем – Сергей, Вадим и я…

– Да, хорошая пещера. – Вадим зачем-то нагнулся, вглядываясь в провал. – По-моему, большая. Я внутрь-то не заходил.

– Не воняет. – Сергей потянул воздух раздувшимися ноздрями. – Никого нет. Зверя, я имею в виду… Вон и ручеек, и тропинка узкая…

– Поглядим внутри? – предложил Вадим, отламывая ветку сухого кустарника, нависшего над тропкой. – Во-от… черт, а это что?

– Что? – почему-то насторожился я. Вадим комкал в пальцах что-то, похожее на кусок валенка. Сломанную палку он выпустил, она упала на землю, а Вадим поднял резко покрасневшее лицо.

– Это шерсть. – Он протягивал комок мне и Сергею.

Это в самом деле были спутанные черные волосы – очень длинные и толстые, похожие на шпагат.

– Пещерный медведь, – сказал Сергей раньше, чем я вспомнил название зверя. Вадим отбросил комок, словно обжегся.

– Вот тебе и необитаемая пещера, – выдохнул он. – Наверное, эта тварь недавно тут живет, вот и не провоняло…

– Уходим, быстро, – скомандовал я, кладя руку на эфес палаша. Мне вспомнились описания этого зверя в книжках, и по спине побежали колючие мурашки. Но Сергей, первым двинувшийся к тропинке, уже пятился нам навстречу.

– Поздно, – выдохнул он, вытягивая свой палаш из ножен.

Огромная черная туша появилась у начала подъема. Зверь был гигантом. Он не бежал, а шел, чуть косолапя, шкура со сбившимся внизу в сосульки волосом гладко ходила на мощных мускулах. Голова медведя по отношению к туловищу была меньше, чем у бурого сородича, но все равно – разинув пасть, он легко мог раздавить череп любому из нас, как щипцами давят грецкий орех.

Скорее всего, медведь еще нас не видел – у этих зверей вообще не очень хорошее зрение. Но чуял он нас точно – лобастая башка была опущена к тропинке, и я с леденящим ужасом услышал ровный, мощный звук дыхания, смешанный с хрипловатым пофыркиваньем.

– Вверх, – сипло сказал Вадим. Я оглянулся на отвесный откос:

– Не влезем, он нас снимет, как яблоки с ветки… Лучше внутрь, в пещеру…

– Спятил. – Сергей встал рядом с нами. – В темноте он нас подавит, как мышей, – он повернул бледное лицо со ставшими огромными серыми решительными глазами: – Надо драться.

Медведь поднял голову. Глаз почти не было видно за прядями шерсти, но я ощутил, как хищный, странно-холодный взгляд уперся в меня, будто тупой нож.

Зверь задрал голову выше и, обнажив длинные желтые клыки, хрипло заревел. Мне показалось, что нас толкнуло звуковой волной.

Вадим, не отрывая взгляда от медведя, доставал из ножен бастард. Во мне что-то оборвалось – и я вытащил палаш.

Медведь неспешно встал в рост, на задние лапы, покачиваясь и растопырив передние. «Ух… хух… ух… хух… ух… хух…» – слышалось мощно-размеренное пыхтение. Со все еще оскаленных клыков прозрачными струйками цедилась слюна. Короче, следовало бежать куда угодно, лишь бы подальше…

– Стреляй, – сказал мне Сергей.

– Дурак, – ответил я чужим голосом, – наган ему и шкуру-то…

Медведь стремительно бросился вперед – выставив лапы и как бы падая, чтобы подмять нас. Его хватило бы на всех троих… Сергей отскочил назад, мы с Вадимом – вправо-влево. Я увидел черный бок и, прижатый к откосу, размахнулся и рубанул. Где-то вроде бы очень далеко снова заревел медведь, палаш вырвало из моей руки, подвывихивая кисть. Я перекатился по широченной спине и упал наземь – удачно, на левую руку, правой выхватывая дагу. Справа от меня был открытый проход на тропинку, но я отметил это как-то мельком, потому что коротко вскрикнул Вадим, и я увидел возле головы медведя молниеносный высверк стали. Заорав что-то неясное самому, я обеими руками занес над головой дагу и вогнал лезвие в толстый бок до упора. Меня мотнуло, как бумажную фитюльку, но я не выпустил дагу и, перелетев через медведя, грохнулся у входа в пещеру уже не так удачно, дух захватило, и я беспомощно смотрел на оскаленную пасть, нависшую надо мной. Но рядом оказался Вадим. Он был в крови и, рыча не хуже медведя, начал рубить морду зверя тесаком. Медведь махнул лапой – Вадим отлетел, как пушинка, лапа снова взметнулась, и я вогнал под нее, в складку кожи, дагу, заорав:

– Стой, ссссука! – А Сергей, появившийся где-то сзади, как из-под земли, замолотил палашом – он по-прежнему держал его в руках – по крестцу зверя.

Я распорол медведю лапу – и оказался у откоса. Голова гудела, куртка и майка у меня на груди были располосованы, рванье быстро заливала яркая кровь.

Я видел, как Вадим выкатился из-под самой пасти медведя и, схватив его за ухо, полоснул тесаком по шее сбоку – брызнула кровь. Медведь взревел – грозно и удивленно, отбросил Вадима куда-то в темноту пещеры, развернулся к Сергею, который, выставив перед собой палаш, вжался в откос.

– Сссстой! – прохрипел я и, прыгнув на медведя сверху, несколько раз успел ударить его в район позвоночника – лезвие соскальзывало. Медведь завалился на бок – я еле успел откатиться. Сергей, метнувшийся в сторону, вонзил свой палаш в брюхо зверя и молча рухнул – удар лапы пришелся ему в бедро. Медведь вскочил и заревел – жалобно, он сам вогнал торчащий палаш еще глубже. Я, поднявшись на колено, раскроил медведю нос сбоку, и он не успел повернуться ко мне – вновь возникший «на сцене» Вадим, подобравший свой меч, всадил его в бок зверя, навалившись на рукоять всей тяжестью тела. Через секунду после этого я загнал свою дагу медведю точно под левую лопатку. Вырвать не успел: зверюга метнула меня головой прямо на пытавшегося подняться Сергея. Тот заорал, мы перепутались всем, чем только можно, но медведь не спешил атаковать. Он повернулся в нашу сторону, оскалился – но его качало, а по языку бежала темная кровь. Горло медведя задрожало, но его рык был больше похож на хрип, в котором пробивалось бульканье. Я нашарил наконец свой собственный палаш и поднялся на колено. Медведь, все еще рыча, двинулся к нам. Я ударил палашом, как копьем, в оскаленную открытую пасть. Лезвие скрежетнуло по гортани, медведь, сев на задние лапы, жалобно замычал, передними хватая эфес оружия. Кровь несколькими струйками брызгала в стороны.

Сергей – с дагой в руке – оказался с другой стороны зверя. Я увидел, как мотнулся его белобрысый чуб, услышал короткое «хыах!». Медведь заурчал устало и тяжело завалился на бок…

…Мы смотрели друг на друга через мохнатую тушу. Не знаю, как у меня, а у Сергея и Вадима глаза были бешеные, нездешние. У Вадима вся правая сторона лица была в крови, волосы свисали лохмотьями, в них что-то чернело, и стоял он боком, перекосившись. По левой ноге у Сергея текла кровь, он локтем прижимал правый бок.

– Девчонки нас убьют, – сказал он и засмеялся.

Мы подошли к голове медведя и обнялись. Левая рука у меня болела, но почти неощутимо на фоне горящей огнем груди – там боль казалась почти нестерпимой, но тем не менее странное ликование пересиливало и ее. Я почувствовал, как улыбаюсь, – и это была не вымученная улыбка.

Сергей, сняв руку с моих плеч, коснулся ладонью своего бедра, а потом положил окровавленные пальцы мне на грудь. Я вздрогнул, но, не спуская с него глаз, мазнул себя по груди и положил руку на глубокую рану в левом плече Сергея; рука Вадима коснулась моей груди и бедра Сергея, а мы поочередно дотронулись до его лица…

– Мы теперь братья, – серьезно сказал Сергей.

– Смотрите, как бы сожителями не назвали, – заметил Вадим. – Помогите сесть, братцы, а то что-то голове неудобно… на плечах.

Я подумал, что сесть – и правда неплохая идея.

* * *

– Ну шей, что ли, – сказал я и, повернув голову, уставился в пламя костра.

У Вадима была рассечена голова – в трех местах справа под волосами, – треснуты два ребра и сильно ушиблены спина и – пардон – копчик, из-за чего он не мог лежать на спине. У Сергея медведь разорвал в двух местах левое бедро, рванул левое плечо; кроме того, у него тоже оказалось сломано ребро справа и треснула левая ключица. У меня через всю грудь тянулись две параллельные – до ребер! – раны, было вывихнуто левое запястье и сломана ниже локтя лучевая кость.

Медведя как раз сейчас свежевали, с трудом переворачивая, и Ленка Власенкова сказала, что шкуры вполне хватит на три зимние куртки с капюшонами. Пещера оказалась вместительной, хотя и не очень высокой – чуть больше роста взрослого мужчины, – а в ее глубине находились еще два коридора, уводившие куда-то дальше. Их еще никто толком не исследовал, только глянули, нет ли там зверья.

Но костер на полу уже горел. Левую руку мне успели заключить в глиняный лубок, и теперь Олька раскладывала на остатках моей футболки аккуратно согнутую иглу, прокипяченную вместе с нитками. Смотреть на это не хотелось. У меня звенело в ушах.

– Олежка, – ласково сказала Ольга, – будет больно. Я это не очень хорошо умею… Может быть, пусть мальчики тебя подержат?

– Не надо, – поморщился я. – Шей давай.

– Я подержу за руку, – вызвалась Танюшка. – Просто подержу, – и опустилась рядом на папоротник. – Хочешь?

Это был нечестный вопрос. Я промолчал, и ее тонкие, сильные пальцы охватили мою ладонь. Тогда я поднял глаза и поймал ее взгляд…

…Было, наверное, очень больно. Но, когда я невольно вздрогнул и стиснул зубы, в Танюшкиных глазах тоже появилась боль, и я заставил себя улыбнуться, сказав ровным голосом:

– Да все нормально.

Боль и правда – после нескольких обжигающих вспышек, почти непереносимых – сделалась не то что слабее, но какой-то отстраненной. Мне стало смешно – вот Средневековье! Меня шили швейными нитками, промыв раны вересковым настоем, – обхохотаться… Потом я, кажется, отключился и выплыл из обморока от того, что Танюшка капала мне на щеку слезами. По ребрам в обе стороны текла кровь, кто-то убирал ее чем-то мягким и влажным.

– Еще два стежка, – сказала Ольга. – Сергей, ты готов?

– Готов, готов, – отозвался мой друг и… брат. – Слушай, трусы тоже снимать, что ли? Ленка меня убьет.

– Ленка! Чередниченко, Ленка! – обрадованно заорал кто-то (я не понял – кто). – Олька с твоего Сергея трусы снимает!

– Дураки, – улыбаясь дрожащими губами, сказала Танюшка. – Правда, Олег?

– Правда, – кивнул я. – Не плачь, Тань, мне не больно.

– Я не плачу, это дым в глаза лезет, – сердито сказала Танюшка.

– Все, – объявила Олька. – Сейчас еще ивовым порошком присыплю.

– Знахарка, – сказал я и не выдержал – застонал. Боль перестала быть огненной, превратилась в дергающую, словно раны жили собственной жизнью.

– Попей настоя на листьях, литр, не меньше, – серьезно сказала Олька, вытирая иглу и бросая ее в кипящий котелок. – И ложись спать. Спи и спи…

Кажется, Олька варварски нашарашила в «настой на листьях» макового отвара. А может быть, я просто так замучился, что уснул раньше, чем Танюшка укрыла меня одеялами. Последнее, что я услышал, были слова Ольги:

– Ты не бойся, Тань, у него быстро срастется. Тут вообще все быстро заживает…

И еще я успел подумать две вещи:

а) тут и правда все заживает в разы быстрей, чем на Земле;

б) у меня сегодня день рождения, но мне по-прежнему четырнадцать.

* * *

Леса на склонах Карпат оделись в чеканные медь и золото, и только кое-где еще лежали изумрудные россыпи самой стойкой листвы. Утренники были холодными, но заморозки не наступали, в воздухе серебристо тянулась паутинка, и дни стояли теплые, как дружеское рукопожатие. Вода в ручье по утрам отливала холодной синевой и лучше любых примет возвещала, что осень пришла на самом деле, надолго, а следом за осенью придет зима. Но у нас не было свободного времени, чтобы задумываться над этим…

…Группа инструкторов выделилась как-то сама собой, безо всяких голосований и обсуждений. Андрюшка Альхимович продолжил, естественно, нас тренировать в том, что на нашей Земле называлось «туризм», а тут превратилось в вопрос выживания. Сергей, Вадим и Арнис занялись с остальными боксом. Игорек Басаргин и Олег Фирсов учили метать ножи и топоры. Колька в меру своих знаний тренировал остальных по самбо. Ну и мне досталось, конечно, фехтование…

…– Любимые удары у них – рубящие. – Я ходил перед сидящими на траве друзьями, держа в опущенной руке палаш. – Это мы все уже заметили; рубящие – в голову и в шею… Север, иди сюда, вспомним пятую защиту с ответной атакой. Смотрите все!..

…Парные поединки требовали моего контроля, и я расхаживал между фехтующими, стараясь поправлять ошибки и показывать, «как надо». В классическом фехтовании на рапирах нет рубящих ударов, мне и самому приходилось многому учиться «по ходу». И странно было ощущать, что я сейчас несу ответственность за то, как будут тренироваться мои друзья, а значит… значит – останутся ли они живы.

Действительно, странное ощущение. Остро-волнующее.

– Бэн, дубина, – локоть не отставляй! – крикнул я, становясь с ним в пару – Олег Фирсов, ухмыляясь, сделал шаг в сторону. – Смотри: раз, два – оп! И ты без руки. Понял? – Бэн кивнул, и я указал Олегу на его место: – Давай, Фирс…

– Олег! – окликнула меня от пещеры Ленка Власенкова – сегодня она выхлопотала для всех девчонок «выходной», но вместо отдыха они суетились в нашем жилище и вокруг него. – Иди сюда!

– Ма-атриарха-ат, – дурашливо пропел Саня, отбивая своей валлонкой удары сморчевой ландскетты, – давно пора вернуть назад!

Я показал ему «рога дьявола» и, убрав палаш в ножны, махнул Ленке: иду, мол. Она решительно уцепила меня за рукав и втащила в пещеру. Половина девчонок в бешеном темпе полосовала тут шкуры и кожу – казалось, я попал в закроечный цех нашей кирсановской фабрики «Победа». Танюшка была среди них – она ловко действовала своим коротким ножом и, улыбнувшись, показала мне нечто, отдаленно напоминающее меховые обмотки. Я так понял, что в будущем это превратится в зимние сапоги. Прежде чем Ленка уволокла меня в проход, Танюшка успела показать пальцем: «Это – тебе!»

Ленка как-то подцепила по дороге факел и сейчас уверенно всадила его в расщелину, которой я и не заметил. Потом широким жестом обвела окружающее.

– Ну? – нетерпеливо спросил я. Изо рта у меня вылетел еще клуб пара.

– Мало соли, – сообщила Ленка. – Копченого мяса у нас уже достаточно, и рыбы, но соль почти всю потратили, а мы хотели сделать солонину… Еще: вот тут топленый жир. Пусть мальчишки принесут еще лозы на корзины, а то мы его уже на камень просто кладем… Дальше: у нас мало растительной пищи. Рискуем заработать цингу.

– Лен, – я вздохнул, – ну тут-то я что могу сделать? Начнется осень по-настоящему, пойдут грибы там… ягоды, все прочее. Только опять сморчками нас не отравите.

– К прошлому возврата нет, – улыбнулась Ленка. – Да, еще нужно больше шкур. Мы же экспериментируем, много в отходы идет. И иголки из кости нужны; лучше всего получаются из оленьих лопаток…

– Напиши реестр на глиняной табличке, – почти серьезно предложил я, – и дадим заказ… Соль, иголки, шкуры, лоза – что там еще нужно?

– Да все, – вздохнула Ленка. – Лишним ничего не будет… Дров нужно еще пять раз по столько. Я, – призналась мне мой «завхоз», – если честно, не знаю, как мы зимовать будем. Боюсь я чего-то. – Она подняла руку и коснулась густо висящих под сводом пещеры пучков сушеного вереска, бадана и каких-то лекарственных трав.

– Странно было бы по-другому, – тихо ответил я. – Перезимуем, ничего. Запасемся и пересидим… Ты посмотри там, что еще нужно, и сразу скажи.

– Мы еще хотели попробовать ягодный леваш сделать, – оживилась Ленка. – Валюшка рецепт от бабки знает. Только ягоды много нужно. Хорошо, что тут полно всего, – прямо удивительно, все живое так и кишит! Даже не верится…

…Снаружи уже занялись боксом. Арнис спарринговался с Вадимом, показывая бой в клинче. Я пошел ко всем, снимая снаряжение и раздеваясь до пояса – мне пришлось превратиться в ученика.

– Хватит, – Арнис оборвал спарринг и скомандовал: – Становись!

Мы послушно выстроились в линию и приняли боксерскую стойку для «боя с тенью». Но, как и все последнее время, Арнис для меня закончил тренировку раньше остальных, заметив, что мне надо беречь руку. Я лично считал, что перелом у меня давно зажил полностью, но не спорил, как не спорил со мной Арнис, когда я поправлял его на фехтовании.

Последние две недели мы суетились по хозяйству с бешенством и энергией спятивших землероек. До меня дошло, что мы опоздали с началом заготовок на полтора месяца (шагали!), а значит, все нужно было наверстывать. Больше всего меня беспокоила мысль, что могут появиться урса, – если придется уходить, то это смерть, не иначе…

То, что мы имеем, сковывает нас, как кандалы. И это касается даже приятных вещей. Чем она – вещь – дороже тебе, тем тяжелее ее груз, тем больше страх ее потерять…

Майка моя погибла от лап медведя, и я уже довольно долго носил сделанную Танюшкой рубашку-куртку из оленьей кожи, с капюшоном и костяными пуговицами (спортивную куртку я отложил на будущее). Кожаными были и новые носки – точнее, скорей чулки с завязками. Девчонки замачивали шкуры в настое дуба, и получалось неплохо, хотя первое время одежда казалась странной, а вид товарищей вызывал смех. Кстати, оказалось, что у нас в сумме довольно много теоретических и практических знаний для вот такой жизни, а если чего не знали и не умели, то осваивали путем проб и ошибок. Главное – не опускать рук… Хотя временами (хоть и мысленно) – опускались, честно признаю. И руки, и ноги от хождений по лесу и горам, от охоты, рыбалки, чертова собирательства – наломаешься, а Ленка Власенкова преспокойно объявляет: «Мало». Олег Фирсов как-то на полном серьезе заявил, что она не умеет распорядиться тем, что мы приносим. Ленка заплакала. Олег Крыгин набил моему второму тезке физиономию раньше, чем их растащили. Но в целом мы жили без особых скандалов – я про себя временами удивлялся, в наших «земных» походах мы ссорились больше, а тут вели себя даже с некоторой церемонной предусмотрительностью. Может быть, потому что все ясно понимали – мы зависим друг от друга. Без шуток.

Я вернулся в пещеру с деловитым видом – «зашел на минутку, сейчас ухожу». В главном помещении – в центре – сложили из камней очаг. Слева и справа у стен шли деревянные настилы «для девочек» и «для мальчиков», на которых постепенно росли груды шкур; в головах оставлено место для одежды и оружия. Над очагом растопырилась самодельная четырехногая конструкция «полевой кухни» – с крючьями, вертелами, каменными сковородками и прочим. Один проход уводил все в тот же ледник с продуктами. Другой – в сортир, где обнаружена была очень удобная трещина. Там, конечно, было холодно, но все лучше, чем бегать по сугробам, отгоняя волков. Вход в сортир плотно закрывала обтянутая шкурой плетенка. Такую же собирались сделать для главного входа, но пока обходились все теми же шкурами.

Тренировка, судя по всему, закончилась. Во всяком случае, я оказался тут не первым парнем. Игорь Басаргин, задавшийся целью сделать себе то, что обтекаемо называл «музыкальный инструмент», возился с деревянной заготовкой корпуса. Сморч сшивал толстые полосы дубленой кожи – он мастерил себе этакий жилет, вроде ламеллярного доспеха, какие видел у ребят Лешки. Игорек Мордвинцев вырезал из кости крючки – лицо у нашего рыбака было мечтательным.

«Племя, – печально и весело в одно и то же время подумал я. – Честное слово – племя!» И представил себя со стороны – четырнадцатилетний мальчишка с коричневым от загара лицом, длиннющие волосы надо лбом перехвачены полоской кожи, грубо сшитую куртку перечеркивают ремни стального оружия, синие спортивные брюки, очень потрепанные – и серые от въевшихся пыли и грязи белые туфли.

Сзади неслышно подошел Вадим, положил мне руку на плечо. Предложил серьезно:

– Давай я возьму пару человек и сходим за солью? Мы же почти в Чехословакии, а тут есть где-то соляные месторождения… Без соли мы мясом не запасемся.

– Сам пойду, – ответил я. – С этой рукой вообще тут засиделся.

– Я лично до сих пор на животе сплю, – поделился проблемой Вадим. Шрамы справа на голове у него прикрывались волосами, но часть их все равно была видна. – Идею у меня отбираешь, да?

– Да ладно тебе, – подмигнул я ему. – Князь я или не князь?

– Князь, князь, – согласился он. – Князь и должен быть впереди. На лихом коне. Только верхом ты ездить не умеешь… Слушай, давай я схожу. Очень хочется. Сашку возьму, Олега Крыгина, Соколова Андрюшку. Мордву еще. И хватит. Через недельку вернемся. Честное слово, очень хочется. Устал на месте…

– Погоди, – у меня забрезжила смутная мысль, – постой, Вадим… Вечером поговорим. Вечером.

* * *

Вообще-то можно было жечь костер и снаружи. На площадке перед входом, огражденной скалами, заметно не было. Но мы, наверное, успели здорово соскучиться по дому, по месту, где можно просто отдохнуть под крышей, отгородившись от ночи дверью, поэтому мы жгли костер и собирались только внутри.

Кстати, тропинку Андрюшка Альхимович перекрыл ловушкой, которую настораживал только на ночь. На задевшего веревку (а не задеть ее было просто невозможно) неотвратимо, страшно и точно падал заточенный кол. Шуму при этом было полно.

Смешно, но все происходящее сильно напоминало… разные там пионерско-комсомольские собрания. Честное слово, сильно. «Пункт первый – заслушали отчет завхоза Е. Власенковой… Пункт второй – заслушали отчет санинструктора О. Жаворонковой…» И далее – по пунктам. Описаться можно. Наконец слово взял я.

– Тут Вадим предложил экспедицию за солью. – Я позволил себе почесать грудь, икнул и сделал вид, что вытер ладонь (я только что доел кусок жареной рыбы) о штаны. Кто-то зафыркал. Еще кто-то несколько раз жизнеутверждающе ухнул и побарабанил ладонями по камню. – Ладно, ладно, мы цивилизованные славяне, а не питекантропы… Так вот, думаю, пусть идет. Но заодно мне хотелось бы предложить вот что, – я расстелил на колене карту Йенса. – Тут обозначена одна крупная стоянка, живут чехи. Есть ли тут в округе еще кто – мы не знаем, а желательно знать. Так вот.

– Я! – Андрюшка Альхимович вскинул обе руки. – Я пойду!

– Здесь читают мои мысли, – вздохнул я. – Я именно это и хотел предложить.

– Возьму пару человек и пойду, – воодушевленно объявил он. – Это ты хорошо придумал, Олег.

– Хорошо-то хорошо, а лагерь останется почти без защиты, – возразил Колька Самодуров.

– Это, конечно, проблема, – согласился я. – Но соль нам нужна. И нужно знать, какие тут соседи, сколько их и чем они заняты. Поэтому я своей княжеской волей назначаю выход отрядов на завтра. Вадим, кого возьмешь с собой?..

– Как говорил, – он лениво поигрывал складным ножом. – Санек, Олег Крыгин, Андрюшка Соколов, Мордвинцев Игорек. Если они согласны… Еще девчонок попрошу в качестве рабсилы, надо же кому-то соль нести.

Возмущенный вой «слабого пола», к счастью, не вызвал обвала. Тем более что Вадим пошутил. Санек с серьезным лицом развил его мысль:

– А что, у многих народов женщины играют роль носильщиков…

– А парни – козлов, – высказалась его собственная сестра. – И не роль играют, а правда козлы.

Разговор грозил соскользнуть в сторону трепа. Кто-то уже начал выдвигать свою кандидатуру в помощь Вадиму, но я пресек шум резким хлопком в ладоши и в установившейся тишине обратился к Андрею Альхимовичу:

– А ты кого возьмешь?

– Арниса. – Он кивнул литовцу. – Пойдешь? – Тот наклонил голову, а потом ободряюще посмотрел на Ленку Рудь. – И Кольку.

– Пусть ружье оставит, – заметила Ленка Власенкова, – нам охотиться надо. И одеял пусть побольше возьмут. Мы бы спальники дали, но на всех пока не готовы.

– Сроку даю неделю, – возобновил я раздачу ценных указаний. – То есть дальше трех дней пешего хода не забирайтесь. И очень постарайтесь, чтобы никто вас не видел. Очень постарайтесь.

* * *

Я провожал группу Вадима дольше девчонок, пройдя километра три, не меньше. С собой у меня, кроме своего оружия, была аркебуза Танюшки – я собирался сразу отправиться на охоту.

Мы шли молча, только время от времени низачем пинали осенние листья. Остальные ребята шли сзади, переговаривались. Все несли кожаные мешки для соли (притащить должны были килограммов двадцать пять) и с припасами, скатки из одеял и оружие.

– Ладно, – сказал я, когда мы спустились к берегу озера, – я пойду. Счастливого пути! – Я переждал разноголосые отклики, улыбаясь. А потом добавил для Вадима, задержавшегося возле меня: – И все-таки тут все не просто так, Вадим. Будь поосторожнее.

– Пройдем, как тени, – улыбнулся он в ответ, пожимая мне руку. – Через неделю жди!

И побежал, догоняя своих, идущих по галечному берегу.

Я не стал задерживаться. И оглядываться тоже не стал…

…Около полудня после трехчасовой засидки мне удалось подстрелить самца косули. Было это километрах в пятнадцати от «дома», и я уже мрачно предвкушал удовольствие тащить тушу – даже обезглавленная, без копыт и выпотрошенная, она весила килограммов тридцать. Три месяца назад я бы не поднял такое на плечи, а если бы кто-то взвалил – переломился бы. Сейчас вполне мог унести, но мысль о пятнадцатикилометровом походе с таким грузом не воодушевляла. Тем более что тушка продолжала вяло кровоточить, и дело не в том, что я боялся испачкаться. Тут не лесопарк, и на кровавую тропинку может встать любая зараза. В окрестностях имелся по крайней мере один пещерный лев – мы его слышали, и этого было достаточно, еще и видеть его никому не хотелось.

Во мне – странная штука жизнь! – наверное, сохранились отголоски жизней предков. Кто-то из них стопроцентно был охотником. А может, и не один. Я замечал за собой, что даже с грузом хожу быстро и бесшумно – не как Андрюшка Альхимович, конечно, но все равно. Правда, вспотел я сразу, и кровь подтекала на левое плечо, да еще липла разная мошкара.

Я возвращался коротким путем, ориентируясь при подъемах на похожую на трезубец седловину перевала – там, левее левого зубца, располагалась наша пещера. Но подъемы я старался проскакивать быстро, рысью – просто на всякий случай.

И все-таки именно на одном из подъемов – отмахав уже полпути – я остановился. Мне послышались справа внизу, из леса, звуки – стук и шум, отдаленные и плохо различимые.

Я присел, сбрасывая косулю. Положил на нее один из метательных ножей. И пошел на шум. Мной двигало осторожное любопытство. Шум в лесу производят только люди – и аллес. Наши шумят? А с чего бы?

Такое ощущение – по слуху, конечно, – что там рубят дерево. Дровами мы уже начали запасаться, но рубить старались сухостой и при этом так не орали…

А еще через минуту я понял, что орут урса. Так вопить, лаять, скрежетать могли только они.

Я остановился, расстегнув кобуру, отступая за дерево. Прислушался снова и всмотрелся. Сталь не лязгает. Но они явно развлекаются рубкой деревьев – еще раз, с чего бы это? И кто им дал такое право – рубить деревья в черте моего княжества?

Я заскользил от дерева к дереву, осторожно раздвигая ладонью папоротник, порыжевший к осени. И, сделав десяток шагов, обнаружил четверых человекообразных.

Они и правда были заняты порубкой. Двое работали топорами, срубая молодой дуб – твердая древесина упруго звенела под черными лезвиями. Еще двое отдыхали на траве, задрав головы, и каркали, что-то обсуждая.

Я проследил за их взглядами и мысленно сочно сплюнул. В развилке двух толстых ветвей – метрах в шести над землей – виднелся человек. Все, что я мог понять, – вроде бы в джинсах, ни возраст, ни пол понять было невозможно. Еще я видел торчащие в ветвях три толы – метательных ножа. Кидали снизу вверх, попасть не могли.

Один из урса продолжал рубить. Второй несколько раз пнул дерево босой лапой и зашелся мерзким смехом. Наверху послышался истошный вскрик, листья затряслись, мелькнула рука, вцепившаяся в ветку… Кажется, прячущийся там человек окончательно обалдел от страха и думал только об одном – не сорваться. Но было предельно ясно, что еще через полчаса дуб завалят, и урса этого древолаза даже не придется убивать, расшибется о землю сам.

– Да что ж вам всем дома-то не сидится? – вздохнул я, взводя наган. – Что ж вы жить-то мешаете?

Я ощущал что-то вроде тяжелой, надоедливой усталости при виде этих урса – так, словно это были тараканы или клопы: жить мешают, надоели, под сковородками путаются, дело делать не дают… Наверное, подобное ощущение вызывали у моих предков какие-нибудь печенеги или монголы. Даже не ненависть, а именно вот так…

…Не люблю топоров. Именно поэтому я влепил тем, что рубили дерево, по пуле в голову. Вообще-то, если по уму, надо было (и можно было) застрелить всех четверых. Но патронов у меня совсем почти не оставалось, поэтому я вымахнул вперед. Успевший повернуться чешуйчатый товарищ что-то жизнеутверждающе хрюкнул, когда я раскроил ему голову, а потом завалился вбок, смешно дергая ногами.

Только вот палаш у меня завяз подлейшим образом, а последний урса отскочил на корточках, словно большая жаба, распрямился и…

И бросился бежать.

Еще недавно я не умел метать ножи. Да и сейчас мне было еще весьма далеко до Басса или Фирса. Вот только урса это не помогло – нож воткнулся ему в основание черепа.

Я неспешно подошел к трупу, высвободил нож, вытер его и убрал. Потом перезарядил опустевшие гнезда револьвера. Почистил палаш. И, подойдя к дубу, предложил, не поднимая головы:

– Спускайся, поговорим.

* * *

Мальчишку звали Богуш Скалон. Насколько я сумел понять из сбивчивой всхлипывающей речи, ему было тринадцать лет, и до недавнего времени (до вчера) он жил в южно-польском городке Паронин. Если мы считали, что не повезло нам, то, слушая постоянно вытирающего нос рукавом ветровки поляка, я начал менять мнение. Богуш и еще двое мальчишек – его друзей – вчера вечером пошли погулять на окраину. Понимать его речь мне было довольно легко, хотя приходилось вслушиваться в быстрые, пришепетывающие и цокающие звуки. В отличие от, например, нас с Танюшкой польские мальчишки оказались лишены внешних ориентиров и забеспокоились только когда стали возвращаться, а вернуться все никак не получалось. Сперва они решили, что попросту заблудились. А больше ничего решить не успели, потому что попали в лапы урса.

Богуш не сошел с ума только из-за пластичности психики у нашего брата-подростка. Его друзей изнасиловали, убили и съели (я стиснул зубы, вспомнив румынского мальчишку, с которым был в своем коротком, но страшном плену). Сам Богуш каким-то чудом сумел освободиться и всю ночь бродил по окрестностям, окончательно обессилев от страха и непонимания. Утром он заснул, проснулся уже после полудня – и, не успев сделать и десятка шагов, буквально воткнулся в урса, от которых спасся на дереве. Лазить по ним урса не умели и после недолгого совещания начали рубить дуб. Тут и появился я, в корне изменив ситуацию.

Впрочем, меня Богуш, кажется, боялся тоже. Не сбежал, судя по всему, только потому, что лес и урса казались все-таки страшнее. Он послушно шагал рядом со мной, лишь иногда дико озирался и начинал что-то бормотать – наверное, узнавал места. Я ему ничего не объяснял, пусть Кристина старается, она у нас полька, сама говорила.

Тащить косулю было тяжело. Очевидно, Богуш это заметил и что-то спросил – я различил слово «важко», «тяжело». Потом знаками показал: давай понесу.

– Ты не унесешь, – покачал я головой. – Давай лучше по сторонам смотри и слушай как следует. И гляди веселей – тебе и правда повезло, только еще не понимаешь – как.

* * *

Выяснилось, что Кристина знает польский немногим лучше меня, изучавшего его по воспоминаниям деда и многосерийному фильму «Четыре танкиста и собака». Но Богуш успокоился, увидев лагерь и девчонок в нем, а пока ел, то и дело повторял «бардзо дзенкуе». Потом как-то сразу осоловел и свалился спать там, где ему указали место. С вопросами девчонки, конечно, навалились на меня и достали так, что я сбежал на верх пещеры. Туда ко мне влезла Танюшка с целым свертком одежды. Не обращая внимания на мой сердитый взгляд, она хладнокровно расположилась рядом и предложила:

– Померяй сапоги и прочее. Если все впору – то считай, что я тебя обшила на весь год. Даже куртку из медвежьего меха сделала, с капюшоном.

Я разулся и примерил новую обувь – с костяными пряжками и ремнями на щиколотке и по верхнему краю, ниже колена. Ощущение было странное – несмотря на прочную подошву, казалось, что стоишь босиком. Нога чувствовала почву и в то же время была надежно защищена от камней, сучьев и прочего.

Опыт удался. Я невольно улыбнулся:

– Хорошая вещь, – вырвалось у меня.

Танюшка вздохнула:

– Еще штаны заменить – и полностью первобытный человек… Ладно, меряй зимнее. Во мне погиб подпольный мастер-швейник, тебе не кажется? И отвернись, я тоже куртку примерю.

Танюшка расстаралась изо всех сил. Я, конечно, не ценитель, но мне одежка понравилась – у нее подворачивались и подстегивались к поясу длинные полы, и настоящая медвежья шуба превращалась в удобную куртку. Капюшон на затяжке оторачивал волчий мех. Я вообще-то не барахольщик, но одеждой залюбовался, а когда повернулся к Танюшке, то залюбовался вдвойне.

Эта нахалка здраво рассудила, что парням лишние украшательства ни к чему, поэтому всю силу творческой фантазии, отпущенную ей природой, бросила в прорыв на свой зимний гардероб, выглядевший в сравнении с моим, как парадная форма английского гвардейца рядом с застиранной гимнастеркой нашего солдата. Но тем не менее Танюшка смотрела на меня с не меньшим восхищением, чем я на нее.

– Какой ты ста-а-ал… – протянула она.

– Какой? – не понял я.

– Ну… такой. – Она покрутила рукой в воздухе. – Настоящий мужчина.

– Солидный? – невольно усмехнулся я.

– Нет. – Танюшка склонила голову вбок. – Солидный – это вот… – она обрисовала обеими руками живот, – спецраспределитель, пайки и «Волга». А ты не солидный стал, а… – Она нашла слово: – Надежный. Я, когда гляжу на тебя, не верю, что может быть плохой конец… – Она вздохнула и добавила: – Но ведь все наоборот – не может не быть плохого конца… Да, Олег?

У нее горестно блеснули глаза.

Я в два шага преодолел разделявшее нас расстояние и, взяв Танюшку за неожиданно холодные запястья – тонкие и сильные, – опустился на камень, увлекая ее за собой. Танюшка послушно села.

Я дунул ей в нос. И заговорил:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд,
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай… далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

У Танюшки на глазах были слезы. Но она улыбалась.

* * *

– Слушай, – Олег Крыгин, стоя на коленях, резал изогнутой на конце финкой копченую утку, – а с чего ты вообще решил, что тут есть соль?

– Потому что есть Карловы Вары, географию надо было учить, – категорично ответил Вадим, тесаком умело подрубая ветки для заслона.

– Я как раз учил. – Олег вытер финку и убрал оружие. – Карловы Вары – там лечебную соль добывают. Слабительную. Для поноса.

– Найдем и обычную, – отрезал Вадим. – И потом, я же не собираюсь вас в Карловы Вары вести. По берегу идем и будем идти. Тут и соль найдем.

– Силь е? – спросил Санек. На него обернулись сразу все, причем сам Саня по-прежнему спокойно вытряхивал из своих китайских кед набившийся мусор.

– Чего? – не понял Олег Крыгин.

– Силь е? – повторил Саня.

– Чего ты говоришь-то?! – уже рассердился Олег, и Игорь Мордвинцев, очевидно, знавший этот анекдот, вмешался:

– Сол, сол, чорт нэрусскый!

– Это анекдот такой, – объяснил Саня. – Неужели не знал?

– Иди ты… – безнадежно ответил Олег, протягивая Сане утятину. – На. Не подавись… Ты вообще можешь быть серьезным?

– А зачем? – изумился и почти ужаснулся Санек. – У нас и так серьезных перебор. Один князь чего стоит.

– Уймись, – буркнул Вадим, жуя.

Саня действительно умолк и принялся добросовестно лопать.

С гор дул ветер – сильный и холодный, но костер за надежно сплетенной стенкой из веток горел спокойно. В небе, видневшемся между ветвей, остро мерцали звезды – к холоду. Неподалеку воды залива мерно шуршали о галечный пляж берега.

– А вон та не мерцает, – вдруг сказал Игорек Мордвинцев, глядя в небо. – Большая, красная… Во-он та.

Он указал рукой, и все головы повернулись в ту сторону. Красный цвет указанной звезды разглядеть мог один Игорь, но звезда в самом деле не мерцала.

– Все, что мерцает, – звезды. А не мерцают – планеты. – Саня потянулся. – Это, наверное, Марс… Кстати, если кто заметил, тут небо точно такое же, как и в нашем варианте Земли.

Снова наступило молчание – тему никто не стал развивать. Где-то в темноте густо, басом, принялся реветь-завывать лось, уже начавший сходить с ума по осени. Подальше – уже совсем в горах – мягко и страшно простонал «бауумм, бауумм» кто-то из кошачьих. Может быть, даже пещерный лев.

– Тут все-таки до фига разной жизни, – заметил до сих пор молчавший Андрюшка Соколов. В его серых больших глазах покачивалось пламя костра.

– Да, в таких местах не человек звучит гордо, а зверь, – подтвердил Саня.

– Надеюсь, эти гордо звучащие не решат на нас напасть… Коняшки кусачие в этих местах, кажется, не водятся, – Вадим вспомнил зубастых «лошадей», допекавших отряд на равнинах России. – Тут вообще-то странная какая-то смесь животных – и наши современные, и ископаемые…

– Так даже интереснее, – хмыкнул Олег Крыгин.

– Да дело не в том, что так интереснее, – негромко, но значительно оспорил Вадим, – а в том, откуда это взялось… точнее – почему сохранилось. Сколько мы видели разных вымерших у нас существ? То-то…

…Олег Крыгин отошел от костра подальше. Сделал свои дела, постоял, прислонившись плечом к дереву и прислушиваясь. Неподалеку сквозь кусты с легким шорохом проскользнули несколько теней каких-то довольно крупных животных. Олег притих, но, когда ночные путешественники проскочили дальше, он прошел еще метров пятьдесят, держа ладонь на обухе метательного топора.

Отсюда хорошо видно было море.

И был виден – дальше по берегу – дрожащий, неяркий огонь костра.

* * *

Ветер скатывался по горным тропкам, как десятки упругих, толкающих в грудь потоков. Андрею вспомнилось старое кино про чешских пограничников – «Король Шумавы». Как раз почти про эти места.

Андрей, Арнис и Колька засели в небольшом гроте в глубине горной рощицы, почти угрожающе гудевшей под ветром. Судя по то и дело возникавшему шуму, в горах срывались обвалы, вне круга света, отбрасываемого костром, было неуютно, да и просто – холодно! Все трое мальчишек никогда не отличались особой разговорчивостью, Арнис и Колька не обладали развитой фантазией (вполне практичный ум их не подводил, и ничего другого они не хотели), так что вечерней беседы не получилось. Полулежа, они жевали ужин, наслаждаясь теплом, отраженным на них наспех сооруженным, но надежным экраном.

– У тебя с Ленкой, похоже, серьезно? – Колька толкнул Арниса.

Тот неспешно обдумал ответ и тоже поинтересовался:

– А у тебя с Валентиной?

– Я не знаю, – признался Колька. Вздохнул, пожал плечами и продолжал: – Ну, ты же знаешь, она отличница и все такое… Я понимаю, что это тут вроде как значения не имеет. Она мне нравится, правда, очень. Я ей вроде тоже. Вон, видел, она тогда меня одного на охоту отпускать не захотела! – Арнис кивнул. – А все-таки у меня какое-то… опасение, что ли.

– Это по какому же поводу? – с легким скабрезным намеком спросил литовец.

– Не надо, – спокойно ответил Колька. – Не надо, Арнис, я ведь серьезно… Тут видишь как: если вместе – то навсегда, до смерти. Она так сможет. А я? Не знаю…

– А ты вообще думал, как это – умереть? – с прорезавшимся акцентом спросил Арнис.

На этот раз задумался Колька. Прочно и надолго. Андрюшка, которого такие проблемы, очевидно, вообще не волновали, успел уснуть – или, во всяком случае, не подавал признаков жизни.

– Раньше – не думал, – сказал Колька наконец. – А сейчас… иногда думаю, но все равно не верю, что могу умереть. Умом понимаю, что не просто могу, а обязательно умру, причем – как это? – насильственной смертью. А все равно не верю… Помнишь, когда мы сражались с при… ну, под Москвой – меня ранили в плечо и в бедро? Я так испугался тогда…

– А я вот не верю, что после смерти ничего нет. – Арнис закинул руки под голову. – Я и там… дома не очень верил, что там – ничего. А тут – в бога хочется поверить.

– В какого бога? – удивился Колька.

– Не в Христа. Хотя я ведь крещеный. И мать у меня верующая – не знал?.. Не в Христа, а в кого-то, кто больше… соответствует. Может быть, еще и поверю, если тут подольше проживу…

– А из Олега получился хороший командир, – сменил тему Колька. – Я даже не ожидал…

– А я ожидал. – Арнис улегся поудобнее и, закутываясь в одеяла, повернулся к Кольке: – Понимаешь, Коль, я вот думаю… Что бы с нами ни произошло… но понимаешь, тут есть кое-что хорошее.

– Хорошее? – удивился Колька.

– Хорошее, – убежденно кивнул Арнис. – Понимаешь, тут страшно бывает, а в то же время – тут все словно бы показывают то, на что способны. Нас цивилизация вообще-то сильно давит. Человек так всю жизнь и проживает, не зная, что может. А тут… – Арнис замялся, не находя слов, но потом продолжал уверенно: – Тут можно показать то, что в нас глубоко спрятано. Ну – от предков досталось, что ли?

– Что, у Олега в предках были князья? – не понял Колька. Арнис вздохнул:

– Да при чем тут это…

…Ветер вновь сорвал где-то в горах камнепад. А в небольшом гроте на склоне горы посреди рощи спали за угасающим огнем трое завернувшихся в одеяла мальчишек.

* * *

Было еще совсем темно, когда я поднялся. Мне казалось, что первым. Но я сильно ошибся – во-первых, этот наш новенький – поляк Богуш, завернувшись в одеяло, сидел на своем месте, о чем-то явно размышляя. Около костра на корточках разместился Игорь Басаргин. А в районе склада слышался сдержанный шум – там явно хозяйничал кто-то из девчонок.

Зевая и потирая лицо, я выбрался из-под одеял и, ежась спросонья, подсел к огню. Мы с Игорем обменялись кивками.

– Ну что, пойдем? – после довольно долгого молчания спросил он. Я взглянул на часы. Они шли исправно, но я не был уверен в точности того, что они показывают, – мы перемещались, и я подводил их на глазок, по солнцу. Было пять.

– Пойдем, буди ребят и кого-нибудь из девчонок, – кивнул я, – пусть приготовят поесть.

– Никого будить не надо. – Ленка Власенкова вышла из складского помещения. – Я все приготовлю… Мальчишек вот поднимайте.

– Доброе утро, Лен, – поздоровался я…

…Поднимались мальчишки как обычно неохотно, переругиваясь (впрочем, тоже очень вяло), натыкаясь друг на друга и спотыкаясь. Что интересно – в такие моменты меня охватывало острое и очень приятное чувство какой-то особенной близости со всеми этими «паразитами». Подобное я переживал и там, на той Земле, в походах – но тут это сделалось абсолютным. Не знаю, испытывали ли это остальные. По-моему – да.

Девчонки непобедимо спали. Принимая из рук Ленки довольно-таки скудный завтрак, я дружелюбно ей сказал:

– Нас проводишь и ложись спать. Сколько можно глаза таращить?

– Лягу, – согласилась она. – Олег, вы бы еще дров принесли. Скажешь, а?

– Скажу, – пообещал я.

– Угу, спасибо, – кивнула она, направляясь к лежаку.

– Значит, так, – перешел я прямиком к делу. – Ты, Сморч, Андрюшка и ты, Басс, – оставайтесь на охране. Север, Бэн, Фирс – пойдете за дровами и таскайте, пока не опухнете. Или пока Ленка не скажет: «Хватит».

Фирс присвистнул:

– Да уж. Мы как раз скорей опухнем…

– Лучше опухнуть, чем замерзнуть, – вскользь заметил я. – А мы с Сергеем пойдем охотиться… Богуш, – окликнул я поляка, – пойдешь с нами. Сергей, подбери ему оружие… И вообще – кончаем жевать и переодеваемся в парадную форму.

Снаружи вошла Наташка Крючкова, развязывая ремень с оружием.

– Там холодно, – сообщила она, – и туч нет… Мальчишки, вы уже встали?

– Уже встали, уже уходим, – конспективно ответил я, затягиваясь в куртку. Мы поразительно быстро привыкали к новой одежде и, хотя у всех сохранились какие-то детали (а то и полные комплекты!) «старого туалета», их уже почти никто не носил.

– Не задерживайтесь, – предупредил я и обратился к Сморчу: – Если кто будет тут крутиться – гони на работы. Пинками.

– Будь спок. – Сморч похлопал по рукояти топора. – Первым, кстати, выгоню тебя.

– Я и сам уйду, – пообещал я, поднимая Танюшкину аркебузу и мешочек с пулями.

Танюшка спала. Мне почему-то очень-очень захотелось, чтобы она проснулась и что-нибудь сказала мне напоследок… и, может быть, поцеловала… Я даже задержался над Танькой – но она продолжала спать, как сурок (или сурчиха), даже дыхание не изменилось, и я, удержав печальный вздох, пошел к ребятам.

Мне почему-то было очень обидно…

…– Ты зачем его взял? – напрямую, хотя и тихо, поинтересовался Сергей, останавливаясь, чтобы поправить ремни. – Он же никогда не охотился, сразу видно.

– Вот и пусть учится, – так же тихо ответил я. – В конце концов – ему теперь с нами жить.

Поляк подошел, нагнав нас. Он вооружился палашом, метательным топором, охотничьим ножом и кистенем. Мне, если честно, хотелось бы знать, умеет ли он хоть чем-то из этого арсенала пользоваться. А вот Сергей напрямую поинтересовался:

– Слушай, без обид, Богуш, ты хоть чем-нибудь из своего арсенала умеешь пользоваться?

Ему пришлось повторить это несколько раз и медленно, помогая себе такими бурными жестами, что я не выдержал – засмеялся. Сергей обиделся:

– Между прочим – твою работу делаю, ты князь и о своих людях все должен знать…

Так или иначе, но польский мальчишка его понял и почти так же пояснил, жестикулируя, что (он покраснел так, что даже в неверном полусвете это было видно) танцевал в ансамбле народных танцев карпатских горцев с почти таким же топором-чупагой. И умеет обращаться с пастушьим кнутом – дед научил, – поэтому и взял кистень.

– И то хлеб, – посмотрел я на Сергея. – Ладно, пошли…

…Совсем рассвело, когда мы добрались до говорливой горной речушки, весело прыгавшей с камня на камень куда-то в долину. Впрочем, сейчас, в утренние глухие часы, ее беззаботный плеск звучал одиноко и как-то настораживающе. У подножия Карпат эта речушка уходила в болото, на котором гнездилось чудовищное количество уток и диких гусей – девчонки ловили их петлями и без конца коптили, причем половину копченого мы вместе сжирали, «не отходя от кассы», и лишь вторую половину Ленка с трудом отвоевывала на хранение. Копченая дичь в Союзе считалась страшным дефицитом, но мы все ели ее в походах и любили.

Правда, сейчас нас сюда привели не утки и гуси, а мысли о более солидной добыче. Я уселся в густой, хотя уже сплошь желтой листве дуба над речкой. Сергей с Богушем залегли среди камней ниже по течению. Напротив нас – примерно на равном от них и от меня расстоянии – был небольшой песчаный пляж, тут и там расчерканный самыми разными следами.

Зарядив аркебузу (не подшипником – их мы берегли, – а подходящей галькой), я улегся-уселся в очень удобном сплетении ветвей, положив оружие перед собой. Ажурная золотая занавеска листвы скрывала меня полностью; сверху я видел ребят за камнями, но с земли их едва ли мог бы заметить даже самый острый глаз.

Теперь надо было ждать.

По характеру я очень нетерпелив. Но, как и многие целеустремленные люди (а даже недоброжелатели признавали, что я именно такой человек), я сумел приучить себя ждать, если нужно, подолгу и спокойно. Особенно это касается ожидания в дикой природе, которой плевать на проблемы человека и его устремления. Не обладая технической мощью, под природу можно только подстраиваться, подлаживаться, чтобы в конечном счете взять свое.

Обязательно.

Первым на водопой, мягко ставя лапы, прошествовал наш заочный знакомый – гордый тигролев. Он наклонился над водой совсем рядом со мной – я видел загривок с мощным валиком мышц, слышал звук лакающего языка. Самка, но здоровее, чем амурский тигр, самое крупное кошачье на той Земле. Когда самка ушла, фыркнув напоследок, я обнаружил, что до белизны сжал пальцы на ложе аркебузы.

Выше по течению и на другом берегу неподвижно висело над камнями знакомое облачко серого тумана – отсюда абсолютно безобидное, но я передернул плечами, вспомнив, что в нем скрывается. На миг подумал: неужели и из нас кто-то может оказаться на это способным?! А еще потом пришло воспоминание: что же все-таки такого в фашистском значке на рукояти моего палаша?! Какая такая светлая сила в нем может быть заключена?!

…Кабанье стадо явилось на водопой примерно через сорок минут. Вместе со здоровенным секачом шли три матки и целая толпа подросших поросят. Вся эта кодла, повизгивая и похрюкивая, воткнулась в воду, только секач остался на берегу и, поворачиваясь всем телом, шнырял по сторонам маленькими глазками. Вообще говоря, кабанье мясо (особенно с диким чесноком) было очень вкусным. Но пуля из аркебузы могла не сразу свалить даже подсвинка, а иметь дело с осатаневшим выводком мне, например, не хотелось, даже сидя на дереве. Я увидел, как Сергей, лежавший за камнями, помотал головой отрицательно, глядя в мою сторону, – и сам кивнул, хотя и не знал, видит он меня или нет.

Кабаны форсировали речушку над перекатом и растаяли где-то в лесу. Я уже забеспокоился, что днем никто не придет – вполне возможно такое, – когда между деревьев появились несколько оленей.

Это были не уже привычные нам животные, а мегацеросы, которых мы раньше видели лишь несколько раз, да и то издалека. Здоровенные красно-бурые животные с длинными метелками шерсти под брюхом и чудовищным размахом почти лосиных по структуре рогов вышли к речушке всей семьей, или чем там, – восемь штук.

Я прицелился сзади в основание шеи самого крупного самца.

* * *

Люди, сидевшие у костра, повернулись в сторону подходящих Вадима и Олега, но с места не двинулись. Их было четверо – крепкие, рослые мальчишки лет по 13–16, одетые в кожу, они сидели на меховых плащах, чем-то неуловимо похожие, их длинные каштановые волосы рассыпались по плечам. Они спокойно наблюдали за тем, как подходят Вадим и Олег, но под правой рукой у каждого лежало оружие, а неподалеку, прислоненные к каким-то мешкам, стояли луки. Правда, в чехлах – длинные, рядом с колчанами, над которыми щетинились перья.

– Привет. – Вадим, ощущая себя немного смешным, показал руки. То же сделал и Крыгин. Все четверо кивнули, один поприветствовал подошедших, но по-английски.

– Я умею говорить на вашем языке, – предупредил Вадим.

– Мы тоже знаем русский, – сообщил тот, который здоровался. На плохом, но все же понятном русском сообщил: – Но мы не знали, что тут есть русские. Мы думали – только Борислав.

– Мы не знаем Борислава. – Вадим кивком поблагодарил давших ему место мальчишек, сел, но Крыгин остался стоять. – Мы тут недавно.

– Борислав Шверда… словак… – Мальчишка скупым жестом показал в горы. – Он живет там…

– Это те, к кому пошел Андрей, – вполголоса сказал Олег. Вадим кивнул и, полуобернувшись к нему, предложил:

– Зови наших, чего они там сидят.

Олег свистнул, и незнакомцы вновь напряженно зашевелились при виде появившихся со скал трех человек. Санек широко улыбался, словно увидел своих лучших друзей. Андрей и Игорь выглядели настороженными, держали руки на оружии.

– Здрассссь… – Саня поклонился, и Вадим про себя обматерил его за шутовство. Санек уселся без приглашения и признался: – Замерз в скалах валяться. Ну что, драться не будем?.. Вы откуда, ребята?

– Мы со Скалы, – ответил все тот же парень.

– Из Гибралтара?! – ахнул Игорь Мордвинцев.

– Со Скалы, – кивнул англичанин.

– Пешком, что ли? – хмыкнул Олег.

– На корабле, – покачал головой англичанин. – Он недалеко, все наши там. А мы собирали соль.

– Соль? – Вадим посмотрел на мешки. – Мы тоже пришли за солью. Может, покажете нам, где она тут?

Он не заметил – точнее, сделал вид, что не заметил, – как англичанин вскользь намекнул: наши недалеко. И тем самым Вадим тоже показал: нам это не интересно, не бойтесь и нас не пугайте, все о’кей.

* * *

– Урса прошли тут ночью. – Андрей просеивал меж пальцев холодную пыль и озирался, стоя на колене. – Много. Сотня… больше, не знаю, в пределах от ста до полутораста.

– Многовато для нас троих, – заметил Арнис, положив ладонь на рукоять топора.

Тропинка вилась между скал прихотливым серпантином и была хоженой. Не урса, а вообще – хоженой, поднимавшейся все выше и выше в скалы.

– Похоже, что они идут в гости к этим чехам, – вслух подумал Колька. – Жаль, я двустволку оставил.

– Поднимемся чуть вверх, – решил Андрей, – и пойдем вдоль тропинки по камням. Труднее, зато и безопаснее.

Мальчишки без слов вскарабкались на карниз, удачно проходивший над тропой, и, стараясь держаться поближе к скале, зашагали дальше. Точнее уже – поползли.

Потеплело – очень потеплело, даже жарко стало. Лес оживился, поддавшись на приманку вернувшегося лета. Впрочем, было не до его красот – идти оказалось тяжело.

А потом их глазам открылась узкая долина. Тропа спускалась в нее, терялась среди медно-золотых лесных волн – и вновь выныривала километрах в шести, идя прямо по отвесному с обеих сторон гребню и круто поднимаясь к щели между двух отвесных скал.

– Урса. – Арнис, обладавший неплохим зрением, вскинул руку. Приглядевшись, и остальные увидели толкотню фигурок у начала крутого подъема – большего на таком расстоянии было просто не разглядеть. Мальчишки напряженно всматривались – и вновь Арнис первым понял, что там происходит: – Слушайте, а ведь они кого-то осаждают…

Два черных облака вспухли в самом низу спуска, а через миг до разведчиков донесло сдвоенное «бум!» взрыва. Все трое обалдело переглянулись.

– Рискнем подойти поближе, – решил Андрей…

…Это и в самом деле был риск, и немаленький – в лесу и опомниться не успеешь, как выскочат на тебя враги. Андрей шел первым. Колька и Арнис держались позади и чуть по сторонам. Все трое старались контролировать происходящее вокруг.

Сначала попались пять трупов урса. Они были свалены в кучу у корней раскидистого мрачного граба. Чуть дальше лежал обнаженный труп белого мальчишки. Отрубленные – судя по всему, уже у мертвого – руки, ноги и голова лежали рядом. Палые листья пятнала кровь, ее длинные полосы сохли тут и там.

Метрах в полуста от этого места, пробив кусты своими телами, лежали еще четыре чернокожих трупа. В одном торчало копье с массивным наконечником, прошедшее почти насквозь.

– Тут живой! – забыв об осторожности, крикнул Колька, дальше других сунувшийся в кусты. Арнис и Андрей метнулись к нему.

Мальчишка лет четырнадцати лежал ничком, весь прикрытый разметавшимся в стороны серым шерстяным плащом, на котором умело был нарисован белый стоящий лев, как на форме у чехословацких хоккеистов. Длинные темные волосы перехватывала широкая повязка. Мальчишка царапал пальцами выкинутой над головой левой руки листву.

Арнис осторожно перевернул его, Колька придержал голову. Мальчишка был одет в жесткую кирасу – вроде бы из просоленной ткани, – пробитую справа на груди страшным ударом топора. В жуткой ране виднелись раскромсанные ребра и пузырящееся кровью скомканное легкое. Тут же, под плащом, обнаружился окровавленный палаш.

Найденный умер буквально в тот момент, когда Арнис его приподнял. А через миг до разведчиков докатился еще один сдвоенный взрыв.

* * *

Корабль показался Вадиму похожим на драккары викингов с картинок из любимых им книг. Но, может быть, именно поэтому-то он так и напрягся, когда этот корабль выскользнул из-за мыса – и заскользил, ритмично взмахивая длинными веслами, к берегу. С высокого носа скалился резной дракон.

Вадим поймал взгляд Сани. Завороженный и завистливый. Саня смотрел на корабль. Без опаски или страха, хотя с корабля поспрыгивали в воду человек двадцать, не меньше, и все при оружии. Они ловко помогли кораблю причалить и, обмениваясь приветственными жестами с ребятами у костра, подошли ближе.

Англичанами командовал не англичанин, а плечистый блондин с увязанными в «хвост» волосами, по-английски говоривший с акцентом. Он назвался Свеном Раудссоном и оказался норвежцем, что и стало ясно окончательно из завязавшегося разговора.

Шесть лет назад группа мальчишек из английского исторического клуба гостила у своих собратьев в Норвегии. Оттуда они и попали сюда. В обеих группах собрались непоседы. Под руководством Свена мальчишки смастерили драккар и отправились в путешествие. А в Гибралтаре обосновались почти три года назад, успев побывать в Америке и на африканском побережье. Правда, не стал скрывать Свен, в Гибралтаре до них жили испанцы, но с ними не вышло мирно… Девчонки побежденных – кто не захотел умереть от своей руки – достались победителям. С тех пор колония окрепла, там жили почти сто человек, имелся второй драккар, и «люди Скалы» часто ходили походами, в основном тревожа урса в их собственных землях. Но заплывали они и в Черное море, где в прошлом году у них случилась крепкая заваруха с казачатами на «Чайках» – еле отбились и ушли…

…Свен вполне дружелюбно предложил доставить новых знакомых вместе с солью, которую они наберут, до места на побережье напротив перевала, откуда можно добраться до пещеры. Вадим подумал.

И согласился.

* * *

Глину нашли Ленка Рудь и Наташка Бубненкова – настоящий пласт в полукилометре от пещеры. Под лозунгом «Даешь народную посуду!» нам, мальчишкам, пришлось таскать глину и песок (последний – аж с берега моря и тщательно просеянный!!!) в природную яму за пещерой, а потом еще заливать все это водой и месить. И если вы думаете, что княжеский титул вас спасает от унылого топтания в ледяной воде, то вы ошибаетесь. А месить глину никогда не относилось к числу моих любимых занятий. Правильней сказать – я этим вообще никогда не занимался.

Ну да мало ли чего я не делал…

Олька Жаворонкова, сидя на краю ямы, на редкость гнусным голосом зачитывала по памяти список запасов лекарственных трав, докладывая о нехватке того или другого. Месиво под ногами было холодным, и у меня в душе гнездилось нехорошее предчувствие, что топчущийся напротив Фирс филонит. Хорошо еще – солнце неплохо грело плечи и спину.

– Оле-ег! – заорал Сморч где-то за пределами моего зрения. – Олег!!!

– Я тут, – буркнул я, – заживо похоронен…

– Он здесь! – махнула рукой Олька, и через минуту возбужденное лицо Игоря появилось над краем ямы:

– Хватит в г… лине возиться! – Он ткнул пальцем за спину. – Там Вадим со своими шпарит, мешки несут!

– Рановато они, – заметил я и, бросив саркастически-извиняющийся взгляд на Олега Фирсова, выбрался из глиняной трясины. А вот ноги помыть я уже не успел – Сморч предупредил меня в последний момент. Ко мне уже приближался Вадим без указанного мешка, но с каким-то белобрысым здоровяком при оружии и в теплом плаще.

– Знакомься, Олег, – вместо приветствия сделал он широкий жест, – это Свен Раудссон, ярл Скалы.

* * *

По-моему, так драккар был построен очень хорошо. Другое дело, что я ничего не понимал в кораблестроении и кораблях вообще, хотя и увлекался Крапивиным.

Но англо-норвежский коллектив своим кораблем явно гордился. Пока перетаскивали соль, Свен и его «стурман» Лаури Филлинг таскали меня и Сергея от носа до кормы, сыпали какими-то звучными и непонятными терминами… Нет, корабль действительно был красивым, как красива всякая вещь, которую делают с любовью.

– Послушай, князь, – это слово в моем отношении звучало все чаще и уже почти всегда без иронии, и Свен его произнес именно так, – мы были бы не против поменять у вас мясо, если есть лишнее. Можем дать соленую морскую рыбу.

– Ничего не выйдет, – покачал я головой. – Мы тут недавно, нам самим не хватает припасов.

– Жа-аль… Мы хотели поменяться со Швердой, но вот не знаю, если потратим на это хотя бы пару дней, то попадем в осенние ветры, выгребать будет трудно…

– А что за человек этот Шверда? – Я облокотился на борт. Свен двинул плечом:

– Он князь там, в горах. У него есть свои люди, и он за них стоит. Честный и смелый. И никогда никому не отказывал в помощи от урса.

Мы помолчали, глядя, как Лаури показывает Сергею кормовое правило. Свен поинтересовался:

– Ты собираешься обосноваться тут надолго?

– Нет, весной мы пойдем на юг, – ответил я.

Свен внимательно посмотрел на меня:

– На юг? А нет ли у тебя карты? – Я молча вынул листок. – Знакомая рука, – заметил Свен. – Это не Йенс ли Круммер рисовал?

– Йенс, – кивнул я.

– А Гунар конунг жив? – Свен произнес имя «Гюнтер» на скандинавский лад. И вообще вел себя подчеркнуто «по-викингски» – то ли играл так, то ли и правда уже сжился с ролью…

– Жив, – сообщил я и добавил: – У нас с ним был поединок. Я победил тогда…

– Победил? – Свен взял у меня листок. – Вот, посмотри… Это острова Северные Спорады. Йенс не знает, но вот тут, – он отчеркнул один из островов ногтем, – обосновался итальянец Нори Пирелли со своей шайкой. Это настоящий сброд, а самого Нори зовут Мясник, и за дело. Эти выродки держат рабов и нападают на всех, кого могут одолеть легко, а чуть что – прячутся на своем острове, а его берега неприступны… Четыре года назад, когда мы еще не жили на Скале, я и еще трое морских вождей пробовали выкурить этого ублюдка оттуда, но только зря месили воду веслами. Он посмеялся над нами со своих утесов…

– Мало урса, – пробормотал я, – еще и свои какие-то дегенераты…

– Не говори… – вздохнул Свен. – Ты будь осторожней, у него много людей.

– Спасибо, – кивнул я. И поинтересовался: – А скажи, многие плавают – вот как вы?

– Многие. – Он кивнул. – В основном – наши, северяне. Не меньше двух десятков… Но есть и ваши, русские, – тоже с севера, а в Черном и, говорят, Каспийском морях – казачата. И по Средиземному тоже кое-кто из местных плавает… – Свен вдруг предложил: – Послушай, князь, если ты одолел Гунара конунга, то ты, должно быть, хороший боец. Так, может, ты не откажешься поразвлечься со мной на берегу с клинками в руках?..

…У Свена оказался длинный тяжелый палаш с массивной гардой. А в левой он держал шпринг-клинге – дагу, от основания которой со щелчком отделились два «пера». Сам по себе норвежец был здоровей меня. На левом плече бугрился шрам. Но он, в свою очередь, с интересом рассматривал меня и, кивнув на мою грудь, спросил:

– Кто тебя так?

– Пещерный медведь, – объяснил я, – недавно. У меня и рука была сломана, ну да ничего… Начали, ярл?

Он отдал мне салют, и я, ответив ему тем же, принял стойку. Было тепло, но с залива тянул прохладный ветер, и я подумал вдруг, что в тех местах, из которых мы пришли, чего доброго, уже настоящие заморозки…

…Первые мгновения схватки оказались чисто фехтовальными. Мы оба стояли в четвертой позиции – кисть правой руки ладонью вправо, большой палец сверху на рукояти. Палаш Свена был подлиннее, чем мой, он и начал: нанес укол с переводом мне в грудь. Я взял четвертую защиту, отшвыривая палаш Свена влево, и с выпадом атаковал уколом вниз – в живот. Свен первой защитой отбил мой палаш влево и красиво уколол с кругом в грудь. Я молниеносно ответил третьей круговой, и мы отскочили друг от друга.

– Красивая фраза, – оценил Свен, покачивая палашом. – Сколько занимался?

– Меньше полугода, – признался я.

– Вот как… – двинул бровью Свен. И его палаш сверкнул молнией, обрушиваясь на меня сверху чуть наискось. «Плащ Одина» – таким ударом не просто убивают, таким ударом рассаживают противника от плеча до бедра, «делают из одного двух», как шутили предки Свена. Конечно, меня сейчас он бы не стал рубить, но грохни вот так плашмя – и дух вон на полминуты, не меньше…

Но я ждал чего-то подобного! И увернулся, выскочил. Из-под удара, завертевшись волчком, кругом рубанул Свена по ногам – он подскочил, едва не поймав мой палаш дагой, а через мгновение от столкновения длинных клинков белесым веером брызнули искры. Еще раз! Еще! Удары отдавались даже в локоть. Я обалдел – спасаясь от моего выпада в бедро, Свен сделал фляк – кувырок с места назад, а в следующую секунду на мой палаш сверху обрушился такой удар, что оружие вышибло у меня из руки!

Не знаю, почему я не растерялся. Может быть, из-за долгих недель тренировок. А может быть, еще и потому, что на берегу собралась чуть ли не половина моего «племени».

Я «заклинил» палаш своей дагой. Выбить его у Свена у меня просто не хватило бы сил, но, крутнувшись, я отбросил – отвел – его руку в сторону, помешав действовать «шпрингом» и одновременно оказавшись спиной к норвежцу. Сгибом правой руки я захватил оказавшуюся над моим плечом сильную шею Свена – и, швырнув его вперед через бедро, подхватил свой палаш. Как раз вовремя, чтобы успеть отбить его удар – он приземлился на ноги! Раздались аплодисменты – хлопали все и, кажется, нам обоим.

Свен улыбался.

– Вар со гуд, – одобрил он.

– Так со мюкет, – кивнул я.

Свен весело расширил глаза:

– Ты знаешь норвежский?!

– Нет, – огорчил его я, – просто читал одну книжку и нахватался.

– Про викингов, конечно, книжку? – уточнил Свен.

– Ты знаешь, не про викингов, – вполне дружелюбно ответил я. – Про Вторую мировую. Ну что, ярл, мяса на обмен у нас нет, но обедом мы накормим всех. – Краем глаза я поймал выражение лица Ленки Власенковой и не смог не усмехнуться.

* * *

– Зеленоглазая – твоя девчонка? – спросил Свен, когда мы после обеда сидели возле ручья.

Я довольно долго молчал, потом вздохнул:

– Вообще-то… ну вообще-то, мне кажется, да. А как ты догадался?

– Это видно, – уверенно сказал Свен. – Ты не видел, как она смотрит тебе в спину. Ей нужен только ты. Она тебе об этом еще не говорила?

– Нет, – слегка ошарашенно ответил я.

– Скажет, – уверенно заявил Свен. – Это вопрос времени.

– Хорошо бы… – еле слышно прошептал я в сторону и в свою очередь спросил спросил Свена: – А у тебя есть девчонка?

– Есть, – кивнул ярл, – но мой опыт тебе не пригодится. Она испанка, и я убил ее парня, а ее саму изнасиловал возле его трупа. – Он говорил об этом очень просто, а меня покоробило. – Тогда убили моего друга, и я очень мало думал о джентльменстве… Но получилось так, что она привыкла ко мне. И даже ждет, когда я должен вернуться… Им ведь чаще всего все равно, с кем жить, лишь бы чувствовать себя защищенными.

– Танюшка не такая, – возразил я. – Она сама кого хочешь защитит.

– Да, по ней это видно… У вас вообще хорошие девчонки, но твоя зеленоглазая похожа на валькирию. Ты знаешь, кто такие валькирии?

– Я читал ваши легенды…

На скале над пещерой появился Саня. Он огляделся с гордостью взобравшегося на конек крыши первого петуха микрорайона и, словно муэдзин, заунывно и громко заорал:

– Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!.. Девушки-и!..

На восьмой или девятый вопль из пещеры высунулась его собственная сестра и воинственно спросила:

– Ты чего воешь, дундук?!

– Я так и знал, что откликнешься только ты, – печально сказал Саня. – Спасибо Сморчу, он бережет твою честь… Эй, Олег! Или я ослеп – или сюда идут Андрей со своими… и еще с кем-то!

* * *

Саня не упомянул одного – Андрей, Колька и Арнис очень спешили. А «еще кто-то» оказался знаком норвежцу – Свен, медленно поднявшись, вгляделся в приближающихся от леса мальчишек и сказал:

– Это Ян…

– Какой Ян? – я взмахом ответил на взмах руки Андрея, который начал сигнализировать от самой опушки.

– Ян Гловач, помощник князя Борислава. Очень умный парень, он, между прочим, делает порох…

Вопрос с порохом я прояснить не успел – все четверо добрались до нас. Пожимая руки своим ребятам, я внимательно рассмотрел Яна – вполне обычного русоволосого мальчишку со светло-карими, почти желтыми глазами, одетого в жесткую кирасу поверх кожаной куртки, с двумя длинными мечами, рукояти которых резко торчали вперед перед бедрами.

– Хорошо, что ты тоже здесь, Свен ярл, – сказал он по-английски, а потом повернулся ко мне и отвесил церемонный поклон. – Твои люди рассказали мне о тебе, князь Олег. Я прошу разрешения поговорить с тобой, со Свеном ярлом и с вашими людьми. Мой князь Борислав просит о помощи. Я и не ждал такой удачи!

* * *

Мы сидели на тренировочной площадке широким полукругом – вперемешку «мои люди» и три десятка людей Свена Раудссона. Все внимательно слушали Яна, устроившегося на камне – лицом сразу ко всем.

Чешскую крепость урса осаждали несколько раз, всегда – безуспешно. Но в этот раз им удалось каким-то образом перекрыть реку, которая, протекая через пещеры, снабжала водой не только обитателей-людей, но и одомашненный скот, который был у чехов. Осада продолжалась уже шесть дней, запасов воды оставалось максимум на три дня. Князь Борислав посылал гонцов в нескольких направлениях, хотя ближайшие соседи – австрийцы – жили аж в четырех днях пути в один конец.

Месяц назад Ян – он в чешском племени был кем-то вроде начальника штаба – во время охотничьей экспедиции издалека видел нашу пещеру и людей возле нее. Тогда он очень спешил. Но теперь вспомнил об этих людях и предложил Бориславу позвать их на помощь, вызвавшись пробраться к ним сам.

Недалеко от своих мест он столкнулся с Андреем.

– Много ли урса? – спросил Свен, когда Ян заканчивал рассказ.

– Не меньше четырехсот, – ответил чех.

– Ну что ж, – буркнул Свен, поднимаясь. – Мы пойдем на драккар. Вдоль берега, а потом – напрямую, полсуток сэкономим и завтра к вечеру доберемся.

Прикусив губу, я посмотрел на своих – обвел их взглядом поочередно. Они выглядели растерянными. Им предлагали открытым текстом идти драться с четырьмя сотнями черных за совершенно незнакомых парней и девчонок – вот так сюрприз! Я их понимал. Но…

Но Лешка Званцев пришел к нам на помощь, не раздумывая. Да, у него были к Марюсу личные счеты.

Но разве у нас к урса – нет?

В общем – надо было вставать. И решать.

И я встал.

– Я никому не приказываю, – сказал я. – Я просто хочу спросить Свена – есть ли у него на драккаре место для меня? Остальные – пусть решают сами. Каждый – за себя.

* * *

Со стороны девчонок ответом на мое решение оставить их в лагере был водопад грубой, неконструктивной критики, направленной на мои личные физические и моральные недостатки, потрясание оружием и воинственный писк. Мне почему-то все это было страшно… смешно, и вспоминался мышонок из мультфильма «Бибигон» – как он, собираясь идти воевать со злым индюком, крикнул: «Долой Брундуляка!» – и от собственной храбрости упал. Так или иначе, но я не поддался на их прессинг, и они как-то сразу притихли – помогали нам собираться и испуганно-жалобно на нас посматривали. А мальчишки… что ж, мальчишки восприняли мое решение как нечто само собой разумеющееся.

– Продуктов много не берите, – сказал Свен, – накормим из своих. И назад доставим.

– А как же осенние ветры? – поинтересовался Саня, проверявший свое оружие.

Свен усмехнулся одной стороной лица:

– Догребем…

И больше ничего не объяснял.

…Я заткнул за пояс свою перчатку, рывком затянул завязку горловины новенького «сидора» и, забросив его за плечо, повернулся к выходу.

Передо мной стояла Танюшка. Скрестив на груди руки.

– Тань, не возьму, – отрезал я. У нее на щеках появился темный румянец. Девчонка потянулась ко мне движением атакующей гадюки и прошипела прямо в лицо:

– Ненавижу тебя!!!

И, крутнувшись так, что волосы взлетели вихрем, пулей вылетела из пещеры.

– Поговорили, – вздохнул я. И со злым лязгом вогнал в ножны палаш.

* * *

Драккар шел вдоль берегов в вечерней осенней полутьме. Было промозгло, холодно и сыро, но хоть ветер пока что дул в парус. Факелы на носу и корме освещали палубу, на которой – на широких лавках и между ними – спали мальчишки. Около кормового правила Лаури о чем-то беседовал с Саней, возле их ног сидел неугомонный Бэн.

Свен, Ян и я сидели на носу вокруг расстеленной между нами вычерченной на тонкой коже карты, кутаясь в плащи.

– У нас сорок пять человек. – Свен посматривал на нас. Я вслушивался, не без удивления отмечая, что понимаю английский все лучше. – Сколько человек в горной крепости, Ян?

– Пятьдесят два с девчонками, – ответил тот, – но драться будут все.

– Значит, всего девяносто семь человек, – заключил Свен. – Примерно по пять урса на каждого из наших. Не так уж страшно – бывало и хуже.

– Даже поменьше, чем по пять, – подтвердил Ян. – Они немало потеряли в стычках. Думаю, если ударить решительно – то можно прорваться к нашим.

– Не имеет смысла, – возразил я. – Если только мы не хотим просто увеличить число голодных ртов в вашей крепости.

– Да, – согласился Свен, – мы должны думать о том, чтобы уничтожить или по крайней мере отбросить врага… – Он рассматривал карту. – А что – та река, которая давала вам воду, – ее русло высохло?

– Да, – кивнул Ян. – Мы вынуждены были обрушить свод взрывом. Чтобы не прошли урса.

– Жаль… Они перекрыли дорогу? – Ян снова кивнул. – А как ты выбрался?

– Я был один, и мне повезло. Очень.

– А если отвлечь их? – предложил я. – Мои ребята сказали, что можно скрытно подойти почти к самому их лагерю… Предположим, группа из пяти-шести человек появится в их виду… неужели они не бросятся в погоню?

– Бросятся, – согласился Свен. – Полсотни. Не больше.

– А если появится отряд сразу из двух десятков? – Я еще сам не очень понимал, что же имею в виду, но мысль какая-то брезжила. Свен пожал плечами:

– Сорвется сотни полторы… Подожди! – Он наклонился к карте. – Если я правильно помню, то вот здесь, – он указал на ней точку, – есть ущелье с резким спуском, а потом – такой же резкий подъем. Если удастся заманить погоню сюда и напасть на них с двух сторон…

– Мы их раздавим, – заключил Ян. – Рискованно, но может сработать.

– Сделаем так. – Свен поддернул плащ. – Олег, возьмешь на себя роль приманки?

– Да, – твердо сказал я.

– А сможешь выйти вот на это ущелье? До него километров пять от крепости.

Несколько секунд я разглядывал карту, потом кивнул:

– Да, тут хорошие приметы…

– Я со своими засяду у входа в ущелье… Ян, как только Олег уведет часть урса – ты должен пробраться к своим. Любой ценой. Предупреди Борислава, как только он увидит три дыма в лесу, пусть атакует врага всеми силами. Мы ударим с тыла. – Кулаки Свена столкнулись над картой. – И раздавим и вторую половину урса… – Он встал и потянулся. – Давайте спать теперь. Завтра нам еще весь день плыть, и кто знает – не придется ли грести… Лаури! – окликнул он своего стурмана. – Буди смену и ложись, руки сотрешь!

Я расстелил плащ прямо тут же, на носу, и, улегшись на одну его половину, укрылся другой, подсунув под голову вещмешок. Звездное небо медленно двигалось надо мной.

И я думал, что усну не скоро. А уснул сразу.

* * *

Опасения Свена, к счастью, оказались беспочвенными – ветер дул и на следующий день, и ветер попутный. Но было невероятно скучно. Берег – однообразный пляж, за которым поднимались поросшие лесом скалы, – тянулся без конца.

Драккар качало. Меня качка на воде никогда не волновала, но многие из ребят определенно «заскучали». Вадима вообще развезло – он стоял у борта и явно боролся с тошнотой.

– Около полудня причалим, – перешагивая через скамьи, ко мне подошел Свен. – А там часов восемь через лес – и мы на месте.

– Никогда не думал, что плавать так скучно, – признался я.

Свен отмахнулся:

– Скучно было, когда мы ходили в Америку. Почти два месяца на драккаре!

– Как там, в Америке? – поинтересовался я.

Свен неопределенно повел рукой:

– Да то же, что и здесь…

Тем временем Север, которому, очевидно, в корень надоело скучать, вдруг затянул нарочито грубым голосом протяжную песню:

Эй, варяги,
Эгей, бродяги!
Где вы только были,
Хорошо ль гуляли?!

Несколько мальчишек откликнулись – те, кто знал эту песню:

Мы гуляли за три моря,
Рыбку там ловили!

– Эй, варяги, – снова начал Игорь: —

Эгей, бродяги!
А что скажет Харальд,
Наш король могучий?!

– Пару-ус! – заорал с носа один из англичан…

…Корабль вынырнул из-за мыса километрах в полутора от нас – мы только что прошли мимо. Широкий серый парус держал ветер, а сам корабль очень походил на драккар Свена. Все, повскакав с мест, разглядывали неожиданного попутчика, когда Лаури крикнул с кормы со смехом:

– Эй, Свен! Это, клянусь честью, Тиль ван дер Бок из Терсхеллинга!

– Каким ветром его сюда надуло?! – рявкнул Свен, но не особо сердито.

– Знакомый? – спросил Сергей.

Свен покривился:

– Сложный вопрос… В смысле – знакомый, но в позапрошлом году мы схватились с ним на Канарах из-за стоянки с пресной водой. Он не прочь пограбить своих же белых. Но драккар у него хороший.

– А он не пойдет с нами? – спросил Ян, подошедший к нам.

Свен покусал губу:

– Посмотрим, – наконец сказал он решительно. – Эй, спустите парус! Пусть они нас догонят! И вооружитесь на всякий случай, – уже тише добавил он.

Драккар ван дер Бока и в самом деле начал быстро нас нагонять. Его нос украшала улыбающаяся морда акулы, вдоль ближнего к нам борта цепочкой стояли с десяток лучников. У носа – ногами наружу – сидел, не держась ни за борт, ни за нос, затянутый в черную кожу и казавшийся из-за этого очень высоким и худощавым мальчишка лет шестнадцати, на коленях поблескивала длинная шпага. Он улыбался во весь рот.

– А, да это старый негодяй ван дер Бок! – рявкнул Свен. – Все за чужим добром гоняешься?!

Акулоголовый драккар шел теперь борт в борт с нами. Тиль – а это, очевидно, и был он – спросил в ответ:

– А ты что, подрядился возить пассажиров, Свен ярл? Кто эти сухопутные крысята?

– Мои русские друзья, – отозвался Свен. «Крысят» поняли все наши и завозились враждебно.

– Русские?! – удивился Тиль и перешел на ломаный, но в целом неплохой русский: – Это здорово! Я восемь месяцев ходил с вашими по Сибири – еще до того, как обосновался на Терсхеллинге! Вы не знаете Йенса Круммера?

– А ты не из тех голландцев, которые живут в большом поселке на островах? – Я вспомнил рассказ немца.

– Я не голландец, а фризон! – поправил Тиль. – Нет, я не из них, но тот поселок я знаю, он на побережье прямо напротив моего острова! Так куда вы плывете с этим белобрысым тугодумом?!

…– Что ж, бить урса – это всегда хорошо, – убежденно заключил Тиль, выслушав наш рассказ. – У меня двадцать пять человек, и я пойду с вами.

Легким движением, небрежным и красивым, он перемахнул обратно на свой корабль. Повернувшись на пятках, вскинул руку:

– Я иду за вами!

* * *

Со Свеном и Тилем мы разошлись почти сразу, а Ян повел нас к крепости тропинками через горные леса. Сам он шел с передовым дозором, и царило у нас полное молчание. Не потому, что идти по горным стежкам-дорожкам было тяжело, а просто на всех внезапно снизошло очень серьезное настроение.

Не знаю, как остальные, а я вновь и вновь обдумывал свой поступок. В смысле – то, что я сам пошел на помощь незнакомым людям и веду в сражение своих друзей. И не есть ли это признак сумасшествия?

Если честно, я так ни до чего определенного и не додумался. Может, и успел бы, но шагать в самом деле было трудно, и я скоро отключился от отвлеченных мыслей, сосредоточившись на дороге. Как это часто бывает, в мозгах засела одна строчка: «На палубу вышел, а палубы нет – ее кочегары пропили!» Она и крутилась там, как магнитофонная лента, склеенная в кольцо.

Начало резко смеркаться – как раз когда мы выбрались на какой-то перевал. И в сумерках увидели впереди цепочку огней, частую и широкую, дугой охватывающую подножие скал.

– Мы здесь были, – тихо сказал Альхимович, догоняя меня, – только выходили с другой стороны.

А через секунду и Ян сказал:

– Это наша крепость.

Определить расстояние до ночных огней было трудно. Они казались близкими, но что уж я знал точно – так это насколько обманчивы ночные расстояния. Однако Ян расстояние знал:

– Тут восемь километров, – пояснил он, сбрасывая наземь плащ. – Сейчас, наверное, надо отдохнуть, князь. А действовать перед рассветом. Тут урса не появятся, они не знают тропы на перевал.

– Хорошо, – кивнул я, снимая вещмешок. – Огня не разводим.

– Замерзнем, – подал голос Олег Фирсов.

– Ничего с нами не сделается, – возразил Саня, – сплошная романтика… Ужинать будем?

– Непременно, – отозвался я, – и как можно плотнее. А в следующий раз поедим у чехов… Ян, ваши нас накормят?

– Конечно, – серьезно сказал чех. – Вы же идете сражаться вместе с нами…

…Мы пожевали запасы, взятые с собой, буквально запихивая в себя еду – есть никому не хотелось, – и начали укладываться. Часовых я решил не выставлять – зачем? Лучше пусть отдохнут до утра. Завтра будет интересный день.

Я поймал себя на этой ироничной, нехарактерной для меня мысли, уже когда завернулся в одеяла и улегся рядом с остальными. Возились недолго – за последние шесть часов все очень устали, да и настроения не было говорить, тем более – шутить.

Я думал, что не усну. Или, во всяком случае, засыпать буду долго… на самом деле я просто выключился, едва натянул верхний край одеяла на лицо на манер капюшона.

Мне снилось, что я стою на кирсановской автобусной станции, одетый совершенно так же, как сейчас, с оружием… Вокруг – пусто, и улица пустынна, только ветер кружит на подъездной дороге клочки бумаги и теплую пыль. Вроде бы лето. А потом подходит пустой автобус без водителя, двери открываются бесшумно, и машина замирает этим проемом прямо передо мной.

Внутри по-прежнему пусто. Солнечно. И – страшно. Очень страшно.

Заплутал, не знаю где,
Чудо чудное глядел,
По холодной по воде
В жалком рубище
Через реку, через миг,
Брел как посуху старик,
То ли в прошлом его лик,
То ли в будущем.

Полем, полем, полем,
Белым-белым полем дым,
Волос был чернее смоли,
Стал седым.

А старик все шел, как сон,
По пороше босиком,
То ли вдаль за горизонт,
А то ли в глубь земли…
И чернела высота,
И снежинки, петь устав,
На его ложились стан,
Да не таяли.

Вдруг в звенящей тишине
Обернулся он ко мне —
И мурашки по спине
Ледяной волной.
На меня смотрел и спал.
«Старче, кто ты?» – закричал.
А старик захохотал,
Сгинул с глаз долой.

Не поверил бы глазам,
Отписал бы все слезам.
Может, все, что было там,
Померещилось.
Но вот в зеркале, друзья,
Вдруг его увидел я,
Видно, песня та моя
Все же вещая!

Александр Розенбаум

Я проснулся от холода, беспощадно забиравшегося под одеяло. Было еще совсем темно, только светили звезды. Многие уже поднялись и жевали завтрак.

– Проснулся? Доброе утро. – Сергей протянул мне длинную полоску копченого мяса. Меня трясло от пронизывающей свежести, но, когда я сбросил одеяла, дрожь постепенно стала проходить.

– Может, мы что-то не то делаем, а? – тихо спросил я Сергея, принимая мясо.

– Ты думаешь о том, что мы можем погибнуть? – проницательно поинтересовался он, жуя свою порцию.

– Я думаю о том, что мы можем погибнуть, – согласился я и передернулся.

– Здесь или где-то еще, сейчас или потом… – Сергей пожал плечами и вытер руку о шуршащую палую листву. – Что же теперь – спрятаться в какие-нибудь болота и сидеть там?

– Ты уверен, что это не лучший выход? – напрямик спросил я.

Сергей ответил не сразу. Он потянул из ножен свой палаш и положил его на ладонь, любуясь сумрачным блеском лезвия.

– Никто не скажет, что я струсил, – тихо проговорил он наконец. – Я не знаю, сколько мне придется тут прожить, но я хочу жить, а не прозябать. Если бы ты позавчера решил не идти, я бы ушел сам.

– Скажи, – спросил я, – Ленка хотела пойти с тобой?

– Конечно. – Он удивленно взглянул на меня…

…Уходя, мы бросили одеяла и вещмешки в одну кучу у корней дерева. Я оглянулся через плечо.

И подумал, что, может быть, эти вещи так и останутся лежать тут, пока не засыплет их снег уже близкой зимы.

* * *

– Ну ты-то всегда хорошо бегал. – Вадим подтянул на груди перевязь меча. – А я терпеть не могу.

– Я тоже еще не бегал на пять километров, – заметил я. – Тем более – за такие призы.

Подошел Ян, пожал мне руку:

– Удачи вам.

– Тебе – тоже. Доберись. – Я помедлил и хлопнул его по плечу: – Доберись, слышишь?

Он кивнул и бесшумно канул в подлесок.

Я медлил, словно время, оттягиваемое мной, могло что-то изменить – и боя не будет. Потом оглянулся на своих.

Они все были уже на ногах – переминались, переглядывались, но молчали, и оружие у всех было взято на изготовку. И во взглядах, брошенных на меня, было понимание.

– Ну что, – я улыбнулся, – это уже не турпоход, кажется, а?

– Мало похоже, – согласился Олег Крыгин. А Вадим, все это время глядевший в сторону, тихо, но внятно сказал:

– И можно жизнь свою прожить иначе,
Можно ниточку оборвать…
Только вырастет новый мальчик —
За меня, гада, воевать…

– Пошли, что ли? Чего тянуть?..

…Не знаю, какие там мыслишки копошились у урса в черепушках, но купились они так же легко, как ребенок – на конфетку. Полтора десятка явно случайно вышедших к осадному лагерю и открыто растерявшихся белых мальчишек – желанная добыча, развлечение и добавка к меню, поэтому в погоню дернула чуть ли не половина осаждающих. При виде такой толпы даже не пришлось особо изображать страх…

Мне в какой-то момент показалось, что я не рассчитал наших сил. Да и то сказать – полгода назад я (а я всегда был очень неплохим бегуном!) не смог бы пробежать пять километров без перерыва даже по ровненькому стадиону, не то что по горному лесу. К счастью, за эти полгода многое изменилось, и нам удавалось удерживать урса метрах в двухстах за нашими спинами.

Еще я боялся заблудиться и не выйти к ущелью. Но приметы на местности совпадали даже с первого взгляда.

На бегу я сдувал с носа соленые капли. Длинные волосы мотались над плечами и липли ко лбу – очень противно и надоедливо. Шпагу приходилось нести подхватом в левой руке, она здорово мешала. Урса позади орали на разные голоса, они бы давно попытались рассыпаться и охватить нас кольцом, но узости, через которые мы то и дело шли, мешали.

Я держался в хвосте – вперед мы пустили тех, кто помладше или похуже бегает. И я с тревогой замечал, что «голова» начинает сбиваться в «хвост».

Рядом со мной бежал Север – он был великолепным бегуном, много раз выигрывал соревнования города и сейчас лихо держал темп.

– Можем не добежать, – не сбивая дыхания, заметил он. – Смотри, как медленно впереди бегут… И урса ближе стали…

Я оглянулся и резко ослабел – лучше бы этого не делал! Урса и в самом деле съели не меньше трети расстояния, а мы пробежали-то всего полдороги!

Я догнал Кольку Самодурова и бросил ему коротко, чтобы не задохнуться:

– Стой.

Он глянул недоуменно, но остановился – даже с удовольствием, пропуская мимо себя колону. Я достал и взвел наган. Увидев это, Колька, ни слова не говоря, сдернул со спины свою вертикалку.

– Картечь? – спросил я. Он кивнул. – По команде. Шесть выстрелов, не больше.

– Мало не покажется, – заметил Колька, – у меня тут волчья, по девять в патроне…

Урса тут же сбавили темп, и голосить стали поменьше. Все-таки они были очень трусливы, и меня неприятно поразила эта мысль: что нам приходится погибать в схватках с таким шакальем. Все равно что волку воевать с крысами…

Они перешли на шаг, но все равно приближались. У меня мерзко и неожиданно скрутило живот. Полсотни метров.

– Че-то страшно, – со смешком сказал Колька.

– Страшно. – Меня дернуло нервным спазмом.

Сорок метров. Они шли, переглядываясь и каркая, скрипя, щелкая опасливыми и злыми голосами.

Тридцать метров.

Зерна упали в землю, зерна просят дождя.
Разрежь мою грудь, посмотри мне внутрь,
Ты увидишь, там все горит огнем.
Через день будет поздно, через час будет поздно,
Через миг будет уже не встать.
Если к дверям не подходят ключи, вышиби двери плечом.

Мама, мы все тяжело больны…
Мама, я знаю, мы все сошли с ума…

Сталь между пальцев, сжатый кулак.
Удар выше кисти, терзающий плоть,
Но вместо крови в жилах застыл яд, медленный яд.
Разрушенный мир, разбитые лбы, разломанный надвое хлеб.
И вот кто-то плачет, а кто-то молчит,
А кто-то так рад, кто-то так рад…

Ты должен быть сильным, ты должен уметь сказать:
Руки прочь, прочь от меня!
Ты должен быть сильным, иначе зачем тебе быть.
Что будет стоить тысячи слов,
Когда важна будет Крепость руки?
И вот ты стоишь на берегу и думаешь, плыть или не плыть.

Мама, мы все тяжело больны…
Мама, я знаю, мы все сошли с ума…

«Кино»

…Дымящиеся гильзы вылетели мне под ноги. Я вскинул руку с револьвером, стреляя в упор – раз, два, три!.. Еще дважды огненной метлой ахнула картечь… Я вновь стрелял – уже в спины – раз, два! – и схватил Кольку за руку:

– Хватит, не стреляй!.. Беги!

– А ты? – Он медлил. Я, выбивая шомполом гильзы, загонял в барабан новые патроны, натыкаясь в поясе на пустые гнезда:

– Беги, говорю!

Колька побежал, не оглядываясь, но ружье неся в руке. Я начал пятиться, угрожая револьвером; урса стояли на месте, и я побежал тоже, сразу взяв разбег. Через несколько секунд позади вновь завыла погоня…

…Наверное, наша с Колькой стрельба все-таки помогла, потому что мы с ним нагнали наших лишь у входа в ущелье. Я бросил взгляд вправо-влево – никого видно не было, и на миг меня посетила абсурдная, но страшная мысль: а что, если никого тут нет?! Что тогда?! Но через секунду я заметил Свена – он из-за камней коротко взмахнул рукой и опять исчез, как в воду канул.

Ущелье ахнуло эхом. Мы пробежали низину, и я заорал, с трудом тормозя:

– Сто-о-ой!!!

Остановились все с видимым удовольствием, с железным присвистом обнажая оружие. Урса вваливались в ущелье радостной толпой, но вой и визг резко стихли – очевидно, наша решимость поколебала то, что у них по недоразумению именовалось «боевым духом». Тем более что сейчас они находились ниже нас метра на четыре и явно не желали одолевать подъем навстречу клинкам.

А эта заминка решила все. Слева и справа на скалах выросли лучники Свена и Тиля, а остальные их мальчишки законопатили вход в ущелье.

Наступила тишина. Лишь эхо дыхания пульсировало в ущелье. Потом раздался голос Свена – он сказал по-английски:

– Вот и все! Лучники!..

…Урса, разделившись надвое, отчаянно бросились на прорыв, расстреливаемые из луков (я пожалел, что мы оставили девчонкам аркебузы). Стрелы с хрустом вонзались в спины, пробивали черепа, рассекали грязную кожаную одежду, пронзали щиты, доставая тех, кто пытался скрыться за ними…

Но и добравшихся до нас оказалось предостаточно.

Кончик палаша в моей руке разрубил череп между глаз здоровенного чернокожего под пернатым головным убором, достав мозг. Другого я пометил в горло над щитом. Слева мне в пояс ткнулся ассегай, но нанести удар у урса не получилось – Сморч, хэкнув, молодецким ударом своего топора практически располовинил урса и, захохотав, рявкнул:

– Чего стоим?! Вперед надо идти!

И мы пошли…

…Подобной мясорубки я себе и представить не мог. Приторный, удушливый запах крови повис в ущелье плотным густым пологом, мешая дышать. Мы не потеряли ни одного человека – урса были растеряны и не сражались даже, а так – наугад отмахивались клинками, десятками погибая от наших ударов.

Переступая через трупы (и не ощущая вообще ничего, кроме легкой усталости), я подошел к Свену и Тилю, пожал им руки. Фризон был ранен – брошенная тола рассекла ему левый висок, и он, весело скалясь, вытирал все еще текущую кровь ладонью, размазывая ее по щеке. Я так и пожал окровавленную сильную ладонь…

– Полдела сделано, – подытожил Свен. – Теперь надо завершать, а это может оказаться посложнее…

Я отошел к своим. У нас тоже кое-кто получил царапины, на каковые постепенно переставали обращать внимание, и среди мальчишек царило веселье. Похоже, даже излишнее, отдающее головотяпством.

– Быстро мы их! – размахивал руками Бэн. – Раз, два, три – и капец, а?!

– Хватит болтать, – оборвал я хвастливый треп. – Собираемся и идем обратно.

– Главное, чтобы не пришлось бежать, – отметил Вадим. – Это будет уже лишнее.

Нам пришлось все равно задержаться еще на какое-то время – лучники методично собирали стрелы, стараясь не пропустить ни одной. Я первый раз видел так близко здоровенные английские луки, о которых столько читал, – они были одинаковые у англичан, норвежцев и фризонов.

* * *

Каждый из отрядов сложил по костру. Мы сделали это на трех соседних полянах и навалили верхним слоем зеленые ветки. У меня еще работала зажигалка, но последнее, на что ее хватило, – как раз подпалить растопку.

Странно, но почему-то это меня огорчило. И очень. Словно бы лопнула еще одна ниточка, связывавшая меня… с чем?

Я подкинул зажигалку на ладони. И бросил ее в разгоравшееся пламя…

…Плотный белесый дым костра клубами повалил в небо. Частично он растекался и по поляне, оттесняя нас к ее краям. Из этой пелены вынырнул Тиль.

– Пора! – крикнул он, извлекая из ножен шпагу и салютуя ею. – Дым в крепости наверняка виден! Если Ян дошел, сейчас будет вылазка!

– Ну что ж… – Я натянул перчатку и, обнажив оба клинка, махнул палашом своим: – Пошли, ребята! Закончим начатое!..

…Мы вышли на опушку метрах в трехстах от лагеря урса как раз когда впереди прокричал рог и на узкую тропку-перемычку начали высыпать из крепости вооруженные люди. Рог вновь подал сигнал; над людьми возникло знамя – цвета запекшейся крови, с белым львом.

– Вперед! – вновь прокричал я. И откуда-то всплыло еще одно слово, которое я выплюнул с прилязгом – боевой клич: – Р-рось! – и не удивился этому крику, подхваченному за моей спиной:

– Ро-о-ось!!!

…Урса было все еще примерно вдвое больше, чем всех нас вместе взятых. И они просто не могли поверить, что окружены.

А я почему-то думал о сгоревшей зажигалке. Только о ней.

Дагой – вверх ассегай, пригнуться, по ногам круговым – ххахх!

Ногой в щит, ногой по руке с ятаганом, палашом – острием – сверху вниз – ххахх!

Палашом по древку ассегая, поворот, сбоку по шее дагой – ххахх!

Поворот, ятаган палашом вниз, поворот, дагой между глаз – ххахх!

Пригнуться, ятаган дагой вверх, палашом удар в бок – ххахх!

– Ро-ось!

Урса – те, кто еще оставался в живых, – бросая оружие и беспорядочно отбиваясь, разбегались вдоль опушки, сшибали и топтали друг друга, пытаясь вырваться из засады. Их догоняли и беспощадно, наотмашь, рубили. Я толком пришел в себя, стоя по колено в ручье. Возле моих ног лежал разрубленный от плеча до пояса урса, а Тиль, хлопая меня по спине, говорил:

– А ты бешеный, русский! Хороший удар, отличный удар, князь!

Я слегка обалдело огляделся и чихнул. Два раза подряд, как у меня обычно бывает.

Урса сдавались. Многие из них уже стояли на коленях, скрестив на голове руки, побросав оружие и согнувшись. Я видел не всех своих, но почему-то не мог беспокоиться.

Переступая через трупы, ко мне шел темноволосый парень – рослый, плечистый, в кожаной кирасе с металлическими накладками и кожаном шлеме с красивой серебряной полумаской. Сапоги и лосины мальчишки были забрызганы кровью, над плечом качалась широкая крестовина меча-бастарда. Не доходя до нас нескольких шагов, темноволосый снял шлем и, надев его на рукоять, наклонил голову; глаза на суровом, красивом лице были широко посаженные, серые, на лбу – шрам.

– Борислав Шверда, – протянул он мне руку, с которой ловким движением сдернул высокую крагу с зубчатым раструбом. – Я рад помощи. – Он говорил по-русски без акцента, но откусывая фразы. – Я рад тебе, князь Олег. И тебе, вождь Тиль. Хотя вижу вас обоих впервые. Но где Свен ярл, мой друг?

– А правда, где Свен? – Тиль обернулся, словно ожидал его увидеть за своей спиной…

…Свен ярл умирал. Лаури подложил ему под голову урсаитянский щит, чтобы тот лежал повыше, но кровь все равно шла из горла норвежца. Две толлы торчали в его груди выше сердца, брошенные буквально в упор. Они пробили кожаный панцирь.

Постепенно к Свену подходили все новые и новые люди. Оставались стоять – молча и опустив головы, потому что ничем помочь тут уже было нельзя. Люди Шверды, Тиля, самого Свена, мои друзья… Многие были ранены, но никто даже не пытался заняться собой.

– Лаури… – Глаза Свена стали осмысленными. Его стурман нагнулся к нему, и Свен точным движением вложил ему в ладонь рукоять палаша. – Твое… – с трудом, но ясно сказал он. – А моя удача… кончилась сегодня… – Он заговорил по-норвежски; двое ребят-норвежцев тоже опустились на колени, да и англичане, похоже, понимали. Но вдруг Свен снова перешел на английский: – Где русский князь?

И я понял, что он уже не видит.

– Я здесь. – Я встал на колено. Чужой мальчишка умирал передо мною. Шесть лет проживший на этой земле… – Я слушаю тебя, ярл.

– Это… ловушка, Хельги, – сказал он, назвав меня их, северным, именем. И глаза его застыли, как схваченная морозом вода в родниках.

А я вспомнил надпись, которую Танюшка прочла на полу башни, где мы нашли оружие. TRAP. ЛОВУШКА.

– Свен, Свен… – Лаури тронул его за плечи. – Свен ярл, мой побратим… Как две руки были мы с тобой, как два зорких глаза… Как жить мне теперь, когда половина моя осталась в этих скалах мертвой? Как сражаться, если отрублена моя правая рука? О Свен, что я скажу Изабель?!

Он закрыл глаза мертвому. Меня передернуло. Не от страха, не от отвращения. От тошнотного осознания ужасного факта: Свен умер. Его больше нет.

– Приведите сюда тех урса, что взяли, – сказал Лаури, поднимаясь и доставая широкий нож. – Я порадую тебя, брат, – тихо произнес он, обращаясь к мертвецу. – Порадую…

К нему подтащили урса, бросили на колени. Лаури схватил его за волосы, уперся коленом в спину…

Я отвернулся.

Отслужи по мне, отслужи…
Я не тот, что умер вчера.
Он, конечно, здорово жил
Под палящим солнцем двора!
Он, конечно, жил не тужил,
Не жалел того, что имел…
Отслужи по мне, отслужи —
Я им быть вчера расхотел!

С места он коня пускал вскачь,
Не щадил своих кулаков…
Пусть теперь столетний твой плач
Смоет сладость ваших грехов…
Пусть теперь твой герб родовой
На знаменах траурных шьют!..
…А он бы был сейчас, конечно, живой,
Если б верил в честность твою!

Но его свалили с коня,
Разорвав подпругу седла…
Тетива вскричала, звеня, —
И стрела под сердце легла…
Тронный зал убрать прикажи!
Вспомни, что сирень он любил…
Отслужи по мне, отслужи —
Я его вчера позабыл!

Я вчера погиб не за грош —
За большие тыщи погиб!
А он наружу лез из всех своих кож —
А я теперь не двину ноги.
В его ложе спать не ложись —
Холод там теперь ледяной…
Отслужи по мне. Отслужи.
Умер он. Я нынче – другой…

Александр Розенбаум

На равнине между скалами и лесом полыхал громадный костер. Сжигали Свена ярла, а с ним – двух его павших людей и одного человека Тиля, возле огненной могилы которых Лаури лично зарезал девятнадцать схваченных урса. Трех своих погибших людей Борислав похоронил на кладбище в одной из горных долин.

У меня потерь не было, хотя Сергею сильно разрубили ятаганом спину, сломав ребро, а Игорька Мордвинцева ранили толлой в правое плечо, повредив сухожилия. Мы отдыхали в горных пещерах Борислава…

Чехи жили очень хорошо. У них был скот, они сеяли зерно и разводили огороды в нескольких удобных долинах. Пещеры отапливал пар (впрочем, из-за этого тут было сыровато). Они ткали льняные и шерстяные полотна и даже работали с серебром, месторождения которого имелись в горах. Действовали несколько водных двигателей.

А еще они отбивали нападения – снова и снова.

Борислав сам показывал мне свое владение. Явно по-мальчишески гордясь им. И я его понимал.

– А это – наш тронный зал, – сказал он без усмешки, пропуская меня вперед в сводчатый проем.

Внутри, в овальном зале, горели факелы. Навстречу мне с двойного… ну, трона, что ли… покрытого шкурами, над которым висело знамя со львом, поднялась задрапированная в плащ девушка. Борислав обошел меня и, встав возле нее, весело представил:

– А это княгиня Юлия…

«Ута», – подумал я удивленно. Это мне вспомнился рисунок из учебника истории за 7-й класс, статуи на каком-то соборе: герцог Эккерхед и его жена Ута. Тонкое, красивое лицо, немного печальные глаза, щека естественным жестом прижата к высоко поднятому вороту плаща… Мальчишески стройный Борислав ничуть не напоминал широколицего, кряжистого, вовсе не дворянски-утонченного Эккерхеда… да и Юлия с крепкой спортивной фигуркой не была похожа сложением на хрупкую Уту… но вот лицо, его выражение, этот жест… Странно – я был просто очарован. Ничем другим и объяснить было нельзя то, что я встал на колено перед троном и, взяв руку Юлии, наклонился к ней губами. А потом, распрямившись, тихо сказал:

– Я рад встрече, княгиня Юлия. Здравствуй.

* * *

– Пусть ваши раненые лежат у нас. – Борислав бросил мне на руку теплый плащ на меху. – Выправятся – мы проводим их к вам… И вот еще что. – Чех посмотрел мне в глаза. – Может быть, вы переберетесь сюда совсем? Нам нужны люди.

Я посмотрел вниз, в долину, где еще дымил костер, а над горами, над лесом, вставало бледное солнце.

– Нет, Борислав, – покачал я головой, – мы уже договорились: не сидеть на месте.

– Как знаешь. – Он не стал больше уговаривать, словно знал, что это бесполезно. – А раненых все-таки оставь.

– Оставлю, – согласился я. – Но сами не задержимся, уж прости, – нас ждут наши девчонки.

– Я понимаю, – кивнул он.

* * *

Я проснулся от того, что в мой спальник тянуло холодом. Не открывая глаз, я забурчал что-то, самому себе не совсем понятное, вытащил левую руку и закрылся откинувшимся клапаном. Дуть перестало, я снова пригрелся, но – вот скотство! – уснуть не мог. В голову дружным строем полезли разные мысли и заботы, еле слышно трещал костер…

А снаружи стояла странная тишина. Какая-то даже тревожная, я различал плеск ручья на склоне, и этот плеск звучал странно, одиноко и громко.

«Что-то случилось», – тревожно подумал я и сел в мешке, высвободив руки.

Мы заспались. В угол откинутой занавеси – как раз туда дуло – лился дневной – точнее, утренний – полусвет, четкой полоской лежавший на полу. В пещере было холодно, костер почти догорел.

Спросонья мечтая о тапочках, я нехотя вылез наружу. На меня немедленно напал колотун, и я, поправив плавки, рванулся подбросить дровишек на угли – и стоял, сунув руки под мышки и потирая одну ступню о другую, пока костер не разгорелся вновь. По пещере поплыли волны тепла, и я, удовлетворенно вздохнув, направился по шкурам к выходу. Приподняв край занавеси повыше, шагнул наружу – и окаменел.

Меня резануло холодом, но это дошло до моего сознания только через миг. А первое, что я увидел, – побелевший мир.

Нет, это был не снег. Просто ночью ахнул мороз и все вокруг – черные ветви деревьев, жухлую траву, камни, землю – покрыл иней. Ровным густым слоем. Дыхание взрывалось в воздухе белыми тугими облачками и растекалось струйками в стороны. Мир, казалось, онемел, и только ручей звенел одиноко – вот почему мне показался таким странным его голос.

«Так наступила зима, – подумал я, озираясь. – Наша первая зима пришла. Вот она, я ее вижу, и она холодная, как дома. И небо прозрачное-прозрачное… а солнце сейчас встанет…»

– Неплохо, а? – с камня возле входа соскочил Колька. Он был одет уже по-зимнему. – Это недавно так легло, я уже стоял… Ты давай отсюда, оденься, простынешь ведь.

– Доброе утро, – сказал я, улыбнулся и не без удовольствия нырнул обратно.

– Доброе утро! – крикнул мне вслед Колька и зашуршал по инею куда-то в сторону…

…Постепенно просыпавшиеся ребята и девчонки в обязательном порядке выбирались наружу, чтобы посмотреть вокруг. Даже Сергей вышел, хотя вообще-то старался поменьше вставать – неожиданно плохо заживала рана от ятагана. Выходила и Танюшка.

Ко мне не подошла…

…Иней скоро стаял, выглянуло и даже пригрело солнце, но с северо-запада медленно, почти незаметно, подбиралась серо-сизая снеговая туча во весь горизонт. Я объявил день свободным от тренировок – нипочему, просто так; а что, нельзя, в конце-то концов?! – и мы, раскочегарив на тренировочной площадке костер побольше, уселись возле него кружком и просто жарили свежее мясо, посматривая на тучу, заливающую небо расплавленным гудроном.

Игорь Басаргин взял свой «инструмент» (его, кстати, на общем совещании решили называть «гуслями» – и амбец, мы так хотим!). Тронул струны…

Когда-нибудь, страшно подумать – когда,
Сбудется день иной,
Тогда мы, дружище, вернемся туда,
Откуда ушли давно…

Север подумал и присоединился – два грубоватых, но красивых мальчишеских голоса пели вместе:

…Тогда мы пробьемся сквозь полчища туч
И через все ветра,
И вот старый дом открывает наш ключ,
Бывавший в других мирах…

Я и не заметил, как голоса Танюшки и Ленки Рудь тоже вплелись в песню:

…Обнимем мы наших любимых подруг,
Снимем рюкзак с плеча.
В забытую жизнь, в замечательный круг
Бросимся сгоряча.
Там август, как вилы, вонзает лучи
Теплым стогам в бока,
Там тянут речные буксиры в ночи
На длинных тросах закат…

Танюшка сидела по другую сторону огня от меня. И от этого был в песне горький привкус, похожий на запах полыни…

…Другие ребята за нами пойдут
Дальше, чем мы с тобой,
А нам оставаться по-прежнему тут, —
Что ж, отгремел наш бой.
Но если покажется путь невезуч
И что на покой пора,
Не даст нам покоя ни память, ни ключ,
Бывавший в иных мирах…

Я видел, что многие девчонки прилегли на плечи своих парней. И мне очень-очень захотелось, чтобы и Танька… ведь было же такое! Что я сделал не так, почему она в последнее время словно стенкой от меня отгородилась?!

Костер у подножья зеленой горы,
Тропа наугад и на ощупь.
Кому эта радость – ночные костры,
И разве остаться не проще?
И ради чего ты оставил свой дом —
Отчаяния, ссадин и пота?
Что могут увидеть глаза за горбом
Последнего дальнего взлета?
Пусть новые горы взойдут за хребтом —
Движенье дороже итога,
И дело не в том, что отыщешь потом,
А в том, что подарит дорога…

Я подтолкнул в огонь несколько полешек, выпрямился, удобней привалился к камню.

…Тепло костерка, чистоту родника,
Скупое нещадное время
И то, что не названо словом пока,
Но властно над каждым и всеми…
Костер у подножья зеленой горы,
Тропа наугад и на ощупь.
Кому эта радость – ночные костры,
И разве остаться не проще?

– Ребята, – вдруг сказала Кристина, – я вот что подумала… – стало тихо, хотя и без этого разговоров почти не было. – Вот мы сидим тут вместе все. По-моему, нам хорошо… – Это звучало немного смешно, но никто не засмеялся. – Я вот что хочу сказать… – Обычно Кристина за словами в карман не лезла, так что ее неожиданное косноязычие само по себе удивляло. – Я хочу сказать, что я, Кристина Ралеска, клянусь, – она протянула руку над огнем, – я всегда останусь со своими друзьями – плечом к плечу в радости и горе, до самой смерти, какой бы она ни была.

Вновь повисло молчание. Кристина села.

А я – встал. И, протягивая руку над огнем, обвел всех взглядом…

Сколько б ни стерлось лет
С тех незабытых пор —
Молча мне смотрит вслед
Школьный пустынный двор.
Ждет он шагов твоих,
Чтоб их легко узнать.
Разве он может их
Взять и под дождь прогнать?

Нам не дано пустить
Жизнь-кинопленку вспять —
Вовремя что-то простить,
Вовремя что-то понять,
Не упустить тот миг,
Что нам дарила жизнь…
Что ты раскис, старик?!
Мы ведь с тобой – держись!

Будет снова листва кружить,
Будет слово стихи рождать —
Обязательно будем жить,
Обязательно будем ждать!

Обязательно будем жить,
Обязательно будем ждать!

Назад: Рассказ пятый Дорога

Дальше: Рассказ седьмой Люди крови

Рассказ шестой Моравская соль

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Рассказ шестой
Моравская соль