Книга: Хозяин дракона
Назад: 17
Дальше: 19

18

Епископ Дионисий был дороден и темен лицом.
«Гречин!» – понял Святослав, подходя. Он склонил голову под благословляющую руку, но целовать ее не стал. В Киеве свой митрополит, токмо к его руке прикладываемся. Чужой епископ – гость нечаянный и чудный, что ему до великого князя? Однако митрополит похлопотал, и Святослав согласился. Издалека Дионисий ехал, из самого Турова…
Дионисий грузно сел на резной табурет. Темнолицый монах в рясе тихо стал за спиной епископа. Святослав нахмурился. Уговор был – с глазу на глаз. Да и глядится монах дико. Смугл, нос крючком, глаза холодные, шрам через всю щеку – от подбородка до виска. Рожа убийцы…
За жизнь Святослав не опасался. Гридни за дверью наверняка обшарили и общупали гостей; иголку в рукаве запрятали бы – и ту бы нашли. С оружием к князю входят только самые близкие. Прочие, пусть даже духовные… Мало русских князей обманом зарезали? Епископ? Монах? Тать любую одежу накинуть может… Вон дверь приоткрыта, гридь в щелку посматривает. Услыхать ничего не услышит, но случись что – кинется коршуном…
– Это мой слуга Артемий, – сказал Дионисий, заметив взгляд великого князя. – Без него всего не сказать.
Епископ говорил с акцентом, но чисто – давно живет в Руси. Святослав нехотя кивнул – пусть остается.
Дионисий начал без предисловий:
– Слух прошел, объявился в землях твоих дружинник Некрас…
Святослав вздрогнул. Откуда знает? Впрочем… Кто-то сболтнул на исповеди, поп доложил митрополиту. Митрополит в Киеве тоже из греков…
– Объявился, – сказал Святослав. – Только не в моих землях. У Ростиславичей.
– Белгород – в Киевском княжестве.
– Верно, – сказал Святослав, закипая, – в Киевском. Разве не ведаешь, владыка, что княжеством правят двое: Великий князь в Киеве и Ростислав в Белгороде? Лучшие мужи Киева, бояре смысленные, такой ряд уложили. Киевский стол-де велик, вдвоем поместитесь. Поместились… Как бы ни был велик двор, а запусти в него вместо одной собаки двух, обязательно перегрызутся. Грыземся… Летось с Ростиславом воевали, зараз сидим в городах своих и зубы точим.
– Не гневайся, князь! – сказал Дионисий. – Мне это ведомо. А молвил я к тому, что от Киева до Белгорода ближе, чем от Турова, а руки у Великого князя длинные. О том всей Руси известно.
«Ловок!» – подумал Святослав.
– Чем насолил Некрас владыке Туровскому?
– Безбожник!
– Дела церковные! – сказал Святослав. – Поганых по лесам – тьма, всех не переловишь.
– Не ведаешь ты, княже… – Дионисий поерзал на табурете, устраиваясь поудобнее. Под напором тучного тела табурет скрипнул.
– Что-то ведаю, – усмехнулся князь. – Служил Некрас у Глеба Туровского, но вышла у него свада с князем из-за смока…
– Богомерзкое чудище! – вскричал Дионисий, вздымая посох.
– Чем смок бога прогневил?
– Не бога, а слугу его! Некрас чудище в реке купал, весь Туров глядеть сбежался. Я тож подъехал: надлежит пастырю доброму знать, чем стадо его занято. Верхами был. Люд расступился, меня к берегу пропуская. Смок, завидев слугу божьего, закричал на него по-диавольски. Кобылка моя спужалась, взбрыкнула, и епископ туровский пал в грязь. На глазах всего Турова!
Святослав еле сдержал усмешку.
– Седмицу после того я лежал, – продолжил Дионисий. – Бог миловал, спас слугу своего: ничего не сломал и нутра не отбил. Восстав с одра, я призвал Некраса и велел ему смока, отродье диавольское, убить.
– Убил?
– Отказался. Сказал, что все живое на земле сотворено Господом. Коли Господь посчитал бы, что смоки от диавола, то их бы и не было. Сказал, что винить надо не смока, а кобылку: кони, бывает, зайца пугаются и седоков сбрасывают, но зайца диавольским отродьем никто не считает.
– Умен.
– Диавольским попущением. Враг рода человеческого, как ведомо, вкладывает в уста слуг своих речи смысленные.
– Что далее?
– Пожаловался я Глебу. Князь поначалу посмеялся над бедой слуги божьего, но все ж кликнул Некраса и велел смока отдать. Животина для людей опасная, князь-де велит ее в хлеву закрыть, чтоб вреда не было.
«Вот оно как! – подумал Святослав. – Горыня другое сказывал. Глеб хоть и жаден, но не глуп».
– Что Некрас?
– Отказал князю! Сказал, что смок его, а над добром дружинника князь не властен. Коли смок вред сделает, то он, Некрас, за то и ответит.
– Прогнал его Глеб?
– Отпустил с миром.
– Спустил обиду?
– Любил его Глеб. Из всей дружины его Некрас – лучший. Понял я, что Глеб мне не способие, и проклял Некраса. От церкви отлучил.
– А Некрас?
– Сказал: человека от церкви отлучить можно, но нельзя – от Бога. Повернулся и ушел. В тот же день не стало его в Турове. А близ города разбойники объявились.
– Многих пограбили?
– Только меня. Год тот неурожайным выдался, смерды в холопы детей отдавали, чтоб с голоду не померли. С Божьей помощью собрал я уных и повелел отвести в Корсунь да в греки продать. У греков им было бы сытно, а епархии – прибыток.
«Жаба! – подумал Святослав. – Жирная и мерзкая ромейская жаба! Господь заповедал помогать ближним, а ты их – в рабы!»
– Некрас перенял слуг моих, кого побил, кого повязал, а холопов уных увел. Куда – по сю пору неведомо. Я пошел к Глебу жалиться, князь меня же и обругал. Сказал, что из-за меня потерял лучшего дружинника. Сказал, как объявится Некрас, будет просить его вернуться, а я свое проклятие сниму. А не послушаю, так будет в туровской епархии другой пастырь. Ты, княже, человек смысленный, богобоязненный, понимаешь, что нельзя так с владыкой! Но Господь наш велел прощать, и я Глеба простил. «Пусть, – думаю, – по нему будет». Только зря Глеб ждал доброго от слуги диавола. Через месяц объявился Некрас. Послал к нему Глеб сотника с дружинниками на беседу звать, а Некрас с разбойниками посек их насмерть.
– Напал на дружинников, братьев своих?
– Чего ждать от изгоя?
– Какой он изгой! Сам ушел!
– Но зло сотворил!
– Скажи мне, владыка, – сказал Святослав, привставая, – а есть ли у туровского епископа вои?
– Как не быть! – Дионисий погладил бороду. – Лихих людей по дорогам много, особу духовную стеречь надобно.
– Они холопов охраняли, как Некрас напал?
– Они.
– Не могло так выйти, что вои твои, затаив зло на Некраса, посекли дружинников, чтоб Некрас не помирился с князем?
– Что ты! Сами, без повеления?
– А коли повеление было?
Святослав смотрел на епископа в упор. Тот опустил глаза.
«Он! – понял князь. – Лиса ромейская! Гречины, подлый народ!»
– Никто не видел, как дружинников секли, – сказал Дионисий, – может, и не Некрас. Люди говорят, что он, а кто на самом деле – Господь ведает. Думаю, княже, тебе до этого дела нет. Глеб Туровский не родич тебе. Его дружинников побили, его и забота. Чтоб ты лихого не думал, Артемий расскажет, что далее было.
Монах за спиной Дионисия поклонился.
– Как дружинников посекли, послал меня владыка к Некрасу, усовестить богоотступника…
«С такой-то рожей увещевать?» – Святослав с сомнением глядел на монаха. Тот, будто не видя этого взгляда, продолжал ровно и монотонно:
– Нашел я становище отступников и стал говорить им о каре Божьей. Призывал повиниться и не чинить более зла добрым людям. Только Некрас, наущаемый диаволом, натравил на меня смока. Аспид прокусил мне руку, – Артемий поднял правую руку со скрюченными пальцами, – рвал лицо. – Артемий коснулся шрама на лице, – а богоотступники смеялись. Еле живой добрел я к Турову…
– Видишь, княже? – сказал Дионисий.
– Вижу! – Святослав встал. – И вот что скажу. Был бы тот Некрас моим дружинником и пришел бы ты на него жалиться, выпроводил бы, как Глеб Туровский.
– Нет, княже! – сощурился Дионисий. – Я еще не все поведал. Не так прост Некрас. Признали его купцы заезжие и мне поведали. Родом Некрас из Звенигорода земли Галицкой, в крещении звался Иваном. Чьих родителей – неведомо, но по духовной князя Петра Звенигородского стал его младшим сыном. Прогнал его Володько Галицкий из своих земель, после чего пошел Некрас в Курск, где служил князю Всеволоду. Слыхал о таком?
Святослав на мгновение онемел.
– Ты ошибся, владыка! – сказал погодя. – Того Некраса давно нет: зарезали половцы.
– То-то и беда, что не зарезали – я разузнал. Серебро взяли, чтоб убить, а сами продали ромеям. Некрас от них и сбежал…
«Бляди плоскорылые! – подумал Святослав. – Доберусь я до вас!»
– Не беда! – сказал вслух. – Кем бы ни был тот Некрас, а нет его более. Люди мои убили.
– Слыхал, княже, но не верю.
– Отчего?
– Люди твои не вернулись из Белгорода…
«И это знает!» – поразился Святослав.
– Коли не вернулись, то и рассказать некому. Может, убили, а может, и нет. Наверное знать надобно. Мне и тебе.
«Ромей!» – покачал головой князь, но спорить не стал. Прав епископ.
– Чего хочешь?
– Артемий мой Некраса в лицо ведает. Хочу в Белгород послать. Только Артемий в землях киевских не бывал, в путях несведущ, к тому же люд разный на путях встречается… Дай слуг сопроводить его до Белгорода и на обратном пути.
– Не побоится вновь безбожника встретить?
– Не побоюсь! – сказал монах. Голос его стал другим: звонким от ненависти.
– Что будет, как встретишь?
– На все воля Божья, – монах склонил голову.
– Быть посему! – сказал Святослав, вставая…
– Может, следовало о повелении Константинополя сказать? – спросил Артемий, когда они вышли от князя. Гостей сопровождали гридни, но Артемий говорил по-гречески.
– Если мертв Некрас, то без нужды. Возгордится князь, что басилевсу помог, награду потребует. Если жив Некрас, сообщим. Нам помощь нужна, – ответил епископ.
– Сам справлюсь! – озлился Артемий.
– Раз пробовал! – нахмурился Дионисий.
– Смок помешал…
– Если жив Некрас, то и смок жив. Не дерзи, раб! Делай, что велено! Смирна овца перед пастырем своим…
Артемий молча поклонился.
А Святослав позвал Горыню и передал ему разговор с гостями.
– Убил Жегало Некраса! И смока спалил! – возразил воевода. – Весь Белгород об том гудел.
– Будь у Ростислава другой воевода, не усомнился бы, – сказал князь. – Но там Святояр. Хитер!
– Не он один! – обиделся Горыня.
– Подай грамоту! – велел князь.
Расправив пергамент, он долго читал, шевеля кустистыми бровями. Глаза Святослава, в молодости зоркие, с годами стали сдавать. Буквы расплывались, не желая складываться в слова.
«…Что послал сотника своего Жегало чинить разбой в Белгороде, нет за то тебе, князь, чести. Жегало аки хищный зверь напал на сотника моего Некраса и слуг его, злодейски их умертвив, а сам со злодеями своими паде от меча дружины моей. Того Жегало в Белгороде многие признали, и послухов у меня несчетно…»
– Про смока не пишет! – сказал Святослав, прочитав вслух. – Отчего?
– Святояр грамоту сочинял и князьям разослал. Хотел в глазах их тебя очернить.
– Не очернит. Скажем, что Жегало самовольно в Белгород поехал, с Некрасом посчитаться. Де убил Некрас брата Жегало в сече, а сотник не стерпел обиды. Не для того письмо писано, не для того.
– Значит, хочет князей запугать, чтоб не шли в земли его. Про Некраса и змея слух далеко пошел, прочтут князья и побоятся: сотника нет, а смок остался.
– И ведь побоятся! – сказал Святослав.
– Пусть! Сами управимся. Достоверно знаю: на одного воя князя Ростислава у нас – три.
– Воюют не только числом. Затворится Ростислав в Белгороде, постоит войско под стенами да уйдет, несолоно хлебавши. Не взять нам Белгорода, крепок город. Знает это Святояр и дерзит. Сам войну себе кличет.
– Скажу тебе, княже, что удумал, – сказал Горыня, расстилая на столе принесенный с собой пергамент. – Велел ты, и я сделал. Ранее близ Городца хотели в земли Ростислава войти, но Городец у нас переняли. Пойдем вкруг Ирпеня, мимо истока его, там к Белгороду повернем.
– Это седмица пути! Пешие вои, обоз… Разъезды Ростислава заметят, князя упредят. Пока дойдем, Ростислав в Белгороде закроется, хлеб в житницы свезет. С хлебом под стенами месяц стоять, а без хлеба – три дня.
– Пойдут только конные. Без обоза. В Киеве слух пустим, что посылаем воев князю Галицкому. Просил, мол, помощи от жупанов угрских. Лазутчики Ростиславу так и донесут. Войско двинется по Галицкой дороге, через день повернет. Заметят его Ростиславичи, да поздно, а разглядят: идут конные, числом невеликим. Не удержится князь, захочет рати. Молод, горяч. Тут ему и конец.
– Ростислав выведет в поле пеших с копьями, после чего конец нам.
– Того и хочу, чтоб Ростислав так сделал. Знать не будет, что пешие и у нас есть. Мы их в насады посадим да по реке спустим. У Белгорода, – Горыня показал пальцем на пергаменте, – два войска соединятся.
– Насаду на реке не заметить тяжко. Три дня плыть!
– Как купцы поплывут, без стягов киевских?
– Переймут да проверят.
– На ночь к своему берегу приставать станут. Большая часть войска на дно ляжет, а борта у насад высокие. Увидят Ростиславичи десяток воев на каждой насаде и поверят, что купцы. А что пятьдесят на дне лежат – разгляди!
– С высокого берега разглядят.
– Помосты сделаем.
– Посчитают воев, как те на берег сойдут.
– Запретим это делать до темноты.
– Есть захотят, костры разожгут. По огням посчитают.
– Велим много не жечь. Три дня без горячего вытерпят.
– А лазутчики Ростислава?
– В каждой насаде – кони и дружинники. День спят, на ночь – в разъезд! Лазутчиков переймут.
– Не один Святояр хитер! – сказал Святослав. – Все продумал, воевода!
Горыня довольно усмехнулся. Князь построжел лицом.
– Выступим, как Артемий из Белгорода воротится. Коли Некрас жив, пропадут хитрости втуне. Дай гречину лучших людей и быстрых коней. Чтоб без Артемия в Киев не ворочались!
Горыня поклонился. Святослав, отпустив тысяцкого, направился в дальний покой. Остановился в дверях. Красивая, строго одетая девушка сидела за столом и читала свиток. Князь некоторое время молча любовался ею, затем неслышно подошел. Увлеченная чтением, девушка заметила князя, когда тот стал рядом.
– Тато!
Святослав привлек вскочившую дочь, чмокнул в атласный лобик.
– Все чтешь, ладо? – Святослав заглянул в свиток. – Часослов? Опять?
– Влечет меня, тато, слово Божье.
– Лучше б вышивала! – вздохнул Святослав. – Ты ж не монашка!
– Хочу ею быть!
– Такую красу да под схиму! – Князь укоризненно покачал головой. – Замуж тебе надо, Софьюшка! Заневестилась – семнадцатый годок.
– Не хочу! – потупилась дочь.
– Все девки замуж хотят! – не согласился Святослав. – Другой отец давно отдал бы, только мы с матерью не можем с кровиночкой, ненаглядной нашей, расстаться. Любим тебя, Софьюшка!
– И я вас люблю!
– Ишь какая! – продолжил князь, гладя дочь по голове. – Ласковая! Не позволю зятю обижать! Никому не отдам!
Софья довольно засмеялась и чмокнула отца в бороду.
– Почитай мне псалом Давидов! – сказал князь, садясь на лавку. – Мой любимый.
Софья пошелестела свитком.
– Благословен Господь, твердыня моя, научающая руки мои битве и персты мои брани, – начала звонко, – милость моя и ограждение мое, прибежище мое и Избавитель мой, щит мой, – и я на Него уповаю…
Святослав слушал вдохновенное моление пророка, внимая каждому слову. А когда Софья дошла до «блесни молниею, и рассей их; пусти стрелы Твои и расстрой их», князь присоединился, вторя слегка осипшим, но крепким голосом…
Назад: 17
Дальше: 19