Глава 27

Нечисть поднималась по склону холма. Ее было здесь пока еще не очень много – всего несколько маленьких кучек, числом не больше дюжины. Но новые и новые толпы ее выходили из зарослей у стены. Двигались они медленно, словно без определенной цели, неспешной походкой, волоча ноги, временами останавливаясь и вглядываясь вперед, как будто не совсем уверенные, что на холме кто-то есть.

Аббат толкнул Харкорта в бок и показал пальцем вверх. Харкорт поднял глаза и увидел лениво колышущиеся там грязные тряпки – с десяток, а может быть, и больше. Они были довольно высоко и летели тоже медленно и лениво, словно высматривая добычу. Так оно и есть, подумал Харкорт. Высматривают добычу.

Горгульи недвижно стояли, как часовые, там, где кончались дубы. Харкорт подумал, что снизу они должны выглядеть как старые сухие пни, хотя Нечисть, охраняющая поместье, конечно же, наверняка знает, что здесь никаких пней нет. Она слишком долго разглядывала этот косогор, чтобы знать, есть здесь пни или нет.

– Не будем спешить, – сказал аббат. – Придется подождать, пока они подойдут поближе. Мы не можем рисковать промахнуться. На счету каждая стрела.

– Одними стрелами их не остановить, – сказал Харкорт. – Когда они войдут в раж, никакие стрелы не помогут. Они не посмотрят на потери и будут рваться вперед. Они долго ждали и вот наконец дождались. Там, внизу, хранится что-то очень для них важное, иначе не понадобилась бы такая охрана.

– Мы знаем, что там хранится, – сказал аббат.

– Нам кажется, что мы знаем, – поправил его Харкорт. – Мы не можем быть абсолютно уверены.

Хотя совсем недавно он мог бы поклясться, что уверен. Дядя Рауль не дурак, он должен был знать, о чем идет речь. Однако сейчас у Харкорта начали появляться сомнения. Ни в чем нельзя быть уверенным до конца, подумал он.

– Уж не утратил ли ты веру? – спросил аббат.

Харкорт молча покачал головой. Он, конечно, не прав, только все равно ни в чем нельзя быть уверенным до конца.

– До сих пор мы хранили веру, – сказал аббат. – Мы хранили ее на протяжении всех этих бесконечных лиг, невзирая на опасности. Мы не можем утратить ее сейчас.

– Я-то ее не утратил, – сказал Харкорт. – Я чувствую, что это она меня покидает.

Попугай доел последние крошки хлеба и поудобнее устроился на плече аббата, вцепившись когтями в его сутану.

Харкорт окинул взглядом их не слишком внушительный боевой порядок. Аббат и он стояли на правом фланге – впрочем, их было слишком мало, чтобы говорить о каких-то флангах. Левее его стояла Иоланда, хладнокровно и невозмутимо держа наготове лук. Интересно, подумал он, может что-нибудь нарушить ее спокойствие? Еще левее был римлянин – без лука, но с обнаженным мечом. Он стоял прямо, выпятив грудь, как будто по обе стороны от него простирался тесный строй боевых товарищей с мечами в руках.

А дальше припала к земле Нэн с огромным луком, который где-то подобрала, – он казался слишком тяжелым для ее слабых рук. Рядом с ней стоял, широко расставив кривые ноги, Шишковатый с луком наготове, а за плечами у него висела на ремне секира. Левее всех опирался на свой посох Андре-коробейник.

Харкорт поискал глазами тролля, но его не было видно.

Внизу, на склоне холма, Нечисти заметно прибавилось. Понемногу она выстраивалась в цепь – опоздавшие подравнивались, а ушедшие вперед поджидали, пока их не догонят остальные. Местами цепь прерывалась, но все же это была цепь, и надвигалась она все быстрее. В тех местах, где Нечисти было больше всего, она теснила друг друга, чтобы занять место в первом ряду. Теперь в ее движениях была видна железная целеустремленность: Нечисть шла в решительный бой. И ни у кого из ее числа не было оружия, только когти и клыки. Харкорт припомнил, что точно так же они наступали на замок семь лет назад. Нечисть не признает оружия. Ей хватает когтей и клыков. «Может быть, она выше этого? – подумал Харкорт. – Может быть, это бешеная гордыня заставляет ее полагаться на один свой яростный напор? Абсолютная уверенность в своих силах? Или первобытная слепота? Может быть, для них было бы позором взять в руки оружие?»

Позади цепи кишмя кишела всякая мелочь – эльфы, гоблины, лесные духи, русалки и все остальные, а в воздухе тучами толклись феи, отливая на солнце стрекозиными крыльями. Мародеры, подумал Харкорт, Застрельщики. Задиры, подстрекатели, подпевалы. Их бесчисленные толпы немногого стоили в бою, но выглядели устрашающе и могли бы напугать более робкого противника. Над головой кружили драконы. Они спускались все ниже, вытянув длинные шеи и поводя ими из стороны в сторону, выискивая жертву и готовые кинуться на нее с высоты. А с севера беспорядочной стаей приближались еще какие-то летучие чудища, помельче драконом, но такие же неуклюжие в полете.

– Гарпии, – сказал аббат.

«Несколько стрел, – подумал Харкорт, – а когда дойдет до рукопашной, два меча, булава, боевая секира, лук в руках у Нэн и посох коробейника. Это все, чем мы можем встретить полчища врагов, которые поднимаются по склону холма. Безумие! Но выбора нет, бежать уже поздно. Бежать с самого начала было поздно. С того момента, как мы появились здесь, мы были окружены и оказались в западне».

– Пора, – сказал аббат. С этими словами он натянул тетиву и спустил стрелу. Великан в самой середине наступавшей цепи зашатался и повалился ничком, хватаясь за стрелу, которая торчала у него в груди. Чудища падали и в других местах цепи, но таких было слишком мало. «Что такое четыре лука? – подумал Харкорт. – Какой бы верной ни была рука, какими бы меткими ни были стрелы, им не остановить Нечисть».

Внизу, впереди линии лучников, выступили вперед горгульи. Их массивные лапы, похожие на толстые бревна, разили направо и налево, раскидывая Нечисть, как бирюльки. Цепь качнулась назад, но тут же обтерла горгулий с обеих сторон, как обтекает поток торчащие посреди него камни, и сомкнулась снова, оставив их позади.

Харкорт отшвырнул лук и выхватил из ножен меч: Нечисть была уже слишком близко. Он услышал, как слева от него Шишковатый с яростным ревом кинулся в битву, размахивая секирой и кося ею врагов, словно воплощение Смерти. Рядом с Харкортом Нечисть во множестве валилась на землю под булавой аббата. Над ним с пронзительными криками кружил попугай. Харкорт мимоходом заметил, что коробейник по-прежнему стоит где стоял, лениво – лениво! – опираясь на посох и с тупым равнодушием глядя на сражение, которое шло всего в нескольких футах от него. Хоть не убежал, сукин сын, пронеслось в голове у Харкорта. Остался на месте, пусть даже толку от него немного.

После этого все слилось в какое-то бесформенное месиво. Харкорт колол и резал, делал ложные выпады и уклонялся от ударов, отпрыгивал назад и снова бросался вперед. Перед глазами у него мелькали, сменяя друг друга, отвратительные, искаженные яростью морды, и все они сливались в одну воплощение злобы и ненависти. Некоторое время бок о бок с Харкортом сражался Децим. Он бился спокойно и уверенно, как боевая машина, не говоря ни слова, не делая лишнего движения. Обученный вести бой, постигший все его секреты, он не испытывал ни радости, ни удовлетворения, ни злобы, ни увлечения. Он дрался, не сжигаемый ненавистью, и потому особенно эффективно. А потом римлянин куда-то исчез. Харкорт не заметил, когда это случилось, и не видел, что с ним произошло. Теперь рядом с Харкортом оказался аббат. То и дело разражаясь боевым кличем, он размахивал булавой, которую держал в обеих руках, повергая на землю всякого, кто оказывался в пределах досягаемости двадцатифунтового железного шара. А еще мгновение спустя аббат вместе с булавой исчез из вида, и рядом с Харкортом уже стояла тонкая фигурка в развевающемся плаще, когда-то белом, но за время путешествия сплошь покрывшемся грязью. Лицо ее было хмуро и сосредоточенно, а в руках был меч – это мог быть только меч Децима. «Где же Децим? – мелькнуло в голове у Харкорта. – И как мог попасть к ней его меч?» Но он не успел додумать свою мысль, потому что Нечисть продолжала напирать со всех сторон. Где-то справа слышался боевой клич аббата, над головами с пронзительными криками кружил попугай, а слева доносился яростный рев Шишковатого.

И тут неожиданно, без всякого предвестия, по полю боя пронесся вихрь, а небо закрыла низкая темная туча, которая, яростно клубясь, будто и в небе тоже шла битва, опустилась вниз и окутала сражающихся. Ослепительная молния рассекла тучу. Харкорт вскинул руку, чтобы прикрыть глаза от слепящего света, и в то же мгновение над самой его головой прокатился оглушительный громовой удар. Харкорт упал на колени, попытался встать, но тут снова сверкнула молния, а сразу же за ней раздался новый раскат грома, который опять сшиб его с ног. Он ощутил какой-то странный удушливый запах, словно воздух наполнился серными парами, и в ноздрях у него закипало. А потом шум схватки вдруг сменился пугающей тишиной, призрачной и неестественной, будто молнии и гром стерли бесследно все остальные звуки.

Харкорт, шатаясь, поднялся на ноги. Повинуясь какому-то смутному побуждению, он оглянулся через плечо и увидел коробейника. Тот стоял на том же самом месте, что и раньше, но руки его были подняты вверх, а пальцы широко растопырены. Из каждого его пальца вылетали яркие искры – маленькие копии палящих молний. Пока Харкорт в изумлении глядел на него, искры вдруг погасли, и коробейник, словно переломившись пополам, бессильно осел на землю.

Нечисть в панике бежала вниз, отступая под защиту стены. Драконы, по-прежнему похожие на трепыхающиеся в воздухе тряпки, поспешно поднимались ввысь. Гарпий не было видно, исчезла и мелкая Нечисть, которая кишела позади наступавшей цепи. Склон холма был усеян обгорелыми, дымящимися телами пораженных молнией, многие из которых еще корчились в предсмертных судорогах. Ближе лежали груды убитых во время битвы.

Иоланда, все еще с мечом Децима в руке, подошла к Харкорту, обходя кучи трупов.

– Децим погиб, – сказала она.

Харкорт кивнул. Странно, что мы остались живы, подумал он.

Она подошла к нему ближе, он обнял ее и прижал к себе. Они стояли, тесно прижавшись друг к другу и глядя вниз, на изуродованные, дымящиеся трупы.

– Это коробейник, – сказал он. – А я все время думал о нем плохо.

– Он хороший человек, только немного странный, – сказала она. – Его трудно понять и еще труднее полюбить. Хотя я его почему-то полюбила. Он мне как отец. Это он вывел меня с Брошенных Земель и велел перейти реку. Он привел меня к мосту, слегка шлепнул по заду и сказал: «Иди через мост, малышка. Там безопаснее». Я пошла и пришла к дому мельника. Там был котенок, я села играть с ним…

– Коробейник! – вскричал Харкорт. – Я видел, как он упал!

Он круто повернулся и побежал вверх по склону, туда, где видел коробейника. Иоланда бежала за ним. Но там уже была Нэн. Она стояла на коленях рядом с коробейником.

– Еще жив, – сказала она. – Мне кажется, с ним ничего не случилось. У него просто иссякли силы. Всю свою энергию он потратил на то, чтобы вызвать молнии.

– Я принесу одеяла, – сказала Иоланда. – Надо его согреть.

Она побежала к пещере, а Харкорт снова взглянул вниз. Там устало поднимался по склону аббат с попугаем на плече. Одной рукой он поддерживал Шишковатого, который, хромая, шел рядом. На груди у него расплывалось ярко-красное кровавое пятно. Харкорт поспешил навстречу, но Шишковатый отмахнулся.

– Этот надоедливый и навязчивый церковник, – сказал он, – делает вид, что мне нужна его помощь. Я не возражаю только потому, что ему это доставляет удовольствие.

Они подошли к коробейнику и Нэн, и аббат помог Шишковатому усесться на землю.

– Он порядком изодран, – сказал аббат. – Но мы его перевяжем, и кровь остановится. Мне кажется, с ним все будет в порядке.

– Я очень на это надеюсь, – отозвался Шишковатый. – Впереди еще хватит работы, – и он показал рукой вниз по склону холма. – Нечисть опять собирается напасть. – Он посмотрел на коробейника. – Что это с ним? Упал в обморок от волнения?

– Это он призвал молнии, – ответила Нэн.

– Так вот оно что, – протянул Шишковатый. – А я-то думал, в чем дело. Никогда еще не видал такой неожиданной грозы. Только что было ясно, и вдруг молнии.

Харкорт снял рубашку и принялся раздирать ее на узкие полоски для перевязки.

– У тебя еще осталась та мазь? – спросил он Шишковатого. – От нее раны лучше заживают.

– По-моему, немного должно быть. Только не забудь, ее нужно втирать посильнее, иначе не подействует.

– Не беспокойся, вотру как следует. Особенно в открытые раны.

– И лучше поспеши, – сказал Шишковатый. – Они вот-вот опять на нас пойдут, я должен к тому времени быть уже перевязан, чтобы взяться за секиру.

Харкорт отошел на несколько шагов, чтобы лучше видеть, что происходит у подножья холма. Действительно, Нечисть как будто снова строилась в цепь, но он решил, что ей понадобится еще некоторое время, чтобы двинуться вперед.

Иоланда принесла из пещеры несколько одеял, и тут же подошел аббат с мазью. Харкорт опустился на колени рядом с Шишковатым. Куском своей рубашки он отер кровь с его груди. Зрелище было страшное – раны оказались более многочисленными и глубокими, чем он подумал сначала. Шишковатого не просто кусали или царапали, его грызли. Харкорт продолжал обтирать раны, Шишковатый терпел не поморщившись, но потом нетерпеливо сказал:

– Давай скорее. Незачем вытирать начисто, просто замотай бинтами и затяни потуже. А с мазью возиться некогда.

Харкорт взглянул на стоящего над ним аббата и кивнул:

– По-моему, так и надо сделать. Втирать мазь нельзя, пока не перестанет течь кровь. Перевязка ее остановит. А мазь можно будет втереть потом.

– Никакого «потом» уже не будет, – задумчиво произнес аббат.

– А если так, то вообще незачем со мной возиться, – сказал Шишковатый. – Только перевяжите потуже. Ничего, отобьемся. Отбились же мы только что.

– Мы отбились благодаря коробейнику, – сказал аббат. – А он выбыл из строя. В следующий раз он нам уже не сможет помочь.

– Перестань каркать, Гай, – оборвал его Харкорт. – Лучше помоги мне перевязать Шишковатого. Он прав, отобьемся.

– Мы отступим к пещере, – сказал Шишковатый. – Вход в нее не шире шести футов, его легко будет защищать. И с нами будут горгульи.

– Последний оплот, – заметил аббат.

– На этот раз мы их остановим, – продолжал Шишковатый. – Им это дорого обойдется. Они отступят.

– А если они бросятся снова?

– Тогда мы снова их встретим. Перебьем всех до последнего. И в конце концов победим.

– Безусловно, – согласился Харкорт и подумал: «Безусловно, победим. В конечном счете победим, если только хоть кто-то из нас останется в живых».

Склонившись с двух сторон над Шишковатым, они туго обмотали бинтами его грудь. Когда перевязка окончилась, Шишковатый с трудом поднялся на ноги.

– Так куда лучше, – заявил он. – Считайте, что вы меня починили.

«Всего трое, – подумал Харкорт. – Меч, секира и булава, и еще Иоланда с мечом Децима, если понадобится. Наверное, понадобится. Еще горгульи помогут. Коробейник и Нэн не в счет, от них помощи ждать нечего. Не может же коробейник два раза подряд преподнести такой чудесный сюрприз».

Шишковатый потопал ногами, поднял с земли свою секиру и помахал ею в воздухе, потом похлопал левой рукой по перевязкам.

– Как новенький, – заявил он. Однако по его виду сказать это было трудно. Сквозь бинты местами уже просочилась кровь, а при каждом взмахе секиры он кривился от боли.

Харкорт спустился по склону до того места, где кончались деревья, и посмотрел вниз. Там, у подножья, Нечисть снова выстроилась в цепь, которая казалась ничуть не реже, чем вначале. В воздухе вновь кружили драконы и гарпии. Ближе, у самой опушки, валялись груды тел, сожженных молнией, – от них поднимались струйки едкого дыма. Горгульи, до сих пор стоявшие на посту немного ниже по склону, повернулись и начали неуклюже подниматься к пещере. Цепь Нечисти пришла в движение и стала медленно приближаться.

– Как, по-твоему, Шишковатый? – спросил аббат, подошедший сзади.

– Плохо его дело, – ответил Харкорт, – Из двух ран шли пузырьки, а на краях была пена. Они очень глубокие. Наверное, легкие задеты.

– Ты ничего об этом но сказал.

– Незачем. Шишковатый знает это не хуже меня. Мы ничего не можем сделать. Будь мы даже в таком месте, где можно найти хирурга, он мало чем мог бы помочь.

– И что дальше?

– Пусть сражается вместе с нами. Он этого хочет. Иначе будет чувствовать себя опозоренным. Он не потерпит, если мы начнем с ним нянчиться.

– Я за ним присмотрю, – сказал аббат.

Горгульи миновали их и продолжали подниматься по склону.

– Надо бы поискать тело Децима, – сказал аббат.

– Не время сейчас разыскивать тела. Нечисть вот-вот подступит.

– Нужно произнести над ним хоть несколько слов. Проявить сострадание.

– Он был солдат, Гай. Он знал, что его могут убить в любую минуту и никто никаких слов произносить над ним не будет. Я думаю, прощальные слова для него не так важны, как для тебя.

– Ты хочешь сказать, что он был язычник?

– Ну, этого я не хотел сказать. Хотя и такое возможно. Христианство не так прочно укоренилось в Империи, как ты думаешь.

Аббат что-то проворчал про себя.

– Пойдем к пещере, – сказал Харкорт, повернулся и остолбенел. – Гай, смотри!

Горгульи подошли к деревьям и начали с большим трудом карабкаться на них, каждая на свое.

– Они дезертируют! – вскричал аббат. – Хотят спрятаться!

Он с криком бросился вперед, но Харкорт схватил его за руку.

– Не трогай их, – сказал он. – Если они собираются выйти из игры, не будем их принуждать.

– Но без них нам крышка, – возразил аббат.

– Да и с ними нам, скорее всего, тоже крышка, – сказал Харкорт.

Они стояли и смотрели, как горгульи, с трудом добравшись до нижних ветвей, которые, правда, росли не так уж высоко над землей, полезли вверх быстрее и вскоре скрылись среди листвы.

Харкорт снова двинулся к пещере. Оглянувшись через плечо, он увидел, что Нечисть набрала скорость и скоро будет здесь.

Аббат потянул его за рукав:

– Ничего, встретим их вместе, Чарлз.

– И Шишковатый.

– Да, и Шишковатый с нами.

Не успел он договорить, как откуда-то сбоку послышался треск. Повернувшись, он увидел, что один из огромных дубов вдруг начал раскачиваться из стороны в сторону, а его раскидистые корни, вырвавшись из земли, оперлись на нее, напряглись и приподняли дерево, а потом собрались в клубок под самым стволом.

Снова послышался треск – еще несколько дубов начали раскачиваться, и из земли показались их корни. Аббат поспешно перекрестился и пробормотал что-то по-латыни. Харкорт стоял, не в состоянии вымолвить ни слова, и глядел, как все четыре дерева, на которые только что залезли горгульи, вырвались из земли. Несколько мгновений они стояли неподвижно, опираясь на корни и чуть покачиваясь, а потом тяжело и величественно двинулись вперед, вниз по склону.

От пещеры к Харкорту и аббату, хромая, быстро спускался Шишковатый, с боевым кличем размахивая над головой секирой. Дальше шли остальные. Коробейник опирался на руку Нэн и на свой посох. Иоланда обогнала Шишковатого и подбежала к Харкорту.

– Что происходит? – спросила она.

– Точно не знаю, – ответил Харкорт. – Только стой тут, посередине, подальше от деревьев.

Он заметил, что дубы становятся в круг, окружая их: один впереди, по одному с боков и один сзади.

– Это сделали горгульи, – задыхаясь, выговорил аббат. – Они залезли на эти деревья.

Все шестеро сгрудились в тесную кучку. Деревья, шагая на извивавшихся корнях, как многоногие пауки, сомкнулись вокруг, оставив для них посередине немного свободного места, и двинулись вниз по склону. Со всех сторон от них спускались до самой земли ветви и торчали корни.

Аббат лениво помахал булавой.

– Пожалуй, Нечисти сюда не пробиться, – сказал он.

– А если кто и пробьется, – сказал Шишковатый, – мы с ними управимся.

– Будьте осторожны, когда дойдем до подножья холма, – предупредил Харкорт. – Там западни и волчьи ямы.

– Что это за чародейство? – воскликнул коробейник слабым, надтреснутым голосом. – Что за чародейство заставило деревья сдвинуться с места?

Иоланда схватила коробейника за руку и отобрала у него посох.

– Мой посох! – вскричал он.

– Он тебе только мешает, – сказала она. – Того и гляди споткнешься.

Все это время, пока они переговаривались, деревья двигались вниз по склону. Их кроны сомкнулись над головами людей, словно зонтик, закрыв от них небо. Со всех сторон стояла сплошная стена переплетенных ветвей, посреди которых осталось лишь немного места, где люди могли шагать. Толстые, могучие корни, извиваясь, ползли по земле, время от времени больно задевая их за ноги своими концами.

– Смотрите под ноги, – сказал Харкорт. – Старайтесь не споткнуться и не упасть, иначе корни пройдут по вашим телам. Видимо, деревья уже достигли цепи Нечисти: со всех сторон до людей доносились вопли звериной ярости, бешеной ненависти, безумной злобы. Чудовища были вне себя; они видели, что добыча ускользает.

Харкорт попробовал было выглянуть наружу сквозь листву, но не мог отыскать в ней ни малейшего просвета. Занятый этим, он забыл о том, что нужно смотреть под ноги, как сам же предупреждал остальных, споткнулся обо что-то и чуть не потерял равновесие. Чтобы не упасть, он сделал большой шаг вперед и наступил на что-то скользкое и извивающееся. Он взглянул вниз и увидел, что это искалеченное тело тролля – он угодил под ползущие корни переднего дерева, которые раздавили и расплющили его.

Слева от Харкорта сквозь ветви свалился внутрь еще один тролль сильно помятый, растерянный и окровавленный. Харкорт занес было меч, но не успел нанести удар: секира Шишковатого опустилась троллю на голову, и тот свалился на корни с раскроенным черепом и вывалившимися мозгами. Он так и остался лежать распростертым на корнях, покачиваясь вместе с ними. Хотя Харкорт не мог видеть, что происходит, но по движению ветвей, обращенных внутрь, он догадался, что наружные ветви яростно молотят кидающуюся на деревья Нечисть, неумолимо кося все на своем пути. Мало кому из чудовищ удавалось прорваться сквозь эту завесу, чтобы добраться до людей посередине.

Под ногами у них время от времени появлялись мертвые или умирающие чудища, втоптанные в землю шагавшими корнями. Еще несколько великанов, троллей и гарпий ценой отчаянных усилий миновали хлеставшие со всех сторон ветви, но люди были наготове и тут же их приканчивали. Некоторое время они висели на ветках, колыхаясь вместе с ними, но потом срывались и падали под корни, которые всей тяжестью неумолимо заползали на них и оставляли раздавленными позади. Один раз люди внезапно увидели у себя под ногами зияющую волчью яму, но вовремя успели броситься в сторону и повиснуть на ветвях и благополучно ее миновали.

Земля под ногами уже не так круто спускалась вниз, а постепенно стала и совсем ровной. Яростные вопли Нечисти, доносившиеся снаружи, начали стихать – их сменили жалобные завывания, которые эхом отдавались от холмов, окружавших долину.

– Они разбиты, – сказал аббат. – Они знают, что разбиты, что мы их одолели. Они не смогли уберечь свое сокровище. Мы, наверное, уже у самой стены.

Как только он это сказал, все ощутили толчок и услышали треск: деревья уперлись в стену. На мгновение они остановились, но потом снова двинулись вперед, и Харкорт услышал, как стена с грохотом рушится.

Деревья переползли через ее остатки, и людям внутри пришлось карабкаться по грудам камней.

Теперь под ногами у них была трава – гладкий, аккуратно подстриженный газон. Деревья расступились, открыв людям выход из тесного пространства между ними, и отодвинулись в стороны. Все было кончено.

Харкорт оглянулся на холм, с которого они спустились. От самой рощицы перед пещерой тянулся по земле двойной ряд убитых и искалеченных чудовищ, поверженных ударами ветвей шагающих деревьев. По обе стороны его поодиночке и кучками стояли те из чудовищ, кто остался в живых. Они оглашали воздух печальными завываниями побежденных, предсмертными воплями потерпевшего поражение врага.

Здесь мы в безопасности, подумал Харкорт, вспомнив, что говорил ему тролль с веревкой на шее: «Нечисть не смеет проникнуть за стену, она смертельно боится того, что там хранится». Позади них, среди лежавшей двойным рядом поверженной Нечисти, он заметил какое-то движение – это выползали из-под трупов изувеченные чудовища, в которых еще теплилась жизнь.

«Мы дошли до цели, – подумал Харкорт. – Мы наконец достигли того места, на поиски которого отправились так давно. Всего несколько футов этого ухоженного зеленого газона отделяют нас от Элоизы и от призмы Лазандры. Теперь никаких сомнений уже не осталось». Он вспомнил, как, стоя на холме, видел огонек свечи, который мигнул на ветру и погас. И как он думал, не Элоиза ли держала в руках эту свечу, заслоняя огонь левой рукой, как-то догадавшись, что он здесь, что он видит огонек свечи, посылая ему сигнал, извещая, что ждет его.

– Элоиза, – произнес он почти неслышно. Ему захотелось вспомнить ее лицо, но его по-прежнему закрывала прядь волос, развеваемых ветром, и он не мог его вспомнить.

К нему подошел аббат с попугаем на плече.

– Чарлз, – сказал он тихо, – Шишковатый зовет. Он хочет поговорить с тобой.

– Шишковатый? Ну, конечно. Как он?

– Он умирает, – сказал аббат.

«Не может быть, – подумал Харкорт. – Только не Шишковатый. Только не мой старый друг. Шишковатый неистребим, Шишковатый вечен!» Но он припомнил кровь, которая пенилась у него в ранах, когда они перевязывали его туго-натуго, как просил он сам.

С тяжелым сердцем Харкорт вслед за аббатом пересек поляну и подошел к тому месту, где лежал на земле Шишковатый. Глаза его были закрыты, но когда Харкорт опустился на колени рядом с ним, они открылись. Он неуверенным движением протянул руку, Харкорт схватил ее и сжал в своей руке.

– Шишковатый, – сказал Харкорт и умолк. Больше он ничего не мог выговорить.

– Хочу сказать только одно, – сказал Шишковатый. – Обещай мне, что не дашь этому святоше ничего надо мной бормотать. Удержи его насильно, если надо будет.

– Обещаю, – ответил Харкорт.

– Еще одно. Не горюй. Я знал, что это случится…

– Откуда ты мог знать? – спросил Харкорт. – Уж не думаешь ли ты…

– Помнишь Колодец Желаний? Я хотел заглянуть в него, но тут тебе понадобилось снять веревку с шеи дракона.

– Я не стал ее снимать, – сказал Харкорт. – Он носил ее все эти годы, она принадлежит ему. Я только протянул руку, чтобы ее снять, и понял, что она по праву принадлежит ему.

– Пока ты этим занимался, я ходил к колодцу.

– Да, и когда я тебя спросил, что ты видел, ты сказал, что себя. Ничего удивительного – обычно себя и видишь, когда глядишь в колодец.

– Я сказал тебе правду, – продолжал Шишковатый. – Я видел себя, только мертвого.

Харкорт хотел что-то сказать, но не смог.

– Я не особенно удивился, – сказал Шишковатый. – Я знал, что смерть близка, что она идет за мной по пятам. Помнишь, я тебе говорил, что люди моего племени живут намного дольше человека и что мы не стареем и не дряхлеем, а умираем раньше, еще в расцвете сил. Раньше, чем начинаем стареть.

– Помню.

– Когда я увидел себя в колодце, я понял, что уже не вернусь домой. Но это не самый плохой способ умереть. Ты расскажешь обо всем своему деду? Он поймет и не удивится. Он знал, что такое может случиться. Мы с ним были как братья. У нас не было секретов друг от друга.

– Ему будет не хватать тебя, – сказал Харкорт. – И мне тоже. И всем нам.

– Расставаться с жизнью мне не жаль, но мне очень не хочется оставлять вас. У вас впереди еще долгий обратный путь. Я надеялся, что успею еще немного вам помочь.

Харкорт опустил голову и вспомнил прежние дни – истории, которые рассказывал ему Шишковатый, птичьи гнезда, лисьи норы и цветы, которые он ему показывал и называл, и как он учил его разбираться в звездах и находить север по небесной Повозке.

Шишковатый снова закрыл глаза. Повязка у него на груди была вся пропитана кровью. Рука его дрогнула, потом опять крепко стиснула руку Харкорта. Он открыл глаза.

– Секира теперь твоя, – сказал он.

– Я буду беречь ее, – ответил Харкорт, стараясь сдержать слезы. – Я повешу ее на стене замка, рядом с большим камином.

– Не горюй обо мне сверх меры. И запомни, никаких заупокойных слов. Никакого аббатского бормотанья.

– Слов не будет, – пообещал Харкорт.

– Оставьте меня как есть. Не копайте никаких ям. Завалите меня камнями, чтобы не добрались волки. Терпеть не могу волков. Не хочу, чтобы эти грязные пожиратели падали растащили мои кости по всей округе.

– Тут много камней, из которых была сложена стена, – сказал Харкорт. – Я завалю тебя ими. Я сам их принесу.

– Еще одно…

Но глаза его снова закрылись, и он начал задыхаться, хотя рука его все еще крепко сжимала руку Харкорта. Харкорт увидел, что рядом стоит аббат, и поднял голову.

– Еще не все, – сказал он. – Он еще держится. Хочет еще что-то сказать.

– Я слышал, как он говорил, что не хочет никаких прощальных слов, – сказал аббат. – Я выполню его желание. Я люблю Шишковатого. Я всегда его любил, а в нашем путешествии он проявил себя как настоящий друг. Когда я сам был близок к смерти, он дотащил меня в бурю до хижины Нэн.

Шишковатый пошевелился, и глаза его снова открылись.

– Я слышал, – сказал он. – Я слышал, только как будто издалека. Аббат хороший человек, преданный своей вере, и хороший товарищ в пути. Я полюбил его. Передай ему, что я сказал.

– Он стоит здесь. Он слышит, что ты говоришь.

– Да, еще Элоиза, – сказал Шишковатый.

– Что Элоиза?

– Не Элоиза, – сказал Шишковатый. – Ты слишком долго был ослеплен. Не Элоиза. Не она твоя любовь.

Его рука ослабла и выскользнула бы из руки Харкорта, если бы тот не сжал ее крепче.

«Так далеко от дома, – подумал Харкорт. – Умереть так далеко от дома!» Он представил себе деда, сидящего в замке у огня, и подумал, какое у него станет лицо, когда Харкорт сообщит ему эту весть. «И хуже всего, подумал он, – что я ничего не смогу ему сказать, ничем не смогу его утешить».

Аббат подошел ближе, протянул руки, помог Харкорту подняться на ноги и постоял, поддерживая его. Слезы стекали по щепам аббата в растрепанную бороду. Потом он нагнулся, поднял с земли боевую секиру и вложил в руку Харкорту.

– Он отдал ее тебе, – сказал он. – Держи ее крепче. Она твоя.