Глава 20

Отправиться в путь на следующий день, как было решено ночью, они не смогли, а остались, чтобы дать аббату восстановить силы. К вечеру он уже встал с постели и отдал должное жаркому из оленя, которого подстрелил утром Шишковатый. Нэн жаркое понравилось не меньше, чем аббату.

– Мне редко удается поесть мяса, – сказала она. – Охотник из меня никудышный, а те из Нечисти, кто ходит ко мне лечиться, или на перевязку, или еще за какой-нибудь помощью в этом роде, никогда не приносят мне ни еды, ни других даров. Они считают, что и без этого имеют право на мои услуги. Они редко разговаривают вежливо, и ни один еще ни разу меня не поблагодарил.

– Ничего другого и нельзя ждать от этих существ, лишенных души, – сказал аббат. – Они иначе устроены. Они хуже животных. Даже лошадь, собака или кошка могут привязаться к человеку и испытывать благодарность за пищу и заботу.

– Время от времени они приносят мне свитки, – сказала она. – Они находят их в развалинах человеческих построек. По-моему, они думают, что свои познания в медицине и магии я черпаю из книг и что, принося мне книги, они действуют на благо самим себе. Хотя на самом деле от этих свитков мне обычно толку мало. Это по большей части стишки, или древние рыцарские повести, или еще какие-нибудь никчемные писания в том же роде.

Путники с большим удовольствием провели день у старухи Нэн, а вечером, выставив дозорного, рано улеглись спать, чтобы получше отдохнуть и утром пораньше тронуться в дорогу. Правда, аббат все время жаловался на ужасный зуд в заживающих ранах, проклиная Шишковатого с его мазью, но похоже было, что он снова полон сил и рвется возобновить путешествие.

– Сколько еще идти до храма? – спросил он Нэн. – Чарлз сказал, что ты разговаривала со священником, который там живет.

– Самое большее два дня, – ответила она. – И дорога хорошая. Да, я говорила со священником, но только один раз, да и то очень мало. А почему ты о нем заговорил?

– Мы надеемся, – сказал аббат, – что он располагает кое-какой информацией, которая нам необходима.

– Я не спрашивала вас о цели вашего опасного паломничества, – сказала она, – и не хочу совать нос в ваши дела. Но это, наверное, какая-то важная для вас цель.

– Она для нас жизненно важна, – подтвердил аббат. – Может быть, она жизненно важна для самой Церкви.

На следующее утро они двинулись в путь. Старуха Нэн отправилась с ними, а сзади робко плелся тролль.

День выдался погожий. Лес был одет в мягкую, нежную весеннюю зелень, а землю под деревьями сплошь покрывал ковер диких цветов. Никаких троп в лесу не было. Нэн шла впереди, остальные следовали за ней, благодарные за то, что она взялась их вести, потому что никаких ориентиров в лесу не было.

Нечисть не показывалась. «Неужели мы наконец от нее оторвались?» – думал Харкорт, но старался отгонять от себя эту мысль и держаться постоянно настороже. Однако за весь день они никого не повстречали.

Аббат держался на удивление хорошо. Харкорт и Шишковатый постоянно поглядывали на него и то и дело устраивали привалы, чтобы он мог отдохнуть, а он ворчал: «Знаю я вас. Нечего со мной нянчиться», – но более категорических протестов не высказывал, и Харкорт подозревал, что он только благодарен им за эти привалы.

На ночлег они остановились под деревьями у родника, который бил из земли у самого подножья небольшого пригорка. Нэн и Шишковатый принялись готовить еду. Харкорт немного поднялся по склону пригорка и сел, прислонившись спиной к огромному дубу и внимательно поглядывая по сторонам, не покажется ли Нечисть.

Через некоторое время он услышал шорох сухих листьев, обернулся и увидел, что это Иоланда. Она подошла и села рядом.

– Мой господин, – сказала она, – ты чем-то озабочен. Ты был озабочен весь день. Могу ли я чем-нибудь помочь?

Он покачал головой:

– Нет, я ничем не озабочен. То есть ничем особенным. Сегодня все шло слишком хорошо, это-то мне и не нравится.

– Тебе не нравится, когда все идет хорошо?

– До сих пор мы с боем пробивали себе дорогу в этих местах, – сказал он. – Ну, может быть, не совсем с боем, потому что большую часть времени от кого-нибудь убегали. Убегали и попадали из огня да в полымя. Мы постоянно чувствовали, что за нами кто-то гонится. А сегодня это была просто какая-то прогулка.

– У тебя слишком много забот, – сказала она. – Ты ни на минуту не даешь себе о них забыть. Все время носишь в себе. Ни с кем не хочешь делиться. Расскажи мне хоть об одной из своих забот. Освободись от нее, раздели со мной.

Он рассмеялся.

– Только об одной, и больше ты не будешь ко мне приставать?

Она кивнула.

– Ну, хорошо, – сказал он. – Только об одной, не больше.

Сразу же, как только он произнес эти слова, в голове у него всплыла мысль, которая постоянно его грызла, хоть он и не отдавал себе в этом отчета. Мысль, которую он отгонял всеми силами и которая только сейчас возникла из глубин его подсознания.

– Помнишь ту ночь, что мы просидели в болоте на куче камней? – спросил он. – Когда мы с Шишковатым забрались на самую верхушку, чтобы оглядеться?

– Помню. Это было неосторожно, вы рисковали жизнью. Туда подниматься было опасно.

– Когда мы снова спустились, – продолжал он, – Шишковатый рассказал вам, что мы там нашли. Скелет великана, распятого на сколоченном наспех кресте из кедрового дерева и прикованного к нему цепями. Вы с аббатом слушали, но не слишком внимательно, как будто это пустяк, всего лишь еще один случай в пути. Да и Шишковатый не придал этому особого значения.

– И правильно. Никакого особого значения это не имеет.

– Но как ты не понимаешь? Ведь тот великан умер на кресте.

– Я помню, ты сидел ужасно мрачный, когда Шишковатый об этом рассказывал.

– Тогда, может быть, я не прав?

– А может быть, и прав, только я не понимаю. Скажи мне, что тебя так беспокоит? Не мог же ты пожалеть великана. Ты их не жалеешь. Мой отец рассказывал, как тогда, на стенах замка, ты осыпал их ударами и выкрикивал проклятья, убивая одного за другим.

– Нет, дело не в великане, – сказал Харкорт, – хотя он, наверное, умер мучительной смертью. Должно быть, от жажды. Его приковали там и бросили, и он высох, как лист, упавший с дерева.

– Но если дело не в великане, то в чем же?

– В кресте! – выкрикнул он.

– В кресте?

– На кресте умер наш Спаситель.

– Ну и что? С тех пор еще многие умерли на кресте.

– Крест для нас священен, – сказал он. – Мы молимся перед ним. Мы носим его на шее. Мы венчаем им наши четки. Это святое орудие смерти. Очень плохо, что и другие, как ты говоришь, тоже умирали на кресте. Но великан? Чтобы Нечисть умирала на кресте?!

Она обняла его за плечи и прижала к себе.

– И ты страдал из-за этого? – сказала она. – И никому ничего не говорил?

– Кому мне было об этом рассказать?

– Сейчас ты рассказал об этом мне.

– Да, – ответил он. – Я рассказал об этом тебе.

Она убрала руку с его плеч.

– Прости меня, мой господин. Я только хотела тебя утешить.

Он повернулся к ней, охватил ее лицо руками и поцеловал.

– Ты меня утешила, – сказал он. – Я так нуждался в утешении. Наверное, я глупец, что так расстраиваюсь…

– Ты не глупец, – сказала она. – В тебе есть какая-то неожиданная доброта, и за это все должны тебя любить.

– Имей в виду, – сказал он, – что я смог рассказать об этом только тебе.

Он сам не знал, зачем это сказал. Ему пришло в голову, что это неправда. Он мог бы рассказать аббату. Нет ничего такого, о чем он не мог бы рассказать аббату. Однако об этом он аббату все же не рассказал.

– Я должна кое о чем с тобой поговорить, – сказала она. – Нэн все время присматривалась ко мне, и очень внимательно. И пыталась меня расспрашивать. Конечно, исподволь, чтобы это не бросалось в глаза. Но в том, что она говорила, таились вопросы.

– Ты ей ничего не сказала?

– Ничего. Ты же сам мне ничего не говорил. Но из того, о чем разговариваете вы трое, из случайно оброненных слов, я поняла.

– Я не собирался ничего от тебя скрывать, – сказал Харкорт. – Я просто…

– Да нет, ничего страшного.

– Как ты думаешь, Нэн хотела расспросить тебя о нашей цели?

– Мне так показалось. И вот еще что. Она не та, за кого себя выдает.

– Что ты хочешь сказать?

– Она одевается в лохмотья, ходит босая, у нее всклокоченные волосы, к которым она не притрагивается гребнем. Она хочет, чтобы мы считали ее просто старой каргой. Но все равно видно, кто она на самом деле.

Харкорт заинтересовался.

– А кто она, по-твоему, на самом деле?

– Когда-то она была благородной дамой. Очень благородной. Такой благородной, что теперь не может этого скрыть. Кое-какие обороты речи, когда она не следит за собой, отдельные движения, манеры. На пальце у нее перстень с камнем, и она хотела бы, чтобы мы считали камень дешевой стекляшкой. Но я знаю, что это не так. Могу поклясться, что это рубин чистейшей воды.

– Откуда ты знаешь?

– Любая женщина тебе сразу скажет. Не мужчина – мужчины на такие вещи не обращают внимания.

– Надо будет взглянуть, – заметил Харкорт. – Хорошо, что ты мне об этом рассказала. А теперь пойдем, пора ужинать.

Ужин был готов, и аббат уже приступил к еде.

– Я слишком проголодался, чтобы дожидаться вас, – сказал он. – Садитесь и скажите, как вам понравится угощение. Наша приятельница Нэн необыкновенно искусная повариха. Кому еще могло бы прийти в голову поджарить нарезанное мясо с натертым сыром, кусочками сала и травами, собранными в лесу, и все это как следует перемешать? Получилось очень вкусно.

И он снова набил полный рот.

– Этот старый козел уже почти такой же, как раньше, – сказал Шишковатый.

– Если не считать того, что у меня по всему телу зуд от твоей гнусной мази, – проворчал аббат.

– Завтра мы дойдем до храма, – сказала Нэн. – Не рассчитывайте, что после этого я смогу вас кормить, – мне будет некогда, буду собирать коренья и травы.

К вечеру следующего дня, поднявшись на вершину холма, они увидели храм.

– Вот он, – сказал аббат. – Вот наконец этот храм, куда мы столько времени пробиваемся по этой нечестивой стране.

Храм стоял в небольшой долине, по которой извивался прозрачный ручеек. Он был окружен вековыми деревьями, почти скрывавшими его от глаз.

– Мы устроим здесь привал, – сказал Харкорт, – а туда пойдем утром. Я не хочу блуждать в темноте.