Рассказ третий
Чужая война
И не вырваться, не скрыться —
Мир прилип к холодной грани,
И смеются наши лица
На заплаканном экране…Из книги С. Лукьяненко «Лабиринт отражений»
Кирсанов – небольшой город. Пропажа даже одного подростка для него – печальная сенсация. Но если одновременно пропадают двадцать пять ребят и девчонок?!
И даже не это самое интересное. А самое интересное, что мы общались почти ежедневно с «пропавшими». Весь тот месяц, пока они находились, по их собственным уверениям, здесь.
А они оказались здесь в один день и почти в одном месте – только Сашка и Наташка Бубненковы проплутали два дня да Колька Самодуров, которого «прихватило» на охоте, – шесть. (Кстати, у него с собой оказалась его чешская «вертикалка» 12-го калибра с солидным запасом патронов.) В этом конкретном месте они находились уже три недели; неподалеку отсюда в полуобвалившейся избушке нашли склад отлично смазанного холодного оружия…
…Водопад новостей вывалился на нас вечером, у костра. Я почти с нежностью рассматривал знакомые рожи, испытывая невероятное облегчение – даже прислушиваться начал не сразу, настолько велико было блаженное обалдение; мы все-таки нашли «своих», да еще каких!
Правда, помочь с возвращением они нам не могли. У них был ворох гипотез (половина – Санины, чьи ж еще?), но не имелось ни единой, в достоверности которой был бы уверен хотя бы сам ее автор.
Настоящая буря поднялась, когда Танюшка сообщила, что никуда они не пропадали, цветут и пахнут возле родимых семей в славном Кирсанове, и не ищут их ни милиция, ни школа, ни родители, ни КГБ, ни друзья…
А меня как раз тут и ошарашило…
…что и нас НИКТО НЕ ИЩЕТ!!!
Я даже не сразу осознал эту дикую информацию. Но я помнил, например, как тот же Колька вернулся «с браконьерки» и похвастался дюжиной уток. А на следующий день мы виделись в школе!!! Да и остальные…
Но это значит, что мы с Танькой сейчас сидим в «Севере»… или гуляем по Кирсанову… или пьем ситро с бутербродами у меня на веранде…
И остальные, может быть, тоже с нами.
Там.
И здесь.
Я помотал головой, открыл рот и сказал почти отчаянно:
– Послушайте, ребята!..
– За что ты мне нравишься, Олег, – нарушив долгое молчание, сказал Игорек Северцев, – так это за умение всегда внести нужную ноту в разговор. Как дубиной по затылку.
– Замолкни, Север… – процедил Вадим.
– Да что изменится от того, что я замолкну… – Игорь махнул рукой с серебряной «печаткой» на безымянном пальце. Кстати, его одежда сохранилась едва ли не лучше, чем у всех остальных, – Север всегда предпочитал купленную у фарцовщиков хорошую кожу.
Снова посыпались идеи – в основном заимствованные из научно-популярной фантастики разного уровня. Но сейчас в голосах – вот идиотизм, да?! – отчетливо звучало облегчение. Все беспокоились за родителей, а теперь выходило, что и незачем вроде бы…
Этот галдеж перебил Арнис. Он поднялся и обвел всех внимательным взглядом, после чего с легким акцентом сказал, разделяя слова:
– Да вы что, не понимаете?! Мы ведь теперь не сможем вернуться домой! Даже если будет возможность!
– Почему?! – изумилась Ирка Сухоручкина.
– Да потому, – вмешался Олег Крыгин и, подняв голову, посмотрел вокруг. – Потому что там уже есть мы. Мы. Есть. Друг у друга, у наших родаков и тэ дэ и пр.
Вновь воцарилось молчание. Гробовое. В этом молчании отчетливо переваривалась идея, оформившаяся около костра.
– Я все равно хочу домой, – вдруг сказала Ленка Черникова. И захлюпала, закрыв лицо руками. У сидевшей рядом Наташки Мигачевой сделалось хмурое лицо, губы припухли. Я видел, что и Игорек Свинков – Бэн – заморгал, потом отвернулся. Андрюшка Соколов подался к Наташке, взял ее за руку…
– Да ну, ерунда, не может этого быть, – задиристо и почти зло сказал Игорь Мордвинцев. – Чушь, бредятина…
– Чушь, потому что тебе страшно про это думать? – спросил Вадим. Он не поднимал глаз от огня.
– Заткнись! – Игорь вскочил, но его рывком усадили на место.
– Еще и негры какие-то, – уныло подвел итог Колька Самодуров. – Месяц мы тут сидим, и никаких негров не видели…
– Они не негры, – буркнул я. – Похожи телом – длинные, тощие… А лица… нет, морды… – Я махнул рукой.
– Это еще ерунда… – подала голос Танюшка, сидевшая рядом со мной. – Вы, ребята, может, на нас сейчас наезжать будете… Но знаете – эти твари за нами шли по следам. Мы только за рекой от них оторвались.
– За Ергенью? – спросил Вадим.
Я осведомился:
– Догадались, что это Ергень?
– Догадались… Еще чище… Сань! – Вадим поднял наконец голову. – Похоже, надо менять место.
– Да подождите же! – закричала Ленка Власенкова. – Подождите! Я что-то не поняла – домой как?!
– Никак, – буркнул Арнис, втыкая в землю между ног длинный нож с темной деревянной рукоятью.
А Олег Крыгин добавил:
– Да пойми ты, дурочка. – Ленка слушала его, открыв рот, даже не обиделась на «дурочку». – Нечего нам там делать. Мы – и есть – там. Уяснила?
– Так что делать-то?! – крикнула Ленка. Он развел руками.
– Да ошибся Олег, и Танька ошиблась, – снова подал голос Игорь Мордвинцев.
Танюшка фыркнула, а я спокойно ответил:
– Не ошибся я, Игорек. Я с тобой за день до того, как мы сюда попали, ходил на тренировку по мелкашке.
– Как я отстрелялся? – глупо спросил Игорь. Я переждал несколько нервный хохот и серьезно ответил:
– Ничего. Но я лучше.
– Кто бы сомневался, – вздохнул Игорь.
Я посмотрел на него и добавил:
– Вот именно – кто бы.
– Давайте подойдем к этому математически, – заявил Саня. – Дано: двадцать семь несовершеннолетних. Не алкашей, не идиотов – и вообще выше среднего. Задача: остаться в живых. Неужели не решим?!
– Шпаргалок не запасли, – не без яда ответил Олег Фирсов. Он вообще сидел какой-то пришибленно-непохожий на себя.
– Учить надо было лучше, – отозвался Санек.
– Кто бы говорил, – не остался в долгу мой тезка, но не стал углублять и расширять конфликт.
Опять начался общий беспредметный спор, в котором я не участвовал и от которого очень устал. Я поднялся и незаметно отошел в сторону – метров на пятьдесят, почти к самому ельнику наверху склона. Первое, что я там, впрочем, сделал – очень неэстетично, – это помочился на одну из елок. Меня почему-то разобрал смех, когда я вспомнил, как эти дни пользовался листьями подорожника вместо туалетной бумаги. Но смеяться как-то расхотелось, когда я подумал, что, наверное, теперь мне до конца жизни придется ими пользоваться. А зимой? Елы-блин-те-палы…
Я загрустил, глядя в звездное небо. Потом немножко встряхнулся, сообразив, что один плюс в этом есть – ни мама, ни дед с бабулькой не волнуются: не пишут заявлений в милицию, не бегают по улицам…
А что им бегать, если Олег – вот он? Никуда не делся… Меня пробрало холодком, когда я это подумал. Как же такое произошло?! И что мне… нам теперь делать?!
– Олег.
Я обернулся и узнал по фигурам и походке Вадима и Андрюшку Альхимовича. Сзади шел Сергей. Я не удивился – где-то на подсознательном уровне во мне жила уверенность, что настоящий разговор еще впереди и разговаривать будем именно мы: Вадим – расчетливо-обстоятельный, чуть себе на уме, чуть ироничный; Андрюшка – решительный, храбрый, лучше других разбирающийся в дикой природе; Сергей – веселый, быстрый в решениях, задиристый и остро чувствующий…
И я. Как ни крути, если честно – самый эрудированный в компании и больше других увлекающийся историей.
Мы почему-то смутились и обменялись «приветами» – словно встретились после десятка часов «разлуки» возле чьего-нибудь дома. Только они далеко – наши дома…
И все-таки Саня был в одном прав. Мы «выше среднего». И мы приучили себя принимать решения и достигать цели, еще когда играли в войну несколько лет назад – в том возрасте, когда большинство ребят просто не понимают значения слова «ответственность».
– Шумят? – кивнул я в сторону костра.
Вадим кивнул:
– Шумят, а что еще… Что дальше делать будем?
Вопрос был задан деловито, а не растерянно.
Сергей хмыкнул:
– Да уж не гипотезы строить, как мы сюда попали. И не как вернуться домой.
– Домой вообще-то хочется, – возразил Андрей, сунув руки в карманы «афганки». – Но делать там, похоже, нам нечего. Если только сердечный срыв родителям обеспечивать, но мы и так на этом фронте немало постарались… Извини, Вадим.
– Ничего, – ответил тот. Его родители – отчим и мать – умерли; мать – не так давно. – Ты, Олег, говоришь – твари какие-то. Они правда опасные?
– Я убил одного, – ответил я и вздрогнул от воспоминания. – Если ты думаешь, что это я просто так, то ты плохо думаешь… А тех, в лодке, они перебили на наших с Танькой глазах. Да и других ребят тоже, скорее всего, убили они.
– Вот еще загадка, – заметил Вадим. – Что за ребята? Русские, англичане…
– Погоди, – прервал его я. – Давайте решать проблемы…
– …по мере их поступления, – добавил Сергей.
Я кивнул энергично:
– И первым делом я бы отсюда ушел. Не хочу, чтобы меня ночью зарезали. Но ведь не уговоришь никого… Как вам пришло в голову оружием-то запастись?!
– Просто из интереса, – признался Вадим. (Он вообще не любил холодного оружия, где уж до моего фанатизма.)
– Охотитесь с Колькиным ружьем?
– Бережем, – ответил Вадим. – Мы два арбалета нашли и пули… То есть не арбалеты, а эти… аркебузы.
– Из ружья только дважды стреляли, и оба раза в каких-то ненормальных коней, – добавил Сергей. – Зубы – как у волка, а так – конь конем.
– Нет, на нас звери не нападали, – заметил я. – Только эти… Хотя, – добавил я, – если честно, не заметил большой разницы.
– Вообще говоря, у нас же есть опыт автономного существования, – задумчиво сказал Андрюшка. – И разве мы не отряд?
– Отряд. – Сергей кивнул. Кивнули и мы с Вадимом.
Это было правдой. Большинство из нас дружили с детства. Но и появившиеся позднее хорошо вписались в команду. Мы все были друзьями, и этим все сказано.
И сейчас наша дружба была нам нужна больше, чем когда бы то ни было, – вокруг нас лежал опасный и враждебный мир. Похоже, нам предстояла тяжелая борьба за существование.
И я выразил все эти мысли словами:
– Я очень рад, что нашел вас, ребята.
* * *
– Даже если они и следили за вами – через болото им нахрапом не пройти, – уверенно сказал Андрей. – Мы-то еле-еле тропинку отыскали!
– Ну как вам объяснить, – сердито и беспомощно сказал я, швырнув на угли сухую ветку, – нельзя нам тут оставаться, надо уходить, у-хо-дить!
– Да погоди, никто с тобой и не спорит, – успокаивающе хлопнул меня по колену Вадим. – Просто одну-то ночь это дело терпит. Терпит, а?
– Терпит, – буркнул я, ощущая, что и сам хочу спать. Только теперь, когда мы сидели у гаснущего костра вчетвером, спало чудовищное напряжение, висевшее на мне, как оказалось, почти всю последнюю неделю.
– Вот, – удовлетворенно кивнул Вадим. – А завтра соберемся и пойдем. Неплохо бы еще решить – куда.
– Неплохо бы вообще решить, что делать дальше, – заметил Сергей.
– Давайте утром, а? – попросил Вадим. – Ну спать же охота, честное слово!
– Утром так утром, – вздохнул я. – Где тут спать?
– С левого краю, – ответил Андрей. – Так, как ты сидишь, – с левого, а то смотри, к девчонкам залезешь. Вадим вон был бы не против…
Вадим просто отмахнулся. Собственно, из своих отношений с Наташкой Крючковой он тайны никогда и не делал, да и зачем?
– А что, – я начал расшнуровывать туфли, все еще не поднимаясь, – дежурных не выставляете?
Они переглянулись и ничего не ответили, только Андрей сделал недовольное лицо. Углубляться в тему я не собирался и, расстелив на туфлях носки, поставил их возле углей, а сам, раскатывая одеяло, отправился под навес. Сергей побрел за мной. Вадим и Андрей остались сидеть у костра – хотя Вадим больше всех жаловался, что хочет спать.
– Рубашку куда дел? – поинтересовался я.
– А… – Он отмахнулся. – Распустил о сучок. Мне эту куртку Ленка смастерила из оленьей шкуры. Хорошая вещь.
– А одеяла у вас с того же склада? – уточнил я. Сергей кивнул, потом обнял меня за плечи и засмеялся:
– Черт, как я рад, что ты здесь!
– Есть кому снова сломать нос? – уточнил я.
– Ладно тебе, – не обиделся Сергей. Я вспомнил этими словами нашу первую встречу – почти четыре года назад, когда я в потасовке на берегу реки нахальным пинком сбросил в воду белобрысого мальчишку… а тот вылез и первым же ударом сломал мне нос. Сергей к тому времени уже несколько лет занимался боксом со своим отцом. Друзьями мы стали, когда он пришел извиняться и выяснилось, что мы оба любим читать и играть в солдатиков, нам нравится журнал «Пионер» и т. д. Я иногда всерьез задумывался, кто из них мой лучший друг – Вадим, которого я знаю со своих шести лет, или Сергей. И не мог решить.
Под навесом в самом деле имелось свободное место. Я уложил рядом наган и только потом сообразил, что сделал это, – но оружие убирать не стал.
Мне в жизни не приходилось мучиться бессонницей – я всегда засыпал, коснувшись щекой подушки. Почти так произошло и на этот раз, только я успел увидеть в прорехе крыши почти полную луну – и зачем-то ей подмигнул…
* * *
Утро началось, как начинались все утра в обычном походе. Через тебя обязательно кто-то начинает лазить – «осторожно», конечно! – кто-то гремит черт-те чем – «как можно тише», естественно! – кто-то о чем-то спорит – «вполголоса», само собой!
Для нормального утреннего сна все это создает совершенно непредставимые условия. Удерживает от ругани только то, что и за собой знаешь те же грешки.
«Просыпаться надо в хорошем настроении», – говорит моя мама (Моя? Прие-еха-ли…). В принципе я с ней согласен, хотя это не всегда получается. Но надо стараться, а то настроение останется паршивым на весь день. А нам оно надо, как говорит Андрюшка Соколов?
Однако, когда я выбрался со своего спального места, выяснилось, что на этот раз «спор вполголоса» имеет под собой самое серьезное основание. Спорили Саня с Вадимом. Если учесть, что наша компания начиналась, в сущности, именно с них, это было странно. Кроме того, спорили они ожесточенно, уже перейдя в стадию «а ты кто такой?!». За Саней возвышался Сморч, на его лице было написано искреннее огорчение. Игорь был, несмотря на большую физическую силу, добродушным и мирным (если не разозлят) человеком. Сашка Свинков, стоявший рядом с Саней, наоборот – походил на маленького и очень злого зверька. За своего кумира Саню он был готов перегрызть горло слону, лишь бы подсадили. Олег Крыгин торчал возле Вадима с непроницаемым лицом истинного арийца из «Семнадцати мгновений весны» (каковым сходством он открыто гордился). Мне даже показалось, что вся эта компания готова самым натуральным образом взяться за холодное оружие.
– Девчонки, по-моему, они ссорятся, – озабоченно сказала Ленка Власенкова. Она сидела на пеньке и обувалась, да так и застыла с кедом в руках. Проснулись уже практически все, только из-под одного одеяла торчала белобрысая макушка Арниса да флегматичная Кристинка дрыхла, повернувшись ко всему на свете спиной.
Смысл спора был ясен, как летнее небо. Вадим воплощал в жизнь наш ночной разговор. Саня же настаивал на том, что в эти места никто дороги не найдет, а значит, нечего и колыхаться, а надо спокойно позавтракать. Вообще говоря, подобные споры возникали у нас не так уж и редко. Обычно я в них не вмешивался… но сейчас мне вспомнились умирающий мальчишка на речном берегу, страшные маски в догоняющей нас лодке, свой ужас, связанный с этим… В результате таких кратких раздумий я вскочил и заорал:
– Да вы что?! Вы думаете, я шучу?! Я же вам ясно говорю, долбецам, – они по нашим следам идут! Мы…
– Эй! Э-эй!
Все повернулись на этот вопль. Со стороны елок по склону лощины мчался Сергей – я и не заметил, что его нет в лагере. Рядом с ним неслась Ленка Черникова. Следом летел Игорь Северцев. Валька, его сестра, крикнула:
– Игорек! Чего там?!
– Эти!!! – завопил он, и я увидел, что Север бежит с обнаженной шпагой – длинным кавалерийским клинком. Ленка пулей пролетела под навес и начала в бешеном темпе собирать какие-то вещи. Сергей, схватившись за плечо Вадима, чтобы не проскочить дальше, мучительно мотал головой, пытаясь что-то сказать.
Впрочем – все уже было сказано…
…Честно – в первые несколько секунд царила даже не паника: хаос. Я героически пытался выхватить наган, но потерял застежку, а посмотреть на кобуру не мог, потому что не получалось оторвать взгляда от ельника, откуда вот-вот должны были появиться враги. Танюшка сзади трясла меня за плечи и что-то выкрикивала. Пробежал Колька со своей двустволкой, рассыпая патроны. Арнис, сонно моргая, сидел, обхватив руками колени, и пытался понять, что к чему. Игорь Мордвинцев натягивал кроссовки Наташки Мигачевой и не мог понять, почему не лезут, а Наташка эти самые кроссовки в бешеном темпе искала…
Короче, не знаю. Может быть, мы так бы и пропрыгали до появления «негров». Но, когда паника достигла полного «апофигея», в нее решительно вмешался Андрюшка Альхимович.
– Отставить! – заорал он, отшвыривая кого-то к навесу и хватая за шиворот пробегавшего мимо Олега Фирсова. – Девчонки, быстро собирайтесь! Бэн, Басс, Мордва – охраняйте их! Соберетесь – сразу уходите через болото по той тропинке, где сарай! Остальные наверх, на стражу!
Странно, но я как-то сразу успокоился. Застежка нашлась. Я не глядя оттолкнул Танюшку и, взведя курок нагана, полез вверх, к елкам.
* * *
Наверное, они все-таки заплутали в болоте, потому что мы их не увидели, а лишь услышали голоса – да и то уже когда быстрым шагом, вытянувшись цепочкой, уходили туда, куда перед этим ушли под охраной девчонки. Тропинка за нашими спинами сразу же потерялась, и примерно через час мы выбрались на сухое место – к полуразрушенному, с просевшей крышей, сараю, возле которого сидели на вещах девчонки и ходили, как маятники, наши товарищи. Нас встретили восторженными воплями, но Сергей всех оборвал:
– Тихо! Они все еще близко. Уже, наверное, в нашем лагере.
– Ну что, Сашен?! – шепотом заорал Вадим. – Еще минут десять – и досиделись бы!
– Хватит! – Я подошел к ним. – Хватит, говорю. Надо уходить. Дальше и быстрее.
– Поедим на ходу, – поддержал Андрей. – Девчонки, еду не забыли? – ответом были разноголосо-отрицательные реплики. – Раздайте… И уходить надо не за Цну, а наоборот – обратно, на восток.
– Н-но… мы оттуда пришли… – заикнулась Ленка Рудь.
– Да какая разница?! – досадливо сказал Колька. – Тут главное – подальше умотать… Кстати, я один патрон посеял.
– Прорастет, – отмахнулся Вадим. – На востоке – Волга, до нее километров… километров… – Он нахмурился, а Танюшка, чистившая от грязи низ своих джинсов, ответила:
– Около четырехсот километров.
– Почему именно к Волге? – буркнул Саня. Его лицо еще больше заострилось.
– Да нипочему, – пояснил Сергей. – Просто – в другую сторону от черных.
Я находился в легком напряжении – мне все время казалось, что сейчас кто-нибудь скажет: мол, это мы с Танюшкой притащили тварей на хвосте. Кажется, Татьяна тоже об этом думала… Но мы слишком плохо думали о своих – ни тогда, ни потом никто даже не упомянул об этом.
– Ладно. – Саня вздохнул. – Пошли, если так. А на ходу пожуем. Хлеб за ночь не появился?
* * *
Идти для нас было делом вполне привычным. А тут еще и места были в общем-то знакомыми, и у меня снова возникло ощущение, что вот-вот появится самый обычный проселок, или выйдем мы на деревенскую околицу… Может быть, все это казалось еще и потому, что теперь мы шли не вдвоем с Танюшкой, а целой компанией?
На ходу вновь подняли старинную русскую тему: вопрос «что делать?». Нет – ясно, что надо убегать, то да се… А дальше? По-моему, большинство все еще обсасывали мыслишку о возможном возвращении домой.
Не я. Я романтичный человек. И я очень люблю свою маму; наверное, мысль о том, что она осталась без меня, рано или поздно свела бы меня с ума. Но возвращаться-то как раз не имело смысла. Куда? К кому?
Я — рядом со своей мамой. Ну а я – вот он, и, похоже, ничего другого мне не дано. Значит, надо как-то жить тут. Понять, что за мир нас окружает, и жить.
Танюшка шагала рядом, несла через плечо скатку из своих одеял и о чем-то сосредоточенно думала. О чем? Что не будет больше в жизни мягкой постели, книг, телевизора, вареного сахара, магнитофона?
Мне захотелось обнять ее. Просто обнять. Но я не сделал этого: подвыдернул из ножен палаш и бросил его обратно, а потом нагнал Вадима.
– Слушай, – вполголоса сказал я ему, – по-моему, мы делаем глупость.
– То есть как? – Он промокнул рукавом ковбойки пот на лбу. – Ты же сам говорил…
– Да я не об этом, – отмахнулся я. – Вспомни, как мы в войну играли. Там враг был не настоящий, а мы толпой не ходили. А тут… черт его знает, что вон за теми деревьями, а у нас нет охранения.
– Да. – Вадим остановился. – Сопляками мы были умнее… Лейтенант Верещагин, – он стал шутливо-серьезен, – берите передовой дозор.
– Есть, капитан Демидов. – Я отсалютовал на нацистский манер, принятый когда-то в нашем отряде, прославившемся в почти настоящих войнах. – Игорек! Басс!
Подбежал Басаргин, и мы вместе ускорили шаг. Оглядываясь через плечо, я увидел, что Вадим остановил всех и распоряжается – девчонок в середину, усиленные группы на фланги и в тыл…
…Мы достали палаши, не сговариваясь. У Игоря тоже был палаш, только с рукоятью другой формы. Я заметил, что Басс копирует мою манеру держать оружие, и озабоченно подумал: а ведь холодным-то оружием во всей компании худо-бедно умею пользоваться лишь я…
– Ты влево, я вправо, – распорядился я и уставился на свою сторону. В голову лезли вроде бы не посторонние, но отвлекающие мысли. Переделать кобуру так, чтобы револьвер можно было выхватывать левой… А если сейчас вон из-за тех кустов выскочат?.. Глаза устанут – так постоянно смотреть… Стоп, надо именно смотреть, а не о ерунде думать!..
Все-таки полезная это вещь – серьезные игры в войну, зря их по телику ругать начали почему-то. Я сумел переключиться и со сноровкой, приобретенной за два лета «войны», мерил взглядом свою сторону. Наверное, мы оба странно выглядели в своем снаряжении – и современной одежде. Сергей подходил к образу больше – в своей самоделковой куртке. Ну ничего, как-то я буду выглядеть к концу лета – если останусь жив, конечно…
* * *
На дневном привале мы смолотили остатки продовольствия – наверное, от нервов. После чего во весь рост встал вопрос пропитания – тут в магазин не сбегаешь.
– В принципе, – Игорь Северцев аккуратно вытер пальцы о траву, – кочевники жили охотой, постоянно передвигаясь.
– И скотоводством, – добавил я. – Покажи мне свое стадо, и я с тобой соглашусь.
– Мальчишки, – сказала Ленка Власенкова (она всегда отличалась рачительной хозяйственностью и была неофициальным завхозом нашей группы). – Вы как хотите, а ужинать нам будет нечем. Если только Олеговыми консервами – по глотку бульона. И по волоконцу мяса. Предлагаю Кольке не шагать тут с нами – никто нас не украдет. А пойти на охоту – и вечером встретимся.
– А я что, я не против, – покладисто поднялся Самодуров. – Только у меня патронов-то всего полсотни…
– А давай я с тобой пойду, – охотно сказала Валька Северцева, поднимая аркебузу. – Я же хорошо стреляю.
– Э, погодите. – Север проявил некие признаки оживленности – то ли за сестричку забеспокоился? – А где мы встретимся, если они пойдут на охоту? И вообще – вдвоем отпускать…
– Я, между прочим, карту хорошо помню. – Колька переломил «зброевку». – Высота 189 за урочищем Каменевка – ну, где пруд, из него еще приток Ломовиса течет – помните? – В ответ закивали. – Вот дотуда дойдете и ждите, а мы догоним.
– Километров двадцать пять отсюда, – с точностью курвиметра определила Танюшка. Она полулежала на траве, жуя былинку, и мне снова почудилось, что мы просто в походе.
– Ну, договорились? – Самодуров уже нетерпеливо поглядывал по сторонам, устраивая в петле на поясе боевой топор.
– Жрать-то надо. – Андрюшка Альхимович махнул рукой. – Двигайте. Только не потеряйтесь.
Парочка ушла – довольно бесшумно. Я задумчиво сказал, глядя им вслед:
– Может, еще кому с ними… – но получил точный и очень болезненный удар локтем под ребра от Танюшки. Смолчал, потому что вспомнил, как еще на Зем… там Колька и Валюшка держались чаще рядом, чем порознь.
Я задумался над этим вопросом, используя последние минуты отдыха. Вадим, хоть и был старше меня на три года, подружки в нашей компании не имел, если не считать «отношений» с Наташкой Крючковой. Санек – тоже. И Арнис. Игорь Мордвинцев не очень активно ходил с Иркой Сухоручкиной. По-моему, его отпугивало то, что она отличница. Север прочно дружил с Кристиной, но, кажется, скорее на почве некоторого элитаризма, чем еще по каким-то причинам. Сашка – Бэн – больше пока думал о беготне по улицам, чем о девчонках. Сморч дружил с Наташкой Бубненковой или присматривал за ней для брата, не поймешь. Андрюшка Альхимович жил себе и жил без девчонки. Олег Фирсов тоже. Игоря «Басса» интересовали только стихи, походы и мужская дружба. Олег Крыгин, кажется, был слишком стеснительным, с девчонками общался только по необходимости. С Андрюшкой Соколовым дружила Ленка Черникова, с Сергеем – Ленка Чередниченко. У девчонок Ленка Власенкова, Наташка Мигачева, Ольга Жаворонкова и Ленка Рудь не проявляли к парням никакого интереса, кроме «общедружебного».
Интересно, а как будут развиваться дела дальше? Мне подумалось, что, если мы останемся тут на длительный срок (да навсегда, Олег, навсегда!), то… Дальше мыслей не было – одни образы.
Пожалуй, даже хорошо, что надо было идти дальше.
* * *
Высота 189, урочище и небольшой пруд возле него – в этом мире все оказалось на месте, и мы добрались туда к восьми вечера. Лес сменялся похожими на зеленые языки луговинами, которые мы старались пересекать в максимально быстром темпе.
– Гнездо Соловья-Разбойника, – определил Игорь Басаргин, когда с одной из таких луговин мы увидели высоту, увенчанную тремя дубами. В нашем мире их не было, да и кругом лежали рассеченные лесополосами колхозные поля.
Около подножия холма мы нашли старую могилу. Кто-то выложил прямо на земле каменный крест из четырех гранитных брусков, на котором вырезал уже неразличимые буквы. На камни вполз сырой мох. Сморч попробовал было расчистить камень финкой, но Наташка тронула его за плечо:
– Не надо, оставь. Не все ли равно, кто здесь… Могила и есть могила.
Сморч охотно поднялся с колена, убирая финку. Санек, не проявивший к могиле ни малейшего интереса, предложил всем натаскать дровишек, а сам, нахально отказавшись от работы, полез сперва на холм, а потом – на самый высокий из дубов. Кажется, его захватила мысль, поданная Игорем. Кто-то из девчонок ближе к урочищу набрел на чудовищные россыпи грибов. Кроме того, они притащили кучу свежих молодых листьев заячьей капусты. Во всяком случае, жареные грибы (соль у Танюшки еще была) с зеленью нам были обеспечены.
Саня, как и следовало ожидать, спустился со своего насеста, когда все уже было готово. Но вел он себя так, словно занимался единственно важным делом в то время, как все остальные ваньку валяли.
– В общем, чудищ ваших нигде не видно, – заявил он, садясь к огню. – Зато Колька с Валюшкой волокутся, чего-то несут. Минут через двадцать будут здесь.
– Слава коммунистической партии, – выдохнул Игорь. Судя по всему, он и правда беспокоился за сестру.
Наши охотники появились раньше, чем через двадцать минут, – усталые куда больше нашего, но довольные. Да и как же иначе – Колька тащил на плечах крупненькую косулю, уже выпотрошенную.
– Дичи – еще больше, чем на прежнем месте, – восторженно докладывал он, усаживаясь возле огня. – Тут для охотников – рай!
Выяснилось, правда, что косулю убил не он, а как раз Ленка – одной пулей из аркебузы. Как она объяснила – убивать косулю ей было очень жалко, но сильно хотелось есть.
Ее слова сопровождались сочувственными репликами. Косулю под шумок освежевали, оттяпали копыта и голову, после чего она перестала вызывать сочувствие и на импровизированном вертеле была водружена над огнем. Затем все расположились у костра и довольно примолкли. Косуля шкворчала, капая жиром. Расставленные у огня котелки (они были у всех – оттуда же, откуда и оружие) побулькивали и пахли малиновыми листьями.
– А все-таки здорово, ребята, что у нас кое-какие навыки есть, – довольно заметила Ирка Сухоручкина. – Иначе сидели бы мы на грибной диете и слушали, как животы поют.
– Давайте и правда споем, – предложил Сергей, – пока косулька жарится. Чтоб заглушить животы.
Вокруг засмеялись. У нас петь любили не меньше и не больше, чем в любой туристской компании (другое дело, что у нас, в отличие от большинства таковых, имелся свой поэт – Игорек Басаргин). Вообще это здорово – собравшись вечером у огня рядом с друзьями, ощутить себя действительно единой компанией, где один за всех и все за одного. А лучшего средства, чем песня, для этого нет. Не придумали пока…
Солнце садится за лес на востоке. Небо розовое, как неоновая лампочка. Вокруг холма – уже ночь с ее странными звуками и осторожной жизнью, не всегда понятной и временами страшноватой. Но огонь горит, топлива запасено на всю ночь и больше, лица друзей вокруг, вкусные запахи расползаются, утверждая, что и здесь человек – хозяин. А еще это странное чувство, которое не передашь словами. Нет, не любовь, а… что-то такое ко всем, кто рядом, из-за чего они становятся самыми близкими в мире.
Даже если не вспоминать, что в этом мире у тебя и правда нет никого ближе…
…Интересно, а те, чья могила – там, у подножия, в сгустившейся темноте, – у них тоже были такие вечера?..
…Как отблеск от заката, костер меж сосен пляшет.
Ты что грустишь, бродяга? А ну-ка, улыбнись!
И кто-то очень близкий тебе тихонько скажет:
«Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались!»
Допели… Помолчали… Ленка Черникова со смехом спросила Игоря:
– Басс, ты «Зверя Кикизела» ведь дописал? Окончание прочитай, а?
Все оживились, посыпались просьбы. Игорь не стал ломаться – взмахом руки установил тишину, сделал серьезное лицо…
…Сучья жареные трещали,
И стонали голодные дети:
«Ах, как хочется есть, Ванюша!»
«Хлеба нет ни куска, Надюша!»
Тут подходит к ним Зверь Кикизел.
Говорит он им: «Здравствуйте, дети!
Что в лесу этом вы потеряли,
Среди нечисти дикой и злобной?»
«Здравствуй-здравствуй, товарищ Мясо!!!» —
Закричали голодные дети —
И набросились, и сожрали,
Только-только чуть-чуть обжарив…
…Вот идут тропинкой волки да лисы.
Несут бабке обгорелые кости.
Вот идут и дорогой рыдают:
«Ой зачем ты гулял по лесу, Кикизел?!
Аль не знал, кого в чаще ты встретишь?!
Пионерия – наша сила!
Пионерия – наша слава!
Пионерия – наши дети!
Наши лучшие дети на свете!»
– Программа «Взгляд», – оценил Вадим, когда все просмеялись, после чего на редкость гнусным голосом проревел первые строчки из наутилусовской «Хлоп– хлоп» – раньше, чем Наташка Крючкова заткнула ему рот.
Наташка Мигачева попросила, тыча в косулю коротким ножом:
– Олег, может, ты чего-нибудь прочитаешь?
Нельзя сказать, чтоб у нас собрались такие уж любители стихов. Но как я читаю, слушать любили – если исключить тот случай, когда я на спор с только-только появившимся у нас Андрюшкой Альхимовичем читал стихи два с половиной часа без перерыва и остановился только после коллективных настойчивых просьб и угроз применить ко мне физическую силу.
На этот раз все одобрительно промолчали. Я поднялся, ощущая некоторое подергиванье внутри, как всегда, когда мне надо было читать стихи, – и, еще не поднявшись до конца, уже решил, что буду читать «Молитву» Булата Окуджавы.
Пока Земля еще вертится,
Пока еще ярок свет,
Господи, дай же каждому,
Чего у него нет:
Умному дай голову,
Трусливому дай коня,
Дай счастливому денег…
И не забудь про меня.
Пока Земля еще вертится —
Господи, твоя власть! —
Дай рвущемуся к власти
Навластвоваться всласть.
Дай передышку щедрому
Хоть до исхода дня.
Каину дай раскаянье…
И не забудь про меня.
Я знаю, ты все умеешь,
Я верую в мудрость твою,
Как верит солдат убитый,
Что он проживает в раю,
Как верит каждое ухо
Тихим речам твоим,
Как веруем и мы сами,
Не ведая, что творим!
Господи, мой Боже,
Зеленоглазый мой!
Пока Земля еще вертится
И это ей странно самой,
Пока ей еще хватает
Времени и огня,
Дай же ты всем понемногу…
И не забудь про меня.
* * *
Странно, но я проснулся минут за пять до того, как мне надо было заступать на дежурство. Но костер горел еле-еле, возле него базарили, посмеиваясь, Колька и Арнис. Колька читал литовцу разную похабень, которую при девчонках в нашей компании толкать было не принято – до меня донеслось: «У Адама шишка – во, а е…ть-то некого…» Я усмехнулся и удобней устроился под одеялом. Я выспался. Хотелось отлить, но, раз уж сейчас вставать, то полежу. Арнис захихикал, потом спросил: «Сколькоо врэммени?» – и отправился будить нас с Сергеем и Олегом Фирсовым. Я решил не доставлять ему удовольствия отвесить мне пинка по ребрам и сел за секунду до того, как он занес ногу.
– Доброе утро, – кивнул я, хотя было два ночи. – Вы еще посторожите, а я пойду по делам.
Все по той же укоренившейся уже туристской привычке мы отрыли яму для туалета – за кустами ниже по склону, где можно было чувствовать себя в относительном уединении. Кто-то уже разместил на развилке дуба «указатель» – палку, концы которой с вырезанными буквами указывали на две стороны ровика:
Посмеиваясь, я начал делать свои дела – и…
А это что?! Мне в какую-то секунду показалось, что уже рассветает, – в принципе, в начале июля это можно различить уже в два ночи. Но, во-первых, для рассвета это зарево было слишком уж ярким и локальным.
Во-вторых, как ни крути, а рассветов на юго-востоке не бывает.
Я так обалдел, что продолжал стоять, когда, зевая, подошел Фирсов и пристроился рядом. (Я, если честно, терпеть не могу делать свои дела при ком-то еще, даже при мальчишках.)
– Ты чего, окаменел? – Он толкнул меня плечом и снова зевнул.
– Смотри. – Я щелкнул резинкой штанов. Олег еще не вполне проснулся, поэтому тупо уставился мне между ног, и я дал ему подзатыльник: – Да вон туда!
Надо сказать, в проснувшемся виде Фирс кое-какие вещи соображал быстрее моего.
– Пожар, – сообщил он.
– Лес горит? – Мы поменялись ролями, теперь я плохо понимал, что к чему.
– Да какой лес… – озабоченно сказал Олег. – Настоящий пожар. Дом горит… или еще что-то… но построенное что-то…
– Часовые, блин! – рявкнул Колька. – Ну мы же спать хотим!
Мы сменили ребят, так ничего им и не сказав. Больше того, я и Сергею ничего не сказал – уж не знаю, почему. Мы посидели минут пять. Фирс употребил это время на то, чтобы отхватить от остатков косули кусок остывшего мяса. Сергей долго и уныло-сонно о чем-то думал, потом встрепенулся и сообщил:
– Пойду умоюсь.
Он исчез куда-то по направлению к роднику. Через минуту поднялся и я:
– Пройдусь вокруг холма… А ты кончай жрать, завтракать будет нечем.
Естественно, что первым делом я устремился смотреть на зарево. Оно имело место по-прежнему, хотя вроде бы приугасло как-то…
– Между прочим, – Сергей подошел почти бесшумно, – наш костер видно издалека.
– Не так далеко, как это. – Я вытянул руку. – Видел?
– В кино так горят дома, – тихо сказал Сергей. – Давно?
– Я встал – уже горело. А ребят я не спрашивал.
– Как думаешь, далеко? – быстро спросил Сергей.
– Кто его знает… Ночью огни кажутся ближе… Нет, не знаю, – решительно помотал я головой. – Но завтра мы идем почти туда.
– Ну, завтра и увидим, – хлопнул меня по спине Сергей. – Пошли к костру?
– Я пройдусь вокруг холма, – решил я все-таки исполнить свое первоначальное намерение.
– Давай…
…От страха перед ночной темнотой леса меня излечила раз и навсегда моя первая и последняя одинокая ночевка в лесу на берегу Прорвы. Конечно, тут не Прорва, и тут есть не воображаемые страхи; вон кто-то утробно взревел где-то за луговиной. Интересно, Фирс знает, кто там ревет?
Гулко отозвалась земля. Послышалось многоголосое ржание, я ощутил ногами вибрацию, а через минуту различил на луговине текущую реку конского табуна. Это было красиво, мне всегда нравились кони; больше их только волки и собаки. Я даже мечтал научиться ездить верхом, но у нас в Кирсанове было негде.
Кони резко ушли куда-то влево, в урочище. Я продолжал стоять на месте, всматривался и вслушивался. Нет, ничего. Нигде – ни единого признака человека… кроме пожара. Неужели потеряли наш след? Хорошо бы…
Я вздохнул и зашагал вверх, к костру.
* * *
Жарко было с утра, и жара была нехорошая, душная – явно собирался дождь, хотя на небе не возникло ни облачка. Но летние ливни в наших местах (а это, как ни крути, наши места!) налетают молниеносно.
– Вода – проблема, – печально сказал Андрюшка. – В котелках не поносишь, а фляжка только у Кольки есть.
– В принципе, – я затянул ремень, – можно сделать кожаные фляжки, как в Англии. Уайнскины они называются. Только, – признался я, – я вообще-то не знаю, как их делали.
– Иди ты, – уныло предложил Андрюшка, и я пошел – снова в головной дозор, только теперь с Сережкой.
Санек со Сморчом отстали – им приспичило выяснить насчет погони, и они обещали соблюдать максимальную осторожность, а потом догнать остальных. Дело вообще-то нужное, хотя и опасное – но я про них думать забыл. То ли погода так подействовала, то ли еще что, но я находился в невероятно напряженном состоянии. Сергей, похоже, тоже. Я заметил, как он то и дело касается рукояти своего палаша. Смешно это не выглядело – я-то свой и вообще нес в руке.
Мы шли в полнейшем молчании и наконец устали от этого. Ясно было, что сейчас кто-нибудь не выдержит и заговорит на отвлеченные темы, чтобы развеять напряжение.
Но посторонний разговор так и не успел начаться. Сергей, шедший впереди, вдруг как будто споткнулся, уставился себе под ноги, а потом резким взмахом руки подозвал меня. Я оказался рядом в два прыжка.
Сергей молча указал в папоротник подлеска. Я посмотрел туда – и ощутил стремительный спазм желудка.
Смяв телом – как упал на бегу, с размаху – целую полосу сочных листьев, около наших ног лежал парень постарше нас. Вернее, это я сообразил, когда разглядел его повернутое вбок белое лицо. А в тот момент я увидел две вещи: запутавшуюся в светло-русых волосах свежую дубовую веточку и две торчащие в спине рукояти – пустые, из двух параллельных прутьев, завершенных кольцом.
Точно под левой лопаткой. Брошенные с такой силой, что маленькие овальные гарды вдавились в кожаную куртку.
В правой руке у парня был длинный широкий кинжал, запятнанный кровью. А левая – левая сжимала отрубленную человеческую кисть, такую же гипсово-белую, как и лицо убитого…
Второй труп мы нашли почти тут же – за двумя дубами. Это была девчонка – наших лет. Без руки и голая, только то, что она голая, не вызывало никаких мыслей…
Опомнился я за кустами, где меня стошнило – в несколько приемов, пока я не начал давиться жгучей кислятиной лезущей из опустевшего желудка желчи. Судя по звукам, с Сергеем творилось то же самое.
К этим трупам мы не вернулись, но выиграли немного. Разве что сумели удержать девчонок, и то хорошо. А так уже через полкилометра (когда стал отчетливым запах дыма, да и, очевидно, тянуло его с другого берега ручья, к которому мы вышли) прямо в воде мы нашли груду изрубленных тел, у которых даже пол опознать не представлялось возможным – ручей вымывал кровь и тек дальше розовым… Поодаль на берегу горкой лежали отрубленные головы. Кто-то – до сих пор не знаю кто – нашел в себе силы их посчитать и сказал: семь голов, пять мальчишек и две девчонки в возрасте 12–16 лет.
Оба берега ручья были черными от крови. Мы буквально насильно заставили девчонок идти стороной, а сами двинулись напрямик. У меня по-прежнему жутко выкручивало желудок и шумело в ушах, то морозило, то швыряло в горячечный жар, а перед глазами со свистом летели – обрывками кинопленки – кусочки увиденного только что…
Тут, на высоком берегу ручья, было поселение – пять полуземлянок с крышами из хвороста и дранки, окруженных невысоким частоколом. Все это было развалено, обгорело или даже еще чадило. Тут тоже все напрочь оказалось забрызгано кровью. Странно – меня больше не рвало.
Наверное, просто было нечем…
…Валялась обгоревшая щепа, какие-то перья, изломанное оружие… Девчонка с аркебузой – как у наших – смотрит левым глазом в небо, вся остальная голова снесена чудовищным ударом топора, мозг стынет в пыли подтеками, из ладони выпали две пули… Что-то, похожее на ворох черных сучьев (не сучья, но не хочешь думать – что), – у входа в одну из полуземлянок… Мальчишка года на два младше меня, привязанный лицом вниз к грубой крестовине из бревен, – лицо залито пеной, которая засохла серой коркой, дерево у губ изгрызено и окровавлено, кровью залиты ноги, земля между них, а в спину с равнодушной точностью вбито короткое копье с широким наконечником – и правда негритянский ассегай… (Кажется, я спросил, что с ним, и не понял Саниного ответа, что его изнасиловали.) Еще совсем не остывший костер, разбросанные кости с ошметками жареного мяса, а над этим – прибитая к покосившемуся бревну частокола голова девушки – ножом через обе щеки…
Кто-то из нас, кажется, плакал, я не мог понять – кто. Мне плакать не хотелось. Я ощущал чудовищное изумление. Именно изумление, которое не проходило, пока Вадим не затряс меня за плечо, что-то шепча и тыча рукой в сторону ручья.
Сквозь листву я увидел тварей.
Это было вполне закономерно – я даже не удивился. Несправедливо было бы, если бы они ушли отсюда. Это было бы нарушением каких-то законов… ну, высшей справедливости, что ли?
Их было около десяти, и они появились по ручью – по течению. До сих пор не знаю, были ли это те же, что сожгли селение. Да и не важно это. Они шли вооруженные, но беспечные по воде и перекликались скрежетом и скрипом.
«Переговаривались» – не подходило. Переговариваются люди. А тут… вот прошлым летом мы стреляли крыс в развалинах собора недалеко от кинотеатра. Когда они стрекотали, перебегали с места на место и, поблескивая глазками, смотрели на нас, я испытывал нечто похожее: отвращение и азарт, смешанные с легким опасением – вдруг бросятся?
Нет. Опять немного не так. Если бы те крысы правда начали бросаться на людей, я бы испытал нечто подобное чувству, которое посетило меня, когда я наблюдал за идущей по ручью группкой существ. (Теперь я видел в подробностях, что они – не люди. Кожа – хотя и того же цвета, что у негров, – была мелкочешуйчатой, морды напоминали морды полукабанов-полуящериц, если только возможно такое сочетание…)
Отвращение. Страх.
И – доминирующее – желание уничтожить опасных тварей.
У Сергея были белые губы. Вадим резко покраснел, даже побурел.
– Ребзя, – Олег Крыгин говорил спокойно-спокойно, только почему-то употребил это словечко, которым мы не пользовались уже года два, – знаете, их надо убить.
Помню, что я взвел курок и выстрелил. Еще – что рядом ахнула вертикалка Кольки, взвизгнула дробь, и я еще отметил: чудом не влетел под залп. А дальше я оказался внизу, и передо мной, визжа и поливая берег ручья мочой и кровью, пятилась высоченная тварь – он бросил оружие и с вибрирующим визгом хватался за мой палаш, до половины вошедший ему в живот.
Что же ты так визжишь? Кажется, тебе больно? Похоже, тебе не хочется умирать? Жаль, жа-аль. Тем, кого вы убили, тоже не хотелось…
Подыхай, гадина!!!
Никогда в жизни я не ощущал такого всплеска ненависти. Кого мне было ненавидеть, за что? Все мои прежние чувства выглядели бледными тенями в сравнении с этим – я ничего не видел, оглох и был бы наверняка убит, так как даже не заметил взлетевшего над моей головой топора. Но Андрюшка Соколов ахнул противника по затылку своим мечом-бастардом, занеся его обеими руками, – меч попал плашмя, вот только сила удара размозжила твари череп…
Больше я никого не убил, хотя еще с минуту искал, отталкивая и не узнавая своих же. Кто-то матерился; кого-то била дрожь так, что он уронил оружие и сам сел там, где стоял; кто-то, наоборот, – рассматривал свой клинок с интересом и удовольствием; кто-то – так же, как я – искал, кого бы еще приколоть… Убитые лежали в ручье и по берегам, как мешки с красной краской, каждый из которых подтек сразу в нескольких местах.
А еще потом мы увидели девчонок. Они стояли на берегу – подальше, – и даже отсюда было видно, какой у них в глазах ужас.
* * *
Тяжелый был вечер. Нет, девчонки нас ни в чем не упрекали. Но само собой получилось так, что мы расселись двумя полукружьями по разные стороны костра, и говорить было не о чем. Никто не шутил, не пел, вообще все молчали.
Словно между нами выросла стенка из трупов. Аккуратная такая.
Подтекающая кровью.
Молчание становилось невыносимым. В результате я оказался на ногах, что интересно – без единой мысли, вообще не понимая, о чем собираюсь говорить. А на меня смотрели все. Внимательно и выжидающе.
Грешен, считаю импровизацию вершиной ораторского искусства. Даже в школе я никогда не готовился к выступлениям, считая, что вдохновение важнее гор перелопаченной литературы. Но тут – честное слово! – я не знал, о чем говорить. Знал только, что в нашу команду вогнали мощный клин…
– Девчонки нас боятся, – сказал я. – Наши девчонки… – Я нагнулся и обеими руками поднял палаш, на треть выдернув его из ножен. – Вот. Этим клинком я убил одного. А до этого еще одного застрелил… И еще одного – до этого, когда спасал себя и Танюшку. Я никогда никого не убивал. Только на охоте, вы же все знаете. И еще. Ни на одной охоте я не видел того, что видели мы сегодня. Мне бы очень не хотелось увидеть такое еще хоть раз. И делать то, что я делал, не хотелось бы тоже. Но, боюсь, мы попали в такой мир, где все это – часть повседневности. Нам и дальше придется убивать… и, возможно, умереть той смертью, которую мы видели. Мне не хочется этого говорить, мне даже и думать об этом не хочется. Я, как и вы, о таком только в книжках читал и в кино смотрел. Но я хочу жить. И для этого я буду жить так, как получается здесь. Я не дам за здорово живешь отрезать себе голову. И сделаю все, от меня зависящее, чтобы ни единого волоска не упало с голов наших девчонок. Даже если, – я смерил их спокойным долгим взглядом, – даже если они и дальше будут на меня так смотреть. – Я аккуратно вдвинул палаш в ножны и, сев, негромко попросил: – Тань, дай соль, пожалуйста. Грибы что-то недосоленные.
Грибы были посолены в меру. Я ел пересоленные и безмятежно улыбался.
* * *
В эту ночь мы четверо – Вадим, Сергей, Андрей Альхимович и я – не спали долго. Сидели у костра, понемногу поддерживали его и разговаривали.
Разговоры были печальными и деловыми. Начались они, естественно, с обычных рефлексий на тему, как все это было ужасно – в общем, «я его колю – а он мягкий…». Но довольно быстро перешли на вопрос, как нам тут дальше жить. Пятнадцать мальчишек, двенадцать девчонок, постоянная оппозиция в лице Сани. Тяжелая, если можно так выразиться, внешнеполитическая ситуация. Напряг с едой…
На «напряге с едой» Вадим проурчал нечто пессимистическое животом и слегка разрядил обстановку, если не считать, что в следующие десять минут разговор вертелся вокруг кафе «Север», домашней кухни и прочего. Пришлось приложить усилия, чтобы с этой темы съехать.
– Нам бы ням-ням бы, буль-буль бы нам бы, – задумчиво произнес я в заключение фразочку из «Музыкальной хроники». А Вадим вдруг негромко, но очень прочувствованно затянул:
Степь да степь кругом —
Путь далек лежит…
Там, в степи глухой,
Замерзал ямщик.
И среди пурги
Чуя смертный час,
Он товарищу
Выбил левый глаз…
Его выслушали с интересом. Но потом Андрей попросил:
– Заткнись, а?
– Хорошо, – покладисто согласился Вадим. – Но я одно знаю: мы влезли в чужую войну, ребята. И что делать – так и остается вопросом, сколько бы мы ни говорили.
– Почему? – возразил Сергей и, поднявшись на ноги, гибко потянулся. – Договорились ведь. Идти к Волге. Идти вперед. И Олег правильно сказал: воевать так воевать. Ведь ясно же, что другой жизни тут не будет. А чужая война, нет ли, это, Вадим, разговоры. Как раз те, от которых ничего не изменится.
– Знаешь, – Вадим почесал нос, – я вот сейчас подумал. Сейчас, – с нажимом повторил он, бросил в огонь еще одну ветку и оглядел нас цепкими серыми глазами, – мы все друзья. Что нам друг другу-то врать? Мы сможем? Сможем тут жить? Так, чтобы не сойти с ума?
– Люди живут, – заметил Андрей.
– Видели мы, как они живут, – возразил Вадим. – Это все равно, что жить под расстрельным приговором.
– Ну, выбора-то у нас нет, – сказал я. – Или мы – часть этого мира. Или мы – трупы. Трупы я видел. Стать им меня не тянет.
– Значит – идем к Волге? – Сергей упер руки в бока. – Держимся вместе, как в обычном походе?
– Как в необычном походе, – ответил Андрей. – Но в целом ты прав.
О чем поет ночная птица
Одна в осенней тишине?
О том, с чем скоро разлучится
И будет видеть лишь во сне.
О том, что завтра в путь неблизкий,
Расправив крылья, полетит,
О том, что жизнь глупа без риска
И правда все же победит.
Ночные песни птицы вещей
Мне стали пищей для души,
Я понял вдруг простую вещь —
Мне будет трудно с ней проститься.
Холодным утром крик последний
Лишь бросит в сторону мою.
Ночной певец, я твой наследник, —
Лети, я песню допою.Константин Никольский
Назад: Рассказ второй Старые друзья
Дальше: Рассказ четвертый Наша война
